Текст книги "Дорога на райский остров"

Виктория Холт
Дорога на райский остров

НОЧЬ БУРИ

В ночь большой бури наш дом, как и множество других в деревне, получил повреждение, и благодаря этому было сделано открытие. Мне было в ту пору восемнадцать лет, а моему брату Филипу – двадцать три, и в последующие годы я часто поражалась тому, что за этим последовало, и строила предположения о том, насколько же по-другому все могло сложиться, если бы не эта буря.

Буря пришла после одного из самых жарких периодов, какие можно было припомнить, когда температура зашкаливала за тридцать градусов, и почти все разговоры вертелись вокруг погоды. Из-за жары умерли двое стариков и один ребенок, в церквях шли молебны о дожде, старая миссис Терри, которой уже стукнуло девяносто и которая после бурно проведенной юности и не слишком добродетельного зрелого возраста лет в семьдесят с хвостиком ударилась в религию, заявила, что Бог наказывает Англию в целом, а Большой и Малый Стэнтон в частности, моря голодом скот, осушая ручьи и не давая достаточно влаги для урожая. День Страшного Суда приближался, и в ночь бури даже наиболее скептически настроенные из нас были склонны поверить, что, возможно, она и права.

Я прожила всю жизнь в Грине в старом поместье в стиле Тюдоров, где правила Бабуля М. "М" – означало «Мэллори» – нашу фамилию, а Бабуля М получила такое имя, чтобы отличать ее от Бабули К – бабушки Крессет, ибо в тот момент, когда умерла моя мать, что совпало с моим рождением, началась Война Бабуль.

Они обе хотели забрать нас, – рассказал мне Филип, когда мне было четыре года, а он уже был осведомленным девятилетним мальчиком. И то, что мы были так нужны, придавало нам особую важность в собственных глазах. Филип рассказал мне, что Бабуля К предлагала взять к себе одного из нас, а Бабуле М – оставить себе второго, иными словами, разделить нас, словно мы были клочком земли, за которые сражались генералы. После этого я долго не могла доверять Бабуле К, потому что самым важным для меня в жизни человеком был Филип. Он всегда был рядом, мой старший брат, мой защитник, более умный, имевший за спиной пять бесценных лет опыта которых не было у меня. Порой мы ссорились, но эти разногласия только яснее давали мне понять, насколько важен он был для меня, потому что когда Филип на меня сердился, я ужасно переживала.

Предложение поделить нас, к счастью, вызвало негодование у Бабули М.

– Разлучить их? Никогда! – был ее боевой клич, причем она решительно подчеркивала тот факт, что в качестве бабушки по отцовской линии у нее больше прав. В конце концов Бабуля К была побеждена и вынуждена согласиться на компромисс, заключавшийся в проведении коротких летних каникул раз в году в ее доме в Чешире, однодневном визите время от времени, платье в подарок для меня и матросках для Филипа, чулках и перчатках для нас обоих, а также в подарках на Рождество и дни рождения.

Когда мне было десять лет, с Бабулей К случился удар и она умерла.

– В хорошенькое же положение она бы нас поставила, если бы дети были у нее, – услышала я комментарий Бабушки М, обращенный к Бенджамину Даркину – одному из немногих людей, когда-либо возражавших Бабуле М, однако он мог это себе позволить, поскольку работал в мастерской с двенадцатилетнего возраста и, по словам Бабули М, знал в искусстве составления карт больше любого другого человека.

– Едва ли можно винить эту леди в том, что произошло по воле Божией, миссис Мэллори, – с мягким упреком заметил Бенджамен в этот раз, и, вероятно, потому, что это был Бенджамен Даркин, Бабуля оставила его замечание без внимания.

Бабуля М вела себя в Малом Стэнтоне как помещица, а выезжая в Большой Стэнтон, что она делала в то время каждый день, она восседала в экипаже с кучером Джоном Бартоном и маленьким Томом Терри, потомком пророчицы судьбы и нынешней добродетельной девяностолетней миссис Терри, на запятках кареты.

Когда Филипу, на мой взгляд, самому мудрому человеку на Земле, было восемнадцать лет, он говорил, что люди, ставшие кем-то, бывают более преданы своему делу, чем те, кто получил все при рождении. Он намекал на то, что Бабуля М не была по рождению дворянкой. Она просто вышла замуж за Дедушку М и таким образом стала одной из Мэллори, живших в поместье со времен его постройки в 1573 году. Мы это знали, потому что дата была выгравирована на фасаде дома. Однако среди Мэллори никто так не гордился своим именем, как Бабуля М.

Я никогда не знала Дедушку М. Он умер до того, как началась великая Битва Бабуль.

Бабуля М управляла деревней так же умело и автократично, как и своим хозяйством. Она председательствовала на праздниках и базарах и держала в строгости нашего мягкого священника и его «безмозглую» жену. Она заботилась о том, чтобы утренние и вечерние службы хорошо посещались, и по воскресеньям каждый слуга и служанка были на своем месте в церкви, а если какие-то серьезные обязанности препятствовали этому, существовала некая очередность – кто пропустил одну воскресную службу, должен непременно быть на следующей. Излишне упоминать о том, что мы с Филипом присутствовали всегда и степенно, по-воскресному, шествовали через Грин от поместья к церкви по обе стороны от Бабули М, чтобы занять свои места на скамье Мэллори по ту сторону, где находился запятнанный стеклянный оконный витраж с изображением Христа в Гефсиманском саду, подаренный одним из наших предков в 1632 году.

Однако больше всего, наверное, Бабуля М была предана мастерской. Для помещицы это было необычным – быть связанной с каким-то делом и так много внимания уделять мастерской. Однако это была необычная мастерская.

По сути дела, это был алтарь славы Мэллори, ибо Мэллори когда-то были великими навигаторами, совершавшими путешествия по всему миру. Они хорошо служили своей стране со времен королевы Елизаветы, и Бабуля М пребывала в твердом убеждении, что морским господством держава во многом обязана Мэллори.

Один из Мэллори плавал с Дрейком. В семнадцатом веке они уходили на поиски приключений, однако у них был один интерес, отличавший их от других. Это было не стремление захватывать вражеские испанские и голландские суда, а страстное желание нанести весь мир на карту.

По словам Бабули М, Мэллори вписали свое имя в мировую историю, и не только в историю Англии: они облегчили навигацию сотням – нет, тысячам великих искателей приключений по всему миру, и эти отважные мореплаватели и исследователи Земли многим были обязаны картам Мэллори.

Мастерская находилась на главной улице Большого Стэнтона. Это было древнее трехэтажное здание с двумя сводчатыми окнами на нижнем этаже, по обе стороны от каменных ступеней, что вели к входной двери.

Позади мастерской, во дворе, находилось другое здание, где помещались три паровые машины. Для нас это была запретная территория, разве что нас сопровождал кто-то из взрослых. Меня машины не особенно интересовали, зато Филип проявлял к ним огромный интерес. В одном из сводчатых окон помещался огромный глобус, расписанный голубыми, розовыми и зелеными красками, в детстве он совершенно меня завораживал. Когда я ребенком посещала мастерскую в обществе Бабули М, Бенджамин Даркин вертел такой же глобус в переднем комнате, показывал мне великие синие моря, землю и ее границы, выделял розовые участки глобуса – ту часть, что была британской. Я полагала, что это было дело рук славных Мэллори, начертивших карты, чтобы указать путь исследователям.

Филипа визиты в мастерскую так же возбуждали, как и меня, и он часто говорил со мной об этом. В нашей классной комнате были карты, и, посещая нас там, Бабуля М частенько задавала нам вопросы по атласу. Географии отдавалось предпочтение перед всеми остальными предметами, и Бабуля М была счастлива, что мы проявляли к ней интерес.

В другом окне мастерской находилась огромная карта мира. Она казалась великолепной, распростершись перед нами с африканским континентом по одну сторону и двумя Америками – по другую. Море было ярко-синего цвета, земля темно-коричневого и зеленого. Там были и наши острова, казавшиеся совсем маленькими, прямо слева от смешного тигра – Скандинавии. Но самым величественным было имя нашего предка, начертанное золотом в правом углу:

ДЖЕТРО МЭЛЛОРИ, 1698.

– Когда я вырасту, – говорил Филип, – у меня будет корабль, и я измерю моря. Тогда мое имя тоже будет написано золотом в низу карты.

Бабуля М подслушала это, и ее лицо расплылось в широкой счастливой улыбке, поскольку именно к этому она и стремилась, и, по-моему, она поздравляла себя с тем, что вызволила своего внука из когтей Бабули К, которая попыталась бы сделать из него архитектора или Даже политика, ибо ее семья растила людей этих профессий.

С годами я кое-что узнала о семейной истории и обнаружила, что Бабуля М никогда не одобряла брака своего сына с Флорой Крессет. Флора, судя по портрету, висевшему в галерее, была очень хорошенькой, но хрупкой и слабенькой, поэтому она и умерла при моем рождении. В то время так много женщин умирало при родах – и детей тоже, что выжить в определенном смысле было маленькой победой. Я сказала Филипу, что такая цепкость женщин – показатель того, что человеческая раса продолжает свое существование, а он на это ответил: «Ты и впрямь иногда говоришь глупости».

Филип был более земным человеком, чем я. Я была мечтательной и романтичной. Филипа интересовала практическая сторона составления карт, вычисления и измерения, и у него просто руки чесались в ожидании, когда он возьмется за компас и прочие научные приборы того же рода. А я размышляла, кто живет в этих далеких местах. Мне было интересно, как они живут, и глядя на острова посреди синих тропических морей, я придумывала различные истории о том, как поеду туда, буду жить среди этих людей и изучать их обычаи.

Мы были совершенно различны по взглядам, Филип и я.

Возможно, именно поэтому мы так хорошо ладили между собой.

Каждый из нас дополнял другого. Без сомнения, из-за того, что у нас не было матери – и в определенном смысле, отца, хотя он был жив, – мы обратились друг к другу.

Когда наш отец привез в поместье новобрачную, он работал в семейном деле. Естественно, его воспитали так нее, как теперь Филипа.

Возможно, если бы наша мать не умерла, отец по-прежнему оставался бы здесь и более или менее делал бы то, чего хотела от него Бабуля. Однако после смерти моей матери он не мог больше выносить жизнь в поместье. Наверное, здесь было слишком много воспоминаний. К тому же, вполне возможно, что он невзлюбил ребенка, занявшего место в жизни за счет той, кто была горячо любима. Как бы то ни было, он решил на время уехать и поработать в Голландии, в фирме по изготовлению карт – так, ненадолго, чтобы оправиться от потери жены. Голландия была страной, с давних времен рождавшей ведущих картографов, и в то время Бабуля М считала, что это хороший план, способный помочь сыну оправиться от горя и одновременно приобрести новый опыт.

Однако отец остался в Голландии, не изъявляя желания возвращаться. Там он женился на голландке по имени Маргарита, ее отец был богатым торговцем-экспортером, и, к великому отвращению Бабули, отец стал партнером в его деле, предпочтя почетное ремесло картографа профессии, которую Бабуля презрительно именовала «коммерцией». У меня были два сводных брата и сестра, которых я никогда не видела.

Шел разговор о том, чтобы Филип отправился погостить к отцу, однако Бабуля М всегда этому препятствовала. По-моему, она боялась, что Филип может соблазниться экспортной торговлей. Так что наш отец обосновался с новой семьей в Голландии и, похоже, удовольствовался тем, что поручил нас заботам Бабули М.

В день моего восемнадцатилетия – это было в мае, примерно за три месяца до бури – гувернантка, что провела со мной семь лет, уехала, поскольку я больше не нуждалась в ее услугах. Я знала, что Бабуля начала подумывать о том, чтобы подыскать мне мужа. Никто из молодых людей, приглашавшихся в дом, до сих мне не нравился. Кроме того, в таком прозаическом замысле я не видела ничего романтического. В Большом Стэнтоне жили Голтоны, у которых был сын Джералд. Они были очень состоятельными и имели дело в Лондоне, находившемся всего в двадцати милях от Большого Стэнтона – не так далеко, чтобы полностью отрывать папашу Голтона от семьи. Джералд сопровождал отца в Лондон, где они часто проводили по несколько недель, а их посещения деревни были довольно кратковременными. Джералд, стань он моим мужем, подолгу не бывал бы дома, но когда я поняла, что это меня не огорчает, я тут же увидела, что он не вписывается в мои романтические сны.

Был также Чарлз Фентон, сын сквайра Мерлингтона – охотник на лис, любитель пострелять, словом, спортсмен. Очень веселый, он смеялся почти по любому поводу, так что в его обществе люди начинали тосковать по некоторой меланхолии. Мне нравилось общество обоих молодых людей, но мысль о том, чтобы провести с ними всю жизнь, нисколько не вдохновляла.

Бабуля М сказала:

– Ты должна еще поучиться, как вести себя в обществе, дорогая. Рано или поздно молодая женщина должна сделать выбор, и выбирать надо из того, что есть. Те, кто откладывают это на более поздний срок, часто обнаруживают, что выбирать уже не из чего.

Грозное предупреждение, да вот мои восемнадцатилетние уши были к нему глухи.

И вообще, чем плоха была жизнь такая, как она есть?

С Филипом Бабуля была более осмотрительна. Он ведь приведет жену в поместье. Она станет Мэллори, тогда как я, выйдя замуж, откажусь от этой блистательной фамилии. Я не сомневалась, что в свое время Бабуля М с некоторым опасением думала о прибытии в поместье Флоры Крессет. Да, она подарила Бабуле двоих внуков, однако хрупкость Флоры стоила Бабуле сына, которым теперь, по ее выражению «распоряжалась эта голландка».

После этой женитьбы у Бабули не находилось для голландцев ни одного доброго слова.

– Но, Бабуля, – напомнила я ей, – вы же сами говорили, что из этой страны вышли лучшие картографы мира. Кое-кто из самых древних исследователей… и сам Меркатор был фламандцем. Подумайте о том, чем мы им обязаны.

Бабуля М разрывалась между двумя противоречивыми чувствами: удовольствием, которое всегда испытывала, когда я проявляла интерес к семейному делу, и недовольством от того, что с ней спорят.

– Это было давно. Кроме того, именно голландец впервые стал покупать черно-белые карты и раскрашивать их. А потом продавал по бешеным ценам.

– А его последователи позднее великолепно этим пользовались, – заметила я.

– Ты очень несговорчива, – отозвалась Бабуля, однако она была не слишком недовольна и поступила так, как делала всегда, когда не была уверена в том, что ей удастся выиграть спор, – переменила тему разговора.

Бабулю крайне радовало то, что посещение мастерской я считала удовольствием, и иногда во второй половине дня, разумеется, после занятий в классной комнате, мы с моей гувернанткой отправлялись в Большой Стэнтон, и я проводила в мастерской несколько приятных часов.

Меня всегда ужасно интересовали разговоры с Бенджамином.

Вся его жизнь была в картах. Иногда он водил нас с Филипом в здание, где печатались карты, рассказывал о современных достопримечательностях и о том, как в старые времена они пользовались деревянными печатными формам. Это называлось рельефной печатью, потому что формы местами были покрыты краской, и она переводилась на бумагу и рельефно выступала.

– А теперь, – с гордостью говорил Бенджамин, – мы используем медь.

Меня технические подробности весьма утомляли, а вот Филип задавал бесчисленные вопросы о разных процессах. А я в это время стояла рядом, не прислушиваясь к разговору и разглядывая карты на стенах. Большей частью это были копии карт, составленных в шестнадцатом, пятнадцатом и даже в четырнадцатом веках, и я думала о тех отважных исследователях, которые отправлялись в эти места впервые и открывали новые земли.

Филип проводил в мастерской много времени, и когда ему исполнился двадцать один год и образование его было закончено, он стал проводить там целые дни, работая с Бенджамином и обучаясь делу. Бабуля М была в восторге.

Мне было крайне неприятно оказаться не у дел, и Бенджамин это понимал. Он, как и Филип, сочувствовал, мне, поскольку я родилась девушкой, что не позволяло мне принимать активного участия в самом необыкновенном деле.

Однажды Бенджамин рассказывал о раскрашивании карт: по его мнению, вскоре должна была произойти кардинальная перемена, и нам следует выставлять на рынок цветные литографии.

Он показал мне оттиск – не карту, а довольно сентиментальную картинку, изображавшую сцену из семейной жизни. Картинка была цветной.

– Это сделал человек по имени Джордж Бакстер, – сказал Бенджамин. – Вы только взгляните на краски. Если бы мы смогли перенести их на свои карты…

– А почему вы не можете?

– Он держит свой метод в строжайшем секрете. Однако я имею представление о том, как это делается. По-моему, он пользуется рядом печатных форм разного цвета, однако при этом он должен иметь правильную приводку. С картами нам придется труднее. Видите ли, мы не можем позволить, чтобы хоть какой-то участок выступал даже на долю дюйма. Если допустить это, можно сделать какую-нибудь страну на много миль больше или меньше, чем она есть на самом деле. Вы понимаете, в чем здесь трудность.

– Стало быть, вы будете продолжать раскрашивать вручную?

– Пока да. До тех пор, пока не сделаем великое открытие.

– Бенджамин, я могу раскрашивать.

– Вы, мисс Эннэлис? Но это нелегкая задача.

– А почему вы считаете, что раз это трудно, я не смогу с этим справиться?

– Но вы же юная леди.

– Не все юные леди глупы, мистер Даркин.

– Ну, я не это хотел сказать, мисс Эннэлис.

– Что ж, тогда дайте мне попробовать.

Кончилось тем, что мне устроили испытание. Я справилась с заданием хорошо, и спустя некоторое время мне дали раскрасить настоящую карту. Как я наслаждалась! Это синее, синее море… мой любимый цвет. Работая, я слышала, как о коралловые пляжи бьются волны. Я видела смуглых девушек с цветами на шее и вокруг лодыжек, я видела маленьких нагих темнокожих детишек, бегущих в море, и длинные каноэ, разрезающие волны. Я сама была там.

Это были вечера приключений. Я взбиралась на горы и пересекала реки – и все время думала, какие же новые земли еще предстоит открыть.

Бенджамин Даркин считал, что работа скоро надоест мне, но он ошибался. Чем больше я делала, тем более это меня восхищало. И я работала хорошо. Мы не могли позволить себе портить карты небрежным раскрашиванием. Мои проверил сам Бенджамин и объявил, что работа выполнена идельно.

Я стала узнавать кое-что об искусстве составления, изучала карты прошлого, и меня стали интересовалась сделавшими их людьми. Бенджамин показал мне копию карты мира Птолемея, составленной около 150 года до нашей эры, и рассказал, что даже великий Птолемей учился у Гиппарха, жившего примерно за сто лет до него. Это меня еще более увлекло, и я проводила волшебные вечера, мечтая о далеких краях и людях, побывавших там много лет назад и составивших карты, чтобы другие могли без труда найти туда дорогу.

Иногда Бабуля М приходила посмотреть, как я работаю. Я частенько ловила ее задумчивый взгляд. Внуки делали Бабуле честь – обоих захватил чарующий мир карт. Ничего лучшего Бабуля и не желала. По натуре она была интриганкой, и больше всего на свете любила управлять жизнями других людей, ибо пребывала в убеждении, что способна делать это лучше, чем сами эти люди.

К тому времени Бабуля уже решила, что Филип должен жениться на разумной девушке, которая приедет в поместье и родит новых Мэллори, чтобы продолжать картографическое дело в Большом Стэнтоне и заботиться о поддержании помещичьего статуса в Малом Стэнтоне. Что касалось меня, то она уже начинала понимать, что ни Джералд Голтон, ни Чарлз Фентон мне не подходят. Она решила подождать, пока не найдет кого-то, кто бы более соответствовал ее представлениям о подходящей партии.

Это позволило мне по-прежнему переживать увлекательные приключения в мастерской и наслаждаться жизнью в поместье. Поместье было домом интересных вещей, которые человек, родившийся в нем и проживший всю жизнь, склонен был забывать. Во-первых, говорили, что в нем есть привидения. На втором этаже был темный угол, где постройка была довольно странной. Это был конец коридора, как будто неожиданно обрывавшийся. Строитель словно решил, что с него хватит, взял да обрезал его.

Слуги не любили ходить туда после наступления темноты. Они и сами толком не знали, почему. Просто у них было какое-то чувство. Ходили слухи, что много лет назад в доме кто-то был замурован.

Когда я попыталась что-то выяснить у Бабули М, мне было заявлено:

– Вздор. Никто из Мэллори не поступил бы так глупо.

– Монахинь иногда замуровывали, – заметила я.

– Это были монахини – к Мэллори они не имели никакого отношения.

– Но это ведь было давно.

– Моя дорогая Эннэлис, все это вздор. А теперь сходи-ка ты к миссис Гоу и отнеси ей немного холодца. Она снова неважно себя чувствует.

Миссис Гоу много лет была нашей экономкой и теперь жила с сыном за строительной мастерской, расположенной между Малым и Большим Стэнтоном.

Я не переставала восхищаться Бабулей М, которая отмела замурованных предков столь же решительно, как и Бабулю К.

Однако меня всегда интересовало то место в коридоре. Я часто приходила туда после наступления темноты и была уверена, что ощущаю нечто – легкую дрожь… Что-то. Однажды мне показалось, что нечто чуть коснулось моего плеча, и я услышала свистящий шепот.

Я часто ходила на могилу моей матери и заботилась о том, чтобы кусты вокруг нее были ухожены. Я часто думала о матери и создала ее портрет по рассказам Бабули К, всегда любившей, немного всплакнуть, говоря о своей Флоре. Флора была красавицей и слишком хороша для этого мира, утверждала Бабуля К. Она была нежной, любящей девочкой. Вышла замуж в шестнадцать лет, Филип появился на свет год спустя, так что, когда она умерла, ей было всего двадцать два года.

Я могла сказать Бабуле К о том, как печалило меня то, что моя мать умерла из-за меня. Сказать о таком Бабуле М было совершенно невозможно, потому что та бы немедленно отрезала: «Вздор. Ты же ничего об этом не знала, и твое слово здесь ничего не значит. Такие вещи случаются, а она была слабым созданием».

Бабуля К была более сентиментальна. Она говорила, что моя мать с радостью отдала бы за меня жизнь. Но это еще больше меня беспокоило. Нет ничего хуже, чем сознавать, что кто-то принес за тебя великую жертву.

Поэтому я и не говорила с Бабулей К о своей матери столько, сколько мне хотелось.

Однако на ее могилу я ходила. Я посадила на ней розовый куст и розмарин «на память», но приходила на кладбище довольно скрытно, ибо не хотела, чтобы даже Филипп знал о моих переживаниях. Иногда я разговаривала с ней вслух, говорила ей, что надеюсь, она счастлива там, где сейчас находится, и что мне очень жаль, что она умерла, производя меня на свет.

Однажды я отправилась за водой для кустов. Неподалеку от кладбища был старый насос с лейками и кувшинами. Отвернувшись от могилы матери, я неожиданно растянулась на земле, зацепившись ногой за выступающий камень. При этом я слегка оцарапала колени, но ничего страшного не случилось, и, собираясь уже подняться на ноги, я стала рассматривать камень, из-за которого упала. Это часть бордюра.

Я сунула руку под сорняки и обнаружила, что камень – это часть ограды, окружающей участок земли, по-видимому, заброшенную могилу. Мне стало интересно, кто же это был. Я всегда считала, что этот участок пустой. И все же он находился среди могил Мэллори.

Я принялась за работу и стала выдергивать сорняки. И вот она передо мной – могила. Надгробия не было, иначе могила была бы видна. Однако на ней лежала плита. Она была грязной, и буквы на ней почти стерлись.

Я пошла к насосу и принесла воды. У меня была тряпка, которой я вытирала руки после поливки растений, и с ее помощью я стерла с плиты грязь. И в смятении отпрянула, чувствуя, как по спине пробежал холодок, ибо имя на плите могло бы принадлежать мне.

ЭНН ЭЛИС МЭЛЛОРИ

Умерла февраля шестого дня 1793 года

В возрасте восемнадцати лет

Конечно, мое имя было Эннэлис, а на плите оно было разделено, и «Элис» написано с заглавной буквы… Однако сходство потрясло меня.

Мне казалось, что я смотрю на собственную могилу. Я несколько минут простояла, глядя на плиту. Кто она была – лежащая среди мертвецов Мэллори?

Я отправилась назад в поместье. Реальность возвращалась ко мне. Почему бы кому-то из моих предков не носить такое же имя, как я? Имена в семьях повторялись из поколения в поколение. Энн Элис. И Эннэлис. Восемнадцать лет. Ей было примерно столько же, сколько мне, когда она умерла.

Вечером за обедом я сказала Бабуле М.

– Сегодня на кладбище я нашла могилу, которой прежде не видела…

Бабулю это не слишком заинтересовало.

Я посмотрела на Филипа.

– Это была девушка с моим именем, вернее, настолько похожим, что почти никакой разницы.

– О, – отозвался Филип, – а я-то думал, ты у нас единственная Эннэлис.

– Эту девушку звали Энн Элис. Кто она была, Бабуля?

– Энн – имя, очень часто использовавшееся в семье. Элис – тоже.

– Почему меня назвали Энн Элис?

– Это я выбрала такое имя, – заявила Бабуля М таким тоном, словно это был самый лучший выбор, и тем самым не о чем больше говорить. – Из-за того, что в семье было так много Энн и Элис Я подумала, что каждое имя само по себе несколько ординарно, но ты ведь – Мэллори, вот я и объединила оба, и получилось нечто необычное, вы должны это признать.

– Как я и сказал, – вставил Филип, – одно-единственное.

– Эта могила заброшена.

– С могилами так бывает после того, как проходит много времени со смерти их обитателя.

– Ее похоронили почти сто лет назад.

– Это слишком долгий срок, чтобы тебя помнили, – объявил мой брат.

– У меня было странное чувство… Обнаружить имя под сорняками… причем почти мое собственное… И оно смотрит на меня.

– Надо мне пойти туда поискать Филипа, – заметил Филип.

– Там есть и Филипы, даже несколько.

– Я знаю, что у тебя есть нездоровое пристрастие – читать надписи на надгробиях, – сказал мой брат.

– Мне нравится думать о них – обо всех Мэллори… О людях, живших в этом доме до нас… Людях, связанных с нами – в каком-то смысле… О наших предках.

– Хорошо, что у тебя такие сильные семейные чувства, – сухо заметила Бабуля, тем самым заканчивая разговор на эту тему.

Однако я не могла выбросить Энн Элис Мэллори из головы. Наверное, потому что она была почти моего возраста, когда умерла, и носила имя почти такое же, как я.

В следующий раз я отправилась на кладбище, чтобы очистить могилу от сорняков, и попросила садовника дать мне куст, чтобы посадить там. Садовник почесал в голове и заявил, что сейчас не время сажать. Однако дал мне розовый куст, а я сказала, что хочу еще и розмарин.

– Он ни в жизнь не приживется, – угрюмо пробурчал садовник.

Не приживется, так посажу другой, сказала я себе. Я посадила кусты и отчистила плиту. Могила теперь выглядела совсем по-другому, так, словно кому-то Энн Элис Мэллори была небезразлична.

Я часто думала о ней. Наверное, она родилась в поместье, несомненно, прожила здесь восемнадцать лет.

Она вторгалась в мои мысли. Это было что-то сверхъестественное.

Она умерла в 1793 году. Это было даже меньше ста лет назад. Интересно, какой тогда была здешняя жизнь? Скорее всего, почти такая же, как теперь. Жизнь в деревнях не очень изменилась. Великие события происходили во внешнем мире. В это время в разгаре была Французская революция, и в тот самый год, когда умерла Энн Элис, были казнены король и королева Франции.

Теперь уже не осталось никого из живых, кто знал бы Энн Элис. Даже миссис Терри родилась уже после ее смерти, хотя и появилась на свет очень скоро после этого. Миссис Гоу было семьдесят девять лет, может быть, она слышала от своих родителей какие-нибудь рассказы. Те могли знать девушку.

Когда я в следующий раз посетила миссис Гоу, я решила затронуть эту тему.

Миссис Гоу была нашей экономкой в течение сорока лет. В двадцать восемь лет она овдовела, тогда и заняла эту должность.

Семейство Гоу было, по словам самой миссис Гоу, «чуть выше» остальной работающей братии. Они уже давно стояли выше по положению, поскольку у них было свое строительное и плотническое дело, и обслуживали они не только Большой и Малый Стэнтон, но и окружающие деревни.

Миссис Гоу всегда держалась с некоторым превосходством, так же, как и все Гоу. Казалось, они должны были постоянно напоминать всем и каждому о том, что сделаны из другого теста.

Я помнила миссис Гоу с детства – дородную, исполненную достоинства фигуру в черном бомбазиновом платье, которую Филип и я немного побаивались.

Даже позднее я чувствовала, что должна с ней считаться. Однажды я спросила Бабулю М, почему даже она так уважительно обращалась с миссис Гоу.

– Что в ней такого, в миссис Гоу? – спросила я. – Почему мы должны так осторожно с ней обращаться?

– Она хорошая экономка.

– Иногда она ведет себя так, словно поместье принадлежит ей.

– У хороших слуг всегда есть это чувство верности, – Бабуля М на минуту задумалась, затем произнесла, словно сама удивляясь этому, – Гоу в этом доме всегда уважали. У них есть деньги…

Нам повезло, что у нас служит такая женщина, как миссис Гоу. Мы должны помнить, что она не зависит от своей должности в материальном отношении, как многие другие.

В Гоу явно что-то было. Бабуля М всегда заботилась о том, чтобы обеспечить миссис Гоу некоторую роскошь. Та не стала бы принимать обычных подарков, которые дарили достойным беднякам, – одеял и угля на Рождество и тому подобных вещей. Для миссис Гоу всегда были фазаны, холодец из телятины – подарки дружеские… или почти. Миссис Гоу не принадлежала к дворянству, но она не была и из слуг – она уверенно парила между этими двумя классами. В конце концов ее свекор и муж – когда были живы – были мастерами своего ремесла. И Уильям, единственный сын миссис Гоу, теперь продолжал их процветающее дело.

Я решила навестить миссис Гоу и попытаться узнать что-либо об Энн Элис.

Я принесла ей марципановое печенье, которое уговорила кухарку приготовить, зная, что миссис Гоу его особенно любит. Усевшись в кресло рядом с диваном в стиле Рекамье, где она отдыхала, я принялась расспрашивать.

Я сказала:

– Я недавно была на кладбище – навещала могилу матушки.

– Милая добрая леди, – откликнулась миссис Гоу. – Никогда не забуду тот день, когда она нас покинула. Как давно это было?

– Восемнадцать лет назад, – ответила я.

– Я всегда говорила, что ей не выжить при родах. Уж слишком она была хрупкой. Самая хорошенькая девушка на свете. Он в ней души не чаял.