Текст книги "Она уже мертва"

– Плохое? – Сережа сморщил нос. – Ну-ка, объясни.

Белка на мгновение ощутила сырость и холод расщелины в скале, и по ее спине побежали мурашки. Хорошо Сереже, он еще ничего не знает, а это все равно что стоять на солнце, греясь в его лучах. Сейчас… Сейчас она все расскажет! И тогда Сереже тоже придется сделать шаг в темноту. Что ж, Белке будет не так одиноко.

– Они не ладили друг с другом, Маш и Аста, – начала она издалека. – Они ссорились.

– Тоже мне, новость.

– Аста обидела Миша… Он даже дома не ночевал.

– Я смотрю, у нас тут целое поветрие – не ночевать дома, – все еще стоя на солнце, перед мрачной расщелиной, Сережа мог позволить себе улыбнуться.

– А потом появился этот Егор. Сначала он подбивал клинья к Маш, а потом перекинулся на Асту.

– Ты, я смотрю, в курсе всех дел.

– Это случайно вышло…

– Я не в осуждение, Бельч. Что было дальше?

– МашМиш говорили плохое… Хорошо бы Асте исчезнуть навсегда. Вот что они говорили.

– И это все?

Сережины глаза были совсем близко: ближе, чем любые другие глаза, кроме маминых и папиных. Белка отразилась в них полностью, отразилась – и исчезла в своей расщелине, куда не проникает свет, а под ногами хрустят обломки ракушек и пахнет тиной. Нет-нет, она ни за что там не останется в одиночестве!..

– Еще Маш сказала, что хочет убить Асту.

– Убить? – недоверчиво переспросил Сережа.

– Миш сначала испугался. А потом согласился.

– Согласился с чем?

– Что Асту надо убить.

– А ты ничего не напутала?

– Нет.

– И не придумала?

– Нет.

– Пойми, это серьезное обвинение.

– Все было, как я сказала, – Белка почувствовала, как по ее щекам поползли предательские слезы.

– Ты никому об этом не рассказывала?

– Никому.

– Вот и молодец. Представь, что Аста сейчас по-явится… Ну или через час. Или вечером. Кем мы будем выглядеть?

Сережа сказал – «мы»! Его «мы» означает, что они с Белкой заодно. А еще «мы» означает, что Сережа ступил под своды расщелины. Или, наоборот, ухватил Белку за руку и вытащил на солнце: яркий свет слепит глаза, по набитой галькой бухте бродят чайки, дельфины так и не появились, но ожидаются, что-то Белка забыла. Что-то выпустила из виду.

Вот только что?

– Мы будем выглядеть дураками, – неуверенно сказала Белка.

– Хуже. Лгунишками, которые портят жизнь близким.

– Я никогда не вру, ты же знаешь.

– Просто никому не говори о том, что ты слышала.

– Даже Парвати?

– Парвати – особенно. Обещаешь?

Белка быстро и часто закивала головой в знак согласия.

– Вот и умница. А теперь – беги.

– Куда?

– Ну-у… Чем ты обычно занимаешься в это время?

В это время Белка обычно думает о Сереже, если находится вдали от него. Но даже если находится рядом, в поле зрения японской грамматики, – все равно думает о нем. И еще немного – о маме и папе, но о Сереже все-таки больше. Говорить об этом Повелителю кузнечиков она не станет, хотя не мешало бы узнать: если он такой всесильный, почему бы ему не вернуть Асту на место? И тогда все проблемы отпали бы сами собой. И Парвати перестала бы хмуриться.

– Помнишь того кузнечика? – спросила Белка.

– Какого?

– Того, который исчез. Когда ты дунул на него. Помнишь?

– Что-то припоминаю, – Сережа дернул себя за ухо той самой рукой, которая когда-то стала последним прибежищем кузнечика.

– С ним ведь ничего страшного не случилось?

– Нет, конечно.

– И ты мог бы вернуть его обратно?

– Наверное.

– Тогда верни обратно Асту.

– Видишь ли, Бельч… С людьми все обстоит сложнее, чем с кузнечиками. Намного, намного сложнее.

– Но ведь она вернется?

– Не сомневайся. И не забудь про наш уговор. Никому?

– Никому! – клятвенно пообещала Белка, для убедительности приложив палец к губам.

Сережа потрепал Белку по голове (совсем как маленькую, фу-у!), поднялся с крыльца и направился в дом – туда, где десять минут назад скрылась Парвати. Белка могла бы последовать за ним и наверняка услышала бы что-нибудь интересное, что-то, что касается возвращения Асты, один бог хорошо, а два лучше. И вообще, если сложить силы обоих, то о русалке-оборотне можно не беспокоиться.

Но Белка все равно беспокоилась.

Она снова заглянула в беседку и снова взяла «Анжелику» в руки. И аккуратно полистала страницы – открытки с корабликом, маяком и вольноотпущенным якорем на нейлоновой ленте не было! Белка даже ногой топнула от такой несправедливости: вот и будь после этого хорошей девочкой, никаких ощутимых радостей это не приносит. Обязательно найдется кто-то похуже и понаглей – ему-то и достанется все! Лишь одно успокаивает – Аста вернется, а она обязательно вернется, так сказал Сережа; она вернется и выведет воришку на чистую воду.

Вот бы поприсутствовать при этом!

Аста умеет жалить в самое сердце, от воришки мокрого места не останется.

Ноябрь. Полина

– Ну, как там она? – спросил Шило.

Никита покачал головой и вздохнул:

– Получше. Просила не беспокоить ее. Когда придет в себя окончательно – спустится к нам. Но сейчас лучше ее не трогать.

– Так и не сказала, что произошло?

– Нет.

Шило хрустнул пальцами и задал вопрос, который все это время мучил его:

– Это ведь… не из-за меня?

– Не думаю, что из-за тебя. Говорю же, с ней и раньше такое случалось. Падает в обморок на пустом месте, потом долго приходит в себя. Отмалчивается, страдает. Никого не хочет видеть. Правда, длится это недолго. Несколько часов, максимум – сутки. А потом все снова входит в колею, и Алька оживает. Становится веселой и забавной, как прежде…

– А что говорят врачи? – осторожно спросила Полина. – Как они объясняют ее обмороки и странности в поведении?

– Никак, – Никита нахмурился. – Отсылают к психологам, но она терпеть не может психологов. И к психотерапевту ее не затащишь.

– Хотя бы можно выявить закономерность этих приступов?

– Нет никакой закономерности… Во всяком случае, так утверждает она. А я надеюсь, рано или поздно все закончится. И… еще одна просьба ко всем… Особенно к тебе, Маш. Когда Аля вернется сюда, не стоит напоминать ей о случившемся.

Маш неопределенно хмыкнула, пожала плечами, но рта так и не раскрыла: поди узнай, что означает эта неопределенность. А уж Никита – последний человек, к которому она прислушается, если она вообще способна прислушиваться.

Каждый здесь – сам за себя.

Каждый – сам за себя, хотя Ростик и Шило – очень симпатичные молодые люди. Аля и Никита – милы, а Тата – и вовсе притягательна. Примерно так думала Полина, наблюдая за своими родственниками. Теми, кто еще оставался в гостиной: внезапно исчезнувшая Тата не появилась, Лёка тоже куда-то сгинул, и никто даже приблизительно не мог сказать, где он находится сейчас. Его отсутствие привносило в атмосферу гостиной нервозность – неявную, но ощутимую.

И еще – куда-то подевалась стрекоза из жестянки. Последним, кто держал ее в руках, был Шило, но он напрочь не помнил, куда сунул несчастное засушенное насекомое.

– Наверное, обронил, – сказал он Полине. – Надо пошарить на полу, наверняка найдется.

Но стрекоза так и не нашлась – ни на ковре, ни в щелях между половицами. Не нашлось ничего, что хотя бы отдаленно напоминало о ней: оторванное брюшко, обломок крыла.

– Куда же она подевалась? – в сердцах воскликнула Полина, ползая на коленях под столом.

– Далась тебе эта мумия. Черт бы с ней. Нашла о чем горевать.

Конечно, Шило прав. Она уделяет слишком большое внимание мелочам, вместо того чтобы сосредоточиться на главном. Беда в том, что главное всегда ускользает. Полина не обладает и десятой частью всей информации, способной привести к пониманию этого самого главного, – то же можно сказать и обо всех остальных. Вот если бы удалось сложить куски информации вместе! Но не окажется ли тогда, что маленькая стрекоза была нижней ступенькой лестницы, что ведет к истине? А теперь ступеньку выбили – и вся лестница рассыпалась.

Кому здесь можно довериться?

Тате – потому что она сама доверилась кузине из Питера, иначе бы не передала альбом.

Шилу – он сотрудник правоохранительных органов.

Ростику – он производит впечатление спокойного и уравновешенного человека. Точно такое же впечатление производит и Никита.

Вот только Тата выскользнула из дома, и неизвестно, когда она объявится. Никита слишком озабочен несчастьем, приключившимся с его сестрой, а Ростик – несмотря на свое добродушие и основательность – слишком прост.

Остается Шило.

Улучив момент, когда Маш отвлеклась на очередную порцию коньяка, Полина ухватила Шило за локоть и прошептала ему на ухо:

– Нужно поговорить.

Вслух же громко добавила:

– Мы, пожалуй, сходим в Лёкину мастерскую.

– Я уже был. Там пусто, – сказал Ростик.

– Лёка может вернуться в любой момент. И не хотелось бы этот момент пропустить.

…Дождь закончился, выпустив на волю острый запах прелой листвы; а спустя минуту, когда Полина и Шило оказались в сумрачной мастерской, к листвяному запаху добавился еще один, гораздо более сложный. В нем причудливо соединились теплое дерево и холодный металл, и что-то еще, что поначалу испугало Полину. Из-за этого «что-то» воздух мастерской казался вязким, плотным и удушающим – при желании она могла бы коснуться его, зачерпнуть в ладонь, разрезать на толстые ломти.

– Что за черт? – пробормотал Шило. – Вонища, как в покойницкой!

Источник запаха обнаружился сразу, стоило Полине включить свет: на усыпанный стружками пол была свалена айва. Целые груды айвы, самые настоящие терриконы. Шило носком ботинка поддел выкатившийся из общей кучи плод и отфутболил его в угол, где стоял узкий, покрытый ковром топчан.

– Ну и зачем нам понадобилось уединяться?

– Хочу кое-что показать тебе.

– Нельзя было сделать это в доме?

– Слишком много свидетелей, – Полина поморщилась. – И… я не доверяю Маш.

– Но доверяешь мне? – Шило самодовольно улыбнулся.

– Скажем, мне нужна твоя помощь. Как профессионала. Вот, смотри.

Она вручила Шило альбом и, пока тот изучал его, прошлась по мастерской. Здесь почти ничего не изменилось за двадцать лет: те же верстаки, тот же маленький стол, зажатый между ними. Сейчас стол был накрыт куском холщового полотна, но ткань местами бугрилась и вздымалась: все жильцы часового столика пребывали на своих местах, их просто заботливо укрыли от посторонних глаз – только и всего. Кроме того, из-под полотна слышен стук множества механизмов – не сильный и очень деликатный. Что ж, со временем вещи становятся похожи на своих хозяев, ведь Лёка тоже всегда отличался деликатностью.

Осмотрев помещение полностью, Полина обнаружила нескольких переселенцев с Большой земли: во-превых, в мастерскую перекочевали напольные часы с боем (раньше они стояли в гостиной). Фотографии с морскими видами, некогда украшавшие стены дома, теперь висели над топчаном. Но было и нечто новенькое, не виденное ею прежде – ни в доме, ни где-либо поблизости от него:

Коллекция бабочек в большом коробе под стеклом.

Собственно, не только бабочек. Попадались и другие насекомые: богомол, пара стрекоз, почти слившихся с темным бархатом, кузнечик с красными жесткими подкрыльями. Короб был явно самодельным, а надписи на крохотных полосках под каждым экземпляром сделаны от руки. Но прочитать их не представлялось возможным: вся коллекция располагалась слишком высоко, над столом с часовыми механизмами.

– Что еще за фигня? – Шило даже присвистнул от удивления. – Откуда у тебя эти фотографии?

– Тата нашла их вчера вечером. У себя в комнате, в собственной кровати, под подушкой.

– И ничего нам об этом не сказала?

– Правильно сделала, я считаю. Есть вещи, которые нельзя вываливать на всеобщее обозрение без предварительной подготовки.

– Ну да… – подумав, согласился Шило. – Это ведь Аля? Там, на последнем снимке?

– Или кто-то похожий на нее. Только очень мертвый.

– Похожий? Да это ее сестра-близнец! Но мы ведь знаем, что сестры-близнеца у нее нет. Только пижон-брательник. Фотографии подбросили вчера?

– Да. Так, во всяком случае, утверждает Тата. Я думаю, что это чья-то дурацкая шутка. Такая же, как с этими нелепыми детскими сюрпризами.

Шило ухватил себя пятерней за нос и засопел:

– Такая же, да не такая!

– Ну… При известной доле воображения все можно выстроить в один ряд. Часы без стрелок, дохлую стрекозу…

– Дохлая стрекоза и покойник со странгуляционной бороздой на шее – совсем не одно и то же, так?

– С чем-чем?

– Профессиональный термин, – покровительственно улыбнулся Шило. – Вот эта темная полоса на шее и есть странгуляционная борозда. Жертва либо была задушена, либо повесилась. Если это и шутка, то довольно мрачная.

– И если рассуждать логически, – добавила Полина, – то без участия самой Али она бы ни за что не состоялась.

– Зришь в корень. Вот только сложно представить, чтобы молодая девушка согласилась участвовать в таком сомнительном мероприятии. Со смертью шутить нельзя – все знают.

– Как видишь, некоторых это не останавливает.

– Ты бы согласилась?

– Я – нет. Но… Аля актриса.

– Хочешь сказать, что и обморок был инсценирован? Зачем?

– Я не знаю.

Случайно возникшая мысль о том, что все происшедшее – лицедейство чистой воды, принесло Полине неожиданное успокоение. Она даже рассмеялась, чем вызвала у Шила гримасу неодобрения. Брови архангельского братца сошлись к переносице, а подбородок дернулся вверх.

– Что смешного-то? – сказал он.

– Ничего. Просто вспомнила, о чем говорила Маш. Каждый сам за себя. И цель пребывания здесь любого из нас никому не известна.

– Почему не известна? Очень даже известна. На днях огласят бабкино завещание, и все мы должны присутствовать.

– То есть все мы надеемся, что нам что-то перепадет?

Шило вдруг густо покраснел, как будто его застали за чем-то неприличным:

– Если уж бабка решила облагодетельствовать нас после смерти – глупо отказываться. Я так считаю. Можно подумать, ты считаешь иначе.

– Было и еще одно условие. Отсутствующий при оглашении завещания не получит ничего. Верно?

– Допустим. К чему ты клонишь?

– К тому, что чем меньше будет соискателей, тем больший кусок пирога получат остальные. Расчет на то, что приедут не все, не оправдался.

– Это точно.

Шило подобрался, как перед прыжком, его уже ставшая привычной мягкость куда-то исчезла, и Полина вдруг подумала, что он может оказаться решительным, расчетливым и безжалостным человеком. Качества отнюдь не лишние в его не самой романтической профессии. Сколько ни вспоминай о забавном маленьком лгунишке в майке-«рябчике» – эти воспоминания не имеют ничего общего с действительностью. Шило давно вырос, и каким он стал в процессе взросления – известно лишь ему самому. То же можно сказать обо всех остальных. Окружающие ее кузены и кузины – суть незнакомцы с неясными намерениями. Довериться кому-то из них, положившись на интуицию, – верх легкомыслия. Только в одном человеке она уверена абсолютно, но его-то как раз и нет. И неизвестно, когда появится и появится ли вообще.

– Меня не интересует бабкино наследство, – примирительно сказала Полина.

– Но ты приехала.

– И ты приехал.

– Хотелось увидеть всех вас – вот и явился.

– А раньше такого желания не возникало?

Шило вновь потер переносицу, на этот раз – от смущения:

– Возникало. Но не было уверенности, что столичные штучки типа тебя обрадуются провинциальным родственникам.

– Теперь уверенность появилась?

– Не то чтобы… Но здесь мы на равных. И… надо бы поговорить с Алей. Выяснить все насчет этой фотографии. И насчет остальных тоже. Мне они не нравятся.

– Что именно тебе не нравится?

– Не помню, чтобы меня кто-то снимал в тот день. Полтора года назад, в Таиланде, в отеле «Золотой дракон». У теннисного стола.

Полтора года, ну надо же! Приходится признать, что у Шила просто фотографическая память, если он в состоянии выудить из нее подробности давно минувших дней. Столь полезного качества Полина лишена напрочь, она порой забывает, что происходило с ней не то что полтора года – неделю назад.

К событиям двадцатилетней давности это не относится.

– Я тоже не помню, чтобы меня снимали. Хотя, судя по антуражу, это совсем недавний снимок. И Тата не смогла вспомнить. Она была удивлена. И, кажется, напугана.

– Смахивает на тотальную слежку. Нет?

– Не говори глупостей, – в голосе Полины послышалась неуверенность. – Кому понадобилось за нами следить?

– Наверное, тому, кто сунул под подушки всякую дрянь. Если отбросить эмоции и рассуждать логически.

– Мы уже пытались рассуждать логически. Оттого и оказались здесь, у Лёки. Он больше всех подходит на роль идиотского Деда Мороза.

– Может и так, – покачал головой Шило. – Вот только Лёка никогда не был в Таиланде. И вообще за границей. Все эти годы он крепко держался за бабкин подол. Так тут сиднем и просидел. С места не сдвинулся.

– Учитывая, что… – Полина на секунду задумалась, подбирая нужное слово. – Что он… особенный человек… В этом нет ничего удивительного.

– А меня тут все удивляет! И не могу сказать, что приятно. Я бы и дня в этом змеином гнезде не остался, если бы не… – Шило неожиданно замолчал, так и не закончив фразы.

– Если бы не… что? Бабкино завещание?

Он лишь махнул рукой, и это было вполне объяснимо. Но вот то, что произошло потом, объяснить себе Полина так и не смогла: Шило принялся в ярости пинать айву. Золотисто-желтые, неправильной формы мячи отскакивали от его ботинок и летели бог весть куда – в стены, в верстаки, в несчастный, покрытый ковром топчан. До сих пор Шило казался ей уравновешенным человеком – быть может, самым уравновешенным из вновь приобретенной родни. Но теперь от этой уравновешенности и следа не осталось, а сам он… неожиданно стал копией Маш. Но не той Маш, которая медленно надиралась сейчас в гостиной. А той, которая поклялась когда-то извести Асту. Должно быть, все они связаны между собой гораздо больше, чем кажется Полине: в их жилах течет одна и та же кровь, не исключено, что – дурная. Иначе как объяснить этот неконтролируемый приступ ярости? И – что хуже – как объяснить учиненный разгром Лёке, если летящие в разные стороны маленькие снаряды попадут в коллекцию совершенно невинных механизмов? В коллекцию бабочек на стене? Ничто не уцелеет, а и без того трещащий по швам привычный Лёкин мир обрушится окончательно.

– Успокойся! – крикнула Полина. – Успокойся, пожалуйста!

Наверное, не стоило срываться на ор: одного осуждающего слова было бы достаточно, одного вздоха. Шило замер и несколько раз ударил себя кулаком в скулу.

– Прости, – бесцветным голосом произнес он.

– Ничего.

Резко развернувшись, он пошел к двери и даже успел настежь распахнуть ее, впуская в помещение холод и сырость недавно прошедшего дождя.

– Знаешь, почему я приехал? Не из-за бабкиного наследства. Никогда не жил хорошо, и теперь начинать не стоит. И не из-за того, чтобы увидеть всех вас…

– Выходит, ты соврал?

– Э-э… Не только из-за того, чтобы увидеть всех вас. Так что соврал я самую малость.

– Из-за чего тогда?

– Хочу понять, что произошло здесь двадцать лет назад.

– Ты… знаешь, что произошло здесь двадцать лет назад, – слова давались Полине с трудом. – Все мы знаем.

– Не то, – Шило вдруг по-волчьи осклабился, обнажив зубы и бледные северные десны. – Я хочу понять, что произошло на самом деле.

– Как… профессионал?

– Возможно.

Снова пошел дождь. Самый настоящий ливень – и Шило, все еще топтавшийся на пороге, оказался в его власти. Свитер и волосы мгновенно потемнели от влаги, капли тонкими ручейками стекали по лицу, образуя где-то у подбородка некое подобие водопада, – но Шило, казалось, не замечал этого. Он мрачно смотрел на Полину… нет, он вглядывался так пристально, что ей на секунду показалось: это не Шило стоит сейчас под дождем – она сама. И от этого дождя нет спасения, он колотит по коже, легко просачивается сквозь нее, без труда впитываясь в чернозем самых дальних уголков души – туда, куда Полина давно приучила себя не заглядывать.

– Одна смерть и одно исчезновение, – прошептала она.

– Нет. Смерть точно была не одна. По всем законам – Божеским и человеческим – не одна.

– Да, да… Понимаю тебя. Если пропавший не находится в течение определенного количества лет, он автоматически признается умершим. Ты это имеешь в виду?

Шило поморщился и задрал вверх мокрый подбородок: это могло означать и «да», и «нет». А могло и вовсе ничего не означать, кроме того, что ему не нравится дождь.

– Ты ведь думала об этом?

– Не знаю. Да.

– И к чему пришла?

– К тому, что не стоить об этом думать. Все равно ничего не изменишь. Есть то, что есть. Самое разумное – жить дальше, не оглядываясь на прошлое.

– Получается?

– Не знаю. Нет.

– И у меня – нет.

…Шило пытается сказать ей то же самое, что говорила Тата, – пусть и другими словами. Шило пытается сказать ей то же самое, что она все эти годы говорила сама себе. Получается не очень складно, но виной всему не его провинциальное косноязычие, а самый обыкновенный страх: что произойдет, если истина вскроется?

Ничего хорошего, подсказывает ей опыт.

Уже сейчас ничего хорошего не происходит: едва познакомившись заново, они успели перессориться и обвинить друг друга в корысти. С Алей случился странный обморок, и объяснения Никиты тоже выглядят довольно странно. Странные подарки, преподнесенные неизвестно кем. Странные фотографии. Странно, что Полина вообще принялась обсуждать с посторонним для нее полицейским из Архангельска столь болезненные воспоминания. Только часть из них – общая, ведь когда-то Белке пришлось пережить то, что не переживал никто из детей их Большой Семьи.

Сережа в этой ситуации был бы намного уместнее, когда же он приедет?

…Шило давно ушел, а следом ушел и ливень: он истончился до легкой мороси, а потом и вовсе затих. А Полина все стояла и стояла в Лёкиной мастерской, не в силах покинуть ее. Всему виной приторный, дурманящий запах айвы, он забивается в ноздри, пропитывает каждую клетку тела, вяжет по рукам и ногам. Ничего удивительного – у айвы вяжущий вкус. А вот варенье из нее получается отменное.

Самое время вспомнить о варенье.

А еще о том, что айвы в саду Парвати не так уж много. Гораздо меньше, чем слив, алычи и даже черешни, – всего-то пара деревьев. Неужели эта парочка породила такую бездну плодов? Еще одна странность в дополнение ко всем остальным.

Из мастерской Лёки захотелось немедленно уйти, благо, ливень кончился. Но, покидая ее, Полина вдруг подумала: что-то важное, увиденное краем глаза, ускользнуло от нее. И в этом что-то тоже была странность, на этот раз – опасная. Разглядеть ее в подробностях Полина не смогла, а может, не захотела. Ну, ничего, вот приедет Сережа…

Сережа все поставит на свои места. Всё и всех, включая анархичные и беспорядочные ливни. Для него нет ничего невозможного.

Так, в сладких мыслях о Сереже, она вернулась в дом. Из гостиной раздавались голоса, и разговор шел явно на повышенных тонах. Солировала Маш:

– Ты подбросил эту мерзость?!

Вот оно что – пропавший Лёка нашелся!

Он и впрямь нашелся и теперь стоял посреди комнаты, переминаясь с ноги на ногу и втянув голову в плечи.

– Отвечай! Ты?

Маш бросила ему в лицо смятый платок, который совсем недавно демонстрировала всем остальным, но Лёка остался безучастным.

– Где ты его взял?

Молчание было ей ответом.

– Просто скажи, что это ты, – и покончим с этим. Ну?

Лёка отрицательно покачал головой, что вызвало в Маш новый приступ ярости.

– Если и дальше будешь играть в молчанку, я тебя урою, идиот! Сдам в богадельню сегодня же! Пожалеешь, что на свет родился. Так что выбирай: или ты все сейчас расскажешь, или богадельня.

– Прекрати! – не выдержала Полина. – Прекрати его запугивать. Неужели нельзя просто поговорить, не устраивая дурацких допросов?

– Вот и поговори, – неожиданно сдалась Маш. – Может, у тебя получится.

Лучше сделать это без свидетелей, решила про себя Полина, хотя свидетелей в гостиной было немного. Кроме Маш – только Миш и Ростик, сидевший в кресле перед телевизором с выключенным звуком. Полина ухватила Леку за рукав и подтолкнула его в сторону кухни.

– Не обращай внимания на Маш, – сказала она, плотно прикрыв за собой дверь. – Маш расстроена.

И снова Лёка никак не отреагировал на ее слова.

– Мы все немного расстроены. Так бывает, если подарок стал для тебя неожиданностью. И ты совершенно не знаешь, как к нему относиться.

– Подарок – всегда хорошо.

Лицо Лёки по-прежнему напоминает горное плато, вот только теперь на нем появилось множество дополнительных складок: тектонически плиты, из которых оно состоит, не теряли времени даром, они сходились и вновь расходились. Вот и возникли новые трещины, забитые невзрачным кустарником щетины. Когда-то пышные и прямые, как стрелы, ресницы поредели, и лишь глаза почти не изменились: от них веет безмятежностью звериной норы. Не стоит так уж пристально вглядываться в эту безмятежность, иначе упадешь в нее и неизвестно где окажешься. Так думала маленькая мудрая Белка, но взрослая Полина решила пренебречь этой детской мудростью.

– Не всегда, Лёка. Иногда такой подарок может напомнить о вещах, которые ты предпочел бы забыть. Это ведь ты спрятал под подушку стрекозу, часы и собаку? И тот платок? Ты хотел порадовать нас, преподнести сюрприз, так?

– Лёка должен был сделать всем подарки? Лёка не знал, что так нужно.

– Хотя, если честно… Мне понравилась стрекоза. Спасибо тебе.

Это была всего лишь уловка, мелкая лесть, на которую легко купился бы недалекий человек. И Лёка купился. Его губы разъехались в улыбке, а потом вытянулись в трубочку, как будто он хотел поцеловать воздух перед собой. Или кого-то невидимого, подсказавшего ему правильное решение.

– У Лёки есть подарок для всех! – торжественно провозгласил он.

– Ты его уже преподнес.

– Лёка ничего не преподносил. Только собирается.

– Ну, хорошо. Если ты хочешь из всего сделать тайну, пусть так и будет. И пусть это будет наша совместная тайна. Ты ведь мне доверяешь?

– Белка хорошая. Она добрая.

– И ей можно доверить любую тайну?

Давай, Лёка! Всего-то и нужно, что сказать «да». Крохотное слово из двух букв, а тебе подвластны и более сложные конструкции. Раз Белка такая хорошая и добрая, неужели нельзя порадовать ее коротеньким «да»? Давай!

Но Лёка молчал, и Полина вдруг подумала, что он вовсе не недалекий. Он просто другой. Иной. Из тех иных, кто никогда не купится на лесть. Из тех, кто никогда не будет лгать, потому что ложь предполагает умысел. А умысел – всегда стратегия, на которую Лёка, в силу особенностей интеллекта, не способен в принципе.

– У Лёки нет тайн для Белки, – наконец произнес он. – Но есть подарок. Для Белки и для всех остальных. Пойдем.

– Куда?

– Пойдем.

…Перед тем как покинуть гостиную, Полина успела обменяться несколькими красноречивыми жестами с Маш: «да-да, я помню, что должна сделать. Только не мешайте мне, и все устроится наилучшим образом».

А оказавшись вне стен дома, на садовой дорожке, она вдруг подумала о том, что сказал Лёка: у него нет тайн для Белки. Правильнее было бы – «от Белки», но трудно требовать от иного ясности языка… Да нет же, он выразился предельно ясно! То, что у него нет тайн для Белки, вовсе не означает, что тайн не имеется для кого-то другого. Того, с кем несчастный «даунито» может быть близок и кому доверяет. А таких людей лишь двое на всем белом свете: покойная Парвати да еще Сережа. Для них у Лёки было все, что угодно, – и любовь, и тайны. А посторонняя Белка, несмотря на свою хорошесть, ничего авансом не получит.

Как и следовало ожидать, Лёка снова привел ее к мастерской, но говорить о том, что уже была внутри, Полина вовсе не собиралась. И потому нацепила на лицо выражение живейшей заинтересованности, словно переступала порог Лёкиного жилища в первый раз.

– Ты все еще живешь здесь? – спросила она.

Лёка ничего не ответил, лишь втянул ноздрями пропахший айвой воздух.

– Что ты хотел мне показать?

Всему виной Шило. Его внезапный всплеск ярости, который оставил вполне материальные следы: холщовое полотно на верстаке смято, несколько плодов валяются на застеленном ковром топчане. Бока еще нескольких успели потемнеть от ударов тяжелого ботинка. На первый взгляд беспорядку, и без того царящему в мастерской, особый урон не нанесен, добавилось лишь несколько малозаметных штрихов.

Малозаметных для постороннего глаза.

Но для Лёки изменения существенны. Они свидетельствуют лишь об одном: кто-то вторгся на его территорию. И это привело деревенского дурачка в смятение. Ничем другим не объяснить нервное подрагивание рук, ссутулившуюся спину и прерывистое дыхание. В звериных норах глаз тоже не все спокойно: сполохи, что мелькают там, явно указывают на панику.

– Что-то не так, Лёка?

Губы Лёки раздвинулись, выпустив наружу странное, лишенное всякого смысла «Зимм-мам!». Неверной походкой он подошел к большим часам и зачем-то посмотрел на циферблат. А затем уперся ладонями в деревянный короб, скрывавший механизм. Полина почти физически ощущала, как напряжение покидает дурачка. Не оттого ли, что все его страхи оказались напрасными?

– Все в порядке?

– Белка хорошая и добрая. Она не сделает плохо Лёке.

Ну что ж, с некоторой натяжкой это можно считать ответом. Тем более что Лёка снова улыбается. Вернее, пытается улыбнуться.

– Конечно, нет. Значит, все хорошо?

– Хорошо.

Хорошо бы внимательнее осмотреть часы и даже заглянуть внутрь – недаром Лёка бросился именно к ним, как будто ожидал какого-то знака. И не получил его, и сразу успокоился. А может, наоборот, получил? Правды от самого Лёки не дождешься, ведь неизвестно, что именно он считает правдой. Что он считает тайной. И кто в его глазах сама Полина и все остальные.

– Я очень изменилась, Лёка?

– Белка такая же, как раньше.

– Мы были друзьями, помнишь?

Никогда они не были друзьями. У маленькой Белки был только один друг – Сережа, но его-то как раз и нет.

– Белка и Лёка – друзья. Так?

– Так, – послушно повторил Лёка.

– Пока я рядом, тебе ничто не угрожает. Я всегда смогу тебя защитить. И не стоит бояться Маш…

Наконец-то ему удалось справиться с улыбкой, теперь она сияет на лице, кривоватая и небрежная, как вывеска придорожной харчевни.

– Лёка не боится Маш. Лёке не страшно. Страшно будет потом.

– О чем ты?

– Потом.

– И… кому будет страшно?

– Потом.

До сих пор Полина разговаривала с ним, как разговаривала бы с маленьким ребенком. Наверное, в этом была ее ошибка. Лёка – не ребенок, он взрослый мужчина, на голову выше своей хрупкой питерской кузины; крепкий, с длинными жилистыми руками и обладающий к тому же недюжинной физической силой. Еще секунду назад Лёка умилял Полину, но теперь… В его блуждающей улыбке сквозит безумие, и нужно быть полной идиоткой, чтобы добровольно ступить под своды этой кафешки при дороге, вдалеке от основных трасс. Черт его знает, кто притаился в дальней комнате и что скрывают многочисленные подвалы, подсобки и морозильные камеры.

– Обещай, что скажешь мне, когда наступит «потом».