Текст книги "Дочь Волка"

Аббат Ратрамнус был прав почти во всем. В Донмуте не было даже библиотеки, не говоря уже о скриптории. Единственными книгами здесь были потертый требник с описанием служб и обрядов, половины которых Фредегар не знал, и тетрадка с подборкой языческих стихов на латыни, которые аббат записывал для себя. Разве где-либо «Искусство любви» Овидия или его же «Метаморфозы» считаются подходящим чтивом для человека, посвященного в духовный сан, для пастыря этой небольшой паствы? В его распоряжении было все духовное наследие Йорка, а он транжирил свое время и свою душу на чтение стихов, воспевающих плотскую любовь и дискредитирующих римских богов.

Этот человек умел читать – и читал богохульные вещи. Он умел петь, но, когда он присоединял свой голос к голосам Хихреда и Фредегара во время заупокойной молитвы «De profundis», его звонкий тенор звучал так жизнерадостно, будто он распевал любовные песенки во время стрижки овец.

Аббат, чье чувство долга перед Богом удовлетворялось исполнением мессы, но только тогда, когда он был в настроении надеть свою вызывающую желтую ризу, к тому же он охотился по воскресеньям.

С этим было бы проще смириться, если бы Ингельд был глуп, невежественен или уродлив. Но он был примером напрасной траты своих талантов и знаний, что достойно осуждения. А его обаяние! Если бы с такой улыбкой он стремился сделать что-то хорошее для мира! По поводу своей внешности Фредегар не питал никаких иллюзий. Он мог приводить людей к Господу, пугая их преисподней; Ингельд же, будь на то его воля, мог бы привлекать ликующих людей в свою маленькую церковь так, будто он святой Петр, приветствующий их у врат рая.

Однако в одном важном моменте относительно Донмута Ратрамнус все-таки ошибался. В монастыре был колокол, настоящий колокол, отлитый из металла, и двое юношей с большой гордостью звонили в него. И всякий раз, когда звучали чистые ноты колокольного звона, Фредегар испытывал давно знакомые ощущения – внутренности сжимались в тугой узел, руки начинали дрожать, на ладонях проступал пот.

Из глубины взывал к тебе, Господи…[35]35
  Псалтырь, Псалом 129.


[Закрыть]

Солнце спряталось за большой, гонимой ветром тучей, и теперь уже из-за прокравшихся в дверь церкви сумерек света мерцающего пламени свечей на алтаре не хватало, чтобы толком разглядеть написанное на странице. Но Фредегар этого не замечал. На самом деле ему не так нужна была собственно книга, как ощущение гладкого пергамента под пальцами, которое он очень любил и которое успокаивало его, как прикосновения матери.

Вот и сейчас он погладил бумагу, и выскакивающее из груди сердце немного успокоилось. Неужели он больше никогда не сможет слушать колокольный звон спокойно? Эти звуки, способствующие спасению душ, этот путеводный маяк для них. Но звон колокола в Нуайоне сообщил «морским волкам», что вся община отправилась в церковь на празднование святой Пасхи и что у ворот и в караульном помещении никого нет.

Вечер был холодным, но он обливался потом.

Вечерняя служба закончилась тем, что аббат, как обычно, торопливо и несвязно прочитав положенные молитвы, двинулся к выходу. Фредегар последовал за Ингельдом, дьякон и мальчики шли позади них. Элфрун и Абархильд тихо стояли в полумраке западного крыла. Когда маленькая процессия проходила мимо них, обе перекрестились и смиренно склонили головы, а Фредегар внес изменения в свой вердикт.

Он не совсем забыт Богом.

Возможно, надежда еще воскреснет. Возможно, он убежал уже достаточно далеко и сможет обрести себя и своего Господа в конце пути.

Едва успели они выйти во двор, в прохладные осенние сумерки, как Ингельд поспешно сбросил свою ризу и сунул ее в руки Фредегару.

– Заберете это? Молодец. – Похлопав второго священника по плечу, он сразу направился к своей светло-серой кобыле, уже взнузданной и оседланной.

Лошадь держал под уздцы юный Атульф. Ингельд, не оборачиваясь, небрежно махнул рукой и вскочил в седло. Прищелкнув языком, он развернул лошадь и поскакал вверх по склону; Буря еще некоторое время белела в сумерках, но потом сгущающаяся темнота поглотила их обоих.

Этот ужасный человек был здоров и полон сил, он наслаждался всякими приятными вещами на божьей земле, тогда как множество других людей, которые были гораздо лучше его, уже лежали в своих могилах.

– Знаете, куда он поскакал? – Фредегар обернулся и увидел рядом Абархильд.

Он взглянул на нее поверх вороха смятой шерстяной ткани у себя в руках и начал расправлять ризу. Он не станет корить аббата даже перед его матерью. Обет послушания еще никто не отменял, и он будет исполнять его наилучшим образом. Она обратилась к нему на галльском, на котором говорила только в детстве, и он ответил ей на том же языке.

– Я лучше унесу это, domina. – Он до сих пор не мог себе представить, чтобы его покровительница, эта иссохшая старуха, чье тело, казалось, состояло из тонкого пергамента и святой воды, могла дать жизнь этому большому, пышущему здоровьем и силой, богохульствующему мужчине.

Когда он вышел из зала, Абархильд уже ушла, но Элфрун осталась и явно ждала его.

– Отец Фредегар?

Он кивнул; по ее неуверенному и робкому тону он догадывался, что она по-прежнему смущена его неприступным и отрешенным видом. Он набрал побольше воздуха в легкие и попытался смягчить свое сердце.

– Элфрун. Domina. – Потом он перешел на франкский, такой похожий на ее родной язык. – Frouwa. – Затем сказал то же самое по-английски: – Леди.

Возможно, ей нужно исповедоваться, пусть даже в столь неподходящий момент? Выглядела она угнетенной и озабоченной; в его памяти это ассоциировалось с новыми послушниками Нуайона и их страстными мечтами, заслуживающими порицания.

Но она заговорила о другом:

– У меня к вам просьба. – Она нервно теребила пальцы, однако под его взглядом, сделав над собой усилие, сплела их.

Он снова кивнул, ожидая продолжения.

– Могли бы вы научить меня читать? Я имею в виду по-латыни? Научить грамоте.

Он подумал немного.

– Может быть, из вашего дяди получился бы более подходящий учитель?

– Я уже спрашивала его. Он ответил, что у него нет на это времени. – Должно быть, она заметила выражение его лица, потому что быстро добавила: – Я знаю, у него хватает времени на множество других вещей. Но на это, похоже, нет.

– Конечно, я могу научить вас. У меня нет грамматики Присциана или Доната[36]36
  Древнеримские грамматики Доната и Присциана были образцом изложения грамматического строя латинского языка на целых тысячу лет, в том числе и на весь период Средневековья.


[Закрыть], но мы можем использовать Псалтырь.

– И еще…

– Еще?

– Подати, – сказала она. – Десятина. Налоги. Все то, что Луда записывает на дощечках. Могли бы вы научить меня также разбираться в этом?

Элфрун резко подняла голову. Едва слышный вскрик, как будто жалобно вопила кошка или кричала незнакомая птица. Этот звук повторялся снова и снова, на одной ноте.

Озадаченная, она подошла к двери и выглянула на улицу. Раннее утро было окутано осенним туманом, и дальше ближайших строений ничего видно не было. На соломенных крышах блестели капли росы, и после духоты теплого женского дома ее передернуло от холодного влажного воздуха. Она стояла босая на студеной земле, и ее ступни сами собой сжимались.

Звук перешел в гудение на высокой ноте, почему-то передававшее боль красноречивее, чем любой вопль.

Нахмурившись, она смотрела по сторонам, стараясь определить источник звуков. Одна из женщин была на сносях, но это не было похоже на знакомые ей крики и богохульства роженицы. Это кричало скорее животное, чем человек.

Во дворе послышался топот ног, и появившаяся откуда-то девочка потянула ее за рукав:

– Леди! Пойдемте, пожалуйста! Помогите, прошу вас!

Дочка кузнеца. Винн.

– Что такое? Что случилось?

Но та продолжала лихорадочно дергать ее:

– Просто пойдемте!

Было невозможно отказать этой девочке с пронзительным взглядом карих глаз и тонкими пальцами, вцепившимися в манжету ее платья с удивительной силой.

– Кто-то ранен? В кузнице?

Девочка закивала, и глаза ее округлились от ужаса еще больше.

– Обгорел. – Она хотела добавить еще что-то, но только плотно сжала губы. Лицо ее было мертвенно-бледным.

– Моя бабушка, она знает, что делать в таких случаях. Беги за ней.

– Но вы…

– Да-да, конечно. Но мне понадобится помощь.

Девочка понимающе кивнула и тут же скрылась из виду.

Элфрун подхватила юбки и побежала в другую сторону, не обращая внимания на грязь, ветки и мелкие камни под ногами. До кузницы было добрых полмили, и она никогда в жизни еще так быстро не преодолевала такое расстояние. С бешено стучащим сердцем она обогнула пристройку и столкнулась с кузнецом, стоявшим в дверях.

– Он упал, леди.

Она вглядывалась в полумрак помещения.

На утоптанном земляном полу лежал распростертый человек. Кто-то перевернул его, откатив от горна.

Кузнец заслонял его от Элфрун собой. Человек стонал, и голос его то повышался, то слегка стихал, словно восточный ветер, свистящий в щелях между досками, которыми были обиты стены.

– Дайте мне взглянуть на него. – Элфрун сделала шаг вперед. – Это Кудда? Это он, да? Я должна подойти к нему.

Кузнец стоял у нее на пути, широко расставив ноги и скрестив руки на груди.

– Вы девушка, и вы ничего тут сделать не можете. Поэтому уходите. И приведите свою бабушку. – Он на мгновение прикрыл глаза. – Хотя я сомневаюсь, что и та сможет тут чем-то помочь.

Элфрун не могла допустить, чтобы ее просто прогнали.

– Я уже послала за помощью в монастырь, но я должна сама посмотреть его. – Кузнец всегда немного пугал ее, и не только своей силой и грубостью, но также и тем, что владел тайнами огня и железа. Каждый мудрый правитель знал, что его власть над землями и людьми не может быть прочной, если у него нет стóящего кузнеца. Но все это не могло помешать ей выполнить свой долг. – Впустите меня.

Некоторое время они смотрели друг другу в глаза. Наконец, к громадному облегчению Элфрун, он отвел взгляд в сторону.

– Пожалуй, вы уже не та маленькая девочка, какой были совсем недавно. Теперь я это вижу. – Он взглянул через плечо на сына. – Сделайте, что сможете.

Она нырнула под навес, и к горлу подкатил жгучий комок. И еще этот запах…

Половина его лица была изуродована. Его рука… О Господи… С этим она ничего сделать не сможет.

Должно быть, он споткнулся и упал прямо в горн и лежал там, пока плоть не начала обугливаться. Ничем другим глубину таких ожогов объяснить было нельзя. Но почему он не выбрался оттуда?

Она резко обернулась к его отцу, чей силуэт темнел на фоне низкого в этот утренний час октябрьского солнца.

– Что тут произошло? Как он упал? И почему он не смог подняться?

Молчание.

Голова ее гудела от напряжения.

– Он пьян, – наконец сказал кузнец. Голос его напоминал недовольное рычание. – Мертвецки пьян. А меня здесь не было. Его нашла Винн. И не смотрите на меня так, юная леди. – Теперь в голосе его слышалась злость. – Даже не думайте об этом. Зачем бы мне толкать собственного сына в огонь? Он был надеждой моей кузницы.

Она испуганно уставилась на него:

– Я ничего такого и не думала! Просто мне пришла в голову мысль, что… – Но, взглянув на кузнеца, она вдруг запнулась.

– Что?

На самом деле она подумала, не было ли это местью хозяев Иллингхэма. Она ждала чего-то подобного каждую ночь после той вылазки в амбары соседей, просыпаясь от любого крика ночной птицы, с содроганием ожидая почувствовать запах дыма, услышать крики, топот копыт и звон стали. Может быть, это было только начало?

Однако она не могла воплотить свои страхи в слова.

– А где его мать?

– У сестры, которая недавно родила. Она еще ничего не знает. – Он шумно и прерывисто выдохнул. – Я был на заднем дворе и сказал Винн, чтобы она его немного расшевелила. Нас с ней неделю не было, ездили за новой партией железной руды. Он пришел на рассвете, напевал что-то. Я был на улице и крикнул ему, чтобы он раздул огонь посильнее. Теперь я думаю, – он устало закрыл глаза, – что не нужно было мне тогда посылать Винн. Нужно было пойти самому. Я бы почувствовал, что с ним что-то не так. Но если бы я знал, каким он был пьяным…

Пьяный. Неужели это возможно? Кудда был почти ровесником Атульфа, и она все еще думала о нем как об одном из детей. Но он уже не ребенок.

Все они больше не дети.

Элфрун заставила себя присесть рядом с парнем. Она не смогла бы сказать, как долго смотрела на него. Невероятно почерневшая кожа, закрученная по краям от углей, глубоко въевшихся в глубокие ожоги. Невыносимые запахи паленых волос и горелого мяса. Кожа обгорела… Когда она пришла в себя, ей отчаянно захотелось, чтобы бабушка появилась как можно быстрее, и она начала вычислять в уме, какое расстояние нужно было пробежать Винн, сколько времени потребуется, чтобы запрячь волов, как быстро – точнее, как медленно они будут плестись по разбитой дороге… Губы ее задрожали, она прижала ладонь ко рту, с трудом сдерживая слезы.

– Выходит, я все-таки был прав? Вы не можете помочь ему.

Одна половина лица юноши была нетронутой, но вторая… Как он мог издавать этот монотонный тихий крик агонии, если его губы были наполовину съедены огнем и покрыты волдырями?

Элфрун уже привыкла извлекать занозы из детских ног, умела приготовить лечебный бальзам для глаз; однажды под руководством бабушки она даже обездвиживала с помощью палок сломанную руку. И она помогала ухаживать за Видиа. Но это…

Это совсем другое дело. Это намного, намного хуже, чем даже раны Видиа.

Она осторожно протянула руку и коснулась необожженного плеча Кудды, чтобы хоть как-то поддержать его.

Но ни она, ни его отец оказались не готовы к тому нечеловеческому крику, который, казалось, вырвался не из легких, а из всех пор его искалеченного тела. Элфрун отшатнулась от него, наткнувшись на стоящего у нее за спиной кузнеца.

– Это похлеще, чем похотливая Богородица. То-то народу сбежится!

А он хочет, чтобы никто ничего не знал? Элфрун пристально посмотрела на него, часто моргая и стараясь не расплакаться.

Абархильд знала бы, что делать.

Но Абархильд здесь не было.

Она прижала ладони ко лбу. Так, нужно вспомнить, что ей говорила бабушка.

– Сырой лук, – едва слышно выдохнула она. – Яйца. Святой апостол Иоанн… – Слава небесам, что сейчас только октябрь и куры продолжают нестись. – Это надо приложить к ожогам.

Но сначала нужно очистить раны, вынуть эти черные куски угля, которые прожгли плоть и остались там. Содрогнувшись, она судорожно сглотнула и начала собираться с духом, чтобы вновь коснуться его и услышать еще один нечеловеческий вопль, насколько к этому можно подготовиться. Но затем она отдернула руку. Она могла навредить не в меньшей степени, чем помочь ему. Она не знала, с чего начать.

– Чтобы вы только в обморок не упали мне на руки, леди, – сказал Кутред. – С меня уже довольно. Я же сказал вам, что вы тут ничем не поможете. И никто помочь не сможет. – В интонации его слышалось какое-то жуткое удовольствие, как будто он был рад, что оказался прав.

– Мы должны подождать, – ответила она.

И они ждали, казалось, целую вечность. Больше говорить было нечего. Каждый выдох Кудды был новым выбросом боли.

Послышались чьи-то шаги, и дверной проем наконец заслонила чья-то тень.

– Это дитя сказало, что нужна моя помощь. – Голос запыхавшегося Фредегара звучал взволнованно, говорил он торопливо, что было совсем не похоже на его обычную размеренную речь.

Элфрун молча указала на юношу.

Священник сделал несколько шагов вглубь полутемной кузницы, и узкое лицо его нахмурилось еще больше.

– Йезус Мария… – Он сделал долгий выдох и перекрестился. – Слава Богу, я прихватил с собой свои масла, domina.

– Вы прибыли так быстро, отче!

– Я прискакал на кобыле отца аббата.

– Вы прискакали на Буре? – Элфрун была поражена этим, даже несмотря на свое состояние.

– А ваша бабушка едет на повозке, запряженной волами.

– Вы ничего не сможете тут поделать, святой отец, – недовольно бросил кузнец.

Не обращая внимания на его слова, Фредегар протиснулся мимо них и опустился на колени возле юноши.

– Ему больно, даже если просто прикоснуться к нему, – нерешительно сказала Элфрун.

– Не сомневаюсь в этом. – Священник сел на корточки и стал внимательно осматривать парня.

Его стоны постепенно затихли, и теперь было слышно лишь болезненное прерывистое дыхание, к которому время от времени примешивался тихий звук, как будто он скулил. У Фредегара была с собой его сумка, и он вынул оттуда длинную белую ленту – его столу[37]37
  Стола – шелковая лента шириной 5—10 см с нашитыми крестами, которую надевает дьякон, священник или епископ во время богослужения.


[Закрыть]. Он накинул ее на плечи, и губы его задвигались. Затем он вынул маленькую деревянную коробочку. Кузнец и Элфрун следили за ним в напряженном молчании. Он положил свою сумку по одну сторону от себя, а деревянную коробочку – по другую.

– Могу я чем-то помочь вам, отче? – Элфрун не могла не задать ему этот вопрос.

Но Фредегар проигнорировал ее слова. Лицо его стало отрешенным: тонкие губы плотно сжаты, брови насуплены над темными водянистыми глазами. Наклонившись ближе, он внимательно осмотрел каждый дюйм ожогов Кудды. Она видела, как он отмечает каждую деталь, хотя лицо его было застывшим, лишь губы порой слегка подергивались. Руки его с растопыренными пальцами двигались над кожей мальчика, как бы оценивая, но не касаясь ее.

– Мне нужен нож, – наконец сказал он, не поднимая головы. – В спешке я забыл свой. С лезвием длиной не меньше чем в палец, узким и как можно более острым. Найдется у вас такой нож?

– Да. Но он не такой уж острый.

– Тогда наточите его.

Кузнец отвернулся к массивному деревянному верстаку, где были разложены всевозможные серпы и ножи.

Элфрун хотелось задать десятки вопросов обоим этим мужчинам, но она не смела открыть рот. В кузнице стояла тишина, если не считать хриплого, с присвистом, дыхания Кудды и мерного шороха точильного камня.

Фредегар тем временем продолжал обследование тела юноши сверху вниз. Ниже колен ноги не были повреждены. Внезапно перед глазами Элфрун вспыхнула четкая картина того, как все это произошло: парень с затуманенной головой подбрасывает топливо в горн, разбивает пышущую жаром подушку тлеющих углей, оборачивается, спотыкается, падает головой вперед, бьется ею, вероятно, об один из вертикально стоящих камней, защищающих огонь от ветра… Он слишком пьян, чтобы подняться…

Пьян.

Если он выпивал, то наверняка с кем-то из своих приятелей.

Она отвернулась и прошла к выходу из кузницы, где кузнец затачивал на оселке нож.

– Он ведь снова был с Атульфом, так?

– Да, верно. С ним и его маленькими друзьями. – Вжик, вжик, вжик… – Что мой парень делал с ними? У него есть свой дом, своя жизнь здесь, со мной, в моей кузнице. – Вжик, вжик, вжик… – Ему не нужно было никому ничего доказывать, не то что некоторым. Я сто раз повторял ему это.

Элфрун сразу подумала о кладовой. Ароматный эль. Густая сладкая медовуха. Заморское, южное вино. Не имело особого значения, какой из бочонков лорда они открыли. Любой крепкий напиток сразу ударил бы в голову голодному парню, привыкшему лишь к слабенькому пиву.

Разве мог парень, чья жизнь была предопределена с первого его вдоха, отказаться от такого приключения?

Фредегар открыл свой ящичек и вынул оттуда два небольших флакона. Элфрун снова повернулась к нему и стала следить за ловкими расчетливыми движениями священника.

– Вы совершаете для него последний ритуал, – внезапно догадалась она.

– Ритуалы для больных и умирающих имеют много общего, – бесстрастно отозвался он.

– Так вы думаете, что сможете спасти его, отче?

Он снова проигнорировал ее вопрос и вернулся к молитвам – торопливо произносимые фразы на латыни едва можно было разобрать.

– Отец?

Элфрун пыталась дышать ровно. Ожоги были глубокими, да, но их можно было залечить. Один глаз он потеряет, мышцы и сухожилия на правой руке, похоже, сгорели, но у Кудды все же был шанс выжить. Она зажжет свечу. Нет, три свечи. Из пчелиного воска. Святому Иоанну за излечение ожогов, святой Агате, святой Луции… Луция помогает при болезнях глаз.

– Нож готов, отец. – Вернувшийся Кутред стал говорить намного почтительнее. – Но зачем он вам понадобился?

Элфрун тоже была озадачена. Это была не какая-то раздутая от гноя рана или фурункул, который нужно вскрыть. Она подумала о том, какой уход может понадобиться этому парню, и складки на лбу вдруг расправились. Ну конечно! Они должны разрезать и снять его одежду. Невозможно приложить бальзам к этому месиву, к изуродованной коже, пока глубоко в теле находятся куски обуглившейся ткани и кусочки древесного угля.

Снаружи послышались голоса и грохот повозки. Подхваченная волной испытываемого ею облегчения, Элфрун выскочила из кузницы и завернула за угол, зная, что там дорога была достаточно твердой для проезда повозки.

– Бабушка! – Ну наконец-то!

Погонщик уже помогал пожилой леди перебраться через борт телеги; он легко подхватил ее, словно она весила не больше мешка с шерстью, и аккуратно опустил на влажную траву. За нею из повозки выбралась девочка, Винн, по-прежнему бледная как смерть. За телегой, прихрамывая, щипала травку любимая серая кобыла Ингельда, Буря.

– Винн сказала, что он обгорел.

Элфрун кивнула.

– Сильно? Можешь не говорить: я все вижу по твоему лицу.

– Ваша корзинка, леди. – Рядом стояла Винн, лицо ее было напряженным.

– Неси ее, девочка, помоги мне. Что-то у меня сегодня утром ноги не гнутся, совсем как деревянные.

Утренний туман прорезал еще один страшный крик. Все на миг замерли. Элфрун взглянула в глаза Абархильд и бегом бросилась обратно в кузницу.

– Моя бабушка уже здесь…

Оба мужчины склонились над мальчиком. Кузнец сидел на полу, скрестив ноги. Он держал голову сына на своих мускулистых руках – очевидно, поэтому Кудда и закричал. Фредегар стоял на коленях. Свет от горна подсвечивал их фигуры снизу. Элфрун видела только необожженную сторону лица Кудды. Он выглядел совсем юным – белокурые вьющиеся волосы, по-мальчишески гладкий подбородок. Не в силах пошевелиться, Элфрун широко открытыми глазами смотрела, как Фредегар поднял руку, в которой сверкнуло лезвие только что заточенного ножа. Чуть склонив голову набок, он замер в таком положении, рассматривая нетронутую кожу на открытом горле мальчика, натянутые сухожилия, его адамово яблоко, зияющие черные дыры выше ключиц, у основания шеи. А затем, как будто небрежным движением, он резко опустил руку и воткнул свой нож.