Текст книги "Парадигма преображения человека в русской философии ХХ века"

Редукция принципа преображения ума и человека в целом стала изначальной причиной «смерти философии» в западной культуре. Как отметил К. А. Свясьян в докладе на Российском философском конгрессе 2005 года, «нужно представить себя философского учителя, который – в строгой и абсолютно сознательной форме, отвечающей всякий раз уровню и потребностям аудитории, – давал бы своим ученикам не знания, а САМОГО СЕБЯ, чтобы и ученики смогли однажды опознать в этой подаренной им “чужой” самости собственную. То, что западная философия прошла мимо этого СОБЫТИЯ и предпочла ему шварцвальдские кулинарные рецепты, достовернее всего свидетельствует о её конце»[186]186
  Свасьян К. А. О конце истории философии // Вестник Российского Философского Общества. 2005. № 4 (36). С. 47.


[Закрыть]. Органическая неспособность к «трансляции личности», которая всегда лежала в основе воспроизводства философского ума, является прямым следствием отсутствия преображения.

Собственно, умирание философии, подобно «умиранию искусства» (В. Вейдле) является уже следствием общего феномена «антропологической катастрофы» (М. К. Мамардашвили) в радикально секуляризированном «потребительском обществе». Для этого состояния радикальной смысловой опустошенности современного человека, de facto низведенного до состояния биосоциального автомата, В. В. Бычков предложил удачный термин «пост-культура»[187]187
  См.: Бычков В. В. XX век: предельные метаморфозы культуры // Полигнозис. 2000. № 2,3.


[Закрыть], субъект которой формируется как «рассеянная самость»[188]188
  См.: Gergen К. The saturated Self: Dilemmas of Identity in contemporary life. N. Y. Univ. press, 1991.


[Закрыть]. Если в культуре не происходит преображения как духовной инициации и само-преодоления «Я» для восприятия трасцендентных смыслов, то «Я» все равно не остается неизменным – но вместо позитивной трансформации оно неизбежно приходит в состояние шизоидной «рассеянности», патологически привязанной к примитивным внешним раздражителям («зависимостям») и своему собственному инфернальному бессознательному. Такова единственно возможная реальная «альтернатива» культурным практикам преображения «Я», одной из которых традиционно является философия.

Создатель «теории прогресса» Ж. А. Кондорсэ уже полностью подменил принцип преображения человека принципом развития лишь его внешних сил и «способностей» с корыстной целью покорения природы: «не было намечено никакого предела в развитии человеческих способностей, что способность человека к совершенствованию действительно безгранична, что успехи в этом совершенствовании отныне независимы от какой бы то ни было силы, желающей его остановить, имеют своей границей только длительность существования нашей планеты, в которую мы включены природой»[189]189
  Кондорсэ Ж. А. Эскиз исторической картины прогресса человеческого разума. М., 1936. С. 4–5.


[Закрыть].

В этом контексте очевидно, что русская философия имеет ценность в первую очередь как подвиг возвращения мысли к императиву преображения. В основе подлинно русской мысли всегда лежит органическое отвращение к непреображенному бытию, доходящее до мистического ужаса перед бытием в его простой «данности», не просветленной никаким высшим смыслом. Среди современных авторов особенно настойчиво акцентирует этот главный экзистенциальный исток русской философии В. В. Варава. Он пишет: «ужас в контексте русской философии становится ужасом не только перед небытием, ничто, смерть, но и перед бытием. Если в античности удивление есть начало философии, то в русской традиции удивление в форме ужаса, то есть эсхатологическая тревога есть начало философии. В тоже время ужас в виде скуки живет в бытии. Только так можно понять логику русских нигилистов (Б. Савинков). Русский эсхатологический ужас – это не только религиозный ужас перед “концом света”; это не только экзистенциальный ужас перед собственной смертью; это еще и ужас перед бытием, перед тем, что есть. Удивление представлено в форме ужаса»[190]190
  Варава В. В. «Ужас тварности». Эсхатологическая тревога как исток русской философии // Гуманитарные ведомости ТГПУ им. Л. Н. Толстого № 2 (14), июнь 2015. С. 37–38.


[Закрыть].

Этим определяется и особый ракурс видения специфики русской философской традиции. В первую очередь, это означает помещение этой традиции в самый широкий цивилизационный контекст, в результате чего философия понимается не как узкопрофессиональная сфера деятельности, а как бытийный феномен – как самовыражение бытийного опыта не только русского народа в его душевных и ментальных особенностях, но опыта целой многовековой цивилизации, созданной Россией на огромном евразийском пространстве и равноправно соперничающей с Западом и Востоком. Такой видение русской философии ко многому обязывает – прежде всего к тому, чтобы определить специфику породившей ее цивилизации. И более того, определять и уточнять понимание этой специфики в рамках каждой исследовательской проблемы. Оно приводит к выводу о том, что сама специфичность русской философии состоит в том, что для русского философа осмысление любой проблемы всегда прямо или опосредованно связано и с рефлексией русского цивилизационного опыта – с пониманием того, что этот опыт задает иной ракурс видения любой философской проблематики (вплоть до самых фундаментальных вопросов онтологии и гносеологии), чем опыт Запада и других цивилизаций.

Этот фундаментальный методологический принцип, определяющий проблемный исток, «архэ» подлинной русской философии, А. Н. Ерыгин определяет так: «Для русской мысли XIX–XX вв. Россия и была основным и фундаментальным вопросом. Решая этот вопрос, и создавалась русская философия. И если этот вопрос до сих пор не решен, то почва для соответствующего философствования налицо»[191]191
  Ерыгин Л. Н Россия в пределах только разума (вместо предисловия) // Актуальные проблемы современного россиеведения: Сборник научных статей / Под. общ. ред. М. А. Маслина, Π. Е. Бойко. М., 2007. С. 15.


[Закрыть]. Тем самым, вопреки всем западническим предрассудкам, русская философия отличается отнюдь не «эмоциональной наивностью», а как раз наоборот – тем, что мы могли бы назвать «удвоенной рефлексивностью», поскольку в ней рефлексия любой частной проблемы всегда контекстуально сопряжена с рефлексией инаковости русского бытийного опыта ее понимания. Данный аспект этой самобытной русской философской традиции, по формулировке А. Н. Ерыгина, «важен в гораздо большей степени тем, что двухвековая напряженность мысли в России, предпринявшей грандиозный опыт цивилизационно-исторического самосознания, объективно обернулась для мировой культурно-исторической традиции опытом ее собственной самоидентификации и теоретического самосознания. Русская мысль, Россия стала “глазами” Европы»[192]192
  Там же.


[Закрыть].

Русская мысль и Россия как «глаза Европы», как опыт теоретического самосознания для всей мировой культурно-исторической традиции, русская мысль как создатель такого мыслительного образа мирового культурно-исторического бытия, в центре которого находится Россия именно как хранитель аутентичной христианской традиции – таковы фундаментальные ориентиры, без которых вообще невозможно адекватно рассматривать специфику русской философской традиции. И в наше время требуется изрядная интеллектуальная смелость, чтобы формулировать такие тезисы в рамках академического дискурса, насквозь отравленного явной или скрытой русофобией. Ведь ныне «хорошим тоном» едва ли не среди большинства российских философов является фактическое восприятие своей страны как части «третьего мира», как фактически какого-то «пустого места» в мировом интеллектуальном пространстве, способного лишь к эпигонству новомодных течений западной «постфилософии». Однако, тем самым, и прошлые, и нынешние западопоклонники по принципу «двойничества» лишь рисуют свой собственный портрет, но не образ подлинной России, которой они не знают, и которая ныне остается de facto единственным хранителем европейской философской традиции, бытийно вошедшей в русскую философию.

Каждый самостоятельный русский философ на своем опыте повторяет путь и фундаментальный мировоззренческий поворот зрелого П. Чаадаева, который отрекся от своих русофобских провокаций в «Философических письмах» и, предвосхищая самых радикальных славянофилов, увидел в России новый центр мирового развития. Так, в своем письме императору Николаю I в 1833 году он уже писал: «Россия развивалась во всех отношениях иначе, и ей выпало на долю особое предназначение в этом мире. Мне кажется, что нам необходимо обособиться в наших взглядах на науку не менее, чем в наших политических воззрениях, и русский народ, великий и мощный, должен, думается мне, во всем не подчиняться воздействию других народов, но со своей стороны воздействовать на них»[193]193
  Чаадаев П. Избранные сочинения и письма. М, 1991. С. 360.


[Закрыть]. По-видимому, это и был тот момент в истории русской мысли, когда впервые с полной силой высказало себя «специфическое чувство нравственной свободы – необходимый признак всего, что является русской мыслью» (С. С. Аверинцев)[194]194
  Аверинцев С. С. К характеристике русского ума// Новый мир. 1989. № 1. С. 195.


[Закрыть].

В 1835-м году (т. е. еще до опубликования «Философического письма») П. Чаадаев писал А. И. Тургеневу: «Россия слишком могущественна, чтобы проводить национальную политику… её дело в мире есть политика рода человеческого… провидение создало нас слишком великими, чтобы быть эгоистами… оно поставило нас вне интересов национальностей и поручило нам интересы человечества… если мы не поймем и не признаем этих наших основ, весь наш последующий прогресс вовеки будет лишь аномалией, анахронизмом, бессмыслицей… Мы призваны обучить Европу множеству вещей, которых ей не понять без этого. Не смейтесь, вы знаете, – это мое глубокое убеждение. Придет день, когда мы станем умственным средоточием Европы… таков будет логический результат нашего долгого одиночества… наша вселенская миссия уже началась»[195]195
  Чаадаев П. Полное собрание сочинений и избранные письма. Том 2. С. 96; 99.


[Закрыть]. А П. А. Вяземскому он писал еще 9 марта 1834 года следующее: «Мы находимся в совершенно особом положении относительно мировой цивилизации и положение это еще не оценено по достоинству… мы в какой-то степени представляем из себя суд присяжных, учрежденный для рассмотрения всех важнейших мировых проблем. Я убежден, что на нас лежит задача разрешить величайшие проблемы мысли и общества, ибо мы свободны от пагубного влияния суеверий и предрассудков, наполняющих умы европейцев»[196]196
  Там же. С. 88–89.


[Закрыть]. Как известно эти тексты П. Чаадаева принципиально «не замечают» те, кто воспроизводит миф о нем как о радикальном западнике и «русском европейце». На самом же деле, его провокативное уничижение России в первом «Философическом письме» было тем сознательным вызовом, на который он сам же, не дожидаясь «славянофилов», дал самый радикальный ответ, обозначив Россию как новый пост-европейский тип цивилизации.

Невозможно не упомянуть здесь и стихотворение М. Лермонтова, которое по своей пророческой силе и точности не уступает тому, в котором он предсказал 1917 год и даже четко описал образ Ленина. Но вот в «Умирающем гладиаторе» он столь же точно пишет о конце Европы:

 
Не так ли ты, о европейский мир,
Когда-то пламенных мечтателей кумир,
К могиле клонишься бесславной головою,
Измученный в борьбе сомнений и страстей,
Без веры, без надежд – игралище детей,
Осмеянный ликующей толпою!
 
 
И пред кончиною ты взоры обратил
С глубоким вздохом сожаленья
На юность светлую, исполненную сил,
Которую давно для язвы просвещенья,
Для гордой роскоши беспечно ты забыл…
 

А. Дж. Тойнби писал: «В наше время разворачивается впечатляющая и всеобъемлющая экспансия западного мира. Впервые за всю свою историю человечество столкнулось с ситуацией, когда одно общество распространило свое влияние практически на всю обитаемую поверхность Земли. Едва ли были в истории большие контрасты, чем в наши дни: глобальные экспансионистские устремления западного общества при относительной неподвижности других живых обществ нашей планеты. Когда эти другие цивилизации предпочитали держаться своих постоянных границ, безудержно расширяющаяся западная цивилизация, не зная пределов своим устремлениям, стала стучаться во все двери, взламывать все преграды и прорываться в самые замкнутые крепости. Когда вестернизация незападных обществ достигла апогея. Homo Occidentalis охватило неверие в собственные силы и страх перед будущим, а это – если судить по прецедентам – плохой признак»[197]197
  Тойнби А. Дж. Постижение истории. Пер. с англ. М, 1991. С. 216–217.


[Закрыть]. Этот общий цивилизационный процесс является непосредственной предпосылкой для развития пост-оксидентальной философии. Объективно такая философия существует в двух формах – нехристианской (философия Индии, Китая и мусульманского мира); и русской, которая является православной в своих высших достижениях. Тем самым, именно русская философия в этой ситуации становится единственным непосредственным продолжателем классической философской традиции, в то время как восточная традиция ограничивается лишь внешней «вестернизацией» своего категориального аппарата.

Конечная цель русской «преображающей философии» – противостоять экзистенциальной деструктивности «цивилизации потребления». В этом контексте требует пересмотра и само понятие «постмодерна»: последнее стоит понимать и в самом буквальном смысле: как исчерпание «проекта Модерна» – как проекта секуляризации и радикального индивидуализма. «Главное в постмодерне, – справедливо отмечает В. Велын, – расширение возможностей, учитывающее реально существующий плюрализм, а что касается обращения к истории, то это лишь прием, цель которого – вернуть потенциалы, утраченные в ходе беспощадной вырубки, проведенной модерном»[198]198
  Вельш В. «Постмодерн». Генеалогия и значение одного спорного понятия // Путь. Международный философский журнал. 1992. № 1. С. 131.


[Закрыть].

Понятие Homo Occidentalis, предложенное А. Дж. Тойнби в контексте глубинной самокритики Запада, является исходным для определения понятий «оксидентализм» и «пост-оксидентализм». Первое из них в целом соответствует русскому понятию «западничества» и представляет собой эпигонство у западной цивилизации. Как отмечает болгарский культуролог Н. Аретов, «обнаружение в собственной культуре некоторых форм оксидентализма означает признание того, что эта культура не является “западной”, что в конкретном контексте означает “меньше цивилизации”»[199]199
  Aretov N. Orientalism, Occidentalism and the image of the Other in Balkan context. In: Ориентализм / оксидентализм: языки культур и языки их описания = Orientalism / Occidentalism: Languages of Culture vs. Languages of Description: Collected Papers / Ред.-сост.: E. С. Штейнер. M., 2012. P. 74.


[Закрыть]. Соответственно, «пост-оксидентализм» означает позитивное преодоление «западничества» и переход от стратегии «самоколонизации» к построению собственной оригинальной культуры. России принадлежит мировое первенство в создании «постоксидентальной» культуры в целом и философии в частности. Как отмечал В. С. Библер, «в России, начинался тот колоссальный мировой поворот, который покончил с идеей простого движения от низшего к высшему, обнаружив равноправие, одновременность и насущность общения всех культурных спектров»[200]200
  Бытие на грани. Беседа с В. С. Библером // Век XX и мир. 1989. № 7. С. 16.


[Закрыть]. Сделать это было чрезвычайно тяжело – история знает множество неудачных попыток подобного рода. Россия стала первой в мире страной, которую Западу, не смотря на множество попыток, не удалось сделать своей колонией ни в политическом, ни в культурном смысле. Как отмечает немецкий историк Ф. Шахермайр, «когда консервативные ранние культуры вступают в тесную связь с динамическими и развитыми соседними цивилизациями, древние устои рушатся, а не заменяются новыми. В результате народ оказывается без опоры как в старом, так и в новом. Для отдельных людей открывается широкое поле деятельности: одни начинают вести безнравственную жизнь, полную пороков, а в других проявляются огромные творческие возможности»[201]201
  Шахермайр Ф. Александр Македонский. Изд. 2-е, испр.: Пер. с нем. М., 1986. С. 49.


[Закрыть]. Обе эти тенденции всегда имели место в русской культуре как «ранней и консервативной», но последняя – творческая – всегда в конечном счете одерживала верх, в том числе, и в наше время, чем и обусловлено возрождение русской философии начиная с позднесоветского времени.

Как писал М. Пришвин, «Европа – это история вырождения личности в индивидуум, с одной стороны, и с другой – история поглощения личности обществом»[202]202
  Пришвин М. Зеркало человека. М., 1985. С. 404.


[Закрыть]. Естественно, что этот процесс не может быть бесконечным и в настоящее время пришел к своему логическом завершению – как пишет Ж. Эллюль, «Запада (L’Occident) больше не существует. Победила логика структур, игра механических сил, диктат систем»[203]203
  Ellul J. Trahision de L’Occident. P: Pion, 1965. P. 95.


[Закрыть]. Самостоятельная русская культура и русская философия в особенности изначально пределялись именно как ответ на этот вызов Запада – вызов вырождения личности в индивидуум, поглощения личности обществом, тоталитарной логики структур, игры механических сил и диктата систем. Особенно тяжелым это противостояние было в XX веке, когда в результате революционной катастрофы 1917 года Западу удалось навязать России одну из самых разрушительных своих тоталитарных идеологий. Но тот факт, что Россия смогла самостоятельно освободиться от марксистского тоталитаризма – этот исторический подвиг в первую очередь свидетельствует о живых корнях ее культуры, способных прорастать новыми достижениями в самых неблагоприятных условиях.

Феномен русской философии к настоящему времени радикально меняет свой исторический смысл. От понимания русской философии просто как «самобытной», свойственного для длительного исторического периода от середины XIX в. до конца XX века, в настоящее время происходит переход к ее пониманию как «нового начала» философии как таковой – после того, как на Западе было объявлено о «смерти философии» как свершившемся факте. Русской философии этот факт не касается постольку, поскольку она не-западная не только в географическом, но и в том метафизическом смысле, о котором сказано выше[204]204
  Именно в этом ныне состоит «третье», т. е. всемирно-историческое, а не «национальное», измерение русской философии, согласно терминологии, предложенной М. А. Масляным. См.: Маслин М. А. «Три измерения» русской философии// Отечественная философия: русская, российская, всемирная. Материалы V Российского симпозиума историков русской философии. Нижний Новгород, 1998. С. 10–13.


[Закрыть]. Этот смысл можно определить также как «пост-оксидентальная парадигма». Пост-оксид витальная философия должна была бы возникнуть даже и в том гипотетическом случае, если бы Россия вообще не существовала – тогда она возникла бы в каком-то другом регионе мира, поскольку ее возникновение обусловлено не какими-то только лишь одними «национальными» особенностями, а глобальным сопротивлением пост-культурной экспансии Запада, в том числе и экспансии его пост-философии.

В. Ф. Овчинников в статье «О понятии исторического типа философии» предлагает считать, что в истории философии было три типа: западный, восточный и русский. «Каждый исторический тип некогда выступал центром концентрации философской мудрости. Древний Восток – исторически первый центр концентрации философского таланта. Затем – Запад (Древняя Греция, Древний Рим, Франция, Англия, Германия). На рубеже XIX–XX веков центр концентрации философской мысли из Германии переместился в Россию»[205]205
  Овчинников В. Ф. О понятии исторического типа философии // Вопросы философии. 1996. № 7. С. 175.


[Закрыть].

Россия, помимо прочих своих исторических подвигов, совершила еще и подвиг философский – начав традицию пост-оксидентальной философии еще тогда, когда западная философия была на пике своего расцвета и глобальная экспансия Запада, разрушающая национальные культуры как таковые, едва только началась. Рождение русской философии совпало по времени с началом метафизической самокритики Запада в культуре Романтизма – последней культуре «большого стиля» – и поэтому у многих возникает иллюзия того, что «новое начало» в России было тоже каким-то «заимствованием». Дальнейший ход истории показал, что это не так, и что свой внутренний источник «нового начала» в России не только не иссяк, но еще более актуализировался. И чем большая дистанция нас отделяет от первой половины XIX века, тем яснее становится, например, тот факт, что главное значение того, что у нас принято называть «немецкой классической философией» состоит не в ней самой (давно уже мало кому интересной и на самом Западе и только у нас по-прежнему считающейся «классикой»), но именно в том, что она стала интеллектуальным Вызовом, породившим русский Ответ – наше «другое начало» (В. Бибихин).

Определение русской философии как «борьбы» и «отталкивания» от западной традиции чрезвычайно важно для понимания как ее содержательной специфики, так и ее форм и привычек мышления. Хорошее определение последних дал в свое время Г. Д. Гачев: «Если формула логики Запада, Европы (еще с Аристотеля): ЭТО ЕСТЬ ТО («Сократ есть человек», «Некоторые лебеди белы»), то русский ум мыслит по формуле: НЕ ТО, А… (ЧТО?)…

Нет, я не Байрон, я другой (Лермонтов).

Нет, не тебя так пылко я люблю (Лермонтов).

Нет, я не дорожу мятежным наслажденьем (Пушкин).

Не то, что мните вы, природа (Тютчев).

Не ветер бушует над бором (Некрасов).

Русский ум начинает с некоторого отрицания, отвержения (в отличие, например, от немецкого: отрицание – второй такт в триаде Гегеля, но начало развертывания мысли – «тезис» = положительное утверждение), и в качестве «тезиса-жертвы» берется некая готовая данность, с Запада, как правило, пришедшая («Байрон» у Лермонтова, те рассудочники, кто мнят, что природа – «бездушный лик», у Тютчева), или клише обыденного сознания… Модель-схема Русского Космоса: ∞ – это «путь-дорога», «Русь-тройка», космодром в однонаправленную бесконечность. В формуле русской логики «не то, а…» этому соответствует многоточие, незавершенность. Она и ценность, по Бахтину: открытость, вопрошание, не сказанность ни о чем последнего слова. Русские шедевры – незавершены: «Евгений Онегин», «Мертвые души», «Братья Карамазовы»… Есть начало – нет конца… И задушевная мечта русская – начать все снова, жизнь – сначала! Разрушим – и построим, наконец, то, что надо! И не устаем – НАЧИНАТЬ!..»[206]206
  Гачев Г Д. Ментальности народов мира. М., 2008. С. 211–212.


[Закрыть]. В этой столь яркой экспликации внутренних форм русского мышления очень четко просматривается главный движущий им императив преображения человека и мира.

Такой специфический «режим» работы русского философского сознания порождает и свои стилистические особенности, и вообще резко повышает сам статус философской индивидуальности. Поэтому, как пишет американская исследовательница, «русская философия является философией оксюморона, парадокса и апофазиса, в котором риторическая фигура является живой, с возможностями для интерпретации и значения. Начиная от Чаадаева и до Лосева, русская философия меньше фокусировала свое внимание на объективном авторитете, который всегда отрицался из религиозных или политических мотивов, чем на аутентичности философского голоса и личности»[207]207
  Clowes Е. W. Fiction’s overcoat: Russian literary culture and the question of philosophy. N. Y: Cornell University Press, 2004. P. 282.


[Закрыть]. М. А. Маслин также особо акцентирует внимание на том факте, что «неповторимым качеством русской философской мысли является именно ее разноликость, то есть чрезвычайное разнообразие смысловых преломлений при сохранении общего лика, в его целостности и единстве… не существует равной самой себе русской философской мысли, основные теоретические качества которой сводились бы к неизменному воспроизведению, например, антропоцентризма, историософичности, социальной приверженности или иных штучных особенностей, которые часто фигурируют в научной литературе в качестве штампов, усредняющих и нивелирующих разноликость русской философии… разноликость является ее фундаментальной характеристикой, подтверждаемой источниками»[208]208
  Маслин M. А. Разноликость и единство русской философии. СПб., 2017. С. 12.


[Закрыть]. Среди отечественных авторов классическими примерами «персонологического подхода к русской философии стати известные книги Г. Д. Гачева[209]209
  См.: Гачев Г. Д. Русская Дума. – М., 1991;


[Закрыть] и А. В. Гулыги[210]210
  Гулыга А. В. Русская идея и ее творцы. – М., 2003. 448 с.


[Закрыть].

Известный культуролог Л. М. Баткин в свое время удачно сформулировал общий закон трансформации культурных явлений, суть которого состоит в том, что «смысл культурной эпохи продолжает меняться после того, как она закончилась, потому что с прибавлением новых этапов эволюции меняется место каждого истекшего этапа во всемирно-историческом процессе… прошлое есть часть какого-то бесконечного и потому неизвестного целого, в которое входят также настоящее и будущее человечества. Объективное содержание прошлого зависит от этого целого, и по мере превращения будущего в настоящее и настоящего в прошлое, по мере разрастания прошлого, уточняется смысл каждого его фрагмента»[211]211
  Баткин Л. М. Тип культуры как историческая целостность // Вопросы философии. 1969. № 9. С. 106.


[Закрыть]. Это общее положение относится и к судьбам локальных философских традиций, в чатности, русской – здесь действительно «большое видится на расстояньи», и ее масштаб понятен только теперь.

Известная книга Вальтера Шубарта «Европа и душа Востока», впервые опубликованная в 1938 г. в Швейцарии и переизданная в 1956 г. в ФРГ с предисловием Нобелевского лауреата Г. Бёлля, стала подвигом западного мыслителя, впервые открывшего Россию для Европы не привычном для нее «карикатурном» виде, а наоборот, в самых глубинных основаниях ее духа. В частности, В. Шубарт первым пророчески точно сформулировал именно пост-оксидентальный характер русской культуры: «Запад подарил человечеству самые совершенные виды техники, государственности и связи, но лишил его души. Задача России в том, чтобы вернуть душу человеку. Именно Россия обладает теми силами, которые Европа утратила или разрушила в себе… Поэтому только Россия способна вдохнуть душу в гибнущий от властолюбия, погрязший в предметной деловитости человеческий род, и это верно, несмотря на то, что в настоящий момент сама она корчится в судорогах большевизма. Ужасы советского времени минуют, как минула ночь татарского ига, и сбудется древнее пророчество: ex Oriente lux (свет с Востока. – В. Д.). Этим я не хочу сказать, что европейские нации утратят свое влияние. Они утратят лишь духовное лидерство. Они уже не будут больше представлять господствующий человеческий тип, и это станет благом для людей»[212]212
  Шубарт В. Европа и душа Востока. М, 2000. С. 308.


[Закрыть].

Не менее точно и важно определение В. Шубартом специфики русской философии: если западному, «прометеевскому человеку свойственно систематическое, то русскому – открытое философствование. Первый, в своём недоверии, воспринимает отказ от системы как опасность, как дефицит основательности; второй, в своём изначальном доверии, – как освобождение от оков. Европеец, обращённый к внешней стороне вещей, охватывает всю периферию внешнего бытия… Русский же – против законченных систем, созданных в классической западной философии. Он считает самонадеянной попытку индивидуума вместить в свою систему всю полноту мира… Смирение, а не недостаток сообразительности мешает ему стать систематиком. Системы разрывают тонкое кружево истины»[213]213
  Там же. С. 201.


[Закрыть]. Тем самым, очевидно, что понимание главной ценности русской культуры и философии, которое состоит не в том, что она «стала европейской», а как раз наоброт, что она стала пост-европейской, пост-оксидентальной, – это понимание, впервые выраженное И. Киреевским, самостоятельно было сформулировано и самыми выдающимися европейскими мыслителями, начиная с А. Дж. Тойнби и О. Шпенглера, которые еще раньше В. Шубарта усматривали в России новый цивилизационный тип, который призван прийти на смену европейскому.

Но этот путь и фундаментальный мировоззренческий поворот были спровоцированы самой же западной философской и культурной традицией в целом, неизменно рассматривавших Россию как некое «пустое место», требующее культурной колонизации со стороны Запада – в том числе, и навязывания ей свой философской традиции. И «вместо того чтобы рассматривать проблему русской идеи в качестве необходимой формы идеи христианства, или, иначе говоря, в русле “проблемы Логоса”… согласно логике такого рода… славяне должны превратиться в этнографический материал и быть ассимилированы англосаксонской цивилизацией. Однако желаемое, как говорится, отнюдь не представляет собой действительный ход вещей, и слова В. С. Соловьева о том, что только “тело России свободно, но национальный дух все еще ждет своего 19 февраля”, не потеряли значения для тех, кому не безразлична судьба Отечества, судьба национального духа»[214]214
  Ломоносов А. Г. Λόγος, Vernunft или разум // Вестник русской христианской гуманитарной академии. 2010. Том 11. Вып. 3. С. 117.


[Закрыть].

Следует отметить, что весьма часто эта интенция выступает даже в совершенно неприкрытой форме. Так, например, еще в начале 1990-х с идеей ненужности, вредности и «конца» русской философии выступал Дж. Скэнлан – главный редактор журналов «Studies in Soviet Thought» (1972–1981) и «Russian Studies in Philosophy» (1987–1997), редактор-консультант журнала «Studies in East European Thought» (c 1981); член коллегии журнала «The Russian Review» (с 1988). В докладе в Институте философии РАН в 1993 году, озаглавленном «Нужна ли России русская философия?»[215]215
  См.: Скэнлан Дж. П. Нужна ли России русская философия? // Вопр. философии. 1994. № 1. С. 61–65.


[Закрыть], он призвал русских философов присоединиться к традиции «мировой философии» и отказаться от претензии на самобытность.

Его вывод заключался в том, что Россия не нуждается в русской философии, а также в том, что претензии на уникальность и самобытность служат преимущественно тому, «чтобы противопоставить Россию с философской точки зрения остальному интеллектуальному миру». В наше время подобного рода пропагандой занимается американка А. Дебласио, которая также в книге «Конец русской философии» (2014) старается внушить читателям, что русской философии давно пора бы закончиться. Единственным «аргументом» в пользу такого желания выступает ее непонятность (особенно это касается православных направлений, в частности, концепции энергийной антропологии С. С. Хоружего), вследствие чего автору очень хочется, чтобы «произошла смена парадигмы, которая состоит в отказе от концепций русской философии об особом национальном пути и судьбе, уникальной миссии России как Нового Иерусалима и т. д. (a paradigm shift consisting in abandoning the conception of Russian philosophy as a special national ‘path’, ‘destiny’, or ‘mission’ unique to Russia as the ‘new Jerusalem’)»[216]216
  DeBlasio A. The End of Russian Philosophy: Tradition and Transition at the Turn of the 21st Century. Palgrave Macmillan, Basingstoke and New York, 2014. P. 189.


[Закрыть].

Эти «заклинания» вполне естественны, поскольку непосредственно вытекают из глобальной стратегии Запада, направленной на устранение геополитических конкурентов – в том числе, и в сфере культуры, а тем более философии, поскольку именно последняя из всех сфер культуры наиболее непосредственно связана с возможностью идейного противостояния.

Однако справедливости ради следует отметить, что существуют иные западные авторы, которые хорошо осознают идейную исчерпанность своей философской традиции и ищут ее обновления путем обращения к не-западным традициям. В 2017 году вышла книга Б. Ван Нордена «Возвращая философию. Мультикультурный манифест», которой обосновывается именно эта идея[217]217
  См.: Van Norden В. Taking Back Philosophy. A Multicultural Manifesto. Bryan. Columbia University Press. 2017.


[Закрыть]. Эта идея явно становится популярным трендом, поскольку есть и другие публикации американских авторов на эту тему[218]218
  См.: Levine P. The lack of diversity in philosophy is blocking its progress // https://aeon. со/ ideas/the-lack-of-diversity-in-philosophy-is-blocking-its-progress.


[Закрыть]. Однако весь курьез ситуации состоит в том, что философские традиции, альтернативные западной, они ищут где угодно – традиционно на Востоке, а также в Латинской Америке и даже в Африке – но только бы не там, где действительно сохранилась и продолжает развиваться живая философская традиция, идущая от Античности и высокой классики Средних веков и Нового времени – то есть, в России.

При этом традиция изучения русской философии на Западе существует в более чем десятке стран и уже насчитывает целое столетие – еще в 1913 году Т. Масарик опубликовал свое двухтомное исследование «Zur russischen Geschichts– und Religionsphilosophie». («К русской философии истории и религии»). Так, например, заведующий кафедрой философии в университете Мюнстера профессор Вильгельм Гёрдт больше чем кто либо иной в Германии после 1945 г. посвятил себя изучению русской философии в Германии. Ему принадлежат очень качественные исследования, касающиеся самой сути русской философии: «Vergöttlichung und Gesellschaft. Studien zur Philosophie von Ivan V. Kireevskij» («Обожение и общество. Исследования по философии И. В. Киреевского», 1968 г., габилитационная работа) и «Russische Philosophie. Zugänge und Durchblicke» («Русская философия: Подходы и перспективы», 1984 г., повторно издана в 1995 г.). В последней из них он сформулировал принцип, очень важный для нашей темы: «О будущем русской философии не нужно говорить много слов. Она лишь в том случае получит всечеловеческое – то есть национальное и международное – будущее, если она будет воспринята как самими русскими, так и нерусскими в качестве целого в своем историческом и современном развитии»[219]219
  Goerdt W. Russische Philosophie. Grundlagen. Freiburg – München, 1995. S. 23.


[Закрыть].