Текст книги "Сказки, рассказанные на ночь"

Сказка о мнимом принце

Жил на свете один портняжка-подмастерье, и звали его Лабакан. Портновскому ремеслу обучался он в Александрии, у тамошнего известного мастера. Нельзя сказать, что Лабакан был неумехой, наоборот, он весьма искусно владел иглой и мог делать очень тонкую работу. Нерадивым лентяем его тоже никто бы не назвал. Но что-то все же было с этим подмастерьем не в порядке. Иногда, бывало, он часами трудился, не поднимая головы, так что казалось, будто игла чуть ли не горит у него в руках и нитка того и гляди задымится, а уж по красоте сшитые им вещицы превосходили все, что шили остальные. В другие дни, и это, к сожалению, случалось гораздо чаще, он подолгу просиживал без дела, погруженный в свои мысли, с застывшим взглядом и вид имел такой странный, что хозяин и другие подмастерья, замечая это его состояние, говорили: «Опять наш Лабакан изображает из себя благородного».

По пятницам же, когда другие люди после молитвы возвращались домой к своим делам, Лабакан, в красивом платье, которое он справил себе, пустив на него все свои нажитые с таким трудом сбережения, выходил из мечети и отправлялся гулять по городу. Горделиво и степенно вышагивал он по улицам и площадям, а если ему встречался кто-нибудь из приятелей и приветствовал его словами: «Мир тебе!» – или спрашивал: «Как поживаешь, друг Лабакан?» – он милостиво махал рукой в ответ, в иных же случаях даже снисходил до царственного кивка. Иногда, бывало, мастер в шутку говорил ему: «Ты у нас прямо как настоящий принц!» Слыша такое, Лабакан всякий раз радовался и отвечал: «Какой вы догадливый!» или «Ваша правда! Я-то сам давно уже это понял!».

Так все и шло до поры до времени – портняжка продолжал чудить, хозяин же мирился со странностями своего подмастерья, который, в сущности, был добрым малым и к тому же отменным работником. Но вот однажды брат султана Селим, оказавшийся проездом в Александрии, прислал портному свою праздничную одежду для какой-то переделки, а тот поручил эту работу Лабакану, ибо он лучше других справлялся с такими тонкими вещами. Вечером, когда и мастер, и подмастерья разошлись по домам отдыхать от дневных трудов, какая-то непреодолимая сила заставила Лабакана снова вернуться в мастерскую, где осталось платье султанова брата. Долго в задумчивости разглядывал Лабакан чудесный наряд, наслаждаясь блеском шитья и переливами красок, которыми играли шелк и бархат. Перед такою красотой он не мог устоять. Недолго думая, он взял и переоделся в царское платье, которое на удивление пришлось ему в пору, как будто сшито было прямо на него. «Ну чем я не принц? – думал он, расхаживая по комнате. – Вот ведь и хозяин говорил, что я настоящий принц!» Подмастерье так сросся с новым нарядом, что даже рассуждать стал как высокородная особа: вообразив, что он и впрямь отпрыск неведомого короля, Лабакан решил податься в дальние края и навсегда оставить этот город, раз в нем живут такие дураки, не сумевшие разглядеть в простом портняжке его благородного происхождения. Он был уверен – роскошная одежда была послана ему доброй феей, и он, конечно, не мог пренебречь таким ценным подарком, вот почему он прихватил свои скромные сбережения и под покровом ночи покинул Александрию.

На своем пути новоявленный принц повсюду вызывал удивление, ибо его богатое платье и строгий величавый вид никак не вязались с тем обстоятельством, что он странствовал пешком. Если же кто-нибудь задавал ему по этому поводу вопросы, он нагонял на себя таинственность и отвечал, что на то у него, дескать, есть свои особые причины. В конце концов он все же понял, что при таком способе передвижения выглядит нелепо, и потому купил себе по дешевке старую клячу, которая его вполне устроила, ибо нрава она была спокойного, покладистого и можно было надеяться, что от нее не будет сюрпризов, требующих от наездника особой ловкости, каковой Лабакан явно не обладал.

Однажды, когда Лабакан неспешно ехал по дороге, сидя на своей доброй Мурфе, как он назвал купленную лошадку, его нагнал какой-то всадник и попросил разрешения присоединиться, чтобы в разговорах скоротать время в пути. Попутчик Лабакана оказался веселым юношей красивой наружности и приятного обхождения. Он тут же завел беседу о том, откуда кто едет да куда направляется, и скоро выяснилось, что он, как и портняжка, странствует по свету без определенной цели. Он назвался Омаром и сказал, что приходится племянником Элфи-бею, несчастному паше каирскому, и что в путь он отправился, дабы выполнить наказ, данный ему дядей на смертном одре. Лабакан же не стал особо распространяться о своих обстоятельствах, намекнул только, что сам он высокого рода и путешествует ради собственного удовольствия.

Молодые люди пришлись друг другу по нраву и продолжили путь вместе. На второй день их совместного путешествия Лабакан поинтересовался, что за наказ дал дядюшка Омару, и узнал, к своему удивлению, следующее: Эльфи-бей, паша каирский, воспитывал Омара с детских лет и своих настоящих родителей Омар никогда не видел. Когда же враги Эльфи-бея напали на него и ему после трех неудачных сражений, уже смертельно раненному, пришлось покинуть страну, он открыл своему питомцу тайну: оказалось, что тот вовсе не племянник паши, а сын одного могущественного правителя, который, испугавшись предсказаний своих звездочетов, удалил от двора юного принца и поклялся, что увидятся они не ранее, как тому исполнится двадцать два года. Имени отца Эльфи-бей не назвал, но строго-настрого наказал Омару на пятый день следующего месяца Рамадана, когда ему исполнится ровно двадцать два года, явиться к знаменитой колонне Эль-Зеруйя, что находится в четырех днях езды к востоку от Александрии. Там он увидит людей, которым он должен вручить кинжал, данный ему Эльфи-беем, и сказать: «Нет у меня больше ничего, но я тот, кого вы ищете». Если же они ответят: «Хвала Пророку, что сохранил тебя!», то ему следует пойти за ними, и они приведут его к отцу.

Портновский подмастерье немало подивился, выслушав этот рассказ. Теперь он с завистью смотрел на принца Омара, раздосадованный тем, что судьба даровала Омару счастье называться государевым сыном, хотя он и так уже был вознесен достаточно высоко, считаясь племянником могущественного паши, а ему, Лабакану, который по всем признакам годился в принцы, будто в насмешку преподнесла темное происхождение и заурядную жизнь обыкновенного смертного. Лабакан пригляделся к принцу, чтобы понять, велика ли между ними разница. Он вынужден был признать, что тот обладает весьма располагающей наружностью: живые глаза, красивый нос с благородной горбинкой, мягкая предупредительность в манерах, иными словами, весь его внешний облик подкупал очевидными достоинствами. Но все эти достоинства, которые Лабакан обнаружил у своего спутника, не помешали ему прийти к заключению, что еще неизвестно, так ли уж обрадуется царственный отец этому принцу, и что, быть может, такая личность, как Лабакан, покажется ему милее.

В подобных размышлениях Лабакан провел целый день, с этим он и уснул, когда они расположились на ночлег. Утром же, пробудившись, он взглянул на Омара, который лежал рядом с ним и спокойно спал, предаваясь, наверное, чудесным грезам о грядущем счастье, и в нем зародилась мысль хитростью и силой завладеть тем, в чем отказала ему коварная судьба. Кинжал, который должен был служить опознавательным знаком принца, вернувшегося в родные края, был заткнут у Омара за пояс. Лабакан осторожно вытащил кинжал у него из-за пояса и уже готов был вонзить клинок в грудь спящего, но добрая душа подмастерья содрогнулась от ужаса и удержала его от убийства. Он довольствовался тем, что завладел кинжалом и взял себе более резвую лошадь принца; когда же Омар, очнувшись ото сна, обнаружил пропажу и понял, что лишился всех надежд, его вероломный спутник был уже далеко.

Ограбление принца свершилось в первый день священного месяца Рамадан, так что у Лабакана было в распоряжении еще целых четыре дня, чтобы спокойно добраться до колонны Эль-Зеруйя, хорошо ему известной. Зная, что до нее оставалось не больше двух дней пути, Лабакан все же решил поторопиться, ибо боялся, что настоящий принц догонит его.

На исходе второго дня Лабакан увидел колонну Эль-Зеруйя. Она стояла на возвышенном месте посреди широкой равнины, так что ее можно было заметить уже издалека, с расстояния в два-три часа пути. При виде ее сердце Лабакана забилось сильнее, и хотя за те два дня, что он был в дороге, у него было достаточно времени, чтобы обдумать ту роль, которую ему предстояло сыграть, нечистая совесть все же наполняла его душу страхом, и только мысль о том, что он рожден быть принцем, помогала ему заглушить это чувство, преодолев которое он, приободренный, устремился к намеченной цели.

Местность, где находилась колонна Эль-Зеруйя, была безлюдной и пустынной, и новоявленному принцу пришлось бы здесь туго, не запасись он заранее всем необходимым на несколько дней вперед. Он расположился на отдых под пальмами, возле своей лошади, и принялся ждать исполнения судьбы.

На другой день после полудня он приметил длинную процессию, состоявшую из множества людей на лошадях и верблюдах, которые двигались по равнине в сторону колонны Эль-Зеруйя. Процессия остановилась у подножия холма, на котором возвышалась колонна, и уже скоро там были разбиты роскошные шатры, какие обычно можно увидеть в лагере богатого паши или шейха, совершающего путешествие. Лабакан догадался, что все эти люди прибыли сюда ради него, и он бы с удовольствием уже сегодня явился к ним, чтобы они увидели своего будущего повелителя, но, как ему ни хотелось поскорее почувствовать себя настоящим принцем, он все же умерил свой пыл, решив дождаться следующего утра, когда должны были исполниться наконец его заветные мечтания.

Портняжка проснулся с первыми лучами солнца, чувствуя себя необыкновенно счастливым – настал самый важный момент его жизни, когда ему, простому смертному, никому не ведомому, ничтожному человечишке, предстояло вознестись на недосягаемую высоту и занять место подле царственного отца. Правда, все то время, пока он седлал коня, чтобы направиться к колонне, он не мог отделаться от ощущения, что поступает все-таки несправедливо; он ясно представлял себе те муки, которые испытывает теперь настоящий принц, лишившийся по его милости всяких надежд на радостное будущее, но – жребий был брошен, что сделано, то сделано, назад уж не вернешь. К тому же самомнение нашептывало ему, что у него достаточно благородный вид, чтобы смело явиться к могущественному правителю и назвать себя его сыном. Ободренный такими мыслями, он вскочил на коня, собрал все силы, чтобы забыть о страхе, и пустил коня галопом. Менее чем через четверть часа он уже был у подножия холма. Здесь он спешился, привязал коня к одному из кустов, росших тут в изобилии, после чего достал кинжал принца Омара и стал подниматься по склону. Наверху возле колонны стояло шестеро мужчин, окруживших полукольцом величественного старца. Его роскошный парчовый кафтан, подпоясанный белым кашемировым кушаком, белоснежный тюрбан, украшенный сверкающими драгоценными камнями, – все говорило о богатстве и высоком сане старика.

Лабакан направился прямиком к нему, склонился перед ним в глубоком поклоне и протянул кинжал со словами:

– Я тот, кого вы ищете!

– Хвала Пророку, сохранившему тебя! – отвечал старик со слезами радости на глазах. – Обними своего отца, возлюбленный сын мой Омар!

Бравый портняжка был глубоко растроган этими торжественными речами и бросился в объятия царственного старца в порыве радости, к которой примешивался некоторый стыд.

Он чувствовал себя совершенно счастливым в своем новом положении, но это блаженное состояние длилось лишь миг, ибо не успел он высвободиться из отцовских объятий, как увидел всадника, который двигался по равнине в сторону холма. Этот всадник и его конь выглядели довольно странно. То ли от строптивости, то ли от усталости конь явно не желал идти вперед, он постоянно спотыкался, тащился еле-еле нетвердой рысцой, больше похожей на шаг, а всадник изо всех сил понукал его и как мог подгонял. Лабакан сразу узнал свою лошадь Мурфу и настоящего принца Омара, но поселившийся в нем злой дух лжи так крепко держал его в своей власти, что он решил при всех обстоятельствах, до последнего, отстаивать присвоенные права.

Уже издалека было видно, что всадник отчаянно машет руками. Мурфа, несмотря на свою немощь, кое-как все же доплелась до цели, всадник соскочил на землю и устремился к вершине холма.

– Стойте! – крикнул он на бегу. – Кто бы вы ни были, остановитесь! Не верьте этому подлому обманщику! Я – Омар! Горе тому смертному, что посмеет воспользоваться моим именем!

На лицах присутствующих отразилось безмерное удивление от такого неожиданного поворота дел. Больше всех поражен был старец, который теперь с недоумением смотрел то на одного, то на другого. Лабакан же с напускным спокойствием, которое далось ему нелегко, сказал:

– Милостивый государь, отец мой, не слушайте вздорные речи этого человека! Насколько мне известно, это полоумный портняжка из Александрии по имени Лабакан. Бедняга заслуживает скорее нашего сочувствия, чем гнева.

Услышав эти слова, принц пришел в неистовство. Кипя от ярости, он уже кинулся было на Лабакана с кулаками, но стоявшие рядом успели вмешаться и удержать его.

– Ты прав, сын мой, – сказал старец. – Похоже, несчастный и впрямь не в своем уме. Надо его пока связать и посадить на одного из наших верблюдов. Может быть, потом придумаем, как ему помочь.

Принц тем временем справился с приступом ярости и, рыдая, воззвал к отцу:

– Сердце мое говорит мне, что вы мой родитель! Именем матушки моей заклинаю вас – выслушайте меня!

– Святые небеса! – отвечал тот. – Опять он за свое, несет какой-то вздор! Надо же, какая только ерунда не лезет человеку в голову!

С этими словами старик взял под руку Лабакана, и они вместе спустились к подножию холма. Там они сели на прекрасных коней, покрытых богатыми попонами, и двинулись в путь во главе процессии, растянувшейся по равнине. Несчастного принца же связали и усадили на дромадера, так он и ехал всю дорогу, в сопровождении двух всадников, которые зорко следили за каждым его движением.

Царственный старец был не кто иной, как Саауд – султан вехабитов. Он долго не имел детей, и вот наконец у него родился сын, о котором он так давно мечтал. Султан обратился к придворным звездочетам, чтобы те сказали ему, какая судьба ждет мальчика, и услышал в ответ, что до исполнения двадцати двух лет его сыну грозит опасность, исходящая от неведомого врага, который может занять его место. Вот почему султан, дабы не рисковать, призвал Эльфи-бея и препоручил принца заботе своего старого верного друга. Двадцать два мучительных года провел он в разлуке со своим первенцем, беспрестанно думая о том мгновении, когда наконец снова увидит его.

Все это султан рассказал своему мнимому сыну и выказал полное удовлетворение его благородным видом и манерами, исполненными достоинства.

Когда они добрались до владений султана, подданные встречали их повсюду радостными криками, ибо весть о прибытии принца разнеслась по городам и весям с быстротой молнии. На всем пути следования были устроены арки, увитые живыми гирляндами из веток и цветов, яркие разноцветные ковры украшали дома, народ же громко возносил хвалу Богу и Его Пророку, даровавшему им такого прекрасного принца. От таких почестей сердце тщеславного портняжки наполнялось радостным трепетом – можно представить себе, как зато страдал несчастный Омар, который, по-прежнему связанный, следовал в самом конце процессии, наблюдая за происходящим с тихим отчаянием. О нем и думать забыли среди этого всеобщего ликования, которое относилось, собственно, к нему. Тысячи голосов снова и снова повторяли на все лады имя Омар, но на него, который по праву носил это имя, никто не обращал никакого внимания – разве что досужий зевака полюбопытствует, кого это повязали и почему, и получит в ответ объяснение, что это, дескать, полоумный портняжка. Можно представить себе, как больно было слышать принцу такие слова от приставленных к нему надсмотрщиков.

Процессия добралась наконец до столицы султанова государства, где прибывшим был устроен еще более пышный прием, чем в других городах. Султанша, почтенная дама в летах, поджидала их со всеми своими придворными в парадном зале дворца. Пол этого зала был выстлан ковром невиданной красоты, стены затянуты голубой тканью, которая была укреплена под потолком на серебряных крюках и украшена золотыми кистями, сочетавшимися с такой же золотой каймой.

Когда процессия прибыла во дворец, на улице уже стемнело, и потому в парадном зале зажгли множество разноцветных фонариков, от которых здесь стало светло как днем. Но ярче всего было освещено то место в дальнем конце зала, где восседала на троне султанша. Трон стоял на небольшом возвышении, к которому вели четыре ступеньки, и весь он был сделан из золота да к тому же украшен крупными аметистами. Четверо эмиров из самых знатных родов держали над головой султанши балдахин красного шелка, а шейх Медины обмахивал ее опахалом из белых павлиньих перьев.

Султанша не могла дождаться прибытия своего супруга и сына, которого она не видела с самого его рождения, хотя он часто являлся ей во снах, и потому она была уверена, что узнает его лицо из тысячи других. Наконец послышался гул приближающейся процессии. Звуки труб и барабанов смешались с восторженными криками ликующей толпы, цокот копыт наполнил внутренний двор, донесся звук торопливых шагов, они приближались, становились все ближе и ближе, и вот уже распахнулась дверь, и в зал вошел султан рука об руку с сыном, вместе с которым он поспешил сквозь строй слуг, павших ниц, к счастливой матери.

– Посмотри, – промолвил султан, – я привел к тебе того, о ком ты тосковала все эти годы!

– Нет! – перебила его султанша. – Это не мой сын! Черты лица его совсем не те, что видела я во снах по милости Пророка!

Султан собрался было возразить, что не пристало, мол, доверяться суеверным снам, но в этот самый миг двери зала снова распахнулись, и на пороге явился принц Омар, преследуемый стражниками, из рук которых ему с трудом удалось вырваться. Собрав последние силы, задыхаясь, он бросился к трону и рухнул у его подножия.

– Пришел я за смертью, и ничего мне больше не надобно! – воскликнул принц. – Уж лучше прикажите убить меня, жестокосердный отец, чем обрекать на такой позор!

Собравшиеся немало удивились, услышав такие речи. Вокруг несчастного столпились любопытные. Тут подоспели стражники, которые уже готовы были схватить беглеца и повязать его, но их остановила султанша, безмолвно наблюдавшая до тех пор за происходящим. Оправившись от первого изумления, она вскочила и закричала:

– Постойте! Вот он, мой настоящий сын! Тот, кого я никогда не видела воочию, но чей образ всегда носила в своем сердце, которое не обманешь!

Стражники невольно отступили, но султан, пришедший от этой сцены в неописуемую ярость, велел им тотчас же связать безумца.

– Тут я решаю! – изрек он властным голосом. – Бабские сны мне не указ, когда в моем распоряжении есть неопровержимые доказательства. Вот мой сын, – сказал он и указал на Лабакана, – ибо он предъявил мне условный знак моего друга Эльфи – кинжал.

– Да он его украл! – воскликнул Омар. – Воспользовался моей доверчивостью и коварно обманул меня!

Султан не стал слушать, что говорит ему родной сын, ибо во всех делах привык следовать только своим собственным суждениям, и распорядился вывести несчастного Омара из зала. Сам же он отправился вместе с Лабаканом в свои личные покои, все еще кипя от ярости и сердясь на султаншу, свою супругу, с которой он, что ни говори, прожил двадцать пять лет в мире и согласии.

Султанша осталась горевать в одиночестве, потрясенная случившимся. Она нисколько не сомневалась в том, что сердцем султана завладел обманщик, ибо она признала в том несчастном родного сына, который являлся ей так часто во снах.

Когда печаль ее немного улеглась, она принялась раздумывать, как бы найти такое средство, чтобы убедить супруга в его неправоте. Задача была трудной, ведь тот, кто выдавал себя за ее сына, предъявил условный знак – кинжал. К тому же обманщик, как стало ей известно, так много выведал у Омара о его прежней жизни, что теперь мог прекрасно исполнять свою роль, не рискуя быть разоблаченным.

Она призвала к себе тех слуг, которые сопровождали султана к колонне Эль-Зеруйя, и велела им рассказать, как все было, во всех подробностях, после чего решила обсудить это дело со своими самыми верными невольницами. Долго судили они да рядили, перебирая разные средства, но все казались неподходящими. Наконец слово взяла Мелехзала, старая мудрая черкешенка:

– Если я правильно расслышала, достопочтенная госпожа, то податель кинжала называл того, кого ты считаешь своим сыном, именем Лабакан и говорил, что тот – сумасшедший портняжка.

– Верно, – ответила султанша. – Но к чему ты спрашиваешь?

– Может статься, – продолжала черкешенка, – что этот обманщик наградил вашего сына своим собственным именем. А коли так, то есть один верный способ, как вывести его на чистую воду. Только позвольте рассказать вам о нем по секрету.

Султанша склонилась к черкешенке, и та нашептала ей на ухо, как лучше действовать. Совет старухи пришелся султанше, видно, по душе, вот почему она не мешкая направилась к султану.

Как всякая умная женщина, султанша, зная слабые стороны своего супруга, умело обращала их себе на пользу. Явившись к султану, она поэтому сделала вид, что решила уступить ему и признать самозванца родным сыном, но только попросила исполнить одно-единственное условие. Султан, который и сам уже был не рад тому, что так вспылил и обидел жену, согласился на это и приготовился выслушать ее.

– Мне бы хотелось испытать обоих на ловкость, – проговорила султанша. – Другая, быть может, попросила бы устроить состязание в скачках или заставила бы их сразиться на саблях или метать копье. Но это все такие вещи, которые умеет делать всякий. Я же хочу дать им другую задачу, для исполнения которой требуется ловкость совсем иного рода – тут требуется сообразительность. Пусть каждый из них пошьет по кафтану и шаровары в придачу! Посмотрим, у кого из них лучше получится!

Султан рассмеялся и сказал:

– Ну ты придумала! Мой сын должен состязаться с твоим сумасшедшим портняжкой и зачем-то шить кафтан?! Куда это годится?! Нет, не бывать этому!

Султанша напомнила супругу о том, что он заранее согласился исполнить ее условие, ну а поскольку тот был человеком слова, то ему пришлось в конце концов уступить, хотя он и поклялся при этом, что, даже если сумасшедший портняжка сошьет распрекраснейший кафтан, он все равно никогда и ни за что на свете не признает самозванца своим сыном.

Султан отправился к принцу, чтобы лично сообщить ему о странной причуде его матушки, которая возжелала, видите ли, получить от него кафтан, сшитый его собственными руками. Простак Лабакан в душе несказанно обрадовался. Если дело только за этим, подумал он, то я легко сумею угодить султанше!

Скоро уже были приготовлены две комнаты – одна для принца, другая для портняжки. Тут им предстояло показать свое искусство. Каждому из них выдали по куску шелковой ткани, без запаса, в обрез, и все необходимое для шитья – ножницы, нитки, иголки.

Султану было очень любопытно, какой же кафтан получится у его сына, султанша тоже волновалась, на душе было тревожно, ведь она не знала, чем еще обернется ее хитрость. На шитье было отпущено два дня. На третий день султан призвал к себе султаншу, а когда та явилась, отправил слуг, чтобы те доставили обоих мастеров с их кафтанами. Лабакан вошел и с торжествующим видом разложил свое изделие перед изумленным султаном.

– Взгляни, отец! – молвил портняжка. – И ты, достопочтенная матушка, взгляни! Смотрите, какой чудо-кафтан я смастерил! Готов биться об заклад с самым искусным придворным портным – такой красоты ему не сшить!

Султанша улыбнулась и обратилась к Омару:

– Ну а что у тебя вышло, сынок?

Тот сердито швырнул шелк и ножницы на пол:

– Меня учили совсем другому – как обуздать коня, как управляться с саблей, как метать копье – мое копье попадает в цель с шестидесяти шагов! Шитейное ремесло мне незнакомо. Разве ж подобает заниматься таким делом воспитаннику Эльфи-бея, владыки Каира?

– Ты настоящий сын моего господина! – воскликнула султанша. – Как хотелось бы мне обнять тебя и по праву назвать тебя своим сыном! Простите меня, супруг мой и повелитель, – проговорила она, обращаясь к султану. – Простите меня за эту маленькую хитрость! Неужели вы сами не видите, кто тут принц, а кто портняжка. Спору нет, кафтан у вашего сына получился отменный, вот только хочется спросить, у какого мастера он обучился этому искусству?

Султан сидел, погруженный в мысли, и только недоверчиво посматривал то на жену, то на Лабакана, который весь покраснел и не мог, как ни старался, скрыть свое смущение оттого, что так глупо выдал себя.

– Это еще ничего не доказывает, – проговорил наконец султан. – Но, слава Аллаху, я знаю одно средство, как выяснить, обманывают меня или нет.

Он велел подать самого быстрого коня и, вскочив на него, полетел стрелой в лес, который начинался сразу за городом. По преданию, там жила добрая фея, которую звали Адолзаида и которая уже не раз выручала в тяжелую минуту царей из его рода добрым советом. Вот к ней-то и поспешил султан.

Посреди леса была поляна, окруженная высокими кедрами. Там, как гласило предание, и обитала фея. Простые смертные редко забредали сюда, ибо с незапамятных времен относились к этому месту с некоторой опаской.

Добравшись до поляны, султан сошел с коня, привязал его к дереву, вышел на середину и проговорил громким голосом:

– Коли правда то, что ты помогала моим предкам в тяжелую минуту добрым советом, то не откажи и мне в моей просьбе! Помоги разрешить одно дело – своим умом мне с ним не справиться.

Не успел он закончить свою речь, как один из кедров раскрылся и оттуда вышла женщина в длинных белых одеждах и легкой накидке, скрывавшей лицо.

– Я знаю, зачем ты пришел, султан Саауд! Знаю и то, что намерения твои чисты. Потому будет тебе помощь. Возьми эти две шкатулки. Пусть каждый из юношей, желающих называться твоим сыном, выберет себе свою, и ты увидишь – твой настоящий сын не ошибется и сделает правильный выбор.

Так молвила женщина в накидке и протянула ему две небольшие шкатулки из слоновой кости, богато украшенные золотом и жемчугами. На крышках, которые тщетно пытался открыть султан, были сделаны надписи, выложенные из алмазов.

По дороге домой султан всю голову себе сломал, пытаясь догадаться, что же такое сокрыто в шкатулках, которые ему так и не удалось открыть, как он ни старался. Надписи тоже не помогали разгадать загадку: на одной шкатулке было написано «Честь и Слава», на другой – «Счастье и Богатство». Султан подумал, что и ему, пожалуй, было бы трудно сделать выбор между этими вещами – и то и другое было равно привлекательно и соблазнительно.

Вернувшись во дворец, султан позвал к себе султаншу и рассказал ей о том, что посоветовала фея. Сердце матери исполнилось надежды, что тот, к которому ее влекло всей душой, выберет нужную шкатулку и предъявит доказательства своего царственного происхождения.

И вот перед троном поставили два стола, на которых султан собственноручно разместил обе шкатулки, после чего подал знак слугам открыть двери зала. Блестящая толпа пашей и эмиров, приглашенных султаном со всех уголков страны, хлынула в парадные покои. Они расположились на великолепных подушках, разложенных вдоль стен.

Когда все расселись, султан опять подал знак, и слуги ввели Лабакана. Горделивым шагом он прошествовал через весь зал и пал ниц.

– Что угодно отцу моему и повелителю? – промолвил он.

Султан поднялся и сказал:

– Сын мой! Кое у кого возникли сомнения в правомерности твоих притязаний на то, чтобы так называться. В одной из этих шкатулок сокрыто доказательство твоего истинного происхождения. Выбирай! Я уверен, что ты сделаешь правильный выбор!

Лабакан поднялся с колен и принялся разглядывать шкатулки. Долго думал он, какую же из них выбрать, и наконец решился.

– Достопочтимый отец мой! – проговорил он. – Что может быть выше счастья называться твоим сыном? Что может быть благороднее, чем твое щедрое благоволение, которое и есть истинное богатство? Я выбираю шкатулку с надписью «Счастье и Богатство».

– Потом увидим, правильно ли ты выбрал. Пока же сядь вон туда, подле мединского паши найдется для тебя подушка, – распорядился султан и снова подал знак слугам.

Ввели Омара. Взгляд его был мрачен, лицо печально, всем своим видом он вызывал глубокое сочувствие у присутствующих. Омар пал ниц перед троном и спросил, что угодно будет султану.

Султан объяснил, что ему надлежит выбрать себе одну из двух шкатулок. Омар поднялся и подошел к столам. Внимательно прочитав обе надписи, он сказал:

– События последних дней показали мне, сколь непрочно счастье и сколь призрачно богатство. Они же научили меня, что храбрый духом всегда хранит в своем сердце сокровище, которое у него никто никогда не отнимет, – его честь. Узнал я и то, что сияние славы не тускнеет так скоро, как тускнеет блеск быстротечного счастья. Пусть даже я не получу короны, но жребий брошен! Я выбираю «Честь и Славу»!

Омар положил руку на выбранную им шкатулку, но султан остановил его и позвал Лабакана, который подошел к столу и тоже положил руку на свою шкатулку.

Султан приказал принести ему чашу с водой из священного источника Земзем в Мекке, омыл руки и приготовился к молитве. Он обратился лицом к востоку, опустился на колени и стал молиться: «Бог отцов моих! Столетиями сохранял ты род наш чистым и незапятнанным! Не допусти и теперь, чтобы недостойный покрыл позором имя Абассидов! Возьми под свою защиту моего настоящего сына в этот трудный час испытания!»

Султан поднялся и снова воссел на троне. Все замерли, затаив дыхание, в напряженном ожидании. Воцарилась такая тишина, что если бы по залу прошмыгнула мышка, все бы услышали ее. Стоявшие сзади вытягивали шеи, чтобы получше разглядеть через головы впередистоящих заветные шкатулки.

– Открывайте! – приказал наконец султан, и шкатулки, которые до того невозможно было открыть никакой силой, внезапно распахнулись сами собой.

В шкатулке, которую выбрал Омар, на бархатной подушечке лежали маленькая золотая корона и скипетр, в шкатулке же Лабакана оказалась большая игла и небольшой моток ниток! Султан велел поднести ему шкатулки поближе. Он взял в руки крошечную корону, которая, ко всеобщему удивлению, тут же чудесным образом начала увеличиваться в размере, пока не стала такой, какой положено быть настоящей короне. Султан возложил ее на голову своего сына Омара, преклонившего перед ним колени, затем поцеловал его в лоб и усадил рядом с собой, по правую руку, после чего обратился к Лабакану с такими словами: