Текст книги "В ролях (сборник)"

Наезжала пару раз теща с инспекцией. Всё, что Марья Марковна смести и вытрясти из квартиры не успела, аккуратно укладывала в фирменные пакеты из супермаркета и, ворча и охая, везла домой – пригодится. Катя, конечно, пыталась ее отговорить, но Сергей останавливал: не надо, пусть делает что хочет, это теперь не наша забота; а Катя все равно переживала – завалит же квартиру под самый потолок, только волю дай, и кто такую купит тогда, заваленную? Это ведь полгода потом не разъехаться! «Ничего, потерпим», – успокаивал Сергей и шел красить окно или мыть потолок: уж очень ему не терпелось перебраться подальше от тещи.

В итоге осталось от прошлой обстановки только старое любимое кресло хозяина, с разодранными подлокотниками и проваленное чуть не до пола, довольно крепкая полутораспальная кушетка в дальней комнате, полка для обуви, встроенный коридорный шкаф, чью вечно открывающуюся дверцу Сергей снабдил новеньким блестящим шпингалетом, мутное зеркало в ванной, сама ванна и унитаз, которые Катя едва отдраила термоядерной какой-то химией с высоким содержанием хлора. Плиту, конечно, выкинули от греха – там одна конфорка едва теплилась, да и от нее тревожно попахивало газом.

Все окрестные контейнеры забили Сергей и Катя рухлядью, вынесенной из квартиры, – даже ближние, зелененькие, под навесом, наплевав на бурчание местного дворника. Старшее поколение бдительно наблюдало за новыми жильцами. Под окнами курсировали, выстроившись в рядок, три сухонькие старушки – дневной дозор. Главная, в любую погоду в белом вязаном берете, всегда идущая чуть впереди, недобро косилась на окна пятого этажа и нашептывала что-то своим товаркам, истово жестикулируя, а две сопровождающие согласно кивали. Было не очень-то приятно, но Сергей и Катя старались не обращать внимания: детей с ними не крестить, а язык-то без костей, давно известно – пусть ведет дотошных старушек хоть до стольного града Киева.

По мелочи по мелочи, а «косметический» ремонт в итоге вышел в копеечку, съев без остатка две суммы учительских отпускных – пришлось еще у друзей занять. Но, раз начав дело, Катя и Сергей уже не останавливались и не жалели – не было у них такой привычки.

Катя с детства любила ремонт. Ей это казалось весело – когда вся мебель сбивается в кучу в одном углу, прячется под старыми газетами и покрывалами, когда приходится спать на раскладушке, зажатой с двух сторон шкафом и буфетом, среди серых стен, покрытых кое-где неотмокшими обойными струпьями; когда одинокая лампочка под потолком вся в побелке и по стеклам стекают меловые дорожки, сквозь которые едва видно улицу, но зато как здорово рисовать по ним пальцем всякие смешные рожицы; любила сладковатый запах обойного клея, напоминающего детсадовский кисель; квартира тогда становилась похожей не на квартиру, а на тайный шпионский схрон, и маленькая Катя играла в радистку Кэт из фильма про Штирлица или в «детей подземелья», а будущая теща ворчала, что никакой от нее помощи никогда, а только один сплошной беспорядок.

Вот и сейчас Катя, напевая под нос нелепую песенку, прилипшую с самого утра, бодро отмывала с потолка гостиной пожелтевшую побелку – и была в этой побелке с ног до головы, мокрая, но довольная. Старая стремянка, обнаруженная на балконе, нехорошо ходила под ногами, но Катю это даже веселило. И Сергей в другом углу мыл потолок, взобравшись на бывший кухонный стол, который после ремонта тоже прочили на выброс. У Сергея, как обычно, выходило быстрее, зато у Кати тщательнее. Сергей спрыгнул со стола, обхлопал себя по карманам, выудил из помятой пачки сигарету и затянулся.

– Слезай, солнышко. Давай, отдохни!

– Раньше сядешь – раньше выйдешь! – парировала Катя и брызнула на Сергея мутной водой с неотжатой тряпки.

– Ах ты так?! – Сергей щелчком отправил сигарету в ведро, подхватил Катю со стремянки и закружил по гулкой комнате, а она смеялась, и вскрикивала от ужаса, и просила:

– Ну Сережа, ну пусти! Поставь меня немедленно на пол!

А он кружил все быстрее, пока не оступился и едва не завалился вместе с Катей. Только тогда осторожно отпустил, поцеловал в перемазанную побелкой щеку.

– Видели бы нас ученики сейчас. Они бы поседели.

– Точно, особенно Шелехов из шестого «Б».

Катя покрепче прижалась к мужу и потянулась поцеловать, но вдруг замерла и отстранилась, напряженно глядя Сергею поверх плеча.

– Что, солнышко?

– Сам посмотри, – прошептала Катя беззвучно, одними губами.

Сергей обернулся. В дверях неподвижно стоял хозяин и со вниманием рассматривал их, обнявшихся посреди комнаты. Посмотрел, равнодушно отвернулся и ушел.

– Сереж, я его боюсь, – шепнула Катя.

– Брось. Ничего он тебе не сделает.

– А чего он так смотрит?

– Сама посуди, жил себе и жил, а теперь вдруг чужие люди в доме, все другое… Ну, солнышко… Ну чего ты?

– Да, всё другое, – эхом отвечала Катя.

А хозяин целыми днями бродил по квартире, озирая стены, очищенные до бетона, смотрел, задрав голову, на свежевыкрашенные дверные косяки и временами громко чихал. Запахи свежей краски и клея были ему явно не по душе. Он появлялся бесшумно и всегда неожиданно, так что Катя непременно вздрагивала, случайно поймав его изучающий, холодный, немного растерянный взгляд. Иногда он надолго придремывал в любимом кресле, которое так и болталось все время посреди гостиной и по мере надобности кочевало из угла в угол, и тогда Сергей шептал в утешение жене:

– Ну посмотри, какой он потерянный! Разве тебе не жаль старика?

– Жаль, – тихо отвечала Катя.

Но жаль ей не было. Совсем. И собственная черствость ее удивляла. Она боялась хозяина все больше, сама не знала почему. С виду он был вовсе не страшный, а даже симпатичный. Вот только бы не этот свинцовый взгляд…

Долго ли, коротко, ремонт потихоньку продвигался. Потолки были побелены (кроме кухонного, который Катя смеху ради выкрасила масляной краской в оранжевый цвет, в тон новой плитке над раковиной), выправлены и выкрашены рассохшиеся рамы, разобран весь хлам на балконе.

Они расстелили обои вдоль коридора и густо мазали клеем, двигаясь с двух сторон навстречу друг другу. Из дальней комнаты неслышно вышел хозяин. Катя замерла. Хозяин шел прямо на них, вроде как не видел. У самого края расстеленного рулона он остановился, замер брезгливо на несколько мгновений и медленно, с достоинством пошел по стеночке, где, казалось, мышь не проскочит. Прошествовал и тихо свернул в кухню. Сергей и Катя еще долго смотрели ему вслед, а клей впитывался и подсыхал, так что, когда они отмерли, пришлось мазать заново.

– Знаешь, – тихо сказала Катя, не поднимая головы, – может, мы зря все это затеяли?

– Не выдумывай, солнышко, копейки остались! – ответил Сергей бодро. – Еще пара недель, и будем перебираться! Не знаешь, по размену уже звонил кто? Теща тебе не говорила?

– Вроде нет. – Катя пожала плечами. – Разве она скажет? А вообще странно. Мы вроде цену не задирали, ничего такого.

– Это покупатели ждут, пока мы тут закончим, – рассмеялся Сергей. – А Новый год будем уже в своем собственном доме справлять, вот увидишь.

– Твои бы слова да Богу в уши, – улыбнулась Катя. – Значит, через две недели?

– Через две и ни минутой позже!

Но так уж вышло, что ждать две недели им не пришлось, а всего лишь два дня. Потому что теща, теща…

А теща опять ничего не сказала, точнее – им не сказала, Кате и Сергею, но, когда они вечером вернулись пораньше, настелив в коридоре новый кусок линолеума, который должен был еще прижиться, присохнуть к полу, отчего в съемной квартире им целые сутки нечего было делать, – когда пришли и тихо, чтобы не шуметь, открыли входную дверь и оказались в коридоре, услышали, как из комнаты тещи раздается надрывная истерическая скороговорка, местами переходящая в шипение: мы ничего не продаем, нет, это неправильный телефон, что вы себе позволяете, нет, номер наш, но все равно нет, не давали мы никакого объявления, разбирайтесь как хотите и с кем хотите, нет и отродясь не было тут никакого Сергея, никакой Катерины!

Сергей сжал кулаки и стиснул зубы, и желваки заходили, а взгляд стал такой, какого Катя никогда еще у него не видела, потому на всякий случай схватила мужа за локоть и повисла на нем, чувствуя, что мышцы под пальцами сделались каменными, зашептала: «Только не трогай ее, ради бога, только не трогай!» А он и не собирался трогать, точнее – не собирался бить или учинять еще какое рукоприкладство, ему лишь хотелось всей пятерней взять тещину головенку с тощим пучком волос, подкрашенных хной, и сжимать, сжимать, сжимать – до тех пор, пока весь этот яд, всё это змеиное шипение из нее не выйдет и не останется нормальный человек, который сам пожил и должен дать жить другим. Но Катя висела на локте и не пускала в комнату тещи.

А потом теща с победным видом вышла в коридор, где застала зятя с дочерью – застывшую скульптурную группу, молча смотрящую прямо на нее – невинную и ничего такого не сказавшую, – и, растянув улыбку во всё крошечное лицо, еще почти не тронутое морщинами, елейно проворковала:

– Уже вернулись? Какие молодцы! Кушать будете? Я вам блинчиков…

Сергей со всей силы пнул обувную тумбочку, пробив в ее боку неровную дыру, легко освободил локоть, хоть Катя держалась за него как могла сильно, обеими руками, и не разуваясь ушел к себе, где с грохотом вывалил все из шкафа на пол и стал торопливо запихивать в чемодан, который был куплен в прошлом году для поездки на юг, куда так в итоге и не собрались по нехватке средств. А Катя стояла на прежнем месте, и со слезами смотрела на мать, и все шептала:

– Мама, зачем ты это делаешь? Зачем делаешь?!

Теща сначала напряженно молчала, но быстро пришла в себя и разразилась гневной тирадой, и опять Катя оказалась виновата – в том, что вышла замуж не за того человека, а за голь бесквартирную. А ей, теще, теперь что, в подворотню идти бомжевать? Не дождетесь! У нее здесь всё, всё: и соседи приличные, и магазины, и поликлиника; и молода еще – матери указывать, она, теща, пока еще тут хозяйка – не захочет разъезда, так его и не будет, пусть зарубит себе на носу! Ишь какая умная выискалась!!!

Никогда не понимала Катя, почему мама и ее многочисленные подруги послевоенного поколения употребляют слово «умный» в качестве ругательства, а когда хотят действительно похвалить человека, лепят уменьшительное «умненький». Она смотрела на кричащую тещу, долго смотрела. И оттого, быть может, что не моргала, слезы быстро высохли. Она улучила момент, когда теща возьмет небольшую дыхательную паузу между криком и криком, и очень спокойно сказала, что разъезд состоится в самые кратчайшие сроки, вне зависимости от желания или нежелания тещи, поскольку квартира приватизирована в трех равных долях – на тещу, на Катю и на Дарьку, а Дарькин официальный опекун, естественно, Катя, и если по закону ей, Кате, захочется выставить на продажу две доли из трех (а ей хочется, никогда так не хотелось, как сегодня!), то она это сделает; а коль скоро теща вздумает сопротивляться, то Катя подаст в суд на разделение коммунальных платежей и потом продаст две комнаты из трех первым встречным гастарбайтерам; и нет, дорогая мама, это не пустая угроза, комнаты ведь изолированные; а тогда, раз по-человечески вести себя не желаешь, добро пожаловать в коммуналку! Сказала и ушла вслед за мужем, дверь комнаты за собою прикрыв тихо-тихо, так что слышно было, как идут коридорные часы с кукушкой, доставшиеся от бабушки, и стала помогать складывать вывернутые из шкафа вещи покомпактнее, чтобы побольше влезло в отпускной чемодан. Катя и Сергей не смотрели друг на друга и ничего не говорили – а что тут скажешь?

Теща тоже примолкла в коридоре. Повлажнела глазами, присела на краешек галошницы, по-бабьи сложила руки на животе, как это делали солдатские матери в старых советских фильмах про ВОВ, когда им приходила похоронка, и стала тяжеленько вздыхать в сторону Катиной комнаты, но Катя к ней, конечно, не вышла.

Сергей занял у бывшего однокурсника надувной двуспальный матрас, и через тридцать шесть часов, когда линолеум подсох, супруги окончательно перебрались на новое место. Из мебели ничего брать принципиально не стали, пусть теще остается. Взяли только кое-что Дарькино, да свой компьютер, да музыку, да DV D – проигрыватель, который не к чему было подключить, потому что телевизор тоже был тещин. Спасибо, друзья на машине приехали, помогли за одну поездку все забрать. Почти сразу наняли, во избежание вышеописанных ситуаций, профессионального риелтора из солидной фирмы (накладно, конечно, зато спокойнее). И стали жить дальше.

Теща не понимала, в чем провинилась перед детьми. Да разве много она просила? Только уважения, отношения человеческого! Неужели трудно с пожилым опытным человеком поговорить лишний раз и спасибо сказать – что вырастила-вынянчила, воспитала и образование дала? А то все одна да одна, в собственном доме – точно гостья незваная; ни про давление не спросят, ни сериал любимый не обсудят, вообще ничего. Только сидят обнявшись, как попугаи-неразлучники, и всех вокруг ненавидят. Нелюди! На риелтора, впрочем, согласилась. Теща так была воспитана, что привыкла жертвовать собою ради дочери, и коль скоро в этот раз нужно было пожертвовать собственным домом, она была готова: она всегда знала, что придет время и Катя ее оберет как липку, – все они нынче такие. Вот и двоюродную сестру дети из дому на улицу выставили, скитается теперь по чужим людям. Ох-ох-ох… Плакала, конечно, и подругам жаловалась, но терпела. Теща так была воспитана, что считала – страдание человека возвышает.

И Катя плакала – когда пришлось оформить в дополнение ко всем текущим долгам два кредита с нулевым первым взносом: на новую плиту под свою зарплату и на холодильник – под мужнюю. Но ей было гораздо проще, чем теще, – Сергей был рядом, он смешил, и утешал, и говорил: «Потерпи, солнышко, всё образуется, трех месяцев не пройдет!». Это ужасно важно, когда кто-то смешит и утешает.

Поначалу Катя чувствовала себя странно. Все тридцать с хвостиком лет прожила она на одном месте, в одной квартире, в одном районе – и еще никогда не переезжала. Почти физическое ощущение, что все вокруг чужое, не отпускало ее ни на минуту, хотя, казалось бы, и обои сами выбирали, и потолки красили. В пустой гулкой квартире, где из семейной мебели оказался у них только надувной матрас, да и тот взятый на время, ей было поначалу как-то не по себе. Прежний запах затхлости ушел – теперь здесь пахло свежей краской и сладковатым клеем, весело и ново, но даже этого было ей мало. Впрочем, она была легкий человек и скоро нашла множество положительных моментов в нынешней ситуации. Здесь, на восточном побережье МКАД, все было дешевле, даже хлеб и зубная паста, и Катя мысленно ставила плюс – сейчас, как никогда раньше, приходилось экономить. В пустой квартире пыль не скапливалась по углам – не было того дивана или тумбочки, под которые она могла бы забиться серыми хлопьями, – и Катя снова ставила плюс, ведь пылесосом тоже пока не обзавелись. Так что к приезду Дарьки вполне притерлась. Сергей по числу переездов обогнал Катю всего на один пункт: до женитьбы он жил с родителями, после – с тещей и теперь был абсолютно счастлив. Впервые он чувствовал себя мужчиной, а не провинившимся подростком, которого, того гляди, заругают взрослые. Конечно, на работу им с Катей теперь было полтора часа с тремя пересадками, но это мелочи. Сергей уже намечтал и тот дом, и ту квартиру, куда они в ближайшее время переберутся насовсем и уж никому ничего не будут больше должны (кроме, конечно, Дарьки).

Хуже всего приходилось теще. С утра до вечера бедная женщина, брошенная и преданная собственной дочерью, обзванивала родственников и знакомых, ибо невыносимо было держать в себе накопившуюся обиду. Она рассказывала все как на духу, обстоятельно и долго, по временам немного всхлипывая и промакивая глаза уголком домашнего халата; каждый день вспоминались все новые подробности Катиного Ужасного Поступка, и кто-то из родственников и знакомых согласно гудел в трубку, что да, молодежь нынче пошла – не приведи господи – сколько ни дай, все им мало, дармоедам, а кто-то ужасался: Катя?! Да неужели? Такая была девочка славная, когда маленькая, – и послушная, и училась на пятерки, и как же она могла, Катя? Звучали временами робкие голоса в защиту молодых, но такие разговоры теща сразу пресекала, раздраженно плюхая трубку на рычаг, и этим уж больше никогда не звонила, а про себя отмечала – вот ведь люди, насколько могут оказаться глухи до чужого горя! Столько лет знакомы, кто бы мог подумать?! Но прошла неделя-другая, и теща все реже стала заставать родственников и друзей дома и все чаще нарывалась на длинные гудки или казенные механические приветствия автоответчиков.

Когда риелтор привел первых покупателей, теще стало плохо с сердцем. Пожилая хамоватая парочка, поперек себя шире, нагло ходила по дому (ее дому!), всюду совала нос, деловито щупала двери и рамы, крутила краны и морщилась на пожелтевший кухонный потолок. И у нее были на раздувшихся пальцах золотые перстни с каменьями, а он на ходу бесконечно говорил по мобильному строгим начальственным голосом, а с тещей, между прочим, даже не поздоровался. Это было ужасно, ужасно! На следующий день теща отправилась в церковь и поставила свечку, чтобы разъезд не состоялся, и на ночь теперь всегда читала «Отче наш» и просила у Бога справедливости. Не то чтобы она, теща, была сильно верующая, но крайние ситуации требовали крайних мер. После молитвы ей становилось капельку спокойнее. Она открывала семейный альбом и с нежностью смотрела на фотографии маленькой Кати, когда та была еще в детском саду – с бантиками, с рюшами, в нарядных лакированных башмачках – и не помышляла ни о каком замужестве, а любила ее одну, тещу.

В первую ночь на новом месте Кате и Сергею не спалось. Они качались на надувном матрасе в двадцати сантиметрах от пола, цепляясь друг за друга, чтобы не скатиться, и это их ужасно смешило. Это было так странно, что за гулкой панельной стеной не ворочается и не вздыхает теща… Не нужно было замирать и таиться, боясь выдохнуть или, не дай бог, скрипнуть кроватью, а просто быть вместе и ощущать только друг друга – среди голых стен, обклеенных зайцами на облаках, ведь в эту комнату со дня на день въедет Дарька.

– Считай, что это и была первая настоящая брачная ночь, – шепнул Сергей и притянул Катю к себе.

А Катя, прижавшись, чмокнув мужа в плечо, тихо ответила, что на мебельном лотке с фотографиями, у метро, видела вчера изумительную детскую, совсем дешевенькую, за четыреста долларов, голубенькую такую, буквально созданную для того, чтобы встать среди зайцев на облаках, вот бы ее Дарьке; но это, конечно, позже, к зиме, потому что купилка сломалась.

– Купим, солнышко. Будет Дарьке детская. И шкаф, и кровать, и стол письменный, и все что нужно, – Сергей поцеловал жену в ухо, и она непроизвольно вздрогнула – вышло слишком громко. – Только не сейчас.

– Да я и не говорю про сейчас, а так… Выкрутимся. В крайнем случае раскладушку займем, – Катя нежно погладила мужа по груди и опять чмокнула в плечо.

– Пока можно из соседней комнаты кушетку забрать, зачем раскладушка? – Сергей повернулся и стал целовать уже всерьез, так что тему детской мебели можно было считать исчерпанной.

За окном светало. Из ночной темноты потихоньку проступала комната, и, если приглядеться, на стенах можно было уже рассмотреть очертания растопыренных заячьих ушей.

Катя и Сергей, тяжело дыша, замерли на матрасе, стараясь не шевелиться, чтобы не слишком качало, и некоторое время молчали – хорошо молчали, без напряжения, как умеют молчать вместе только очень близкие люди. Катя чувствовала, что вот-вот провалится в сон.

– Пойду покурю, а ты спи, – сказал Сергей и приподнялся на локте. И замер.

– Ты чего? – Катя открыла глаза и тоже приподнялась. Матрас угрожающе заходил под ними.

– Смотри! – Сергей показал на дверь.

Дверь была приоткрыта, и в образовавшуюся щель их внимательно разглядывал Тимофей. Постоял, посмотрел не мигая и так же неслышно, как появился, исчез.

– О господи! – Катя натянула одеяло до самого носа и там, под одеялом, нервно захихикала.

– Старый маньяк! – Сергей тоже смеялся.

– Наверное, мы слишком громко, – шепнула Катя сквозь смех. Сон как рукой сняло.

– А пусть завидует! – Сергей обнял жену.

– Это он что же, всегда так будет ходить?

– Нет, только в первую ночь, любопытства ради. Ему же интересно, кого в дом пустил! Он же тут ответственный квартиросъемщик!

– Надеюсь, мы его не слишком шокировали?

– Вот еще! Он небось по молодости тот еще был котяра!

– Как же мы дверь-то не закрыли?!

– А мы закрыли. Это я петли так хорошо смазал, тихие-тихие теперь…

– То есть это он нарочно? – Кате стало немного не по себе.

– Конечно, нарочно. А ты думала? Вуайерист чертов! Не переживай, солнышко. Знаешь, как люди говорят – любопытство сгубило кошку. Иди сюда.

Сергей снова попытался обнять Катю, но она отстранилась. Все это, конечно, получилось забавно и немного по-дурацки, но ей теперь казалось, что хозяин притаился где-то в коридоре и опять подглядывает. Она закуталась в одеяло, словно в кокон, и тихо, серьезно попросила:

– Дверь закрой!

Сергей осторожно, чтобы Катя не скатилась на пол, поднялся и в чем был пошел из комнаты.

– Ты куда?!

– Так покурить же. Я же говорил.

– Хоть бы оделся!

– Вот еще. Мы с Тимофеем мужики, чего стесняться?

Сергей скрылся за дверью, тщательно прикрыв ее за собой, а Катя тут же соскочила с матраса и, путаясь в сползающем одеяле, кое-как наброшенном на плечи, стала торопливо копаться в чемодане, стоящем тут же, руку только протяни, в поисках домашнего халата или хоть ночнушки. Ей было ужасно, ужасно неловко.

Дарьку удалось удачно пристроить в английскую спецшколу, которая располагалась через два двора. Это был самый жирный плюс из всех, которые мысленно поставила Катя новому дому и району. Сначала, конечно, сопротивлялись брать не по прописке, но Сергей включил обаяние, очень напирал на то, что Дарька не просто так, а дочь двух практикующих преподавателей, потому с директором и завучем расстались друзьями. Никаких взяток, замаскированных под «нужды школы», с них не потребовали – очень кстати, иначе пришлось бы отложить обучение еще на год, благо возраст позволял.

В Дарькину комнату перетащили хозяйскую кушетку; кухонный стол, который прочили на выброс и вовсю использовали во время ремонтных работ, накрыли яркой голубой клеенкой и приспособили под письменный. Из досок, найденных на балконе, Сергей смастерил небольшой стеллажик, чтобы можно было хранить игрушки, учебники и прочие школьные принадлежности.

– Голо как-то, – сказала Катя с сомнением.

– Зато воздуху много! – улыбнулся Сергей.

А Тимофей, по обыкновению, не сказал ничего.

Саму Дарьку свекор со свекровью доставили в конце августа.

– Господи, – едва слышно прошептала Катя, увидев дочь. – Как поросенок…

Но тут же надела самую радушную свою улыбку и со свекровью троекратно расцеловалась. Дарька стала после лета вся лоснящаяся, неповоротливая, на лице играл диатезный румянец во всю щеку.

– Мама, папа! – крикнула Дарька с порога. – Смотрите, что мне дедушка подарил!

И повернулась спиной. За плечами висел красный многоярусный ранец с Микки-Маусом на кармашке.

– Катенька, тут всё-всё-всё! – рапортовала свекровь, помогая запыхавшейся Дарьке избавиться от этой фундаментальной конструкции. – И карандаши, и ручки, и обложки, и тетрадки, и линейки, и пенал! Говорила: дай понесу. Так ведь нет! Всё сама, сама! Ты ж моя девочка!

Свекровь затормошила освобожденную Дарьку и влажно поцеловала в красную щеку.

– Ба, чешется! – пожаловалась Дарька, утираясь тыльной стороной ладони.

– Я вам тут мазь от диатеза. Хорошая, немецкая! – свекровь закопошилась в бездонной дамской сумочке, больше похожей на хозяйственную, и вынула оттуда несколько одинаковых прямоугольных коробочек, стянутых канцелярской резинкой. – В запас. Ее достать трудно.

– Спасибо, – сдержанно поблагодарила Катя и коробочки приняла.

А свекор уже был в ванной, где инспектировал сантехнику и громко рассказывал в сторону коридора, недовольно вертя краны отечественного смесителя:

– А Валентин-то, знаете, джакузи поставил! Мы к нему мыться ездили. Вещь!

Валентин, успешный брат Сергея, старше на десять лет, краса и гордость свекра со свекровью, не то что Сергей, получил правильное образование и теперь работал отнюдь не в школе, а ведущим экономистом в одном из подразделений международной торговой компании. О каждой экономической победе Валентина, будь то новая иномарка, гараж, отдых в Малайзии или евроремонт, немедленно и очень обстоятельно рассказывалось Сергею – в назидание. Наверное, поэтому он всегда предупреждал Катю, что если свекор со свекровью позвонят, то его дома нет. Ну мало ли, за сигаретами вышел или за хлебом.

Свекор вышел из ванной и проследовал в кухню, где стал, приподняв очки на лоб, близоруко рассматривать недорогие моющиеся обои и даже поколупал немного ногтем на стыках.

– Кривовато поклеили, но жить можно, – резюмировал свекор. – А Валентин в прошлом году в кухне мокрую штукатурку сделал. Вещь! И цвет, конечно, не такой маркий. Кстати, вы вытяжку покупать собираетесь? Без вытяжки в такой тесноте через три месяца всю эту красоту закоптите.

– Да ладно, пап. Мы тут дольше и не задержимся, – примирительно сказал Сергей.

В кухню, на ходу вытаскивая из сумки какие-то кульки и свертки с едой, прибыла свекровь и немедленно забаррикадировала этими гостинцами весь неширокий подоконник.

– А Валентин нам сенсорную плиту поставил, представляешь, Катенька, – говорила она спиной к Кате, лицом к окну, продолжая что-то выкладывать. – Удобная – не то слово! И духовка… Ах, какая же духовка!

– Да, вещь! – подтвердил свекор, залезая под раковину и исследуя трубы. – Металлокерамика? Сами ставили или вызывали?

– Сами, – ответил Сергей не без гордости.

– Оно и видно, – ухмыльнулся свекор. – Вот тут, смотри, рванет в первую очередь. Закрепить надо. Инструмент-то есть?

– С грилем, с автоочищением! – продолжала свекровь. – Вот, плюшечек вам. Попробуете. – И с самого дна сумки явился полиэтиленовый пакет с помятыми домашними плюшками.

Свекровь наконец-то опустошила свою бездонную сумку и обернулась, окинула кухню придирчивым взглядом. Потом подняла глаза на оранжевый потолок:

– О господи! Что это?!

– Так… Вытяжки нет, меньше пачкаться будет, – пожала плечами Катя. Ей было немного обидно, что оригинального цветового решения свекровь не оценила. А еще она думала, что свекровь со свекром ничуть не лучше тещи, даже хуже, пожалуй, – потому что их двое.

Меж взрослыми протиснулась Дарька, держа за ухо нового плюшевого медведя, по виду – явного иностранца, посмотрела на потолок и выдохнула восторженно:

– Ух ты, здоровско!

– Что за слово такое, «здоровско»? – строго спросила свекровь.

– Видите, Дарьке нравится, – мстительно ответила Катя.

А Дарька вытянула из пакета примятую плюшку и откусила изрядный кусок.

– Вот черт! – свекор, который теперь обследовал дверные косяки и петли, едва не подпрыгнул. – Это кто еще здесь?

На пороге стоял, задрав голову вверх, хозяин и таращился на свекра.

– Киса, киса! – восторженно закричала Дарька и, бросив плюшку и медведя, рванула к хозяину. Радостно сгребла в охапку, с трудом подняла на руки.

– Осторожно, оцарапает! – испугалась Катя.

Но нет, не оцарапал. Видно было, что крайне недоволен панибратским к себе отношением, а все-таки не оцарапал. Замер, слегка придерживаясь когтями за Дарькину футболку, и оскорбленно стал смотреть мимо всех, куда-то за оконное стекло, где по подоконнику разгуливал раскормленный московский голубь, постукивая лапками по серой жести, – и только кончик хвоста равномерно ходил из стороны в сторону, как маятник в часах.

Сколько хозяину было лет? Марья Марковна и сама не помнила. Может, шестнадцать, а может, все восемнадцать. Во всяком случае, Юрка, для которого придерживали эту квартиру, еще в проекте не было, когда хозяин был уже взрослым котом, а Юрок-то теперь совсем большой, девятый класс окончил этим летом и паспорт в прошлом году получил, такие дела… Вроде бы хозяина купили на «Птичке» в те времена, когда она еще не переехала со старого места, и не просто так, а как «русскую голубую», приличные деньги отдали. Русская голубая, точно, присутствовала, но дай бог чтоб на пятьдесят процентов. И глаза были не зеленые вовсе, а ореховые, и шерсть не такая короткая, как положено по породе; возможно, там примешался еще какой-нибудь перс, да и без дворового барсика едва ли обошлось. Шерсть едва уловимо отливала коричневым, что придавало колеру сходство со школьной половой тряпкой, какие уборщица сушила на трубе в учительском туалете, а метелка хвоста была точно молью побита – хотя, наверное, это всё от возраста.

– Тот еще боец был по молодости лет! – хвастала Марья Марковна. – Всех кошек в округе обрюхатил. Не кот, а кобель! Говорила бабке – кастрируй. Так ведь нет! Что ж, – отвечает, – мужика-то унижать? Бабка теперь померла, а людям нюхать. Ей-то, бабке, все равно было, царствие ей небесное, она привыкла, а до ремонта в квартиру нельзя было войти, не поверите. Хоть топор вешай! Бабка как перестала его на улицу пускать, так он ей все углы пометил – в отместку.

– Русского голубого – и на улицу? – вежливо удивилась Катя.

– Что никакой он не русский и не голубой, это через два месяца ясно стало. Но не выкидывать же, – рассмеялась Марья Марковна. – Так что жить наш Тимофей привык вольно. С характером кот. Имейте это в виду.

Характер, точно, был у хозяина на морде написан. Слезящийся прищуренный взгляд ореховых глаз содержал постоянно какую-то внутреннюю ухмылку – не злую, скорее высокомерную. И ходил он медленно, с достоинством. Правда, к старости круп провис, и хозяин стал приволакивать задние лапы; вид у него от этого был такой, точно он вот-вот прыгнет. Одно ухо было чуть надорвано, на носу шрам – следы прошлых подвигов.

Поначалу Катя с Сергеем решили, что хозяин глухонемой. За все время ремонта не услышали они от него ни единого звука – даже хрипа или урчания. И на имя не отзывался, точно это не к нему. Целыми днями он бродил по квартире, неожиданно появляясь за спиной, под ногами, под ванной, недоуменно наблюдая, как меняется все вокруг, и понятно было – не узнает. Осталась от прежних времен только когтедралка, прибитая к косяку входной двери, и когда хозяин совсем уж терял ориентиры, он садился напротив нее и подолгу сидел неподвижно, а потом осторожно обнюхивал и начинал лениво точить то, что у него там от когтей осталось. Сергей говорил, что это его, наверное, успокаивает. А Катя возражала: куда спокойнее? Хозяин всегда спокоен – иной раз так спокоен, что даже страшно. Поначалу она до него дотронуться боялась, хотя против кошек вроде бы ничего не имела. Да он и не провоцировал – не терся об ноги, не запрыгивал на колени – ничего такого, что обычно делают домашние коты. Даже когда хотел есть, просто подходил и очень долго, очень выразительно смотрел снизу вверх, а потом разворачивался и вел к холодильнику.