Текст книги "Роковой опал"

Павлин

В воздухе витал ветер перемен. Немного изменилась даже моя бабушка, и я часто ловила на себе ее взгляды, брошенные украдкой. Мириам стала несколько смелее, а Ксавье – еще более отрешенным: я подозревала, что на них подействовало то, как я открыто бросила вызов бабушке. Было очевидно, что победа в этом противостоянии была за мной, и даже дедушка теперь трепетал перед ней меньше, чем прежде. Мириам заметно похорошела. Она старалась посещать церковь под любым предлогом и, думаю, чаще виделась со своим помощником викария.

Однако были и тревожные перемены. И произошли они в Окленд Холле.

Бен бодро ковылял повсюду на своем костыле.

– Эта старая деревяшка скоро будет слушаться меня не хуже моей родной ноги, – не раз повторял он мне.

– Но тогда вы не захотите больше оставаться здесь, – испуганно отвечала я.

– Что ж, время не стоит на месте, – философски комментировал он.

– Так вы вернетесь к своим опаловым копям?

– Надеюсь, что да, но только к концу лета. Это самое благоприятное время для такого дальнего плавания. Море будет поспокойнее, а я, уехав из лета здесь, снова попаду в лето там.

Глаза его сверкали хитрым блеском, как бы намекая, что он уже строит новые планы, и я верила, что в этих планах найдется место и для меня.

То лето определенно выдалось необычным. Такой жары не было уже много лет, и поговаривали даже о каких-то рекордах температуры. Много дней подряд в небе не было ни облачка; все разговоры за нашим обеденным столом вертелись вокруг погоды и возможности засухи, но я знала, что никто из нас об этом серьезно не задумывался.

То, что его отъезд явно расстраивал меня, и радовало Бена, и беспокоило одновременно, и поэтому он предложил мне чаще бывать в Окленд Холле. Особо уговаривать меня не приходилось.

Я бывала там каждый день. Слуги уже привыкли к этому и были рады мне. Ханна как-то сказала, что, по словам мистера Уилмота, у него бывает такое чувство, будто Семья возвращается в свой прежний дом.

Одним из моих любимых мест была галерея. Она была длиной примерно в сто футов и двадцать футов в ширину. Здесь Семья устраивала балы, здесь моя мама познакомилась с Десмондом Дерхэмом. Сидя на скамье под окном, я представляла себе, как это грандиозно выглядело, когда Клаверинги сотни лет танцевали здесь под портретами своих предков, взиравших на них со стен. Место, где когда-то стоял спинет, оставалось пустым, – и это было заметно, – а персидские ковры на полу Бен купил у нас вместе с домом.

Мне нравилось сидеть у окна, рисуя в воображении, как моя мама в тот вечер появилась здесь в своем шикарном платье цвета спелой вишни и как был сражен Десмонд, впервые увидев ее там.

Однажды Бен сказал мне:

– Когда я уеду, Джесси, вам будет меня недоставать.

– Прошу вас, не нужно, – взмолилась я.

– Но я хочу поговорить об этом. И мне необходимо сказать вам одну очень важную вещь. Вы же не думаете, что я уеду просто так, бросив вас здесь? Если я поеду, я бы хотел, чтобы вы отправились туда вместе со мной.

– Бен!

– Да, в голову мне пришла такая мысль, чтобы мы с вами уехали отсюда вместе. Что скажете?

Я мгновенно представила себе, как захожу в гостиную в Дауэр Хаусе и объявляю о своем отъезде.

– Они меня никогда не отпустят, – вздохнула я.

– Отпустят, отпустят, если за это дело возьмусь я.

– Думаю, вы плохо их знаете.

– Я плохо знаю? Они ненавидят меня. Ведь я отобрал у них этот особняк. Сотни лет в нем обитали Клаверинги, и тут является какой-то Бен Хенникер, престарелый старатель, и срывает весь куш. Естественно, что они меня ненавидят. Однако есть еще один нюанс. Я был знаком с вашей бабушкой, перед тем как приехал сюда. Мне нужно было рассказать вам раньше, не хочу, чтобы между нами были какие-то тайны и недомолвки… по крайней мере, больше, чем это действительно необходимо. У вашей семьи есть особая причина ненавидеть меня.

– Расскажите мне об этом, – попросила я.

– Кое-что я уже упоминал. Существует большая разница между правдой и полуправдой; просто поразительно, какую картину можно нарисовать, если говорить только то, что хочется сказать, утаивая все остальное. На ней все будет выглядеть красиво и очень даже натурально… но тут всплывает правда, и все сразу меняется. Я говорил вам, что, побывав здесь в молодости, решил, что хочу этот особняк, а потом, заработав состояние, задался целью приобрести его. Все правда. Был я со своими деньгами, и был дедушка Клаверинг, которому трудно было сводить концы с концами, но он кое-как перебивался – собственно, как и его предки до него. Я грешный недобрый старик, Джесси, и вы должны знать это. Но я богат. У меня есть деньги и возможность поиграть с ними. Этот мир – моя сцена, и мне нравится манипулировать актерами на ней, заставляя их плясать под мою дудку. А еще я игрок, и об этом я тоже уже говорил вам. Хотя, конечно, не такой, как Клаверинги. Кстати, как насчет вас, Джесси? Думаю, вы тоже азартны. В конце концов, вы ведь Клаверинг.

Ваш дедушка был членом одного лондонского клуба, который я хорошо знал, – правда, знал только снаружи, поскольку часто проходил мимо со своим подносом имбирных пряников, когда только начал заниматься этим бизнесом. Красивое внушительное здание, по обе стороны от парадного входа – каменные львы, которые должны были отпугивать бедных уличных торговцев вроде меня. Еще тогда я пообещал себе, что в один прекрасный день обязательно поднимусь по этим ступеням на законных основаниях вместе со всеми остальными. Так и произошло: я вступил в этот клуб и познакомился там с вашим дедушкой. Мы с ним разделяли любовь к покеру. В этой игре можно проиграть все за какие-нибудь полдня. Чем он, собственно, и занимался у меня на глазах. Точнее, проигрался он за три или даже четыре дня, но это неважно. Я решил, что стану играть до тех пор, пока он не будет вынужден поставить на кон Окленд Холл. Это оказалось проще, чем я ожидал.

– Так вы… умышленно сделали это!

– Только не нужно на меня так смотреть, Джесси. Все было честно и решалось за карточным столом. У него были такие же шансы выиграть, как и у меня. Хотя я и не ставил все, что у меня есть. Просто он был более опрометчив. Мы оба играли: я поставил на кон целое состояние, он поставил свой особняк и проиграл. Он вынужден был его продать, и таким образом Окленд Холл достался мне. Они не смогли мне этого простить, особенно ваша бабушка. После этого бессмысленно было заводить добрососедские отношения. Вот теперь я рассказал вам все.

– Бен, вы точно не жульничали? – очень серьезно спросила я. – Мне нужно это знать. Если это было мошенничество, я этого не перенесу.

Он посмотрел мне прямо в глаза.

– Крест на сердце, как говорили во времена моей уличной юности. – На миг приложив указательный палец к губам, он нараспев произнес:

Мой палец мокрый,

Его я оботру (он действительно вытер палец о сюртук).

Крест на сердце (взмах рукой на уровне груди),

Я не вру!

Он ухмыльнулся.

– Нет. Это была честная игра. Я просто выиграл.

– И моя бабушка знала это?

– Да, знала и возненавидела с тех самых пор. Не то чтобы я переживал по этому поводу, однако мне бы очень не понравилось, если бы этот факт восстановил вас против меня.

– Нет, Бен, этого не произойдет. Я вам верю: игра была честной, и он проиграл.

– Вот и хорошо, что мы понимаем друг друга. Полагаю, я мог бы устроить так, чтобы вы поехали в Австралию вместе со мной.

– Это звучит так захватывающе, что мне даже не верится.

– Что ж, тогда начинаем готовить наш заговор, так?

– Они все будут в ужасе.

– Значит, это будет еще более увлекательно, – с озорной ухмылкой отвечал он.

Он сидел, посмеиваясь о чем-то про себя, а я гадала, что у него на уме. Он много говорил о Компании, о городке, который вырос на том месте и получил название Фенси или Фенси Таун. При этом он часто упоминал Джосса; на самом деле он, похоже, только о нем и говорил, и я находила это вполне естественным, поскольку тот был его сыном. Но чем больше я слышала об этом заносчивом молодом джентльмене, тем меньше разделяла нежное отношение Бена к нему.

Он постоянно говорил: «Вот когда вы будете в Австралии…», но не пояснял, каким образом я смогу покинуть свою семью. В июне мне только-только исполнилось восемнадцать, так что я еще не была полновластной хозяйкой самой себе.

Впрочем, все эти разговоры мне очень нравились. Нравилось слушать про его дом там – со временем мне уже стало казаться, что я хорошо знаю эту его нарочито претенциозную усадьбу… Я была уверена, что она у него именно нарочито претенциозная, потому что с таким названием, как Павлины, иначе быть просто не могло. При этом я всегда представляла ее себе с павлинами на лужайке и человеком-павлином, важно расхаживающим между ними. Бен также периодически упоминал о тамошней экономке, миссис Лауд, женщине очень энергичной, к которой он испытывал теплые чувства. У нее был сын Джимсон, работавший в Компании, и дочь Лилиас, которая помогала матери по дому. Работало у него и несколько слуг, среди которых были «або» – так он называл аборигенов.

Я жадно слушала его, но снова и снова задавала все тот же мучивший меня вопрос:

– Все это хорошо, Бен, но каким образом туда попаду я?

Однако он лишь хитро улыбался и отвечал:

– Предоставьте это мне.

Время от времени я встречалась с Ханной и поддерживала хорошие отношения со всеми слугами Окленд Холла, находя минутку, чтобы пообщаться с каждым.

– Мистер Хенникер сказал, что скоро уедет, – сообщила мне миссис Бакет. – Он и мистера Уилмота уже предупредил. Так что мы снова готовимся к закрытию, как это было до его возвращения без ноги. Думаю, что это не очень хорошо для такого особняка, как этот. И прислуге это тоже не нравится. Он все-таки человек не из высшего общества – что тут скажешь. Думаю, вы тоже будете скучать по нему.

Я чуть не выпалила ей, что у него на меня есть свои планы, но потом вдруг ясно осознала, как дико все это звучит со стороны; и тут мне пришло в голову, что он говорил все это, лишь бы успокоить меня, хотя не хуже моего понимал, что я никогда не смогу уехать с ним.

* * *

В дверь моей комнаты постучали, и вошла Мириам, выглядевшая просто замечательно.

– Хочу поговорить с тобой, Джессика, – сказала она. – Мы с Эрнестом собираемся пожениться. Что скажешь?

Я обняла ее и от всей души поцеловала, потому что действительно была очень рада, что она наконец-то пришла в чувство. Не помню, чтобы я когда-либо делала это прежде, но знаю, что она была очень довольна, поскольку покраснела до кончиков ушей и носа.

– Я ужасно счастлива, – продолжала она. – Мы с ним решили, что не станем больше ждать, что бы там ни говорила мама.

– Я так рада за тебя, Мириам! – воскликнула я. – Вам нужно было сделать это уже давно. Ну ничего, главное, что вы наконец решились. Когда свадьба?

– Эрнест говорит, что затягивать не имеет смысла. Мы и так прождали слишком долго. Понимаешь, мы ждали, пока ему дадут приход церкви Святого Клиссолда, потому что викарий там очень старый; однако этот дедушка все живет и живет и может прожить еще лет десять.

– Есть такая поговорка: «Ходить босым, ожидая обуви от покойника»; в вашем случае – не стоит вам дожидаться рясы викария. Думаю, что это просто здорово, я рада, что вы в конце концов опомнились. Все замечательно, и, надеюсь, вы будете счастливы вместе.

– Но мы будем бедны. Папа ничего не сможет дать за меня в приданое, и мне еще предстоит обо всем рассказать маме.

– Не дай ей остановить вас.

– Меня теперь уже ничто не остановит. Это даже хорошо, что мы в последнее время были бедными – хотя, конечно, не такими бедными, какими станем мы с Эрнестом. Я хочу сказать, что теперь научилась экономить…

– Я уверена, что вы поступаете правильно. Так все-таки – когда свадьба?

На лице Мириам появилось испуганное выражение.

– В конце августа. Эрнест говорит, что лучше нам заранее объявить о нашем бракосочетании, и тогда уже никто не сможет нас остановить. На территории церкви есть небольшой коттедж, где Эрнест сейчас живет один. Но там хватит места для нас обоих.

– Вы прекрасно с этим справитесь, Мириам.

Я была рада, что она приняла решение, которое чудесным образом изменило ее. Бабушка, естественно, злилась и отнеслась к этому известию крайне скептически. Она насмешливо и презрительно называла Мириам «нашей томящейся от любви девочкой» и рассуждала, что некоторые люди наивно думают, что могут жить бедно, как церковные мыши, питающиеся крошками с господского стола. На что я весело возразила, заметив, что она плохо знает Библию, потому что там вовсе не мыши едят эти самые крошки со стола[9]9
  «Так, Господи! Но и псы едят крохи, которые падают со стола господ их» (Евангелие от Матфея, 15:27, синодальный перевод).


[Закрыть].

– Ты стала абсолютно невозможной, Джессика, – сказала она мне. – Даже не знаю, куда катится этот дом. А ведь все могло быть совсем по-другому, если бы кое-кто более серьезно относился к своему долгу. Может быть, тогда некоторые глупые старые девы не стали бы делать из себя посмешище в безумном стремлении выйти замуж – за кого угодно, – пока еще не слишком поздно.

Мириам была уязвлена и даже дрогнула, но лишь незначительно. Она при первом удобном случае цитировала слова своего Эрнеста о том, что теперь она не только дочь своей матери, но в первую очередь его будущая жена. Я была в полном восторге. Мы часто задушевно беседовали с ней и сблизились, как никогда прежде. Я заявила ей, что она поступает правильно, спасаясь от тирании матери, что это ее судьба и что впереди ее ожидает счастье.

– Я все думаю, что будет здесь, когда я покину этот дом, – как-то сказала она мне. – И что будет с тобой, Джессика?

– Что ты имеешь в виду?

– Ты все пропадаешь в Окленд Холле, и порой это пугает меня. Потому что то же самое делала твоя мать.

– Мне нравится ходить туда. Почему бы и нет? Ты должна признать, что жизнь в Дауэр Хаусе веселой не назовешь.

– Но беды ее начались именно там.

– Со мной все будет иначе. Не переживай, Мириам. Думай о своем будущем. Я верю, что ты будешь счастлива.

– Насчет этого я настроена решительно, – с вызовом сказала она, как будто отвечала своей матери.

Мириам вышла замуж в конце августа, как и намечалось. Моя бабушка тоже была на той свадьбе; единственной причиной для нее пойти туда было то, что в противном случае это выглядело бы неприлично. Под венец Мириам вел папа, а я была подружкой невесты. Церемония была очень скромной – «по необходимости, из-за наших стесненных обстоятельств», как сотню раз повторила бабушка после официального объявления об их бракосочетании.

Свадебного застолья не было вообще.

– Что тут праздновать? – саркастически вопрошала бабушка. – Прихоть старой девы?

Это было жестоко, но Мириам уже казалась невосприимчивой к ее оскорблениям; она просто наслаждалась счастьем, потому что наконец, после стольких лет сомнений, приняла решение и вышла замуж. На губах моей бабушки постоянно появлялась презрительная усмешка, когда она упоминала о наших молодоженах; она называла их не иначе как «церковные мыши» и, злорадствуя по поводу их бедности, рисовала все в гораздо более мрачном свете, чем это было на самом деле.

Медового месяца у них не было.

– Медовый месяц? – фыркнула моя бабушка. – Могу себе представить, что это будет: кусок хлеба с сыром, который они вдвоем съедят в своей хижине за грубым деревянным столом, который моей дочери еще предстоит научиться выскабливать. Вот тогда она наконец поймет свою глупость. Медовый месяц в жалкой маленькой конуре – иначе и не назовешь! Желаю им насладиться этим в полной мере.

Но тут голос подал мой дедушка.

– Иногда в скромном непритязательном жилище человек испытывает больше счастья, чем в огромном особняке. Об этом и в Библии что-то сказано. Так что, думаю, Мириам может поздравить себя с тем, что наконец вырвалась отсюда.

Бабушка бросила на него испепеляющий взгляд, под тяжестью которого он молча взял свою «Таймс» и удалился к себе в комнату.

Вот уж действительно разительные перемены, если даже дедушка перестал безропотно соглашаться со своей супругой!

Но через неделю после венчания Мириам произошел один неприятный случай. Бен прогуливался по своему участку, когда вдруг его костыль поскользнулся на сырых опавших листьях. Он упал и пролежал на земле целый час, прежде чем его нашли. Бэнкер и Уилмот занесли его в дом и вызвали врача. Травма оказалась весьма значительной: открылась старая рана на его ампутированной ноге, и теперь ему необходимо было оставаться в постели, пока она не заживет.

Когда я навестила его, он выглядел не просто раздосадованным, а совсем больным.

– Нет, вы только посмотрите, Джесси, что натворил этот старый дурак! – проворчал он. – Только я ускорился немного и на минутку расслабился, как в следующий момент мой костыль улетает в воздух, сам я качусь по траве, а моя отрезанная нога напоминает мне, что ее там давно нет. Где вы были на этот раз и почему не спасли меня?

– Я очень жалею, что не оказалась рядом.

– Вот теперь вам придется навещать меня время от времени.

– Я буду приходить так часто, как вы пожелаете, Бен.

– Вам быстро надоест больной старик в койке. Но скоро я снова встану на ноги, вот увидите.

– Конечно.

– Это означает, что наша поездка в Австралию откладывается. Но, похоже, вас это почему-то нисколько не расстраивает.

– Мысль, что вы уедете, невыносима для меня.

– Но только не в том случае, если вы едете со мной.

– Я по-настоящему никогда не верила, что это возможно.

– Это на вас совсем не похоже, Джесси. Вы ведь хотели поехать, не так ли? Не желали оставаться в этом доме. Вы задыхаетесь здесь. Сами подумайте, что будет, если вы застрянете тут? Это не место для такой непокорной души, как ваша. Вы хотите жить полнокровной жизнью, хотите увидеть мир, расправить крылья… Вы азартны, Джесси. О да, поверьте мне. Это у вас в крови – в точности, как у меня. Так что смотрите на происшедшее так: это всего лишь отсрочка. Однажды вы обязательно отправитесь в Австралию. Я вам это обещаю.

– Может быть, вы хотите на этот раз сыграть с ними в карты на меня? – рассмеялась я.

– Идея недурна. Думаю, на это я мог бы подбить вашего дедулю в любой момент. – Но затем он скривился в гримасе. – Но представьте, что я проиграл, а, Джесси? Что тогда?

– Вы же игрок. А игрокам свойственно рисковать.

– Но есть некоторые вещи, которые слишком важны, чтобы полагаться на волю случая. – Он взял мою руку и сжал ее. – Вы поедете в Австралию. Я уже решил это для себя.

– Что ж, Бен, пока для вас самое главное – выздороветь.

– Положитесь на меня. Уже на следующей неделе я буду снова на ногах.

Но его словам не суждено было сбыться.

Прошел сентябрь, уже и октябрь был в разгаре, а рана его все не затягивалась. И доктор настаивал на том, что он должен оставаться в постели.

Он злился, проклинал врачей, говорил, что они вообще не соображают, что говорят, но при этом уже нервничал. Ну почему эта несчастная рана никак не заживает? Он не собирается бесконечно валяться в кровати, у него есть свои планы. Он даже попробовал вставать, но эта попытка отняла у него слишком много сил, и в итоге он вынужден был признать свое поражение.

Я навещала его каждый день и, зная, что в половине третьего он в ожидании меня уже начинает посматривать на дверь, старалась никогда не опаздывать. И если во время моего визита он был веселее и бодрее, чем до него, я была очень этому рада.

В один из дней ближе к концу октября доктор приехал с каким-то своим коллегой, которого он пригласил для консультации, и все в Окленд Холле разом напряглись и помрачнели. С Беном явно было что-то не так, и касалось это не только его раны, которая упорно отказывалась заживать, – это было лишь симптомом чего-то еще более серьезного.

Сначала Бен говорил, что все это чепуха, и даже порывался встать на ноги, чтобы доказать это. Но доказал совсем обратное: он просто не смог подняться и со временем вынужден был признать, что доктора правы.

Он не был бы Беном, если бы не настоял на том, чтобы ему сказали всю правду, и когда я в очередной раз пришла навестить его, он рассказал мне, что ему удалось у них выведать.

– Я должен очень серьезно с вами поговорить, Джесси, – сказал он. – Я заставил их выложить мне все начистоту. Поначалу они не хотели, но очень скоро поняли, с кем имеют дело. Я им так и заявил: «Это мое тело. И нечего обращаться со мной, как с малым ребенком или немощной старухой. Если Бену Хенникеру пришел конец, то в первую очередь это личное дело самого Бена Хенникера. И я желаю расставить все по своим местам!» И тогда они сообщили мне, что у меня какое-то заболевание крови. Поэтому-то моя старая нога и не заживает. Даже если бы я тогда не упал, это все равно проявилось бы рано или поздно. Просто так они получили нужную подсказку насчет диагноза. По их мнению, мне осталось жить от силы год, и все это время я не должен вставать с постели. Вы можете подумать, что теперь все славные планы Бена Хенникера в одночасье рухнули, но тогда вы меня просто плохо знаете. Это означает лишь, что планы мои нуждаются в корректировке, и я заставил их рассказать мне правду потому, что на эту корректировку мне потребуется время. Вы следите за моей мыслью, Джесси?

– Конечно, – отвечала я.

– Вот и хорошо. Долго я не протяну, но к этому нужно подготовиться. Вот я и подготовлюсь. Не нужно так печалиться. Я старый человек. Я прожил свою жизнь, и прожил недурно. Дело в том, что я не хочу догореть, как свеча: вот она только что горела, и вдруг темно… Был Бен Хенникер – и нету его. Нет. Все должно быть не так. Я всегда мечтал увидеть на лужайке перед своим домом кучу внуков, копошащихся, как выводок птенцов павлина.

– Вы имеете в виду детей Джосса.

– Верно. Я рисовал их себе в своем воображении – такие крепкие здоровенькие малыши, и все похожи на него. И обязательно, чтобы их было много. Маленькие мальчики и девочки. Девочки будут красавицами, если им достанутся его глаза. Я рад, что пока он не изъявляет желания жениться, на то есть своя причина.

– Какая причина? Он ведь не так уж и молод.

– Сейчас ему за тридцать. Подумать только, сколько уже времени миновало с того дня, когда он явился ко мне на лужайку со своим чемоданчиком. «Я пришел. Мне тут у вас нравится. Люблю павлинов…» Какой был мальчишка! Думаю, с тех пор он и влюбился в это место. Я хочу, чтобы он женился на правильной женщине. Это важно. Поэтому-то и рад, что пока он этого не сделал.

– Вы хотели рассказать мне про причину.

– О, он постоянно увлекался, направо и налево. Это мужчина, которому нравятся женщины, а он нравится им. – Он развязно ухмыльнулся, что всегда несколько раздражало меня в нем при разговорах на эту тему. – Все, чем занимается Джосс, он делает энергичнее, чем обычные люди. Так у него и с женщинами: он постоянно ищет новых романтических приключений и остепеняться, похоже, не думает.

– Его образ становится все более притягательным, – саркастически заметила я. – Теперь к его высокомерию добавилась еще и неразборчивость в связях.

– Джосс мужчина, не забывайте об этом. Сильный, гордый, уверенный в себе, каким и положено быть мужчине. Ростом и внешностью он в меня, но при этом образован, чего обо мне не скажешь. В возрасте одиннадцати лет я послал его в школу в Англии, и он учился до шестнадцати. Тогда я немного боялся за него, думал, что это может его сильно изменить. Но ничего подобного не произошло. Английское образование пошло ему на пользу. В шестнадцать он отказался посещать школу, потому что ему не терпелось начать работать. Он бредил опалами, старательством и всем, что с этим связано. Помню выражение его лица, когда я в ту ночь показал ему Зеленое Сияние… Но все это в прошлом, а я хотел поговорить о настоящем. Они говорят, что у меня есть год, – самое большее. Ну, возможно, старина Бен сумеет протянуть чуть дольше. Но, прежде чем уйду, я должен привести в порядок все свои дела. И здесь вы в состоянии мне очень помочь. Можете писать за меня письма и все такое прочее.

– Я сделаю для вас все, что смогу, Бен. И вы это знаете.

– Первым делом я хочу, чтобы вы написали моим адвокатам. Они у меня есть в Лондоне и в Сиднее. Необходимо прямо сейчас написать по лондонскому адресу, чтобы мистер Веннор приехал ко мне сюда незамедлительно. Сделаете это?

– Разумеется, и немедленно. Вы только должны сказать мне, кому писать.

– Мистеру Веннору из адвокатской конторы «Веннор и Кейвс», что на Ганновер-сквер – точный адрес найдете в записной книжке, которая лежит в выдвижном ящике стола.

Я быстро написала письмо и пообещала сама отправить его почтой.

Когда я села у его кровати, он сказал:

– Я рад, что у нас с вами есть еще немного времени.

– Доктора могут и ошибаться, – ответила я. – Такое часто бывает.

– Это верно. Но я вот подумал: а что, если это сказывается проклятье Зеленого Сияния? Я уже как-то рассказывал вам, что владельцев этого камня преследуют несчастья, не так ли?

– Но он ведь вам уже не принадлежит. Вы… потеряли его, причем почти двадцать лет тому назад.

– Да-да, конечно. Но был еще тот несчастный случай в штольне… а сейчас к этому добавилось предположение, что свое заболевание крови я мог тоже заработать в тех опаловых копях. Не исключено, что это как раз та цена, которую приходится платить за возможность добывать таких красавцев, извлекая из родной для них стихии, – своего рода месть с их стороны.

– Но такая красота, конечно, не должна скрываться в скале. Ее нужно доставать оттуда, чтобы люди могли ей радоваться.

– Как знать, как знать… Но все же возможно, что меня настигло проклятье Зеленого Сияния.

– Вы же не верите в это, Бен. Да и как такое может быть?

На это он ничего не ответил, а просто взял меня за руку.

– Потом, – сказал он, – я хочу послать за Джоссом.

– Вы имеете в виду, чтобы он приехал сюда?

Он бросил на меня свой проницательный взгляд.

– Я чувствую, как сердце ваше забилось чаще. Он волнует вас, не так ли? Я хотел сказать, вас волнует мысль, что вы скоро увидите его.

– С чего бы это? – удивилась я. – Я знаю, как вы к нему относитесь, Бен, но то, что я слышала о нем до сих пор, особого восхищения во мне не вызывает.

Тут он так расхохотался, что я даже начала опасаться, как бы ему не стало дурно от этого.

– Прекратите, Бен, – строго сказала я. – Не вижу в этом ничего смешного.

– Это потому, что я знаю: познакомившись с ним, вы точно измените свое мнение.

– Значит, вы действительно собираетесь попросить его приехать сюда?

– Пока что нет. У меня еще есть какое-то время. Сюда он приедет уже попрощаться со мной. У него там много дел. Он не может здесь целый год валять дурака. Но когда конец будет близок, – а я обязательно почувствую это, – когда в этом уже не будет никаких сомнений, вот тогда я пошлю за Джоссом. Перед своим уходом я должен буду рассказать ему, что нужно сделать.

Я горевала и чувствовала себя несчастной, видя, как его состояние каждый день меняется в худшую сторону. Это, конечно, был Бен, и он будет упорно цепляться за жизнь, но в конце концов ему все равно придется сдаться.

А произойдет это в следующем году в это же время, думала я, и сердце мое переполнялось грустью.

* * *

Неделя проходила за неделей, а я продолжала проведывать Бена каждый день.

Моя бабушка, которая не могла не знать об этом, не предпринимала попыток остановить меня, хотя и высказывала свое неодобрение. Думаю, она понимала, что, если попробует запретить мне посещения, я ее просто открыто не послушаюсь.

– Похоже, твоему другу рудокопу воздается по заслугам, – с кислой миной на лице заметила она. – Те, кто, подобно ему, корячатся в шахтах ради того, чтобы потом строить из себя человека из общества, неминуемо обречены на провал.

Я не смогла ответить ей с обычной своей дерзостью, потому что слишком глубоко переживала за Бена.

Он постоянно рассказывал мне о своей жизни в Австралии, и я потакала ему в этом, поскольку такие беседы его успокаивали. Он часто упоминал опал Зеленое Сияние, но пару раз, похоже, запутался, потому что говорил о нем так, как будто по-прежнему обладал им.

– Люди вообще много фантазируют насчет опалов, – сказал он, – а Зеленое Сияние не был обычным драгоценным камнем. Алмазы могут стоить очень дорого, но они не оказывают на нас такого эффекта. Я видел людей, отправляющихся искать золото… они одержимы своего рода лихорадкой, но страсть эта направлена не на само золото, а на то, что оно может им дать. Возможно, поэтому-то с опалами все иначе. Один самородок похож на другой, а опалы все разные. О них ходит много легенд, люди читают судьбу по их рисункам. В прошлом их считали талисманами на удачу. Однако сейчас говорят, что они могут приносить несчастье. Возможно, оттого, что они легко раскалываются, и камень, который человек считал своим состоянием, способен мгновенно потерять значительную часть своей ценности. Однако я знал тех, кто отчаянно нуждался в деньгах, и все же отказывался расставаться со своими опалами, которые могли бы спасти от банкротства. Так было и с Зеленым Сиянием.

– И тем не менее вы говорили, что его прозвали Камнем невезения.

– О таком камне неминуемо должны были слагаться легенды. Он был одним из первых добытых черных опалов. Даже удивительно, что с тех пор не было найдено ничего подобного. И не будет, с моей точки зрения.

– А кто его нашел?

– Один пожилой старатель, пятьдесят лет тому назад. Ему постоянно не везло… он был из тех, кто сдается, когда цель уже совсем близка… а по его следам приходили другие, кто попросту пожинал плоды его труда. Его так и прозвали – Неудачник Джим. Но потом он нашел его. С ним случилось так же, как у меня с Зеленой Леди: на него обвалился свод шахты, и его нашли уже мертвым, сжимающим в руке Зеленое Сияние. Может быть, с этого все и началось. Думаю, невезение иногда могут наслать на человека, если он не учится на ошибках. Неудачник Джим нашел Сияние и поплатился за него жизнью. Его сын, обнаруживший отца с камнем, сразу понял, что это большая ценность. Для этого достаточно было одного взгляда, хотя камень тогда и не был обработан. Он хотел сразу же отвезти его в Сидней, но поддался искушению немного похвастаться. Он ужасно гордился своей находкой и просто не смог удержаться. Старая цыганка предупреждала его, что опасно везти такой камень через буш, потому что уже поползла молва, что это самый лучший опал в мире, который стоит целого состояния. Поэтому он придумал план: отдать камень младшему брату, чтобы об этом никто не знал. По дороге его застрелил скрывавшийся в буше беглый каторжник, который хотел забрать опал, но, конечно, не нашел его, потому что тот был у другого человека. Вот уже на камушке две смерти.

– А что было с ним потом?

– Он был обработан и отполирован, и то, что оказалось внутри, буквально поражало всех, кто его видел. И размер, и расцветка – никто даже не подозревал, что такие камни вообще существуют. Он теперь был у младшего брата. Я смутно припоминаю, что его дочь хотела сбежать с любовником, он пытался остановить их и в драке с ее будущим мужем упал с лестницы. Два года он мучился от страшных болей, а потом умер, но с камнем не расстался. Я слышал, что он постоянно носил его с собой, чтобы любоваться им каждый божий день, и при этом считал, что обладание этим опалом стоит любых невзгод. Однако его дочь этот камень пугал, и она продала его какому-то торговцу, от которого он попал к одному восточному правителю. Это наводило на мысль, что такая красота достойна украсить корону, усыпанную другими драгоценностями. Но через год этого правителя предательски убили, и опал перешел к его старшему сыну, которого в итоге продали в рабство, предварительно отобрав Зеленое Сияние. Один из поработителей сына правителя украл опал и бежал с ним. Когда его начали преследовать несчастья, он во всем обвинил камень. Он умер от лихорадки, успев приказать своему сыну отвезти опал туда, где его нашли. Так Сияние вернулось в Австралию, где его выиграл Старый Гарри, о котором я вам как-то рассказывал.