Текст книги "Эхо эпохи. Мемуары"

54. Две сущности

В 1973 году ко мне в гости в Алма-Ату приехал мой французский друг Марк Блондель. Но в те годы частные визиты не поощрялись. И ему пришлось взять тур «Москва – Ташкент – Самарканд – Алма-Ата». Приехали мы с ним в гостиницу «Интурист», он оформил номер. Но так как времени было мало, каких-то три дня, то мы решили, что он поживет эти дни у меня. Оставили в гостинице мой адрес, телефон на всякий случай и поехали ко мне. Мы здорово провели отпущенное нам судьбой время. Побывали в «Медео» на знаменитом высокогорном катке, покатались на лыжах на единственной тогда в стране высокогорной трассе, побывали на студии. Там я ему показал свой свеженький полнометражный документальный фильм, который завоевал звание лауреата на Всесоюзном фестивале документальных телевизионных фильмов в Тбилиси. Кстати, о фильме. Первый вопрос, который мне Марк задал, – сколько мне заплатили за работу. Заплатили мне за него по тем временам, как мне казалось, неплохо – пятьсот рублей (пятьсот долларов по курсу черного рынка). Но я подумал, что называть ему реальную цифру, наверное, все-таки не стоит, и с гордостью выпалил: «Две тысячи рублей». Во! Знай наших. У советских – собственная гордость. Но почему-то эта цифра не произвела на него должного впечатления. Он как-то грустно покачал головой и сказал:

– Н-да… У нас бы ты за такой фильм получил гонорар, который бы позволил тебе как минимум два года не работать и жить очень безбедно.

С тех пор прошло тридцать пять лет. Мы живем в совершенно другой стране, но и сейчас режиссер-документалист зарабатывает своим каторжным трудом меньше уборщицы в каком-нибудь захудалом частном офисе. Поэтому и работают в этой области или фанатики – их очень мало, или бездари, которые лепят так называемые документальные фильмы, как блины, числом поболее, ценою подешевле.

Но это так, лирические отступления. Разговор-то не об этом, а о пребывании моего французского друга у меня в гостях, в славном городе Алма-Ате. Два дня пролетели, как в сказочном сне. Марк был в восторге от местной экзотики. На третий день раздался телефонный звонок из гостиницы. Нужно было приехать и уладить какие-то формальности. Приехали. Нас провели к зам. директора по режиму. От одного взгляда на этого зама мне стало ясно, откуда ноги растут. Этих людей, во всяком случае в наше время, можно было узнать с первого взгляда. Одним словом, человек из органов. Он начал с места в карьер:

– Вы почему нарушаете режим, гражданин Блондель?!

– Какой режим? – Марк никак не мог врубиться в ситуацию.

– Режим пребывания иностранцев в Советском Союзе!

– У вас что? Особый полицейский режим? – завелся с пол-оборота Марк.

– А вы, в сущности, кто такой, чтобы хамить мне, человеку при исполнении?!

Этот человек при исполнении, видно, не привык к такой реакции. Ох уж эти новые времена. Совсем распустился народ.

– Понимаете, – вдруг спокойно ответил Марк, чем совсем обескуражил нашего собеседника, – у нас с вами две сущности.

– Как это, как это? – не понял наш хамоватый собеседник.

– А вот так это. Моя сущность свободная. А ваша рабская, холопская.

– Вы что себе позволяете, гражданин как вас там?! – взвизгнул хозяин кабинета.

Тут я понял, что пора вмешаться. А то как бы чего не вышло.

– Понимаете, товарищ директор, мой французский друг Марк Блондель просто не привык к такому обращению. Вы уж его извините.

– А вы помолчите, – рявкнул в мою сторону человек из органов. – С вами мы потом поговорим! Когда разберемся с этим гражданином.

И тут Марк окончательно взорвался. Он как-то весь выпрямился, гордо вскинул голову и стал говорить спокойно и отчетливо, выговаривая каждую букву:

– Извольте вести себя прилично. Вы разговаривайте с гражданином Франции! Вы хотите нарваться на политический скандал?!

Это подействовало на нашего инквизитора, как удар хлыстом. Он как-то сразу сник, потерял свой грозный вид, сдулся, как будто из него выпустили воздух, и поник.

– Нет, нет. Вы понимаете, мы же все-таки несем ответственность за вашу жизнь, – стал лепетать наш грозный визави. – Город большой, всякое может случиться…

– За свою жизнь отвечаю я сам! – резко оборвал его Марк. – Мне опекуны не нужны! И учтите, если с моим другом что случится, я подниму скандал на всю Европу. И тогда вам несдобровать. Начальство вас по головке не погладит.

Марк хорошо знал наши реалии. Наш собеседник совсем потерял весь свой лоск. Стал что-то лепетать.

Расстались мы вполне миролюбиво.

– Вот видишь, – сказал Марк, – стоит дать Хаму щелчок по носу, как тут же выползает наружу его рабская сущность.

К счастью, время на политическом календаре было другое, более спокойное. Да и зам. директора местного «Интуриста», в сущности, был мелкой сошкой в аппаратной иерархии. И все обошлось без последствий.

55. Слуга закона

Я стал свидетелем этого весьма незначительного происшествия, когда еще работал в программе «Человек и закон» во времена перестройки. Мы заскочили в отделение милиции как раз во время очередного криминального улова. Там много всяких и не всяких было. Почему-то в памяти застряло одно совсем мелкое происшествие.

Ввели в дежурную часть мелкого рыночного жучка.

– Это кто? – спросил дежурный по отделению.

– Торговал валютой на рынке, – последовал ответ.

– А где второй? – спросил лейтенант.

– Второго нет.

– На нет и ответа нет. Отпускай.

– Но есть свидетели.

– Свидетели – не аргумент.

– Но ведь у него валюта на руках.

– Сколько?

– Сорок баксов.

– Отпускай.

– С баксами?

– С баксами.

Как только «жучка» освободили от наручников, он мигом исчез, словно растворился в воздухе.

Я спросил дежурного офицера, почему отпустили этого хоть и мелкого, но валютчика.

– Понимаете, – ответил милиционер, – для того, чтобы установить факт торговли валютой и квалифицировать это как преступление, необходимы продавец и покупатель. Торговля валютой запрещена законом. По поводу наличия валюты, тем более в таком небольшом количестве, закон ничего не говорит. А я слуга закона. Вот когда народные представители в Верховном Совете (тогда еще был Верховный Совет) примут закон, запрещающий хранение валюты в любом количестве, тогда я буду поступать согласно этому закону.

– Но ведь, как говорится, закон – что дышло…

– Это не про меня, – резко оборвал мое словоблудие верный слуга закона…

Так нам тогда и не удалось снять сюжет о валютном спекулянте. Все наши планы сломал слишком верный слуга закона.

Почему-то именно сейчас вспомнился этот слуга, вернее, не слуга, а рыцарь закона. А рыцари во все времена были редким сословием.

56. Звездопад над Столовой горой

Сегодня – 7 января 2009 года, первый день Рождества. За окном метет поземка, а по дому бегает маленькое солнечное существо – Захарик. Ему устроили маленький фейерверк. На столе на серебряном подносе стоит высокий цилиндр. Из него вырывается сноп огня с рождественскими звездами. Захарик хлопает в ладоши, бурно радуется и пытается поймать хоть одну рождественскую звезду. А в голове у меня вместо рождественских гимнов застряла мелодия в свое время популярной, забойной, а нынче совсем забытой песни: «На Тихорецкую состав отправится, // Вагончик тронется, перрон останется…» – и вспоминаются другие звезды, даже не звезды, а такой же звездопад над вершиной Столовой горы. И состав моей памяти отправляется не на Тихорецкую, а во Владикавказ, колыбель моей неугомонной юности.

На леднике Алибек. 1959 год

Над Владикавказом господствуют две вершины. Белоснежная вершина Казбека, которая с восходом солнца окрашивается в розовый цвет, словно смущается при встрече с очередным днем-ухажером, и серая вершина Столовой горы. Так вот у бойких владикавказских девчонок в мое время был обычай. Чтобы проверить ухажера, на что он способен, назначить ему свидание на вершине горы Столовой. У Иры Гуржибековой, очень талантливой североосетинской поэтессы, было даже такое стихотворение: «Я назначу тебе свидание на вершине горы Столовой». Это серьезное испытание. Высота ее ни много ни мало 3400 метров. Нельзя сказать, чтобы маршрут на нее был очень сложным, но для дилетантов – трудноват.

Владикавказ. 1962 год

Бросок в горы редакции молодежной газеты Северной Осетии. Первый слева Вилен Визильтер, вторая справа Ира Гуржибекова, ныне народная поэтесса Северной Осетии.

Владикавказ. 1962 год

И вот нам пришла в голову мысль – устроить свадьбу на этой самой вершине горы Столовой. У меня в группе по горному туризму вагоноремонтного завода, в кузнечном цехе которого я тогда работал, была одна влюбленная пара. Семнадцатилетняя Эличка Кесаева, которая пришла на завод сразу после школы, и чуть постарше ее, всего на один год, студент горно-металлургического института, Слава Горин. Собственно говоря, вся наша группа состояла из шестнадцати-семнадцатилетних девчонок и ребят. Меня они считали стариком. А старику было всего-навсего двадцать четыре года.

Короткий отдых во время соревнований по скалолазанию.

Владикавказ. 1962 год

На наших глазах разгорался костер любви Эли и Славы. И мы решили устроить им свадьбу, всем свадьбам свадьбу, какой еще не было ни в нашем, ни в соседних горных краях, на вершине Столовой горы. Сказано – сделано. И вот тут-то и был сделан мой первый шаг в кино– и теледокументалистику. Для того чтобы запечатлеть это знаменательное событие, я приобрел в магазине «Оптика» только-только появившуюся любительскую кинокамеру «Киев». Советская торговля оказалась тем змеем-искусителем, который подсунул мне, безгрешному юноше, то самое яблоко искушения, и грехопадение случилось. Я вкусил это яблоко добра и зла. Если бы я знал, чем это все кончится, какой будет тернистый путь служения этой новой Музе, сколько предстоит взлетов и гораздо больше очень больных падений, я бы крепко подумал, прежде чем купить этот недешевый по тем временам предмет увлечения.

 
Когда б я знал, что так бывает,
Когда пускался на дебют,
Что строчки кровью подступают,
Нахлынут горлом и убьют.
 

Но это ладно. Это еще куда ни шло. Но вот когда чужой дядя или тетя с холодным рылом раньше говорили, что советскому народу это не нужно, а нынче просто говорят на птичьем языке: «Это неформат. Не грузите зрителя». А формат, по его убогому разумению, – два притопа, три прихлопа; невольно хочется возопить вечным воплем: «А судьи кто?!» Но, к несчастью или к счастью, «нам не дано предугадать, чем слово наше отзовется». Одним словом, кинокамера была куплена, рюкзаки набиты всем необходимым, и в пятницу, в конце рабочего дня в августе 1962-го, мы вышли на свадебный маршрут.

Во времена моей альпинистской молодости.

Владикавказ. 1962 год

Отдых в Цейском ущелье. Перед броском к Вершине.

Владикавказ. 1962 год

Все выше! Выше!! И выше!!! К вершине Столовой горы.

Владикавказ. 1962 год

Соревнования по скалолазанию. Спуск с вершины дюльфером.

Владикавказ. 1962 год

В полночь мы были на месте. Быстро разбили палатки и заснули сном праведников, вышедших из безжизненной пустыни к благословенному оазису жизни. Зато на следующий день мы были вознаграждены за все тяготы свадебного восхождения. В яркий солнечный полдень дымка разошлась, и перед нами открылась панорама Главного Кавказского хребта. Прямо перед нами, рукой подать, – сверкающая вершина Казбека, а далеко, в глубине, словно мираж, – двуглавая вершина Эльбруса. Такая удача случается чрезвычайно редко, только в очень прозрачный, ясный солнечный полдень. Мне эта удача улыбнулась всего два раза. В этот день и 31 августа 1963 года. Мы это восприняли как очень хороший знак Фортуны. Но мы еще не знали, что впереди предстоит еще более ослепительный знак Судьбы.

День прошел в радостных и веселых хлопотах. А вечером разожгли костер. Впрочем, и так было светло, как днем. Взошла огромная луна, и под ее светом таинственно засверкали окрестные снежно-ледовые вершины, а затем зажглись звезды, и в окружении всего этого естественного, вернее, неестественного, сказочного природного великолепия посаженный отец-основатель Борис Ряжский, заслуженный мастер спорта по альпинизму, неоднократный чемпион Советского Союза по горно-спасательным работам, под наш шумный многоголосый импровизированный свадебный марш вручил молодым нашу самодельную свадебную грамоту с подписями всех присутствующих на этой свадебной церемонии.

Владикавказ. 1962 год

На вершине горы Столовой. В глубине, если присмотреться, видны слабые очертания двуглавого Эльбруса.

Владикавказ. 31 августа 1963 года

Вспыхнул костер. Искры костра взметнулись к ночному небу, и в ответ на нас обрушился звездопад, звездный ливень. И в этом сверкающем ливне махровых звезд невеста в белоснежном свадебном платье, словно сотканном из белоснежного покрова окрестных вершин, и жених в строгом вечернем костюме танцевали свадебный вальс. Такого волшебного праздника наверняка не было на вершине Столовой горы за всю многотысячелетнюю историю ее существования.

А я снимал, снимал, снимал… Это, пожалуй, был мой лучший киносюжет за всю мою последующую жизнь в кино и телевидении. Такие мгновения счастья и творческого удовлетворения, наверное, с лихвой перекрывают горечь многочисленных неудач и ударов судьбы.

57. Жертва лени

В застойные времена, но задолго до естественной смерти советской власти, существовал обычай давать звучные имена даже самым захудалым общественным организациям. Так, в одном из провинциальных городов я обратил внимание на вывеску на древней покосившейся от старости развалюхе: «Артель инвалидов имени Маресьева».

Да что говорить о провинциальном городе. В столице нашей Родины Москве, в районе Октябрьской площади, между станциями метро «Октябрьская» и «Добрынинская» существовала неказистая Коммунистическая улица. Так мало того, ее пересекал Коммунистический проезд. Но это еще куда ни шло. Заканчивалась Коммунистическая улица Коммунистическим тупиком. И над всем этим словоблудием на самом высоком здании этого микрорайона висел огромный лозунг: «Вперед, к победе коммунизма!».

Во времена перестройки я снял этот зримый феномен для нашей сатирической программы «И в шутку, и всерьез». Во времена перестройки над этим просто посмеялись, как над курьезом уходящей эпохи. А вот за двадцать лет до этого столь же курьезный эпизод жизни, разбавленный тотальной ленью и пофигизмом съемочной группы, чуть не закончился весьма печально для всех участников этого съемочного процесса. Снимали мы, я уже сейчас не помню, то ли в Талды-Кургане, то ли в Джамбуле дом престарелых ветеранов партии имени Брежнева. Так мало того, что Дом престарелых ветеранов имени Брежнева, у них был еще оркестр народных инструментов имени XXV партсъезда. Он, оказывается, был создан в этот год. И исполнял этот оркестр и хор престарелых ветеранов партии песню «Партия – наш рулевой». Была тогда в моде такая песня. Ну а на рассказ об этом оркестре надо было наснять побольше перебивок. Перебивки снимали во время репетиции. Но то ли времени было в обрез, то ли оператору лень было снимать, снято было несколько длинных планов, в расчете на то, что на монтаже каждый из них разрежут на несколько кусков. Там ничего особенного не было. Музыканты друг другу что-то говорили, смеялись, настраивали инструменты.

Но то ли на монтаж было отпущено мало времени, то ли монтажеру лень было монтировать. Он просто склеил все эти куски подряд под дикторский текст – и в эфир. Через пару дней главный редактор получает гневное письмо из общества глухонемых имени Дзержинского. Почему именно Феликсу Эдмундовичу выпала такая честь освятить своим именем общество глухонемых, непонятно. Но именно его питомцы оказались самыми бдительными телезрителями. Из их письма следовало, что во время съемок ветераны партии рассказывали похабные истории с использованием имени вождя мирового пролетариата товарища Ленина. И дальше шел подробный пересказ похабной истории. Кто-то из престарелых музыкантов сообщил новость, что жена их молодого директора родила мальчика весом четыре с половиной килограмма и что роды были очень тяжелые. Мальчик шел с ручкой, вытянутой вперед. Кто-то из артистов, в ком еще не устарело чувство юмора, добавил:

– Надо же, как товарищ Ленин.

Второй под общий смех добавил:

– С бревном и кепочкой в руке.

Третий не удержался и уже под всеобщий хохот добавил:

– Стоя на броневичке.

Четвертый, уже под общее веселье, поставил точку:

– Немудрено, что роды были такими тяжелыми.

Вот и все. Всего четыре плана, а сколько шуму наделали. Бледный, как смерть, трясущийся, как в Паркинсоне, наш председатель Казахтелерадио вызвал всю группу на ковер:

– Вы, несчастные жертвы…

Аборта, подумали мы. Но нет, он был слишком интеллигентен.

– Вы, несчастные жертвы… лени, – только и сумел вымолвить он дрожащими от страха устами. Это все, что он смог сказать на доступном русском языке. Дальше он высказал все, что он о нас думает, на недоступном. И в конце последовал приказ срочно ликвидировать все крамольные перебивки и заменить их стоп-кадрами, чтобы там никто и рта не посмел раскрыть, и чтобы к утру все было готово, потому что в письме зловредный телезритель сообщил, что копию письма отправил в ЦК.

И действительно, на следующий день нагрянула комиссия ЦК вместе со специалистом, умеющим читать по губам. Но ничего крамольного не нашли.

Потом нам стало известно, что автора письма отправили на психиатрическую комиссию на предмет его душевной состоятельности. Но тут уж он был сам виноват. Нельзя быть таким дотошным. Но и нельзя так легкомысленно относиться к своей работе.

В этом мы убедились. Хотя и отделались легким испугом и потерей ежеквартальной премии, но с очень большим страхом вслух подумали: «А что было бы, если бы наш дотошный телезритель отправил только одно письмо в ЦК?» Даже представить страшно. Тогда всем было бы не до смеха. В том числе и ветеранам партии, авторам трагикомической истории.

58. Корова языком слизала

Вася Стрельцов (фамилия изменена) был, пожалуй, первым или, во всяком случае, одним из первых папарацци Москвы и Московской области. Это уж точно. Это факт. Пришел он к нам на Шаболовку работать после школы инженером ТЖК (телевизионный журналистский комплект). Инженером – это громко сказано. А ежели говорить на простом понятном языке, он осуществлял техническое обслуживание видеокамеры и встроенного в нее видеомагнитофона.

В начале своей карьеры он вполне соответствовал своей фамилии: стрелял постоянно то сигарету, то трешку на пиво, то еще чего-нибудь. В начале перестройки он поднялся по служебной лестнице, стал ассистентом оператора. А когда рухнул Советский Союз, а с ним и все административные барьеры, он стал оператором. Он был одним из тех молодых да ранних ребят, за спиной которых не было ВГИКа, да и вообще хоть какого-нибудь систематического образования; зато были быстрые ноги, волчий нюх и острый глаз, особенно на зелень так приятно шелестящих забугорных банкнот.

Как только в его трудовой книжке оказалась запись: «профессия – телеоператор», он сразу же ушел на один из первых коммерческих телеканалов, где подвизался на производстве видеоклипов, телереклам и прочей джинсы. Ветер перемен наконец-то подул в его паруса. Там платили вполне достойные деньги, но это все равно еще был не Клондайк. Клондайк начался с открытием первых пиар-агентств и с началом информационных войн, с появлением телегероев, похожих на генерального прокурора. За это платили очень большие деньги. И Вася, как гончая по следу, пошел на этот головокружительный и дурманящий аромат.

В это время мы с ним случайно встретились в баре Дома журналистов. И он за кружкой пива с прицепом с горечью и невидимыми миру слезами поведал свою горестную историю – раны еще буквально кровоточили – о своем первом блине, который оказался комом, в новой для него карьере папарацци. Он ведь был, как я уже говорил, молодой да шустрый. Он сразу унюхал, где большие деньги водятся. И решил подвизаться на стезе черного пиара. Вот где гуляют шальные деньги. Сначала он был на подхвате в пиар-агентствах, выполнял всякую черную работу. К нему присматривались, оценивали. Затем на него обрушился первый заказ, да какой!

Началась предвыборная кампания по выборам губернаторов. В одной из областей прямо подметки рвал один амбициозный политик. Его рейтинг рос как на дрожжах. Нашлись вполне солидные люди с деньгами, которые решили остановить не в меру ретивого кандидата. Специалисты пиар-агентства протестировали его. И нашли ахиллесову пяту у этого провинциального Геракла. При всех своих достоинствах, он был неравнодушен к женскому полу. Вот по этому следу и пустили Васю Стрельцова. Он стал буквально невидимой тенью кандидата, следовал за ним по пятам, как тень отца Гамлета. И наконец взял след. След повел к замужней даме из высшего местного общества. Поначалу в поле зрения Васиной видеокамеры попадали мелкие, незначительные детали их неафишированной связи. Встречи в кафе за чашкой кофе, на митингах, презентациях в ночных клубах. Вася буквально рыл землю носом. Увы, ничего особенного не нарыл. Но недаром говорится: кто ищет, тот всегда найдет свою золотую жилу. И вот однажды, идя по следу, он заметил, как в машину местного Яго села красавица Дездемона. Ну села и села. Мало ли что. Может быть, он, как настоящий джентльмен, решил ее подвезти по пути. Но их совместный путь вначале вышел за пределы города, а затем продолжился по живописным окрестностям. Вася был очень осторожен. Главное – не спугнуть добычу. И он следовал за ними на большом расстоянии, используя технические возможности современной оптики. Наконец они остановились на берегу живописной речушки, к которому примыкало большое скошенное поле с разбросанными то тут, то там копнами сена. Под одним из них они и расстелили свою скатерть-самобранку. Расстояние между охотником и дичью было достаточно большое. Даже его дорогостоящая современная длиннофокусная оптика не спасала положение. Положение спасла жара. Парочка стала быстро обнажаться до купального минимума и с шумом и визгом бросилась в речку. Вася немедленно воспользовался легкомыслием влюбленной парочки, пробрался по еще нескошенной части поля к ближайшей копне сена на расстояние оптического выстрела, проделал в ней нору, установил на платформе видеокамеру, так, чтобы в объектив попала скатерть-самобранка с окружающими ее окрестностями. Герои его чернопиарного романа не заставили себя долго ждать. Они стремительно ворвались в кадр. Видно было, как их буквально била дрожь то ли от холодной воды, то ли от нетерпения слиться в экстазе. И вот они наконец, первые объятия, первый поцелуй. Вот они медленно опускаются на скатерть-самобранку, превращая ее в ложе страсти. И в самый разгар этого остросюжетного эротического действа какая-то красная влажная плоть закрывает объектив. Чей-то поистине дьявольский язык стал облизывать его. Вася быстро среагировал, выполз из норы и, к ужасу, обнаружил у стога невесть откуда взявшуюся корову, которая облизывала объектив его камеры. Он ухватился за хвост этого дьявольского отродья, пытаясь оттащить его от стога, но корова в ответ только отмахнулась от него, как от назойливого слепня, да еще пару раз очень больно хлестнула его хвостом по физиономии. Тут уж Вася совсем озверел. Забыв всякую осторожность, он схватил со стога увесистую жердь, которую, очевидно, положили для прочности сооружения, и стал хлестать зловредную тварь куда попало. Корова взревела от боли, окатила его не очень ароматными отходами производства молока и кинулась прочь. Вася быстро залез в нору. Но, во-первых, объектив был весь покрыт коровьей слюной, а во-вторых, пока он воевал с невесть откуда взявшейся тварью, все, что должно было случиться и попасть в объектив, уже случилось, без роковых последствий для главных действующих лиц этой эротической истории. Дальше все было неинтересно.

Мало того что он долго не мог отмыться от коровьих экскрементов, но когда он решил проверить кассету, на которую снимал весь компромат, она оказалась девственно чиста, как будто весь зафиксированный многодневным каторжным трудом криминал корова языком слизала. Вот такой облом. Что называется, первый блин комом. Месяц кропотливой работы – коту, вернее, корове, под хвост. Вот и не верь после этого старым мудрым народным поговоркам.

– Пятьдесят тысяч баксов – подлой корове под хвост, – не уставал повторять захмелевший Вася, и скупые мужские слезы капали и капали в кружку с пивом.