Текст книги "Шаляпин"

Глава 6
Прощание с Частной оперой

В 1898 году Московскую (а позднее и Петербургскую) контору императорских театров возглавил весьма энергичный, образованный и знающий искусство человек, в прошлом бравый гвардейский офицер, Владимир Аркадьевич Теляковский. Сын военного инженера, он с детских лет обучался музыкальным искусствам, играл на фортепиано, окончил Пажеский корпус, дослужился до звания полковника и по прихоти судьбы возглавил московскую, а позже и петербургскую Дирекцию императорских театров. В личном дневнике, который Теляковский вел на протяжении десятилетий, есть относящаяся к этому времени запись. Она свидетельствует о весьма глубоком понимании создавшейся в театральном искусстве ситуации. Приняв дела от своего предшественника Сергея Михайловича Волконского, Теляковский теперь увидел театральную жизнь не из рядов партера, не из раззолоченной ложи бенуара, но изнутри, из-за кулис, из чиновничьего кабинета управляющего: «На сцене господствует такая рутина и такая безграмотность, которая существовала десять – двадцать лет тому назад. Это небрежное отношение казенной администрации к императорским театрам, и особенно к монтировочной и бутафорской части, эта косность и неподвижность… побудили посторонних лиц открыть собственные театры, чтобы воочию доказать, как маленьким персоналом и с маленькими сред-ствами можно достигнуть художественных постановок… Публика, утомленная рутинными постановками императорских театров, притом публика интеллигентная, образованная, хлынула в частные театры».

Побывав в Мамонтовской опере, Теляковский сразу оценил реформаторскую деятельность Мамонтова, гений Шаляпина и решил вернуть певца на императорскую сцену, но на этот раз в совершенно новом качестве – первого солиста, на которого будет строиться весь репертуар театра.

Теляковский сам был неплохим пианистом, хорошо разбирался в живописи и музыке. В его квартире, помещавшейся рядом с Александринским театром, часто собирались музыканты, художники, знатоки искусства. Умный чиновник с большими личными связями, умелый и энергичный организатор, Теляковский понимал: театр нуждается в преобразованиях, в обновлении репертуара, в изменении принципов декоративного оформления, в современной режиссуре. Владимир Аркадьевич искал талантливых людей, способных мыслить свежо и непредвзято. И вскоре на императорской сцене начинают работать М. А. Врубель, В. А. Серов, К. А. Коровин, А. Я. Головин, С. В. Рахманинов, Вс. Э. Мейерхольд. Высоко ставил Теляковский дарование Мамонтова и хотел видеть его в Большом театре режиссером, но этого не случилось…

Теляковский услышал Шаляпина впервые в «Фаусте» Ш. Гуно. Он озадачен: как можно было такого певца в свое время отпустить из Мариинского театра?! Владимир Аркадьевич поручает своему помощнику В. А. Нелидову обстоятельно побеседовать с Шаляпиным. Где? Выбор останавливают на известном московском ресторане «Славянский базар». «За завтраком денег не жалеть!» – напутствовал Теляковский Нелидова.

С. И. Мамонтов. Портрет работы В. Серова. 1880 г.

Н. А. Римский-Корсаков. Рисунок Ф. И. Шаляпина

«Славянский базар» – заведение благопристойное, чинное, обстановка почти торжественная. Он уже вошел в историю восемнадцатичасовой беседой К. С. Станиславского и Вл. И. Немировича-Данченко: здесь 21 июня 1897 года решалась судьба будущего Московского Художественного театра. Бюсты русских писателей строго смотрят на посетителей из простенков второго этажа. Фонтанчик в бассейне легким журчанием приглушает звон посуды. У подъезда – швейцар в сверкающих позументах, более похожий на генерала. В зале – не менее представительный метрдотель. Предупредительные официанты в голубых казакинах снуют между столиками. Есть здесь и отдельные кабинеты – «для компаний», для деловых встреч и бесед.

После обильного завтрака в «Славянском базаре» 12 декабря 1898 года Нелидов ведет Шаляпина на Большую Дмитровку, в московское представительство Дирекции императорских театров. Теляковский предлагает жалованье, в два раза превышающее сумму, которую Федор получает у Мамонтова, и не без коварства намекает на циркулирующие слухи о непрочности мамонтовского капитала. Газеты пишут об этом уже третий год, но совсем недавно, весной, появились сведения о миллионных недостачах в фонде Ярославской железной дороги. Сам собой напрашивался вопрос: сможет ли Мамонтов и дальше содержать свой театр?..

Директор вызвал у певца большую симпатию: любезен, обаятелен, корректен, знает дело, с пониманием выслушал и разделил его суждения о консервативности Большого театра, обещал поддержку его планам:

– Вот мы всё и будем постепенно делать так, как вы найдете нужным!

В тот вечер Теляковский записал в своем дневнике: «Шаляпин произвел на меня очень хорошее впечатление. Но он еще молод. Торговались долго, хотел подумать, но я думать не хотел и сейчас же дал ему подписать контракт – и только тогда успокоился, когда он подписал. Говорит хорошо, но цену себе еще не знает. Теперь только бы утвердили кабинетом в Петербурге – и сделано большое дело в жизни».

Петербургское начальство упрекнуло Теляковского в расточительности, но контракт все-таки утвердило. Владимир Аркадьевич с досадой замечает: «Нюха нет у этих людей. Мы не баса пригласили, а особенно выдающегося артиста и взяли его еще на корню».

Дни шли за днями, а Шаляпин никак не решался рассказать о случившемся Мамонтову. Впрочем, выступать в Большом театре предстояло лишь в начале следующего сезона, авось за это время все как-нибудь и образуется… Но нет ничего тайного, что не стало бы явным. Уже через неделю в Петербурге у Римского-Корсакова обсуждали сенсационную новость – Шаляпин переходит на императорскую сцену. Стороной об этом узнал и Мамонтов. Теперь, пожалуй, и театр Солодовниковский рухнет, размышляют за столом у Николая Андреевича Римского-Корсакова, говорят, что уйти собираются и певцы – Секар-Рожанский и даже Забела. Обсуждают неудачу, случившуюся на «Псковитянке» в начале сезона: Шаляпин начал свой речитатив, а у Труффи в оркестре зазвучала каватина. Дали занавес. Скандал…

Больно было Мамонтову узнать о намерениях Шаляпина, да еще от третьих лиц. И вместе с тем вряд ли стоит думать, что для него поступок певца был полной неожиданностью. Ведь еще весной 1898 года, 30 апреля, «Театральные известия» сообщили об уходе Шаляпина из Частной оперы, а в июне Савве Ивановичу писали об этом Любатович, Винтер и Кругликова. «Он (Борис Годунов. – В. Д.) очень хорош в исполнении Шаляпина… Не вздумаете ли поставить, пока у нас служит Шаляпин?» – спрашивает Мамонтова Винтер. Савва Иванович срочно отправил в Путятино Секар-Рожанского, «чтобы совместно с Шаляпиным учить Самозванца». «Очень рад, – отвечает Мамонтову Кругликов, – что Вы утвердились мыслью его («Бориса Годунова». – В. Д.) ставить… Шаляпин у нас служит последний год, а он мог бы создать в опере кого угодно – и яркого Бориса, и превосходного Варлаама».

Что стоит за этой перепиской? Во всяком случае, отношения Мамонтова и Шаляпина не нарушились, они вместе работали над «Борисом Годуновым». Но нельзя не видеть другого: постановочные возможности императорской сцены не шли в сравнение с Частной оперой, масштабы которой Шаляпин как художник уже перерос. Федор хочет мотивировать причину грядущего разрыва, советуется со Стасовым. «Посудите сами, Владимир Васильевич, – пишет он, – можно ли так относиться хотя бы к Мусоргскому, чьего “Бориса” мы поставили, то есть на все уверения, что “Борис” грандиознейшая опера и вследствие этой грандиозности, следовательно, требует тщательной постановки, – Савва махнул ее, кажется, после двух или трех репетиций с ансамблем. Да разве это возможно, ведь это черт знает что, ведь на последней-то репетиции еще почти никто ролей-то как следует не знал… Скажу словами Бориса – “скорбит душа”…»

Приходится признать: Шаляпин не был одинок в своих огорчениях. На репетиционную спешку и музыкальную недоработку не раз сетовали М. М. Ипполитов-Иванов, Н. А. Римский-Корсаков, критик Н. Д. Кашкин, С. В. Рахманинов. Да и сам Мамонтов, безусловно, чувствовал необходимость совершенствования своего «театрального дела». Как-то он пожаловался К. А. Коровину: «…Холодность и снобизм общества к дивным авторам – это плохой признак, это отсутствие понимания, плохой патриотизм. Эх, Костенька, плохо, косно, не слышат, не видят… Вот “Аида” полна, а на “Снегурочку” не идут и газеты ругают… Меня спрашивает Витте, зачем я театр-оперу держу, это несерьезно. “Это серьезнее железных дорог, – ответил я. – Искусство это не одно развлечение только и увеселение”… Вдохновение имеет высшие права. Вот консерватория тоже существует, а в императорских театрах отменяют оперы и не ставят ни Мусоргского, ни Римского-Корсакова. Надо, чтобы народ знал своих поэтов и художников. Пора народу знать и понимать Пушкина. А министр финансов (С. Ю. Витте. – В. Д.) говорит, что это увеселение. Так ли это? Когда будут думать о хлебе едином, пожалуй, не будет и хлеба».

Мамонтов затевает поистине грандиозный архитектурный, художественный, театральный проект. Арендует напротив Малого театра целый квартал, предполагает воздвигнуть – иначе не скажешь – культурный центр: гостиницу, ресторан, залы для вернисажей, зимний сад, крытый каток… Но главное, конечно же, огромный, шестиярусный, на три тысячи кресел – на тысячу мест превышающий вместимость Большого! – театр по проекту архитектора Вильяма Валькотта, украшенный панно по эскизам М. А. Врубеля, К. А. Коровина, В. М. Васнецова, настоящий храм музыкального искусства! «Таким путем, – писал Мамонтов одному из друзей, – осуществится моя заветная мечта, а Частная опера уже не будет случайным, компромиссным предприятием, а вступит в свои права, как прочное учреждение».

Таковы мечты, планы, замыслы…

Пока же жизнь идет своим чередом, внешне отношения Федора и Саввы Ивановича остаются добрыми, правда, премьер в первые месяцы 1899 года в театре почти нет, но в старых спектаклях певец по-прежнему имеет успех…

Рождество 1899 года Федор празднует дома, в окружении близких людей. 3 января Иола Игнатьевна родила сына. Шаляпин счастлив. Игорь в центре внимания, молодые родители восхищаются поразительной смекалистостью и прочими исключительными достоинствами ребенка. «Игрушка с каждым днем все забавнее и милее, чудак ужасный, – сообщает певец в письмах отцу Ивану Яковлевичу. – Это мое наслаждение! Это такой замечательный мальчик, что я положительно считаю себя счастливцем, что имею такого сына!»

К этому времени семье становится тесновато в гостеприимном доме Т. С. Любатович, и Шаляпины переезжают в Большой Чернышевский переулок. Вокруг небольшие, в два-три этажа, особняки, недалеко оживленная Тверская, напротив – мрачноватое здание англиканской церкви, напоминающее средневековый замок.

Сезон в Частной опере закрывался 25 апреля «Русалкой». «Шаляпин пел и играл бесподобно, – писали «Русские ведомости». – …Участие это было, так сказать, лебединою песней артиста в труппе: как известно, он покидает ее и переходит осенью в Большой театр. Нужно пожелать, чтобы г. Шаляпин и там занял достойное его таланту положение и чтобы он нашел себе наиболее обширное и плодотворное поле для своей сценической деятельности».

В мае 1899 года Россия готовится отметить столетие со дня рождения Александра Сергеевича Пушкина. Шаляпин тоже участник этого праздника. Правда, юбилей любимого поэта он будет отмечать не в Москве, а в Петербурге: в Таврическом дворце исполняется опера Рахманинова «Алеко». «Солисты были великолепны, – писал композитор в Москву своему другу М. А. Слонову, – не считая Шаляпина, перед которым они все, как и другие, постоянно бледнели. Этот был на три головы выше их. Между прочим, я до сих пор слышу, как он рыдал в конце оперы. Так может рыдать только или великий артист на сцене, или человек, у которого такое же большое горе в обыкновенной жизни, как у Алеко…»

Летом Шаляпин выступал в Казани, Одессе, Киеве, Петербурге, Николаеве, Кисловодске. С его возвращением московскую публику ожидает сюрприз: артист, простившийся в конце прошлого сезона с Частной оперой, до перехода в Большой театр даст в ней последние спектакли – объявлены «Фауст», «Псковитянка», «Князь Игорь», «Жизнь за царя». На 21 сентября назначен прощальный спектакль – «Борис Годунов». А 12 сентября Шаляпин узнает потрясшую всех новость: Савва Иванович арестован накануне и под конвоем полицейских, в наручниках препровожден из дома на Садовой-Спасской в Таганскую тюрьму…

Таков был финал политической интриги, жертвой которой стал Мамонтов. Формальным поводом для ареста послужил просроченный долг Петербургскому международному банку. Ревизия вскрыла финансовые нарушения в расходовании средств Московско-Ярославско-Архангельской железной дороги: деньги направлялись на другое мамонтовское предприятие – Невский завод в Петербурге. Завод этот оказался на грани банкротства, но усилиями Мамонтова начал выходить из кризиса… Приобретен он был под нажимом министра финансов С. Ю. Витте; в критический момент министр коварно устранился, не захотел спасти Мамонтова, хотя и мог… Суд открыл дело…

Следователь по особо важным делам назначил сумму залога – 763 тысячи рублей, которую родственники и друзья Мамонтова – Морозовы, Сапожниковы, Алексеевы – готовы были тут же внести, чтобы вызволить Савву Ивановича из тюрьмы. Но это оказалось всего лишь судейской игрой: сумму залога тотчас же взвинтили до пяти миллионов. Таких денег собрать не удалось. Только спустя пять месяцев, благодаря хлопотам Валентина Серова – он в это время писал портрет Николая II и мог с ним приватно общаться, по личному распоряжению императора тюремное заключение заменили домашним арестом – вплоть до окончания следствия и вынесения приговора.

Понимая, какой удар он наносит Частной опере своим уходом, Шаляпин кинулся к Теляковскому расторгнуть контракт, начал собирать деньги на неустойку, но не тут-то было! Оказалось, что в самой труппе с уходом певца давно примирились и к возможному его возвращению относятся по-разному. Свет на ситуацию проливает письмо К. С. Станиславского сыну Мамонтова Сергею Саввичу, написанное через два дня после ареста Саввы Ивановича: «Дело с Шаляпиным могло бы устроиться, если бы сами артисты действовали поэнергичнее, но, как мне показалось, кроме Оленина, Шкафера и Мельникова, никто не желает его возвращения, и это очень затрудняет дело. Я понял, что Секар очень против этого и сама Винтер мало оперативна и как будто дело находится между двух огней. Вчера утром думал ехать в театр поставить вопрос ребром, но потом побоялся запутать дело. Сегодня утром Шаляпин должен был видеться и решить все дело с Теляковским».

Афиша концерта Ф. И. Шаляпина. 1899 г.

Но проницательнее всех оказался опытный и прагматичный Теляковский: «С арестом самого Мамонтова опере его все равно угрожала гибель и Шаляпин едва ли мог ее спасти. Он артист, а не администратор». О расторжении контракта Теляковский и слышать не хочет: дело давно решенное, «разрешить этот вопрос едва ли может директор – даже министр». Шаляпина мучила мысль: дебют в Большом театре состоится в дни, когда Мамонтов будет томиться в камере. Накануне первого выступления артист снова пришел к Теляковскому уже вместе со своим другом, режиссером Частной оперы Петром Мельниковым, и попросил хотя бы отсрочить дебют. Теляковский объяснил: со вступлением контракта в юридическую силу обер-полицмейстер может запретить последние спектакли с Шаляпиным в Частной опере, тогда уже неминуем ее немедленный крах. Федор растерянно посмотрел на Мельникова:

– Видишь, Петруша, я говорил тебе, что ничего не выйдет.

…Суд над Саввой Ивановичем Станиславский назвал его бенефисом: «Когда его оправдали – зал вздрогнул от рукоплесканий. Не могла остановить оваций и толпа, которая бросилась со слезами обнимать своего любимца».

С. И. Мамонтов умер в 1918 году. Станиславский писал: «Живи и скончайся он не в России, а в другой стране, ему поставили бы несколько памятников: на Муроме, в Архангельске, на Донецкой ж. д. и на Театральной площади. Но мы в России… Он был прекрасным образцом чисто русской творческой натуры, которых у нас так мало и которых так больно терять именно теперь, когда предстоит вновь творить все разрушенное».

«Это был удивительный процесс, – писал известный московский фельетонист Влас Дорошевич, – человек обвинялся в преступлении с корыстными целями, а на суде если и говорилось, то только о его бескорыстности».

Публичное рассмотрение дела восстановило репутацию Саввы Ивановича, но не спасло его от разорения. Дом на Садовой-Спасской опечатан до аукциона, распродаются шедевры коллекции. Абрамцево теперь тоже не принадлежит Мамонтову, но причина тут сугубо личная: на пороге своего шестидесятилетия Савва Иванович разошелся с женой Елизаветой Григорьевной. «Я думал, – писал Станиславский, – что после всего случившегося Савва Иванович целиком отдастся искусству. Но я ошибся. Внутренняя рана и обида не давала ему покоя».

Сразу после суда Мамонтов уехал в Париж на Всемирную выставку; ему вручили золотую медаль за экспозицию художественной керамики. В Париже Мамонтов надеялся установить связи с деловыми кругами Франции, Германии и вновь утвердиться в «предпринимателях», но этого сделать не удалось – интриги сильных мира сего преодолеть было трудно…

Через десять лет Мамонтов дал интервью в связи с 25-летием Частной оперы: «Если до сих пор существовало дело, которое мной создано, может быть, имело бы смысл говорить о юбилее. Но ведь мне придется признаваться в своих слабостях, в своих ошибках, раскаиваться в своем доверии к людям, так как я не мог бы умолчать об обстоятельствах, последовавших за налетевшим на меня бурным шквалом и на время сломавшим мою жизнь. Я тогда принял меры, чтобы обеспечить существование оперы, но я ее доверил людям, которые не сумели ее удержать, дали ее разграбить. Я не хочу обвинять никого, и я предпочитаю молчать!»

Кого имел в виду Савва Иванович? Вероятнее всего, Клавдию Спиридоновну Винтер, которая с его арестом превратилась из формальной в реальную владелицу театра. Ситуация запутана. Винтер – сестра Т. С. Любатович, гражданской жены С. И. Мамонтова, из-за которой он ушел из семьи. Зятем же Винтер был Секар-Рожанский, с ним и у Мамонтова, и у Шаляпина отношения складывались неровные. Но подробности своей интимной жизни и личных отношений Мамонтов предавать гласности не хотел.

Конечно, переход Шаляпина на императорскую сцену был продиктован в первую очередь творческими причинами. Шаляпин перерос вскормившую его Частную оперу по масштабу своего грандиозного дарования. Но для самолюбивого Мамонтова его поступок остался незаживающей раной. «Теперь у него (Шаляпина. – В. Д.) искусство на втором плане и все помыслы ушли на то, как бы побольше выколотить денег. А там – покупка домов, имений», – говорит Савва Иванович спустя несколько лет в одном из интервью. Тогда же «Голос Москвы» печатает отрывок из беседы Мамонтова с великим князем Владимиром Александровичем:

«– Вы ведь первый изобрели Шаляпина?

– Шаляпина первый выдумал Бог.

– Да, но вы его первый открыли.

– Нет, он еще до меня служил на императорской Мариинской сцене.

– Но ведь все-таки вам принадлежит заслуга открытия такого гениального артиста, которого ранее не замечали.

– Позвольте, надо прежде условиться в понятии гениальности. Гений делает всегда что-то новое, гений идет вперед, а Шаляпин застыл на “Фаусте”, “Мефистофеле”, “Псковитянке”, “Борисе Годунове”».

Все это будет сказано в 1910 году…

Впрочем, сегодня, более века спустя, очевидно: Мамонтовская опера сыграла свою исторически значимую роль, она разрушила штампы старого театра, утвердила в сознании критики и публики новые эстетические критерии, выявила широчайшие возможности оперы как жанра синтетического и, по сути дела, открыла новую эпоху в истории музыкального театра. Савва Иванович Мамонтов, носитель смелых художественных идей, вырастил и воспитал поколение художников, музыкантов, театральных реформаторов. Встреча Шаляпина с Мамонтовской оперой была судьбоносной для обеих сторон. 1896—1899-й – три «звездных» года! В Большом театре Шаляпин продолжил свой стремительный взлет на художественный олимп. «Вряд ли появлялся до наших дней на театральных подмостках артист, про которого с правом можно было бы сказать: “Вот плоть от плоти русской оперы, вот кровь от крови ее”, – писал авторитетный критик Ю. Д. Энгель. – Но если такого артиста не было до сих пор, то теперь он, наконец, появился. Это – Шаляпин. Мы, по крайней мере, именно так смотрим на этого необыкновенного, единственного в своем роде певца, одного из тех гигантов, которым дано созидать в искусстве новое, неведомое и вести за собой сотни и тысячи последователей».