Текст книги "Дочь Волка"

Винн подождала, пока удары молота стихнут, и только после этого зашла под открытый навес, защищавший кузницу от непогоды, и громко задала свой вопрос.

– Что?

Похоже, звон молота, бьющего о наковальню, до сих пор звучал в ушах отца.

– Мама спрашивает, вы тут и на ночь останетесь? – Она поставила узелок с твердым черным хлебом и еще более твердым сыром у одного из столбов, подпиравших навес у входа в кузницу.

– Ну да, останемся. Нам нужно пересмотреть целую кучу серпов. Какой урожай без кузнеца? – Широкая улыбка разделила узкое бородатое лицо Кутреда почти пополам. Он опустил свой молот. – Ко мне уже дважды за последние дни заходил этот мрачный и занудливый Луда и твердил, что ячмень созрел, пора его жать, как будто я сам этого не вижу. – Он презрительно сплюнул на землю. – И это только половина работы, потому что есть еще и монастырь. Никуда не уходи. Мне нужно, чтобы ты поработала на мехах. Я предупреждал Кудду, и он уже давно должен быть здесь, но пока так и не появился.

Винн опустила голову, чтобы скрыть улыбку, которая, как она ни старалась, все равно коснулась уголков ее рта. Она очень любила все, что связано с кузнечным делом, но, когда здесь был Кудда, у отца не было времени на нее. Кутред кивнул ей, и она взялась за ручку верхней деревянной пластины кожаных мехов, которые были легкими кузницы и наполняли ее жизнью.

– Фартук.

Она бросила на него быстрый взгляд.

– Тут слишком жарко.

– А мне все равно, – сказал он, а когда она даже не шевельнулась, добавил: – Искры. Мне придется много чего наслушаться от твоей матери, если я снова отправлю тебя домой с прогоревшими дырками на платье.

В ответ она показала ему язык, и он рассмеялся.

– Тогда я лучше сниму платье.

– Нет. – Отец шутливо замахнулся на нее молотом. – Ты и так у нас красотой не блещешь, не хватало еще тебя припалить. Так что надевай фартук.

– А Кудде ты позволяешь работать голым по пояс, без всякого фартука.

– Кудда – парень. – Он снова поднял свой молот. – И чтобы я этого больше не слышал, Винн.

Она раздраженно фыркнула, но, хорошо зная, когда нужно перестать испытывать отцовское терпение, без дальнейших разговоров сняла с крючка кожаный фартук и просунула голову в лямку. Он был жестким, достаточно тяжелым, чтобы ее шея чувствовала его вес, и доходил ей почти до щиколоток.

– Хорошая девочка.

Она быстро подняла на него глаза и ухмыльнулась. Несмотря на камни, стоявшие вертикально между нею и горном, жар ударил ей в лицо так, словно был чем-то твердым. Вверх-вниз, вверх-вниз – тело напряглось, подбирая правильный ритм; постепенно мехи наполнились воздухом, и уголь в печи начал снова разгораться, став сначала красным, а потом оранжевым. Кутред взял молот и щипцами сунул выгнутую под серп заготовку в самый жар.

– Эй!

Кузнец даже не поднял головы, когда вбежал его сын, но Винн, выгнувшись, обернулась, умудрившись при этом не нарушить ритма движения мехов.

– Это моя работа! Давай, проваливай отсюда, малявка!

Ее брат тяжело дышал, влажное от пота лицо раскраснелось; его туника была выпачкана, а босые ноги забрызганы грязью. Но при этом он, похоже, нисколько не раскаивался в том, что опоздал. Аккуратно взяв щипцы, Кутред переложил заготовку на квадратный камень, служивший ему малой наковальней, и принялся отбивать ее быстрыми размеренными ударами молота.

Кудда больше не сказал ни слова. Они с Винн хорошо знали, что, если прервать отца на этом этапе работы, это неминуемо вызовет его гнев. И только когда сияющая полоска металла начала темнеть, постепенно приобретая под звонкими ритмичными ударами нужную форму, глаза брата и сестры встретились.

– Где ты был? – Она говорила одними губами, не произнося ни звука. Но потом она заметила темное пятно на подоле его туники и на этот раз спросила вслух: – Это что, кровь?

Кудда скорчил гримасу и уже хотел ответить, но потом бросил быстрый взгляд на отца и прижал палец к губам. Кутред сунул серп в ведро с водой, стоявшее возле горна, и горячий металл громко зашипел, и кузницу заполнило облако пара.

Дети Кутреда знали, что нужно подождать, пока отец бросит выкованный серп в кучу готовых изделий.

– Ладно, парень. Берись за мехи. – Протянув руку, он взял еще одно поврежденное лезвие и сделал паузу, взвешивая его в руке. – Ты снова был с Атульфом. – Это был не вопрос, а утверждение.

– А если мне нужно было? – Голос Кудды прозвучал намного выше, чем обычно, и Винн подозрительно покосилась на него.

– Я уже говорил тебе раньше. Твое место здесь.

– Он сказал мне, чтобы я пошел с ним…

– Атульф тебе не хозяин!

Кудда уставился на него.

– Однажды Атульф станет моим хозяином. Он хочет, чтобы я был одним из его людей.

Винн затаила дыхание, ожидая беды. В последнее время брат частенько возражал отцу.

Но «Атульф хозяин»? Кутред развернулся и плюнул в огонь.

– Размечтался, глупый мальчишка! Принимайся за работу.

Прошло несколько долгих секунд, прежде чем Кудда снял тунику через голову и протянул руку за фартуком. Винн с вызовом скрестила руки на груди.

– Я пришла первой. Я помогала…

– Отдай.

– Перестань, Винн, – сказал Кутред. – Не начинай создавать проблемы. У нас много работы.

В голосе его она учуяла опасность и поняла, что выбора у нее нет. Раздраженно запыхтев, она сняла с себя тяжелый кожаный передник и неохотно протянула его брату.

– Ступай отсюда, малявка, – сказал Кудда. – Ступай к мамочке и остальным пискливым младенцам.

Она передернула плечами, не отвечая на его насмешки, но при этом нахмурилась и медленно поплелась к выходу.

– Ты все еще хочешь поработать, Винн? – Отец кивком указал куда-то в сторону. – Там, сзади, есть серпы, которые нужно заточить. Возьми точильный камень. И не путайся у нас под ногами, слышишь?

Винн вернулась, стараясь не улыбаться, пока Кудда мог ее видеть, и взяла оселок с большого дубового верстака, где отец держал свой инструмент. Направляясь к выходу, она заметила среди деревьев всадника, скакавшего к конюшне на гнедом пони. Она замерла на миг, но оказалось, что это всего лишь Элфрун из усадьбы. К удивлению Винн, девушка остановила пони, натянув поводья, и спрыгнула на землю.

– Твой отец в кузнице?

Винн уставилась на нее. Она что, глухая? Не слышит пыхтение мехов? Звона молота пока не было слышно, но звук работающих мехов был достаточно громким.

– Да.

– У меня для него сообщение. – Голос Элфрун звучал недовольно, как будто она была не в настроении. – Я не собиралась ехать сюда, но Луда перехватил меня, когда я уже выезжала со двора. Думаю, твой отец не скажет мне спасибо за это.

– Так что за сообщение? – Винн коротко хихикнула. – Нет, не говорите мне, попробую угадать. – Она сделала напыщенное лицо, приподняла одно плечо и в нос противным голосом сказала: – Интересно, этот ленивый дурень кузнец знает, вообще, что ячмень созрел и его уже нужно начинать жать? – Передразнивание стюарда было таким безжалостным и точным, что Элфрун слегка улыбнулась и закивала. – Можете не передавать этого моему отцу, – сказала Винн. – Он и сам это прекрасно знает, и они с Куддой как раз сейчас подготавливают серпы. – Словно в подтверждение ее слов из глубины кузницы вновь донесся стук молота.

– С Куддой?

– Конечно.

– Но… – Элфрун вдруг запнулась и нахмурилась, а Винн с любопытством посмотрела на нее.

– Что такое, леди? Это как-то связано с кровью у него на тунике? – Она почувствовала, как сердце в груди взволнованно забилось. – Он что, снова подрался?

Элфрун покачала головой, и Винн испытала разочарование.

– Они с Атульфом сопровождали охотников, и Видиа порвал клыками вепрь. Так что это кровь Видиа.

Винн снова уставилась на нее. Это даже лучше. В глазах отца то, что Кудда лазит по деревьям или ловит рыбу вместе с Атульфом, было уже достаточно плохо. Но охота на вепря! Можно было даже не начинать подсчитывать все правила, писаные и неписаные, которые нарушил ее брат. Вот это проступок! Но только стоит ли ей сразу рассказать все отцу или пусть Кудда помучается, гадая, как много она знает?

Однако Элфрун, похоже, неправильно истолковала ее молчание при выпученных глазах.

– Не бойся, Кудда не пострадал. У него кровь на тунике только потому, что кровь там была повсюду. Я думала, что он снова ушел с Атульфом. – Она вздохнула. – А Видиа… Да, он плох, но за ним присматривает моя бабушка.

Но Винн уже потеряла к этому интерес. Кузница никак не пересекалась с охотничьим хозяйством, с их конюшнями и сворами собак, а Видиа всегда сам следил за своими охотничьими ножами и наконечниками для копий.

– Если бы Кудда сегодня вечером ушел куда-то с Атульфом, отец бы убил его по возвращении, – сказала она. – Он вечно отлынивает. – Она сердито взглянула на Элфрун. – Можете передать своему отцу, что на самом деле это я помогаю в кузнице и тружусь уж никак не меньше, чем Кудда. Даже больше. Я делаю больше его.

Элфрун уже отвернулась, чтобы вскочить на своего пони, но остановилась и бросила на юную девочку пристальный взгляд.

– Да, я так ему и передам, – сказала она. – Обязательно передам. Он должен это знать.

Своим ножом в форме полумесяца Абархильд сначала мелко нарубила чеснок, затем соскребла его с доски в медную кастрюлю с нарезанным луком-пореем и все перемешала.

– Достань мне из моего сундука маленький стеклянный флакон. Нет, не этот, синий. С желчью.

Она взяла бутылочку из рук Элфрун, вытащила тряпичную пробку, взболтала содержимое и, понюхав, поморщилась.

– Надеюсь, влага сюда не попала. Меня учили, что это средство используют, когда опухают глаза. Мать Гизела была бы потрясена, если бы увидела, что я наношу это на рану. – Она нахмурилась и посмотрела в угол хеддерна, где Видиа беспокойно ворочался и что-то бормотал.

Элфрун кивнула. Ее также тревожило то, что кожа вокруг рваной раны на ребрах егеря была горячей и натянутой. После смерти ее матери Абархильд начала учить ее – показывала, как приготовлять всякие мази, как делать примочки, объясняла, какие симптомы каких действий требуют. За последние два года Элфрун помогла залечить бесчисленное количество ушибов и порезов, но этот случай был самым серьезным из всего, что она видела до сих пор. Поначалу казалось, что раненый выздоравливает, пусть и медленно, но теперь от ран исходил странный запах, и хотя лицо Видиа выглядело неплохо, рана на боку была горячей и из нее постоянно что-то сочилось.

– Не стой без дела. – Абархильд подняла глаза на внучку. – Сходи к Луде – возьми с собой кувшин и попроси у него немного вина.

– Чтобы Видиа выпил?

– Нет, для целебной мази. Ступай, девочка.

Оказавшись за дверью хеддерна, в сумраке главного зала, Элфрун сделала глубокий судорожный вдох. Сбоку стоял стол на козлах, и на нем выстроились кувшины; она схватила ближайший за ручку и вышла из дома под моросящий дождик – летний день был хмурым. Когда она обошла складские помещения и кухню, ноги ее сами собой пошли медленнее, несмотря на распоряжение бабушки поторапливаться.

От Луды всегда лучше держаться подальше.

Но ни в кухне, ни на малом дворе никто не работал; за исключением нескольких кур, рывшихся в грязи, тут вообще не было никаких признаков жизни. Элфрун знала, что нужно спросить разрешения, но Абархильд сказала, чтобы она поторопилась. Жизнь Видиа, конечно, важнее, разве не так? Пожав плечами исключительно для самой себя, она нырнула в крытую соломой пристройку, где хранились напитки, и повернула кран бочки. Немного вина – это, вообще, сколько? Она следила за тонкой струйкой желтоватой жидкости, пока в кувшин не набежало примерно с четверть пинты, а затем потянулась к крану, чтобы перекрыть его.

– Опять воруем вино?

Элфрун вздрогнула и полуобернулась, расплескав вино. Прямо у нее за спиной стоял Луда, скрестив руки на груди; на его морщинистом одутловатом лице застыло угрожающее выражение. Она не слышала, как он подошел.

– Я должен буду рассказать об этом твоему отцу.

Его гнусавый голос звучал серьезно, в глазах читалось осуждение, но ей почему-то было ясно, что он получает удовольствие от ее замешательства. Она всегда ловила себя на том, что ей тяжело смотреть на него: его глаза были глубоко посажены и близко расположены, что придавало его взгляду какую-то непонятную силу, и это вселяло тревогу. На его седых засаленных волосах висели капельки дождя.

– Что вы имели в виду, говоря «опять»? Я никогда в жизни не воровала вино. Да и это для моей бабушки!

– Ну конечно! – Он насмешливо зацокал языком. – Закрути кран.

Она даже не заметила, что вино все это время продолжало потихоньку вытекать на земляной пол; покраснев, она повернула кран.

– Ну почему вы всегда предполагаете самое плохое? Моя бабушка попросила меня принести немного вина для лекарства, которое она готовит для Видиа. Тут не было никого, у кого можно было бы спросить разрешения, поэтому я просто взяла то, что ей необходимо. – Она шагнула вперед и протянула ему кувшин. – Сами посмотрите! Там совсем чуть-чуть.

Он заглянул в кувшин и пренебрежительно фыркнул:

– Только потому, что я поймал тебя за этим занятием.

– Нет!

– Мы сейчас пойдем с тобой к твоей бабушке и послушаем, что она нам скажет. – Он схватил ее за руку ниже плеча, и она, попробовав вырваться, порадовалась, что в кувшине вина мало и оно не разлилось при этом.

– Хорошо, пойдем. И тогда вы сами убедитесь, что я говорю правду. – Она попробовала проскользнуть мимо него, чтобы первой обойти кухню с глинобитными стенами и вновь очутиться на большом дворе, но он держал ее очень крепко. Ей было стыдно, что ее ведут силой, и оставалось лишь надеяться, что во дворе по-прежнему никого нет.

Вдруг за спиной раздалось бряцанье сбруи и скрип кожи; они оба обернулись, и хватка Луды ослабла. В воротах показалась незнакомая лошадь серовато-коричневой масти, однако всадника Элфрун не сразу, но узнала. Это был один из дружинников короля, она видела его раньше, на весеннем сборе. Луда отпустил ее руку и сделал шаг вперед, одернув тунику пониже, чтобы спрятать свою хромую ногу.

Пока они возбужденно приветствовали друг друга, Элфрун проскользнула в дом, удостоившись одобрительного кивка своей бабушки.

– Там человек приехал, – сказала Элфрун. – Думаю, из Гудманхэма. – Она все еще была взволнована. – Или где сейчас находится королевский двор? По-моему, отец говорил, что в Гудманхэме.

– Один из людей Осберта?

Элфрун кивнула. Абархильд скривилась.

– Которому что-то нужно от твоего отца, можешь в этом не сомневаться.

– У него неплохой конь, но не такой хороший, как Хафок. – Хотя, сказать по правде, было вообще очень мало лошадей, которые могли бы сравниться с конем Радмера. – Впрочем, масть у него странная. Чуть ли не желтая.

Однако Абархильд лошади не интересовали.

– Подай мне вон ту миску. Медную. Нет, глупая девчонка, не эту, а с луком и чесноком. – Она налила туда вина, а затем накрыла миску куском грубого холста, на концах которого для веса болтались небольшие глиняные шарики. – Теперь это должно настояться.

Элфрун взглянула в сторону двери.

– Луда решил, что я воровала вино. – Она потерла руку, за которую он ее схватил. – Он злился даже после того, как я ему все объяснила. Я думала, что он меня ударит.

Абархильд долго молчала, а затем сказала:

– Луда – старый и заслуживающий доверия слуга твоего отца. Возможно, он все еще считает тебя ребенком. И это более чем вероятно, учитывая, что иногда ты себя ведешь по-детски. – Она подняла руку, пресекая возражения. – Не перебивай меня, пожалуйста, дай сказать. Но ты уже не ребенок, и мы должны сделать так, чтобы люди это понимали. – Она шумно вдохнула, и Элфрун вся сжалась.

Но в этот момент в дверях кладовой появился Радмер, заслонив собой свет.

– Сложи одну из моих хороших туник и немного белья в мои седельные сумки, мама. Серая туника подойдет. Я еду в Дриффилд по приказу короля. Он хочет со мной что-то обговорить.

Выходит, двор не в Гудманхэме, но все равно на севере. Еще одна из многих резиденций короля в дне пути отсюда. Элфрун никогда не была ни в одной из них. Она вообще не выезжала никуда дальше Баркстон-Эша на праздники весной и осенью, если не считать еще одного упоительного путешествия в Йорк прошлой зимой на обряд посвящения Ингельда в духовный сан, обставленный со всей пышностью, какую только мог позволить себе местный кафедральный собор.

Радмер смотрел мимо нее.

– Как он?

Абархильд была немногословна:

– Плохо.

Элфрун внезапно охватил ужас при мысли, что следующие несколько дней она проведет в заточении в этой кладовой, наблюдая за тем, как медленно умирает Видиа.

– А можно я поеду с тобой?

– Ты? – Радмер покачал головой и, нахмурившись, отвернулся от нее, хотя продолжал говорить: – Нет, нет. Ты нужна здесь, Элфа. А где Данстен? Мне нужен мой меч.

– Достань тунику отца, детка. – Абархильд повернулась к сыну: – Нет ли для меня вестей из Йорка? Может, письмо?

– Ты что-то ждешь оттуда? – Радмер снял кожаные седельные сумки, висевшие на деревянных гвоздях. – Я сказал Атульфу, чтобы седлал для меня Хафока. Этот мальчишка постоянно здесь околачивается. И на этот раз, как ни странно, оказался полезен.

Абархильд рассердилась:

– Атульф ухаживал за Бурей. И хорошо справлялся с этой задачей, – хрипло процедила она сквозь зубы. – Дай ему какую-то работу получше, если считаешь, что он понапрасну тратит свое время.

Радмер повернулся спиной к матери, и Элфрун сделала вид, что чем-то занята. Вошедший Данстен начал снимать меч и перевязь со стеллажа с военными доспехами. Элфрун повернулась к большому отцовскому сундуку, отделанному резьбой и раскрашенному, где хранилась его одежда. Крышка была сделана из тяжелой дубовой доски, так что поднять ее и откинуть к стене стоило девушке немалых усилий. Но когда Элфрун это все же удалось, в лицо ей ударили ароматы пижмы и полыни, внезапно вызвавшие ослепительно-яркие воспоминания о матери, собиравшей эти травы. Она развешивала их сушиться в маленьких холщовых мешочках, а потом показывала ей, как раскладывать их между сложенной одеждой. «Запомни, Элфа, моль и ее личинки слишком малы и почти незаметны, но они уничтожат все наши изделия, если мы им это позволим». Ей запомнилось, что сундук был громадным, таким высоким, что она не могла заглянуть внутрь, а открытая дубовая крышка вообще терялась в вышине. Да, в те времена она была совсем крохой.

Серая туника лежала сверху; украшали ее лишь простые белые и черные полосы у горла и на запястьях – ее мама планировала расшить их серебром, но на это у нее не хватило времени.

Сунув тунику под мышку, Элфрун закрыла крышку сундука, но из-за своей тяжести та громыхнула громче, чем ей хотелось бы. Абархильд зашипела на нее и, вырвав тунику у нее из рук, последовала за сыном в полумрак главного зала. Данстен, нахмурив свои светлые брови, распутывал кожаный ремешок. Наконец он встряхнул перевязь и, подхватив меч и ножны, развернулся, чтобы тоже идти за всеми.

– Элфрун.

Это был даже не шепот, а едва слышный обрывок ее имени – …фрун.

Она старалась не смотреть на покрытую струпьями красную рану на левой стороне лица Видиа от брови до челюсти. Абархильд велела ей следить за тем, не начнет ли и она сочиться и стягивать кожу вокруг себя. А еще нужно было наклоняться к покрытому синяками и отекшему лицу егеря и принюхиваться, стараясь уловить запах гниения. Плотно сжав губы, она наклонилась и сделала так, как ей было сказано.

Видиа поднял руку.

– Лежи спокойно. Не разговаривай. – Разговаривать ему наверняка было очень больно. – Не шевели губами. – От сострадания у нее у самой начала болезненно пульсировать левая часть лица.

Он закрыл глаза. Она придвинулась ближе и присела возле него.

– Абархильд готовит тебе какое-то особое лекарство. Готовить его ее научили монахини из Шелля. На это уйдет день или два, но потом ты поправишься. – Элфрун старалась, чтобы это прозвучало как можно убедительнее, но при этом сознавала, что говорит с этим суровым и бывалым мужчиной, как с малым ребенком, и даже поморщилась от такой неуместности.

Все так же не открывая глаз, он кивнул – движение было совсем слабым, но и оно заставило его содрогнуться от боли. А затем он, едва шевеля губами, прошептал что-то невнятное.

– Прости, – сказала она. – Прости, Видиа, но я тебя не слышу.

Тогда он открыл свои темные, с нездоровым блеском глаза; расширенные зрачки смотрели на нее, как две черные дыры. Он попытался снова, и на этот раз ей показалось, что она его поняла.

– Сетрит? – Это она ожидала услышать от него меньше всего. – Хочешь, чтобы я ей что-то передала? Хочешь, чтобы я привела ее к тебе? – Не дожидаясь ответа, она вскочила на ноги, обрадовавшись возможности сделать что-то действительно полезное.

Дождь уже разошелся вовсю. Она бежала босиком через двор и дальше по тропинке через заросли крапивы к жилищу Луды, чувствуя, как грязь просачивается между пальцами ног. К счастью, в дом ей заходить не пришлось. Сетрит в подоткнутой юбке была в курятнике; один ее брат, самый маленький, висел, замотанный в тряпку, у нее на боку, а второй ковылял позади нее с корзинкой для яиц.

– Как он?

– Я не знаю, чего он хочет. Но он назвал твое имя. И я думаю, что он умирает.

Лицо Сетрит скривилось в недовольной гримасе. Намокшие под дождем волосы казались теперь темнее.

– Почему он не мог умереть сразу? Зачем так тянуть с этим?

– Слушай, ты идешь или нет?

– Как я могу пойти? – Она окинула взглядом детей и пожала плечами. – Я должна собирать яйца и присматривать за этими мальцами. Если я просто так уйду, мать убьет меня.

– Я прослежу за ними. – Элфрун протянула руки к ребенку, висевшему на перевязи на бедре у Сетрит, но та отвернулась.

– Нет, я не пойду, – бросила она через плечо. – Чем я ему помогу? А ты вообще уверена, что он мое имя произнес?

– Думаю, да. – Но на самом деле – нет. Уверенности в этом у нее не было. – Неужели тебе все равно? Он позвал тебя по имени! И мне кажется, он умирает. Как ты можешь не пойти?

– Уходи отсюда. Пока не вышла моя мать и не выпорола меня. Или и того хуже – пока не вышел отец. – Сетрит снова скорчила недовольную гримасу.

Потрясенная Элфрун уставилась на нее, но девушка уже отвернулась и, присев, стала свободной рукой шарить под колючим кустом боярышника в поисках случайно оказавшегося там яйца. Маленький братишка у нее на бедре хватал ее за мокрые пряди волос, и она пошатывалась, рискуя потерять равновесие.