Текст книги "Свет в ночи"

– Что я могу делать и что я буду делать – это две разные вещи. Если остальные дуры хотят платить такие деньги за то, чтобы посещать частную школу и работать при этом прислугой, это их дело, – отозвалась она.

– Все девочки во всех общежитиях делают это, особенно в двух больших корпусах, – заговорила Саманта. Жизель бросила на нее такой взгляд, словно влепила пощечину. Девушка закусила нижнюю губу и сделала шаг назад. – Правда, – пробормотала она нам с Эбби.

– Почему кому-либо из нас следует бояться работы по дому? – заметила я.

– Это говоришь ты. Ты… – Жизель замолчала, чтобы не высказаться насчет моего акадийского происхождения, и быстро оглядела остальных. – Я проголодалась. Пошли. Саманта! – крикнула она, и та буквально выскочила вперед, чтобы везти кресло повелительницы.

В столовой мы увидели других девочек из нашего спального корпуса. Всего нас было пятьдесят четыре. Три длинных стола были накрыты в большой комнате, ярко освещенной четырьмя огромными люстрами. Панели темного дерева покрывали стены. Эстампы с изображением сцен на плантации и на протоке висели на каждой из них. Все оживленно переговаривались, когда мы вошли, но при появлении Жизель в инвалидной коляске как-то притихли. Моя сестра ответила на каждый взгляд своим полным яростного осуждения взглядом, заставляя всех отвести глаза. Вики показала нам наши места. Из-за своего кресла Жизель расположилась во главе нашего стола, чему она порадовалась и сразу же обратила себе на пользу. Не прошло и минуты, как она уже определяла темы разговоров, говоря, что и это устарело, и это тоже, и пустилась в длинное описание своей веселой жизни в Новом Орлеане.

Казалось, девочки зачарованы ею. Некоторые, показавшиеся мне еще большими снобами, смотрели на нее как на привидение с кладбища плохих манер, но Жизель не давала сбить с себя спесь. Она обращалась с девушками, приносящими еду, так, словно это была настоящая прислуга, требовала, жаловалась, ни разу ни за что не сказала «спасибо».

Еда была хорошей, но далеко не такой вкусной, как готовила Нина у нас дома. Когда ужин закончился и девочки из нашего сектора стали убирать со стола, Жизель приказала мне отвезти ее в нашу комнату.

– Я не собираюсь их ждать, – сказала она. – Они абсолютные идиотки.

– Ничего подобного, Жизель, – поправила я. – Они просто делают то, что будем делать и мы. Забавно. Это дает возможность почувствовать себя как дома вдали от собственного.

– Но не мне. Для меня это кошмар вдали от дома, – возразила сестра. – Отвези меня в комнату. Я хочу послушать музыку и написать письма подругам, которым захочется узнать об этом бледном подобии школы, – проговорила Жизель достаточно громко, чтобы все вокруг услышали ее слова. – Да, Джеки! – окликнула она. – Когда вы, девочки, закончите со своими обязанностями, можете зайти ко мне в комнату послушать пластинки и узнать, что сейчас модно.

Я повезла ее прочь так быстро, как только могла. Она завопила, что я разобью ее о стену, но как раз это мне и хотелось сделать. Эбби последовала за нами. Мы уже решили, что прогуляемся к озеру после ужина. Я собиралась предложить Жизель присоединиться к нам, но та уже решила, чем займется, так что я не стала ничего говорить.

– Куда это вы обе собрались? – поинтересовалась Жизель, когда я привезла ее в комнату.

– На улицу, погулять. Хочешь с нами?

– Я не могу гулять, помнишь? – резко ответила она и хлопнула дверью.

– Извини, – обратилась я к Эбби. – Боюсь, что мне вечно придется просить за нее прощения.

Та покачала головой и улыбнулась.

– Я думала, что несу тяжелый крест, и жалела сама себя, но когда увидела, с чем приходится справляться тебе… – сказала Эбби, когда мы вышли из корпуса.

– Что ты имеешь в виду, когда говоришь о своем кресте? Что это может быть за крест? Твои родители кажутся очень милыми.

– Это правда. Я их очень люблю.

– Тогда что ты имеешь в виду? Ты чем-нибудь больна или что-нибудь в этом роде? Ты кажешься такой же здоровой, как молодой аллигатор.

Эбби засмеялась.

– Да, слава Богу, я абсолютно здорова.

– И к тому же хорошенькая.

– Спасибо. Ты тоже.

– Тогда что? Что за крест ты несешь? – настаивала я. – Я же рассказала тебе мою историю, – добавила я, помолчав.

Девушка не ответила. Мы пошли вниз по дорожке, ведущей к озеру. Эбби опустила голову, а я посмотрела вверх и увидела луну, выглянувшую из-за облака. Холодный блеск серебристых лучей осветил ночь и превратил наш новый мир в нереальный, сделав его похожим на сны, которые мы все часто видим. Справа от нас два других общежития сияли всеми своими огнями. То там, то сям мы встречали других девочек, прогуливающихся или собравшихся группкой поговорить.

Мы прошли поворот, который должен был привести нас к воде, и услышали лягушек, цикад и других ночных существ, которые завели свою привычную вечернюю мелодию, симфонию, полную кваканья и щелканья, треска и тонкого посвистывания.

Так как мы были далеко от шоссе, шум машин до нас не доносился, но на расстоянии я видела бегущие по Миссисипи красные и зеленые огоньки барж, перевозящих нефть, и представляла себе звуки сирен и голоса пассажиров. Иногда, в такие вечера, как этот, человеческий голос может разноситься над водой на целую милю, и если закрыть глаза и прислушаться, то ощутишь, какое огромное расстояние отделяет тебя от других.

Озеро у наших ног приобрело металлический блеск. Оно было довольно большим, с островом посередине. Стояла такая тишина, что я могла ясно различить, как плещутся в воде лодки, привязанные к пристани возле небольшого эллинга, к которому мы подходили. Мы почти подошли к пристани, когда Эбби снова заговорила.

– Я не хотела показаться слишком скрытной, – начала она. – Ты мне нравишься, и я ценю то, что ты доверила мне свою тайну. Я не сомневаюсь, – с горечью говорила Эбби, – что большинство девочек станут смотреть на тебя свысока, если выяснится, что ты родом из бедной акадийской семьи, но это ничто по сравнению с моим происхождением.

– Что? Почему? – воскликнула я. – Что не так с твоим происхождением?

Мы стояли с ней на пристани и смотрели на озеро.

– Недавно ты спросила, есть ли у меня приятель, и я ответила утвердительно. И ты попыталась подбодрить меня, сказав, что он напишет или позвонит. Я возразила, что этого не произойдет, и я не сомневаюсь, что ты гадала, почему я в этом так уверена.

– Да, – подтвердила я, – так и было.

– Его зовут Вильям, Вильям Хантингтон Кембридж. Его назвали так в честь его прапрадедушки, – в голосе Эбби по-прежнему слышались горькие нотки, – который был одним из героев Конфедерации, а этим семейство Кембриджей очень гордится, – добавила она.

– Я полагаю, что если ты поспрашиваешь здесь всех и каждого, то убедишься, что предки многих сражались на стороне южан, – негромко заметила я.

– Да, я в этом уверена. В этом еще одна причина того, почему я… – Эбби взглянула на меня глазами, полными слез. – Я никогда не видела родителей моего отца. Они являлись семейной тайной, и поэтому я не должна была появиться на свет, – объяснила она. Девушка замолчала, словно ожидая, что я все пойму, но я только покачала головой в недоумении.

– Мой дедушка женился на гаитянке, поэтому мой отец – мулат, но с достаточно светлой кожей, чтобы сойти за белого.

– И поэтому твои родители не хотели иметь детей? Они боялись…

– Боялись, что я, дитя белой женщины и мулата, унаследую еще более темную кожу, – кивнула Эбби. – Но все-таки благодаря случаю я родилась. Так что, как ты понимаешь, я квартеронка. Мы часто переезжаем с места на место, в основном из-за того, что, стоит нам остаться где-нибудь подольше, кто-то когда-то начинает подозревать.

– И твой приятель Вильям…

– Его семья все узнала. Они считают себя людьми голубых кровей, и его отец всегда должен все знать о тех, с кем общаются его дети.

– Мне очень жаль, – сказала я. – Это несправедливо и глупо.

– Верно, только легче от этого не становится. Мои родители отправили меня сюда в надежде, что окружение самых сливок общества все сгладит. И неважно, каково мое происхождение, меня в первую очередь будут принимать как выпускницу «Гринвуда», к тому же из хорошей обеспеченной семьи, и никто никогда не заподозрит, что я квартеронка. Я не хотела ехать сюда, но они так стремились уберечь меня от предрассудков, и они чувствуют себя такими виноватыми в моем рождении, что я поступила в эту школу в большей степени ради них, чем ради самой себя. Поняла?

– Да, – ответила я. – Спасибо тебе.

– За что? – с улыбкой поинтересовалась она.

– За доверие.

– Ты же поверила мне, – сказала Эбби. Мы обнялись, и тут услышали мужской голос позади нас.

– Эй! – Дверь эллинга с шумом захлопнулась. Мы обернулись и увидели высокого темноволосого молодого человека лет двадцати пяти, не больше. Он вышел без рубашки, в облегающих джинсах, но босиком. Его мускулистое тело блестело в лунном свете. Достаточно длинные волосы закрывали уши и спускались на шею.

– Что это вы здесь делаете? – требовательно спросил парень и подошел ближе. Мы заметили темные глаза и высокие скулы индейца, сильные, резкие черты лица, массивные челюсти и твердую линию губ. Молодой человек держал тряпку и, рассматривая нас, все время вытирал ею руки.

– Мы просто вышли погулять, – начала я, – и…

– Разве вы не знаете, что сюда запрещено приходить, когда стемнеет? Хотите устроить мне неприятности? Всегда находится парочка авантюристок, готовых превратить меня в развлечение, – грубо сказал он. – А теперь быстренько уносите ноги, а не то я спущу на вас миссис Айронвуд, понятно?

– Извините, – ответила я.

– Мы пришли сюда не для того, чтобы причинить кому-нибудь неприятности, – добавила Эбби, выступая вперед из тени. Когда парень увидел ее, он немедленно смягчился.

– Вы обе новенькие, так, что ли?

– Да, – ответила она.

– Вы что, не читали правила?

– Не полностью, – подтвердила Эбби.

– Смотрите, – предупредил он, – я не хочу никаких проблем. Миссис Айронвуд установила правила и для меня. Когда стемнеет, я даже не должен разговаривать ни с одной из вас, если рядом нет преподавателя или кого-нибудь из персонала, ясно? А особенно здесь! – добавил парень, оглядываясь по сторонам, чтобы убедиться, что никто нас не слышит.

– А кто вы? – поинтересовалась я.

Перед тем как ответить, он мгновение колебался.

– Я Бак Дардар, но, если вы быстренько отсюда не смоетесь, я стану для вас мистером Мадом.

– Ладно, мистер Мад, – сказала Эбби.

– Кыш! – скомандовал он, указывая на холм. Мы схватились за руки и с хохотом бросились бежать. Наш смех разносился над озером. На вершине холма мы остановились, чтобы перевести дух и еще раз взглянуть на эллинг. Индеец уже ушел, но он все еще будоражил наше воображение, как все, что находится под запретом.

Возбужденные, с сильно бьющимся сердцем, мы заторопились в общежитие. Мы стали подругами. Нас объединило наше прошлое, о котором нельзя было рассказывать, и наши тайные надежды на будущее.

4
СТОРОЖ СЕСТРЕ СВОЕЙ

Первый школьный день в «Гринвуде» мало чем отличался от начала занятий в любой другой школе, если не считать, конечно, того, что ни в классах, ни в коридорах рядом с нами не было мальчиков. Тем не менее на меня произвели впечатление чистота и новизна всего, что меня окружало. Мраморные полы в коридорах сияли. На крышках столов не было ни царапинки, и, в отличие от любой другой школы, ни на стульях, ни на другой мебели не красовались нацарапанные или выведенные краской рисунки или надписи – свидетели чьей-то ярости или отчаяния.

Стоило нам рассесться по своим местам в классных комнатах, как наши преподаватели сразу же с абсолютной ясностью объяснили нам причину этого явления. Каждый из них начал урок с краткой лекции о том, насколько важно содержать нашу школу в чистоте и не портить вещи. Их голоса гремели, как будто им хотелось, чтобы их усердие достигло ушей миссис Айронвуд. Почти все преподаватели постарались ясно дать понять, что именно он или она отвечает за внешний вид конкретной классной комнаты и что он или она не собираются от этой ответственности отказываться.

– Если они не будут этого делать, – прошептала мне Джеки, – Железная Леди их выпорет.

Занятия нагоняли скуку на Жизель, но даже на нее произвело впечатление старание учениц сохранить школу без единого пятнышка. Стоило одной из них заметить в коридоре на полу бумажку, как она останавливалась, чтобы подобрать ее. Такое же стремление к чистоте мы обнаружили и в кафетерии. Хотя судить о чем-либо было еще рано, но все выглядело так, словно школьная жизнь в «Гринвуде» подчинялась особому этикету и порядку, из-за чего создавалось впечатление, что наша школа в Новом Орлеане – кстати, одна из лучших в городе – это нечто сродни бедламу.

Мое расписание предусматривало такой порядок, что за двумя занятиями в классе следовало время для самостоятельной работы. Жизель, провалившая алгебру в прошлом году, должна была повторять ее в «Гринвуде». Когда мы первый раз направились в основное здание, мне пришлось катить ее кресло от общежития до классных комнат, но к концу второго часа занятий появилась Саманта, явно намеренно, и предложила сменить меня.

– Следующие три часа мы занимаемся вместе, – сказала она. Жизель это предложение явно пришлось по душе.

– Отлично, – ответила я. – Только смотри, чтобы из-за моей сестры вы не опоздали.

– Если я опаздываю, то потому, что мне требуется больше времени, чем другим. Им просто придется проявить понимание, – настаивала на своем моя сестра. Я поняла, что она уже собралась провести побольше времени в туалетной комнате, может быть, выкурить сигарету.

– Наживешь ты с ней неприятностей, Саманта, – предупредила я ее, но с тем же успехом могла бы обратиться к стенке. Что бы там ни было, а Жизель уже сумела превратить эту наивную девушку в свою преданную служанку. Мне стало жаль Саманту. Пока она не надоест Жизель, ей не понять, во что она ввязалась.

Я оставила их вдвоем и торопливо направилась в аудиторию. Но только я села и собралась взглянуть на мою новую работу, как преподаватель сообщил мне, что меня хочет видеть миссис Айронвуд.

– Ее кабинет находится направо, прямо по коридору и вверх на несколько ступенек, – объяснил он мне. – Не стоит так волноваться, – добавил преподаватель с улыбкой. – Она часто общается с теми ученицами, кто только что приехал в «Гринвуд».

Несмотря на его слова, я не могла не волноваться. Мое сердце громко стучало, пока я торопливо шла по тихому коридору и поднималась по ступенькам. Пухленькая, небольшого росточка женщина в очках с затемненными стеклами обернулась ко мне от шкафа с папками, когда я вошла в приемную. Табличка с именем на ее столе гласила: «Миссис Рэндл». С минуту она смотрела на меня, потом подошла к столу и взглянула на листок бумаги.

– Ты Руби Дюма? – спросила она.

– Да, мэм.

Женщина кивнула, сохраняя на лице застывшее серьезное выражение, и направилась к двери в кабинет. Осторожно постучав, миссис Рэндл открыла дверь и объявила о моем приходе.

– Пусть войдет, – донеслась до меня команда миссис Айронвуд.

– Проходи, Руби. – Женщина отступила в сторону, и я вошла в кабинет миссис Айронвуд.

Передо мной предстала комната удачных пропорций, но очень строгая, с темно-серыми занавесями на окнах, небольшим серым ковром, большим темно-коричневым столом, двумя жесткими даже с виду деревянными креслами и маленьким, таким же жестким, угольно-черным диванчиком у стены справа. Над ним расположилась единственная в кабинете картина – еще один портрет Эдит Диллиард Клэрборн. На всех полотнах она представала в строгом платье, сидящая либо в саду, либо в студии в кресле с высокой спинкой. На других стенах разместились декоративные тарелки и разнообразные награды, полученные ученицами «Гринвуда» за победы в диспутах или в состязаниях по ораторскому искусству.

Хотя на столе нашлось место для большой вазы с розовыми и красными розами, в комнате стоял сильный запах дезинфекции, как в кабинете врача. Комната выглядела так, словно ее старательно отмыли. Окна были чистыми до такой степени, что, казалось, они открыты.

Миссис Айронвуд прямо сидела за своим столом. Она сняла очки и долго рассматривала меня, изучая, словно желая запомнить каждую черточку моего лица и фигуры. Если что-то ей и понравилось, она этого не показала. Глаза миссис Айронвуд оставались леденяще-оценивающими, линия губ – твердой.

– Садись, пожалуйста, – заговорила она, кивком указывая на одно из деревянных кресел. Я быстро села, положив книги на колени.

– Я позвала тебя сюда, – начала миссис Айронвуд, – для того, чтобы мы могли договориться как можно быстрее.

– Договориться?

Правый уголок рта миссис Айронвуд опустился. Она постучала карандашом по толстой папке, лежащей перед ней.

– Это твое личное дело, – продолжала Железная Леди. – Под ним – личное дело твоей сестры. Я внимательно их просмотрела. Кроме ваших школьных показателей, дело содержит некоторую важную информацию личного характера. Должна сказать тебе, – продолжила она после паузы, откинувшись в кресле, – что у меня был долгий, очень информативный разговор с вашей мачехой.

– О! – выдохнула я, повысив голос на пару октав. Миссис Айронвуд свела на переносице густые, темные брови. Раз уж она назвала Дафну моей мачехой, а не матерью, совершенно ясно, что та рассказала ей о моей жизни среди акадийцев.

– Миссис Дюма рассказала мне о твоих… обстоятельствах и выразила сожаление, что ей не удалось помочь тебе приспособиться к более цивилизованной жизни.

– Моя жизнь никогда не была нецивилизованной, и в моем сегодняшнем существовании намного больше того, что можно было бы назвать нецивилизованным, – твердо ответила я.

Глаза миссис Айронвуд превратились в щелки, побелевшие губы слились в одну линию.

– Что ж, могу заверить тебя, что в жизни «Гринвуда» нет ничего нецивилизованного. Мы гордимся нашей традицией служить лучшим семействам нашего общества, и я намереваюсь придерживаться этой традиции, – коротко и резко заявила она. – Большинство наших девочек происходят из соответствующих семей, и их уже научили, как вести себя в обществе.

Далее, – продолжала Железная Леди, надевая очки и открывая мое личное дело. – Твои отметки говорят о том, что ты отличная ученица. Это сулит тебе хорошее будущее. Ты будешь совершенствовать свои способности. Я также заметила, что ты наделена некоторым талантом. Мне хотелось бы, чтобы ты развивала его здесь. Тем не менее, – подчеркнула миссис Айронвуд, – ничто из сказанного ранее тебе не пригодится, если твои социальные показатели и твои личные привычки неудовлетворительны.

– Это не так, – быстро возразила я. – Не имеет значения, что вы можете подумать о том мире, в котором я выросла, и что вам наговорила моя мачеха.

Миссис Айронвуд покачала головой. Ее слова прозвучали, как выстрел.

– То, что мне сказала твоя мачеха, останется в этих стенах. Мне бы хотелось, чтобы ты это поняла. Вне зависимости от обстоятельств твоего рождения и твоего детства, в настоящее время ты принадлежишь к прославленной семье. Имя вашей семьи обязывает. Какие бы привычки, поведение и манеры ты ни сохранила в твоей жизни в Новом Орлеане, их неприглядность не должна проявиться в «Гринвуде». Я пообещала твоей мачехе строже присматривать за тобой, чем за другими моими подопечными. Я хочу, чтобы ты об этом знала.

– Это несправедливо. Я не сделала ничего такого, чтобы заслужить особое ко мне отношение, – возразила я.

– И я намерена придерживаться данного мной слова. Если я обещаю что-либо родителям моих учениц, я стараюсь выполнять обещание. Что же касается твоей сестры, – миссис Айронвуд отодвинула мою папку, чтобы открыть личное дело Жизель, – ее школьные успехи по меньшей мере неутешительны. То же самое можно сказать и о ее поведении. Я понимаю, что сейчас у нее серьезная травма, и я предприняла кое-что, чтобы сделать ее жизнь здесь комфортнее и приятнее. Но я хочу, чтобы ты знала, – на тебе лежит ответственность за ее учебу и поведение.

– Почему?

Безжизненные глаза Железной Леди словно стегнули меня.

– Потому что ты имеешь возможность пользоваться твоими конечностями и потому что твой отец так сильно верит в тебя, – ответила она. – И потому что ты близка со своей сестрой. Когда дело доходит до советов, ты в наибольшей мере можешь повлиять на нее.

– В большинстве случаев Жизель не следует моим советам и не прислушивается к моим словам. Она сама по себе. А что касается ее увечья, то она как можно чаще пытается извлечь из него выгоду. Ей нужны не послабления, а дисциплина.

– Я думаю, что это мне решать, – сказала миссис Айронвуд. Она помолчала, разглядывая меня, чуть покачивая головой. – Я понимаю, что имела в виду твоя мачеха, говоря: «Она очень независима, упряма, как все акадийцы. Ее дикость требует узды». Что ж, здесь узда найдется, – пригрозила Железная Леди, наклоняясь вперед. – Я хочу, чтобы ты по-прежнему хорошо училась, чтобы твоя сестра сделала успехи. Я хочу, чтобы вы обе строго подчинялись нашим правилам. Я хочу, чтобы к концу года перемены в твоем характере произвели впечатление на твою мать. – Она замолчала, ожидая моего ответа, но я крепко сжала губы, опасаясь того, что может с них сорваться, если я только открою рот.

– Поведение твоей сестры во время собрания было ужасным. Я решила не обращать на это внимания только потому, что еще не поговорила с тобой. Если подобное повторится, я вызову на ковер вас обеих, это ясно?

– Вы хотите сказать, что меня накажут и за то, что сделала моя сестра?

– Ты теперь сторож твоей сестры, нравится тебе это или нет.

Слезы жгли мне глаза. Странное парализующее оцепенение овладело мной при мысли о том, как порадуется Дафна, когда узнает, что она приготовила для меня в «Гринвуде». Казалось, мачеха преисполнилась решимости возводить препятствия на моем пути, неважно где, неважно какие. Даже когда я согласилась отправиться в школу и избавить ее от меня и Жизель, как ей того хотелось, эта женщина все еще не была довольна. Дафне хотелось быть уверенной, что она сделает мою жизнь несчастной.

– У тебя есть вопросы? – спросила миссис Айронвуд.

– Да, – ответила я. – Если я выходец из отсталого мира, то почему я несу ответственность?

Казалось, мой вопрос на какое-то мгновение ошеломил ее. Я даже заметила, как сверкнули глаза миссис Айронвуд – она оценила мой здравый смысл.

– Несмотря на твое происхождение, – медленно заговорила она, – ты кажешься мне лучшим материалом, с большим потенциалом. Я обращаюсь именно к этой части твоего существа. Сейчас твоя сестра все еще страдает из-за аварии и своего увечья. Она не готова к такого рода разговорам.

– Жизель никогда не будет готова к подобным разговорам. Она этого не могла и до аварии, – заметила я.

– Что ж, тогда тебе придется также подготовить ее и к этому, правда? – проговорила миссис Айронвуд с ледяной улыбкой. – Теперь ты можешь вернуться к занятиям.

Я встала и вышла из кабинета. Миссис Рэндл быстро взглянула на меня, когда я проходила мимо ее стола. Несмотря на кажущееся спокойствие, меня так трясло, что я едва могла идти. Я была уверена, что папа не знал, какую почву подготовила Дафна здесь, в «Гринвуде». Если бы знал, то, вероятно, не привез бы нас сюда. Мне хотелось позвонить ему и рассказать обо всем, но я представила себе, что это лишь даст повод Дафне лишний раз упрекнуть меня в неблагодарности за предоставленную возможность и за то, что я лишаю Жизель шанса на исправление.

На меня словно надвинулось черное облако отчаяния. В раздражении я рухнула на свое место и надулась. Несмотря на возбуждение и на теплое отношение большинства преподавателей, плохое настроение после разговора с Железной Леди не оставляло меня все утро, да и после обеда тоже, до того момента, пока я не встретилась с Рейчел Стивенс на уроке рисования, последнем для меня в этот день.

Мое подозрение, что мисс Стивенс во время общего собрания чувствовала себя неловко в официальном твидовом костюме и в туфлях на высоких каблуках, подтвердилось, когда я взглянула на нее в студии. Здесь она выглядела более похожей на художника и чувствовала себя свободнее. Она распустила волосы и зачесала их назад, а рабочий халат прикрывал короткую юбку и сияющую розовую блузку. Рисованием занимались по желанию, поэтому здесь было еще меньше учениц, чем во время других занятий. Нас собралось шестеро, что доставило удовольствие мисс Стивенс.

Я не знала, что, пока Дафна сообщала миссис Айронвуд о моем прошлом, отец постарался, чтобы и школа, и преподаватель рисования узнали о моих небольших успехах. Мисс Стивенс была достаточно добра, чтобы не ставить меня в неловкое положение перед всеми, но после того, как она рассказала о распорядке наших занятий и дала каждой из нас учебное пособие, чтобы мы его пролистали, молодая женщина подошла ко мне и поведала о том, что уже узнала обо мне.

– Мне кажется, это так здорово, когда несколько твоих картин уже выставлены в художественной галерее, – сказала мисс Стивенс. – Что тебе нравится больше всего рисовать? Животных, природу?

– Не знаю. Думаю, да, – ответила я.

– Мне тоже. Знаешь, чего бы мне хотелось – если ты не против, – спуститься в субботу вниз по реке и найти подходящую натуру. Как ты на это смотришь?

– Это было бы отлично. – Я почувствовала, как пелена плохого настроения становится все тоньше. Мисс Стивенс оказалась такой энергичной и оживленной. Ее энтузиазм подстегнул мое настроение и оживил мою потребность выразить себя при помощи карандаша или красок. За последнее время в моей жизни произошло много такого, что отвлекло меня от искусства. Может быть, теперь я смогу вернуться к нему с еще большей энергией и целеустремленностью.

Пока остальные продолжали просматривать наши учебники, мисс Стивенс задержалась около меня, чтобы поговорить, очень быстро став самой близкой из всех преподавателей.

– В каком общежитии ты живешь? – поинтересовалась она. Я ответила и рассказала о Жизель, передвигающейся только при помощи инвалидной коляски. – А твоя сестра тоже рисует?

– Нет.

– Держу пари, что она тобой гордится, как и вся семья. Я знаю, что твой отец гордится тобой, – улыбнулась мисс Стивенс. У нее были очень теплые голубые глаза и еле заметные веснушки, рассыпанные по скулам и взбирающиеся по щекам до самых висков, губы имели почти оранжевый оттенок. А на подбородке расположилась маленькая ямочка.

Вместо того чтобы сказать что-то неприятное о Жизель и Дафне, я только кивнула.

– Я начинала так же, – продолжала преподавательница. – Я выросла в Билокси, поэтому привыкла писать океан. Когда училась в колледже, то продала в галерею одну из моих картин. – В ее словах слышалась гордость. – Но с тех пор я больше ничего не продавала. – Она рассмеялась. – Тогда я поняла, что мне лучше заняться преподаванием, если я хочу иметь пищу и крышу над головой.

Я стала гадать, почему такая хорошенькая, нежная и талантливая женщина не подумала о другой альтернативе – замужестве.

– Как давно вы преподаете живопись? – спросила я. Быстрый обмен взглядами других учениц подсказал мне, что они завидуют тому, что наша новая преподавательница уделила мне столько времени.

– Всего два года. Я преподавала в государственной школе. Но здесь великолепно работать. Я могу уделять моим ученицам так много внимания.

Мисс Стивенс обернулась к остальным.

– Мы все отлично проведем время, – объявила она. – Я не возражаю, если вы, девочки, принесете с собой музыку, чтобы слушать во время занятий, мы только не станем включать ее слишком громко и мешать другим заниматься.

Преподавательница еще раз одарила меня своей приветливой улыбкой и снова начала говорить о том, какие цели имеет наш курс и как она планирует перейти с нами от угля к пастели и масляным краскам. Она описала, как мы будем заниматься лепкой, обжигать изделия из глины, и сказала, что надеется, мы создадим произведения искусства. Молодую женщину переполнял энтузиазм, и я почувствовала разочарование, когда звонок возвестил о конце сегодняшних занятий, но знала, что не могу задерживаться. Жизель будет ждать меня в классной комнате, чтобы я отвезла ее в общежитие. Именно об этом мы и договаривались.

Но когда я пришла в аудиторию, сестры там уже не было. С другого конца коридора Эбби помахала мне рукой и торопливо пошла ко мне.

– Ты ищешь Жизель?

– Да.

– Я видела, как Саманта покатила ее кресло, а Кейт и Джеки следовали за ними. Ну как прошел твой первый день?

– Отлично, если не считать беседы с Железной Леди. – И я рассказала Эбби об этом, пока мы шли в общежитие.

– Если бы меня вызвали в ее кабинет, я бы очень испугалась. Я бы ждала только одного: она узнала о моем происхождении.

– Даже если и так, она бы не осмелилась…

– Со мной такое уже случалось, – доверительно сообщила Эбби. – И обязательно произойдет снова.

Мне хотелось сказать ей что-нибудь оптимистичное, подбодрить ее, но Железная Леди и мне испортила настроение. Мы шли по дорожке к общежитию и молчали. Услышав звук газонокосилки, мы посмотрели направо и увидели Бака Дардара. Он тоже нас заметил, замедлил ход и пристально смотрел на нас.

– Мистер Мад, – сказала Эбби. Это вернуло улыбки на наши лица и вдохнуло новую энергию в нашу походку. Рискуя получить замечание, мы обе помахали ему рукой. Он кивнул, и даже на расстоянии мы увидели, как он сверкнул белозубой улыбкой. Смеясь, мы взялись за руки и бегом пустились к нашему общежитию.

Мы пришли лишь минут на десять позже, чем Жизель и другие, но сестра повела себя так, словно я опоздала на час.

– Где ты пропадала? – потребовала она ответа, стоило мне войти в комнату.

– Где я пропадала? Почему ты так быстро покинула здание после последнего занятия? Я сказала тебе, что приду.

– Ты заставила меня ждать. Как ты думаешь, каково мне сидеть в этом дурацком кресле, когда все бегут из класса, чтобы расслабиться? Я не хочу, чтобы меня заставляли ждать, словно я мебель.

– Я пришла сразу же, как прозвенел звонок об окончании занятий. Я лишь минуту поговорила с моей преподавательницей.

– Это было куда дольше, чем минута. А мне нужно было в туалет! Ты можешь встать и идти, куда пожелаешь. Ты знаешь, каково мне теперь справляться с наипростейшими вещами. Ты об этом знаешь и все-таки болтаешь со своей учительницей рисования, – заявила Жизель, покачивая головой.

– Ладно, Жизель, прости меня, – сказала я, утомленная ее постоянными придирками.

– На мое счастье, у меня теперь есть новые подруги, чтобы присмотреть за мной. Мне просто повезло.

– Отлично.

Истина заключалась в том, что мне и в голову не приходило, насколько я была счастлива в Новом Орлеане, когда мы жили в разных комнатах и стены разделяли нас.