Текст книги "Эхо эпохи. Мемуары"

35. Проспал историю…

Шел август 1991 года.

На третий день бурных августовских событий 1991 года у Белого дома мы случайно наткнулись на одного бомжа, мирно спавшего прямо у гусениц грозной бронированной машины. Кто-то из защитников Белого дома растолкал его. Тот с большим трудом пришел в себя, обвел всех мутным, еще в парах алкоголя, взглядом и спросил: «Мужики, а что тут происходит?» Видно, долго и крепко спал мужичок. И кто-то из ребят ему ответил: «Эх ты, олух царя небесного. Ты проспал историю».

Я снял этого реликта русской истории. Но редактура отсоветовала вставлять этот эпизод в программу. Тут такое всемирно-историческое, эпохальное событие – и какой-то зачуханный бомж. Несерьезно как-то. Так этот бомж, проспавший крушение советского режима, увы, не попал в Историю. А жаль. Задворки Истории зачастую не менее интересны, а то и более колоритны, чем эпицентр событий. Они о многом говорят. Хотя бы о том, почему госпожа История делает иногда шаг вперед и два шага назад.

36. Несбывшееся…

Сейчас 5 декабря 2008 года. Чуть более пятидесяти лет тому назад, в декабре 1956 года, на странице «Комсомолки» или «Литературки», не помню точно, мне попалось на глаза предновогоднее стихотворение Николая Старшинова. Я только окончил школу с золотой медалью, стал студентом, и казалось, весь мир лежал у моих ног, поэтому стихотворение запомнилось.

 
Распогодился вечер
И синие звезды зажег.
Я иду —
Под ногами моими
Проминается с хрустом снежок.
Новый год на пороге.
Он явится скоро на свет.
Что тебе пожелать,
Человек восемнадцати лет?
Я хочу, чтоб всегда и повсюду
Меня ты счастливее был,
Чтоб тебя полюбили
И ты навсегда полюбил…
Ты тогда совершишь,
Только надо спешить и спешить,
То, о чем так мечтал я,
Да вот не успел совершить…
 

Я еще подумал: «А куда спешить? Впереди вся жизнь. Вон она, расстилается ковровой дорожкой». Как же я ошибался в дерзком самомнении юности.

А потом в одном из рассказов Александра Грина мне попалась на глаза фраза: «Несбывшееся зовет нас» – и осталась на всю жизнь занозой в памяти. И с каждым годом, когда я пытался пробить головой стену и оказывался в соседней камере, эта фраза напоминала о себе. Когда-то Ги де Мопассан предпослал эпиграфом к одному из своих произведений фразу: «Жизнь – это скромная истина». Уже на склоне жизни я могу сказать иначе: «Жизнь – это бескрайнее поле, усеянное осколками нереализованных проектов, несвершившихся возможностей». Вот такой трагический итог. И все равно несбывшееся зовет нас!

Почему-то эта фраза звенела острым колокольчиком, когда я в течение семи лет с упорством маньяка в самых разных инстанциях пытался пробить фильм о русском Франсуа Вийоне – талантливом и совершенно неизвестном и непризнанном поэте Аркадии Кутилове.

Узнал я о его бытии, существовании совершенно случайно в 2001 году в бытность мою в должности главного редактора и заместителя генерального директора телеканала «Дарьял-ТВ». Пришел ко мне молодой парень из Омска и подарил сборник стихов «Скелет звезды» совершенно никому неизвестного, бездомного, нищего омского поэта Аркадия Кутилова, умершего в 1985 году. Его даже похоронили в какой-то яме для бомжей. И даже могилы не сохранилось.

У меня есть такой обычай: когда мне попадает сборник неизвестного мне поэта, я открываю его наугад. Так было и в тот раз. Открыл его наугад – и в глаза бросились строки:

 
Деревня «Н» не знала гроз.
Покой и мир ее основа.
Но в каждом доме был Христос,
С лицом Емельки Пугачева.
 

Это же надо! В четырех строчках выразил всю глубину трагедии России. Человек, который смог это сделать, – великий поэт. Но все-таки решил проверить свое первое впечатление. И еще раз открыл сборник наугад. И снова четыре строки:

 
Я – покоренный – непокорен!
Я не гожусь на колбасу!
По жизни, вымощенной горем,
С большим достоинством ползу!
 

И больше я этот сборник не закрывал. Я припал к этому источнику, как путник, томимый жаждой, припадает к случайному роднику в безводной пустыне.

К сожалению, снять фильм о нем тогда не было никакой возможности. Телеканал еле сводил концы с концами. И если бы я обратился с этим к Аркадию Вайнеру, владельцу телеканала, он бы меня счел за сумасшедшего. Затем, как это часто бывает в российском бизнес-сообществе средств массовой информации, телеканал был продан забугорным, более успешным инвесторам, а я отказался от административной карьеры и весь ушел целиком в документальное кино.

В течение всех последующих семи лет я обивал пороги самых разных инстанций, пытаясь пробить фильм об Аркадии Кутилове, пока еще живы свидетели его трагической судьбы. Увы. Наших вершителей судеб не интересуют неудачники. Они, как мухи на падаль, набрасываются на успешных людей. Там можно срубить капусту. А здесь – ни кожи, ни рожи. Так, сомнительная история очередного пасынка Судьбы. Его Высочество Успех – вот Бог, которому поклоняются служители Рейтинга. Они даже не дают себе времени вдаваться в какие-то подробности. Ограничиваются одним магическим словом «неформат», и все.

Наконец, Альфие Чеботаревой, хозяйке телекомпании «Свой почерк», каким-то чудом удалось в Госкино пробить эту нерейтинговую и неформатную тему. И мне с моим другом Сашей Фетисовым за гроши, буквально на голом «энтузизизме» удалось снять этот фильм. И вот он, маленький 44-минутный диск, плод семилетних трудов и пробивных усилий, лежит передо мной. Вначале я хотел назвать его «Мой триумфальный день настанет». А потом подумал: не слишком ли это звучит самоуверенно. А настанет ли? И взял в название другую строку из того же четверостишия:

 
Живу тревожным ожиданьем,
Бессонно ямбами звеня…
Мой триумфальный день настанет:
 

МОСКВА ПРИДУМАЕТ МЕНЯ!

Ну, вот. Один долг выполнил. Долг перед Кутиловым. А долг перед собой?!

 
Боюсь, что времени уже не хватит.
Ты тогда совершишь,
Только надо спешить и спешить,
То, о чем так мечтал я,
Да вот не успел совершить…
 

Надо же, вспомнились более чем через полвека спустя.

Впрочем, мне не в чем себя упрекнуть. Сколько я себя помню, я землю носом рыл. Не хватило самой малости – УДАЧИ. А может быть, был слишком прямолинеен в попытках самореализации? Недаром же очень талантливый и весьма успешный Ролан Быков устами своего героя Бармалея заявил: «Нормальные герои всегда идут в обход».

Вечная дилемма. И каждый ее решает по-своему. Каждый делает свой выбор.

Но каким бы он ни был, несбывшееся зовет нас…

37. До Европы – 3 километра

8 мая 2008 года мы снимали в Яффе один эпизод к документальному фильму «Казино “Террор”». Было еще утро, но зной обволакивал узенькие древние улочки сверху донизу. Кажется, время здесь остановилось, как и все вокруг. Такое впечатление, что со времен древних финикийцев, которые снаряжали здесь парусники и галеры за перцем, пряностями, копрой и серебром, ничего не изменилось. Так же стояла вот эта лавка старьевщика, где выставлены на всеобщее обозрение всевозможные кальяны, невесть откуда взявшийся древний граммофон, музыкальная шкатулка двухвековой давности и еще более древние стройные кувшины из черненого серебра. В маленькой древней кофейне местные обыватели медленно и неторопливо прихлебывают ароматный кофе, а на терраске ветхой древней хибарки, прямо у дороги в одну колею, тоже неторопливо режутся в нарды два бородача. И вдруг на кирпичном фасаде дряхлого полуразрушенного дома – надпись на русском языке: «До Европы – 3 километра». И действительно, когда я повернул голову в ту сторону, куда указывала стрелка, я увидел вдали, словно в мираже, как возносятся к небу стремительные тель-авивские небоскребы из стекла и стали. Через полчаса мы уже пробирались сквозь шумные и праздничные толпы горожан, которые буквально заполонили все улицы и площади Тель-Авива. Горожане шумно и весело отмечали День Победы. И только полицейские и военные патрули не участвовали в общем празднике и веселье. Они работали, напряженно и внимательно. Так и остался в памяти в праздничной шумной толпе молчаливый солдат с автоматом в руках, внимательно оглядывающий обозримое пространство вокруг себя. Тель-Авив и Яффа – Европа и Азия. Расстояние между ними всего-то навсего три километра.

38. Тупик Вышинского

Мы прилетели в Израиль 6 мая 2008 года, как раз накануне празднования 60-летия государства Израиль. На следующий день состоялась премьера нашего фильма «На краю» по Девятому русскоязычному каналу. После премьеры я пошел прогуляться по набережной Тель-Авива, подышать свежим морским воздухом. Несмотря на поздний час, на набережной многолюдно и весело. То и дело попадались ветераны (язык не поднимается назвать их стариками), увешанные советскими орденами и медалями. Дело в том, что национальный праздник в Израиле плавно переходит в празднование Дня Победы.

Там же на набережной зашел в маленькое уютное кафе выпить чашку кофе, побыть еще немного в атмосфере праздничного южноморского города. Одно место за одним из столиков было свободно. Я очень любезно спросил, не помешаю ли я доброй компании своим присутствием? И мне гостеприимные хозяева, как положено, по-еврейски, правда, с легким одесским акцентом, ответили вопросом на вопрос: «А вы таки откуда будете?»

– Из Москвы, – ответил я.

– О-о-о! – послышались радостные возгласы. – Хаим! – Один из ветеранов так хлопнул своего соседа по спине, что звон медалей и орденов Хаима, наверное, был слышен аж в Иерусалиме. – Расскажи-таки нашему дорогому гостю, как ты защищал Москву, сколько ты там крови пролил, своей и вражеской.

Хаим не остался в долгу и так хлопнул по плечу моего визави, что фужеры на столе зазвенели хрустальным звоном.

– Ты лучше расскажи, как защищал Одессу-маму. А то говорят, что мы только Ташкент защищали. Шоб я так жил, сколько мы с Яшей крови пролили, своей и чужой, сколько километров прошли с боями, я от Москвы, а он от Одессы до Кенигсберга и Берлина.

Слово за слово, завязалась живая дружеская беседа, да еще сдобренная хорошим израильским вином.

И там я услышал удивительную историю о первых днях новейшей истории Земли обетованной. Там мне с гордостью сообщили, что первым признал государство Израиль Советский Союз в 1948 году, за три года до пресловутой сталинской борьбы с космополитизмом. Это вызвало бурю ликования в стране. Сталин стал национальным героем молодого еврейского государства. Как мне сказал Хаим с неподражаемым одесским акцентом, весело звеня орденами и медалями: «В каждом кибуце висел портрет Сталина, а в Тель-Авиве были даже проспект Молотова и тупик Вышинского…»

39. Как я играл Шопена

У нас дома в гостиной стоит старинное немецкое пианино фирмы Ed. SEILER. На его крышке масса медалей. Самая древняя датируется 1765 годом. Звук у этого древнего инструмента – необычный. Такое впечатление, что у этого малогабаритного инструмента душа концертного рояля. Когда моя дочь Катенька играет на нем, я бросаю все свои дела и всецело погружаюсь в эти божественные звуки и невольно вспоминаю, как единственный раз в своей жизни сидел за концертным роялем и играл… кого бы вы думали? Да ладно, все равно не догадаетесь. Играл Шопена. Это я-то, который никогда в жизни не играл ни на одном музыкальном инструменте, разве что на нервах своих случайных попутчиков по жизни.

А случилось это в мою первую загранкомандировку в 1965 году. Естественно, как теперь говорят, не в дальнее зарубежье, а в пределах соцлагеря. Мне выпал жребий ехать с первым студенческим строительным отрядом МГУ на строительство нефтеперерабатывающего комбината в ГДР. Как уважающий себя молодой журналист, роющий землю носом ради нескольких кадров в кассете, я перед поездкой зашел в редакцию немецкоязычной газеты «Нойес Лебен», которая тогда помещалась на Пушкинской площади. Радушные и милые сотрудники этой газеты сделали мне командировку, благо им это ничего не стоило. По этому поводу я поскреб по сусекам и наскреб все-таки денежек на фотоаппарат «Смена». Это был потрясающий фотоаппарат. Во-первых, он стоил дешево, во-вторых, он был настолько надежен, что можно было без ущерба для качества фотографий даже гвозди забивать или отбиваться в темном переулке от грабителей. Одним словом, это был многоцелевой инструмент на все случаи жизни. Он мне долго служил верой и правдой. За фоторепортажи, сделанные с его помощью, я впоследствии получил гонорары, которые многократно окупили затраты на приобретение этого скромного трудяги на ниве фоторепортажа. Первый из них украсил первые страницы газеты «Нойес Лебен».

Командировка в ГДР была феерической. Я об этом писал в одной из нескладушек. На обратном пути мы остановились на пару дней в Варшаве, где обменяли остатки честно заработанных марок на злотые. Нам их хватило, чтобы снять номера в студенческой гостинице. Была такая гостиница в Варшаве. Здание гостиницы было видно со всех сторон. Она возвышалась над городом с периодической таблицей на фасаде здания. Место там можно было получить очень просто, по предъявлении студенческого билета.

А на следующий день наши новые польские друзья повели нас по шопеновским местам. Мы побывали на службе в костеле, где похоронено сердце Шопена, бродили по старым, полностью восстановленным после войны улочкам, где некогда гулял Шопен и где до сих пор, несмотря на все исторические катаклизмы, продолжала звучать его музыка. И уже под вечер наши друзья предложили заглянуть в старое кафе, где якобы любил бывать молодой музыкант. Мы заглянули и окунулись в музыку Шопена. На маленькой сцене стоял огромный рояль, как нам сказали, ровесник композитора. Вполне возможно, что руки автора волшебных вальсов и мазурок касались клавиш этого инструмента. Это был, наверное, единственный музейный экспонат, на котором не было таблички с надписью: «Трогать запрещается». На нем играли все, кто хотел и мог поделиться с окружающими своим восприятием шопеновской музы. Очевидно, в моем лице было что-то такое, что один из наших польских друзей сказал мне: «Хочешь исполнить что-то свое, впечатление от соприкосновения с шопеновской аурой?»

Я отчаянно замахал руками:

– Да ты что?! Я никогда в жизни даже не касался клавиш рояля, да и вообще не брал в руки ни один музыкальный инструмент. Я ни одной ноты не знаю. Я полный профан в музыкальной грамоте. Я совершенно темный, стихийный любитель классической музыки. Я воспринимаю ее только на уровне органов чувств.

– Да ты не бойся, – возразили польские друзья. – У тебя все получится. Это ведь не простой, это волшебный рояль.

Они чуть ли не силой усадили меня за этот огромный музыкальный инструмент. Руки мои невольно сами потянулись к белоснежным клавишам, и я заиграл.

Говорят, в состоянии гипноза человек может рисовать чудесные картины и исполнять вполне профессионально музыкальные произведения, названные гипнотизером. Якобы в состоянии гипноза освобождаются неведомые способности, скрытые в бездонной глубине сознания и подсознания. Не знаю. Я не был свидетелем таких волшебных превращений. Но, возможно, что нечто подобное я испытал в этот вечер. Пальцы сами, помимо моей воли соприкасались с клавишами шопеновского рояля, и я всецело погрузился в музыку, которая сопровождала меня в течение всего этого удивительного шопеновского дня.

Ребята говорили, что играл я вполне прилично, даже самозабвенно. Не знаю. Я ничего не помню. Это было как во сне. И осталось в памяти, как некий сон.

Больше я никогда в жизни за рояль не садился. А жаль. В длинные бессонные ночи, в обнаженной ночной тишине, я иногда вижу себя в мечтах за роялем в атмосфере странной, неслыханной прежде музыки. Несбывшееся зовет нас. Очевидно, мои земные возможности не соответствуют этому зову. В дневной суете он не слышен.

40. Эхо войны

Встречи

В самый разгар лета 1965 года наш студенческий строительный отряд МГУ прибыл в Берлин. И встречала нас очаровательная девушка Ирина Гроссе. Она приоткрыла нам дверь в интеллектуальный мир столицы ГДР. Ее мать, режиссер киностудии «Дефа», была известна в России. Ее фильм «Приключения Вернера Хольта» с большим успехом шел в Москве…

А потом – случайное знакомство с очаровательной девушкой Доротеей Ф.

Мы с ней чуть ли не каждый вечер ходили на спектакли Брехтовского театра.

Особенно запомнился удивительный спектакль «Жизнь Галилея». А один эпизод врезался в память на всю жизнь.

Возвращается Галилей к своим ученикам после отречения. И его самый любимый ученик с горечью восклицает: «Несчастна та страна, в которой нет героев!!!»

На что Галилей тихо грустно и спокойно возражает: «Несчастна та страна, которая нуждается в героях…» В этом – весь Брехт.

После одного из таких спектаклей мы с Доротеей долго гуляли по ночным улочкам Берлина и вроде бы даже заблудились. И тут мимо нас проходит советский офицер. И я как-то инстинктивно, без всякой задней мысли обращаюсь к нему:

– Товарищ майор, как пройти на Александер-плац?

Он объяснил. Я возвращаюсь к своей спутнице и… вижу ее совершенно потухшее лицо.

Больше мы с ней не встречались.

Уже потом, когда я стал раскручивать в памяти это событие, я понял, в чем дело. До этого эпизода мы с ней были людьми одного студенческого братства. А после встречи с советским офицером она во мне увидела соратника оккупанта. И это двадцать лет спустя после войны, во время братской дружбы с ГДР, а раны войны все-таки кровоточили.

ССО

После Берлина мы переместились в город Шведт на Одере на строительство нефтеперерабатывающего комбината. Там мы вкалывали так, что наши немецкие друзья диву давались. И там я подружился с одним немецким студентом. Он великолепно говорил по-русски, который выучил самостоятельно. Благодаря ему я уже через две недели мог вполне сносно говорить по-немецки на бытовом уровне.

Однажды он пригласил меня в гости. Встретили меня он и его очаровательная жена, в маленькой, но уютной квартирке, очень приветливо. Угостили ароматным чаем и маленькими бутербродиками со всякой снедью: буженинкой, ветчиной, сыром. Прекрасно провели время за приятной беседой, подкрепленной рюмочками очень вкусного ликера собственного производства. Разговорились. Расслабились. Мой немецкий друг рассказал, что у него было очень трудное детство. Отец погиб под Сталинградом. И тут я сказал, что и мой отец погиб под Сталинградом…

И наступила долгая, напряженная тишина. И, наверное, мы оба подумали: наши отцы, вполне возможно, стреляли друг в друга, а мы тут чаи распиваем…

И больше мы с ним не общались. Это же был 1965 год. Раны войны еще не зажили. Еще кровоточили…

Грайсфальд

За всю мою долгую жизнь у меня всего два-три раза случалось, что под влиянием неких обстоятельств просыпались мои древние гены. Так случилось и в этот раз. Мы отработали месяц на строительстве нефтеперерабатывающего комбината и заработали кучу денег. Устроили комсомольское собрание. На повестке дня стоял только один вопрос: «Что делать с деньгами? Потратить их на шмотки или на знакомство с Германией?» Единогласно решили – потратить деньги на знакомство с Германией. Когда еще представится такая возможность? Наши немецкие друзья купили нам обратные железнодорожные билеты с открытой датой и сказали: «Как только закончатся деньги, идите в ближайшую железнодорожную кассу и заполняйте дату отъезда». И мы поехали по Германии: Берлин, Потсдам, Дрезден, Лейпциг, Грайсфальд…

В Грайсфальд поезд пришел рано утром. Нас должны были встретить студенты местного университета. Увы! Нас никто не встретил. И мы слегка приуныли. Но вдруг меня что-то переклинило… И я стал все узнавать. Вот эту привокзальную площадь. И все, что за ней. Как будто вернулся в родные края после очень долгого отсутствия. И я сказал: «Ребята, все окей! Я вас проведу в университет. Идите за мной. Сейчас мы пойдем по этой улице, повернем направо и выйдем на ратушную площадь». Пошли и вышли на ратушную площадь. А затем я привел ребят прямо к университету.

Когда я сказал, что я в этом городе никогда не бывал и даже до сегодняшнего дня не знал о существовании этого города, мне никто не поверил. Кстати, в этом городе я узнал, что означает моя фамилия Визельтир. Мне всегда казалось, что это абракадабра. Но наши новые немецкие друзья раскрыли ее смысл. Оказывается, «Визель» – это такой зверек, ласка, а «тир» – зверь. Зверь ласка. Оказывается, до войны здесь еще жили Визельтиры.

Очень уважаемые горожане. Но они все сгорели в газовой камере в каком-то концлагере. Вот, оказывается, откуда мои древние предки и моя фамилия. Вот почему я стал все узнавать. Это же родной город моих далеких предков. И во мне проснулась родовая память. А Грайсфальд оказался очаровательным городком, очень древним и радушным. Одним словом – университетским. Часть горожан училась в местном университете, кстати, очень древнем, а часть – преподавала и обслуживала.

Остров Рюген

Уже в конце нашего путешествия по Германии мы приехали в Росток, старинный портовый город. И тамошние наши немецкие друзья предложили нам съездить на пароме на остров Рюген. А был в нашей компании один студент. Он всегда заваривал в дорогу в своем небольшом чайнике душистый ароматный чай. Был знойный солнечный день. И он из носика чайника сделал несколько глотков чая. Рядом с нами стояли на палубе молодые немецкие парни. И один из них процедил сквозь зубы довольно громко: «Русише швайн» (в переводе это означает «русские свиньи»). Не успел он это произнести, как пожилой немец схватил его за грудки, встряхнул и сказал: «Ты, молодой ублюдок, что ты знаешь о русских! Да таких, как русские еще поискать надо!..» Затем повернулся к нам и на приличном русском языке сказал: «Ребята, не обращайте внимания на этого молодого оболтуса. Что он понимает в этой жизни?» Кто-то из наших ребят спросил: «Откуда вы так хорошо знаете русский язык?» – «Все оттуда, – ответил наш новый знакомый. – Я воевал в России. А потом попал в плен. Там я вместе с вашими шахтерами восстанавливал шахты в Донбассе. Время было послевоенное, голодное. Донбасс в разрухе. Так ваши ребята делились с нами последним куском хлеба. Это после того, что мы у вас натворили. И там я понял, что Россия – особая страна и люди особые. Поэтому и победили. Потом я узнал, что наш великий канцлер Бисмарк, незадолго до смерти выступая в Рейхстаге, призывал немцев никогда! – никогда!! – не воевать с Россией. Увы! Немцы не послушались своего лидера. И натворили столько бед и России, и Германии. А эти молокососы жизни не знают и опять наступают на те же грабли. Учить надо. И помнить, что Россия – великая страна. И там живут героические и благородные люди. Вот я ему об этом и сказал. Так что вы, ребята, не думайте, что все немцы такие. Мы помним и ценим добро».

Варшавский экспромт

Как я уже писал в одной из своих нескладушек, на обратном пути мы остановились в Варшаве. Варшава запомнилась мне еще одним эпизодом.

Кроме шопеновских мест, мы побывали еще в ночном клубе. Наши польские друзья повели нас в студенческий… ночной клуб. Со стриптизом!!! Мы были поражены. Там я произнес свою первую крамольную фразу: «Надо же! Вроде бы в одном соцлагере, а совсем другая жизнь!» На что мне наш польский друг ответил: «В лагере-то мы в одном. Только камеры разные». Эту фразу я не использовал в своем репортаже по понятным причинам, но запомнил, как видите, на всю оставшуюся жизнь.