Текст книги "Проект «Hydra Sapiens»"

Часть вторая. Исход

11

Он стал соскребать грязь и прилипшую сливу о край ступеньки, вспомнил вдруг свой любимый Машук, его гордое древнее одиночество и решил, что никогда, никогда в жизни он сам не будет одинок! Не такой уж он парень…

Маленький Пёс побежал гулять, как обычно, очень рано. Это, однако, не помешало его бабушке нарядить внучика как на парад – белый матросский костюмчик, новые белые сандалики, белые гольфики. Заставила надеть на стриженую головку белую пилоточку с красной кисточкой. Боже, какая прелесть!

Маленький Пёс уже на крыльце проглотил стакан клубничного киселя и выскочил как птичка на свободу. Счастье, огромное светлое Счастье схватило его своими солнечными пальцами и понесло по утреннему двору мимо гигантских кустов золотых шаров, мимо всеми любимого тутового дерева, мимо крылец соседей.

– Ха-ха! Хи-хи! Привет, Карапуз! Привет, Командир! Привет, Драчун!

Пацаны в застиранных шортах, дырявых майках, искореженных тёртых сандалиях встретили дружка без удивления. Что поделаешь – несчастный московский ребёнок! Интересно только, как он полезет в этом костюмчике на дерево? а лазить-то придётся, игру в казаков-разбойников сегодня ещё никто не отменял.

– Ты бы хоть пилотку в карман сунул, – дружелюбно посоветовал Драчун.

– А что это ты с утра как фраер вырядился? – съязвил Командир, слезая к ним по каштану прямо со своего удивительного зелёного балкона. Он был чуть взрослее, уже перешёл в третий класс, и ему позволено было немножко похамить сотоварищам. – В гости, что ли, собрался? – добавил он, раздавая всем пацанам леденцы-сосучки.

– В гости мы пойдем завтра. Просто папа приехал, – оправдался Маленький Пёс.

– Ну ладно, побежали! – заторопил всех Карапуз. Он был самый младший, но самый непоседливый и боевитый.

Они перебежали через дорогу и ворвались в их любимый Гагаринский сквер. Прекрасно ухоженный, просторный, он был плацдармом для всех их игр. Здесь изобиловали кустарники, огромные клумбы с высокими цветами, множество плакучих ив – полная лафа и для казаков, и для разбойников: есть где спрятаться, отсидеться, есть где побегать, поноситься. И не по законам парковой геометрии, не по периметру, а по законам Детства – только напрямик!

Однако мальчишки никогда не мешали курортникам, собирающимся на скамеечках вокруг пруда, оформленного в виде полумесяца рядом с белой стелой, увенчанной головой улыбающегося Гагарина. Никогда они не сбивали с ног мирно прогуливающихся гастритников и язвенников, ударным своим социалистическим трудом заслуживших путёвочку на Минеральные Воды. Нет, они не бегали по хрустящим кварцевым дорожкам, они порхали над травой, ползком пробирались сквозь заросли полутораметровых гладиолусов, тарзанами летали с ветки на ветку. Потому что они были здесь хозяевами.

– Слушай, – спросил Командир Маленького Пса, когда они уже сидели на иве, прячась от казаков, – А твой папка когда приехал?

– Вчера.

– А мамка тоже приехала?

– Нет, у неё сессия.

– Чего у неё, это где? Сильно болит?

– Нигде у неё не болит, сессия – это экзамены в институте!

– А… Понятно. Папка, значит, один приехал?

– Один.

– А привёз чё-нибудь?

– Что?

– Вот я и спрашиваю – чё привёз-то?

– Колбасу московскую. Бабушке духи…

– Болван! Тебе-то чё привёз? Подарочки привёз?

– А, подарочки! Привёз… Фломастеры.

– Да ты чё! – заорал Командир. – Китайские?

– Откуда я знаю?

– Зэканско![12]12
  Отлично, классно! (детский жаргон).


[Закрыть] Чё делать будешь?

– В смысле?

– С фломастерами чё делать будешь?

– Рисовать… Папа ещё альбом привёз… Красивый такой!

– Балда! – Командир постучал Маленькому Псу костяшками пальцев по лбу. – Часть фломастеров отнесём Меняле из шестнадцатого и обменяем их на порох. Он порох у своего папки прёт, а меняет, гад, только на фломастеры и больше ни на что! Понял? а один фломастер оставим и вечером Шепелявку попросим письку показать! Не думаю, что откажется…

Так и порешили.

В казаков-разбойников играли всё утро, потом надоело. Пошли помочить ножки в Гагаринском пруду. Сняли сандалики, Маленький Пёс предложил ловить головастиков. Ловили головастиков, стоя на мраморном бордюрчике пруда на коленях. Ловили и бросали их обратно. Потом Командир поймал лягушку, надули её с помощью соломинки, вставив соломинку лягушке в попу. Она нырять теперь не могла, но уплыть – уплыла.

Сильно набрызгали вокруг, и из-за этого Маленький Пёс вдруг поскользнулся и упал в грязную цветущую воду. Он тут же полез наверх, было неглубоко – только по пояс, и его быстро вытащили. Пацаны хохотали от души, все были довольны, да и сам Маленький Пёс не очень-то и расстроился. Но что теперь делать? Раздеться и сушить одежду или так домой пойти? Ведь он был насквозь, просто насквозь мокрый! а дома бабушка, она, наверное, не очень будет рада за новый костюмчик.

Мальчишки предложили пойти отстирать матросский костюмчик от тины где-нибудь в чужом дворе, а потом быстро высушить его на солнышке, вон жара какая! Тогда бабка, так грубовато они называли всех, и в том числе своих бабушек, ничего не заметит.

– Заметит! – сказал Маленький Пёс и решил идти домой. Он был честный, очень честный мальчик и уже умел отвечать за свои поступки. Пацаны провожали его до крыльца…

Конечно же, он был наказан – ему запретили после обеда выходить во двор. Это было ужасно! Пообедали всей семьей – папа, бабушка, дедушка и Маленький Пёс. После обеда папа уехал в Ессентуки к родственникам, сказал, что вернётся завтра. Дедушка подремал немножко, водрузил на голову свою неизменную кучерявую серую кепку и отправился в библиотеку изучать материалы какого-то пленума. Сказал, что придёт к ужину. Бабушка занялась глажкой, а Маленький Пёс принялся скучать.

Он сидел в большой комнате и разглядывал в сотый, нет, в тысячный раз махровый коврик на стене. Звери учат математику на опушке леса. Потом он пытался развлечь себя ещё чем-нибудь, но всё больше и сильнее его занимали и манили звуки, доносящиеся со двора. Там играли мальчишки. Друзья! Минут через несколько Маленький Пёс стал приставать к бабушке и проситься на улицу. Он знал, что он виноват, что он должен отбыть наказание, что это правильно и справедливо, что его наказали. Но он так хотел на улицу!

Бабушка и слышать не хотела. Она сосредоточенно утюжила дедушкины кальсоны и втолковывала внучку наставительным тоном, что он не какой-нибудь беспризорник, что он из интеллигентной семьи, что он должен вести себя как следует и вообще должен отвечать за свои поступки. Маленький Пёс почти что сдался, он почти уже свыкся с мыслью, что сегодня больше не пойдет на улицу, но тут он неожиданно вспомнил про фломастеры и расстроился окончательно – он же подвел товарищей!

Товарищи, очевидно, тоже вспомнили про фломастеры и гуртом явились его выручать. Карапуз поднялся на их крыльцо, заглянул в дверь и позвал бабушку. Бабушка ответила ему из комнаты, и они принялись вести переговоры об освобождении узника. Маленький Пёс сидел в глубине комнаты и не видел Карапуза. Он боялся вмешиваться, чтобы ничего не испортить. Его бабушка и Карапузова бабушка были добрыми соседками и подружками, Карапуз со своей сестрой Шепелявкой и со всем своим семейством жил прямо над ними на втором и последнем этаже их многонаселённого старого дома. У них был телевизор!

…Потом к переговорам подключился Командир. Его мама была медсестрой в одной из пятигорских детских поликлиник, и её все очень уважали. Командир был понаглее – он прошёл прямо в квартиру и встал у бабушки за спиной. Он был хитрый и сразу же заявил, что Маленького Пса толкнул в пруд чужой мальчишка и что Маленький Пёс совсем не виноват. Это, конечно, была ложь, но Маленький Пёс почему-то промолчал, а бабушка как-то очень даже хорошо на это среагировала и вдруг заявила, что она уже всё простила и что они могут забирать её внука.

– Что, правда? Можно? – не поверил своему счастью Маленький Пёс.

– Можно, но только осторожно! – добавила бабушка. Она любила так говорить. Маленький Пёс молниеносно собрался. Сунул в карман упаковку драгоценных фломастеров и потихоньку ускользнул из дому, даже не поцеловав бабушку. Нет, он был очень ей благодарен, и он её очень любил. Просто боялся промедлить, а вдруг она передумает!

Они помчались вниз по улице, нашли Менялу и показали ему фломастеры. Меняла чуть слюну не пустил, долго уговаривать его не пришлось. Он забрался через узкое подвальное оконце в отцовский охотничий погреб и вскоре извлёк на свет пол-литровую банку бездымного пороха. Мальчишки стояли на стрёме, следили, чтобы не появился кто-нибудь из взрослых. Трофеи передавались из рук в руки. Меняла потребовал, чтобы его пригласили, когда будут что-нибудь взрывать.

– Обязательно! – наврали мальчишки и убежали.

Они уже знали, как именно они используют этот порох. У Командира в подвале хранилась картонная модель крейсера «Аврора». Он её даже лаком покрыл снаружи, и её теперь можно было на воду спускать. Так они и сделают! Напихают внутрь корабля порох и спустят его в Гагаринском пруду на воду, а потом будут бросать в него с берега горящие спички. Если спичка попадет через отверстие дымовой трубы внутрь – корабль взорвется. По-настоящему! Вот здорово будет!

Командир залез по дереву к себе на балкон и вскоре спустился с несколькими коробками спичек. Он вообще был мастак, мальчишки очень его уважали. Драчун предложил прямо сейчас бежать в сквер и заняться делом, но тут они увидели Шепелявку. Толстая косоглазая Шепелявка шла со своей подружкой и подружкиной мамой, явно с рынка. Мальчишки уже приготовили для неё самый красивый фломастер – лиловый. А красный, последний фломастер, оставили для себя – нарисовать на бумажках красные флаги и украсить ими «Аврору» перед легендарным спуском на воду. Шепелявкина подружка Пискля была такой же жадиной, воображалой и дурой, но Командир вдруг притянул пацанов к себе и заговорчески зашептал:

– А давайте Пискле тоже фломастер дадим! Красный! Пусть обе свои письки показывают!

– Зашибись! Атлэ! Зэканско! (отлично! – детский жаргон) – загомонили пацаны.

– Только сначала флаги нарисуем! – уточнил Маленький Пёс.

– Правильно! – Командир хлопнул его по плечу и почему-то опять спросил. – А твой папка больше ничего не привёз?

– Не, больше ничего… Духи бабушке…

– Ну ладно. Пошли.

Они построили немного рожи девчонкам, которые с важным видом отправились к Пискле домой, потом забрались со стороны посудного магазина в узкий проход за сараями и там уселись.

Здесь у них был штаб, отлично оборудованный и, конечно, засекреченный. Они нарезали флажки и закрасили их красным цветом, Маленький Пёс зачем-то на одном из красных флажков лиловым фломастером нарисовал цветочек. Его обругали дебилом и зарисовали цветочек лиловой пятиконечной звездой.

Нормально получилось.

Потом услышали девчачьи голоса – это Шепелявка с Писклёй выбежали во двор поиграть. Пора было действовать. Мальчишки гуськом протиснулись в обратном направлении и отловили девчонок уже на выходе со двора.

– Куда собрались? – грубовато осведомился Командир.

– В дочки-матери играть. Глисте из третьего номера мать куклу новую купила. Говорящую!

– Ерунда! – отрезал Командир. – У нас кое-что получше есть! – И он как фокусник выкинул из-за спины руку с двумя яркими фломастерами. Девчонки выпучили глаза. Первой в себя пришла сообразительная Пискля:

– Чё это? Фломастеры? Твои? Где взял?

– Наши! – гордо заявил Командир. – К нему папка приехал, сто штук таких привез!

Он ткнул Маленького Пса в бок, чтобы тот подтвердил. Тот подтвердил молчаливым кивком, пытаясь не дышать секундочку, чтобы не показать, как ему больно от тычка.

– Ну вот, хотите – будут ваши? – продолжил Командир свою победоносную речь.

– Как это? Задаром? – влезла Шепелявка, которая сама ничего никогда задаром не делала, даже задаром не глотала вкусную аскорбинку, которую её маме порекомендовала Командирова мама-медсестра.

– Держи карман шире! За такие зэканские фломастеры можно чё хочешь в мире выменять! – Командир перешёл к деловой части переговоров.

Девчонки согласились, долго не раздумывая.

Детвора забралась в самые густые заросли барбариса в глубине сквера и расселась полукругом на небольшой темной площадке в полутьме густой листвы. Девчонки потребовали сначала передать им товар.

Чтоб без обмана!

Командир подразнил их, конечно, немножко, но отдал всё-таки драгоценные фломастеры. Пискле красный, Шепелявке лиловый. Девчонки, не выпуская из рук свои трофеи, задрали платьица, прижали подолы подбородками к груди и опустили до земли трусики.

– Поближе подойди! – по-хозяйски скомандовал Командир Шепелявке.

– Сам подойди! – огрызнулась Шепелявка. – Хочешь смотреть – смотри!

Мальчишки, кроме маленького Карапуза, стали внимательно разглядывать то, чего добивались такой высокой ценой. Драчун даже потянулся пальчиком, но Шепелявка тогда стукнула его по руке.

– А ну! – одёрнула она его.

А Пискля вдруг сама пододвинулась к нему и весело пропела:

– На, мою потрогай!

Карапуз с Командиром стали вместе трогать, а Пискля принялась хихикать.

…Спугнул их какой-то шум поблизости. Они стайкой выскочили из кустов. Оказалось, что это пьяница упал в их кусты и теперь, дико рыча, безуспешно пытался подняться. Они поржали над ним, но их пристыдила какая-то тётя.

– Пьяный… Грешно смеяться! – сказала она, погрозила им перебинтованным указательным пальцем и поспешила помочь пьяному подняться. Детям было наплевать, и они побежали к пруду. По дороге Драчун изображал из себя пьяного, несколько раз падал, а девчонки его с веселой руганью поднимали.

На пруду они засыпали порох в трюм «Авроры» и торжественно спустили её на воду, тихонько оттолкнув от берега. Крейсер поплыл, правда, как-то боком, но это было неважно. Они стали чиркать спичками и быстро бросать их в корабль, стараясь попасть в не очень-то широкое жерло одной из его труб. Даже девчонкам дали попробовать. Им всё никак не удавалось попасть куда надо, а прудик вскоре заполнился множеством плавающих спичек. Несколько спичек, правда, упали на борт «Авроры» и даже ещё продолжали некоторое время гореть, но это было совсем не то.

Тогда Командир придумал привязать к палке газету, поджечь её и таким образом просто запалить этот чёртов корабль. Так и сделали. Командир самолично стал тыкать в трубу «Авроры» и вскоре её перевернул. Вода захлестнула корабль, все труды пропали. Флагман революции плавал кверху дном, порох высыпался из него и поплыл вокруг какими-то серыми пятнами. Драчун сказал Командиру, что он козёл, и они тут же, не сходя с места, подрались.

Потных, грязных и поцарапанных их разняла соседка, которая оказалась рядом, – ходила к кинотеатру кваску купить. Пацаны успокоились, Командир даже сказал, что вытребует у Менялы все фломастеры обратно – взрыва-то не получилось! а не отдаст – В морду получит! Он был очень расстроен и жаждал хоть какой-то сатисфакции. Они отправились во двор, вечерело, и скоро бабушки принялись звать их на ужин.

О, покушать после тяжёлого дня они любили!

Поздно вечером после ужина они собрались под тутовником посреди двора и стали рассказывать друг другу страшные истории. Это у них было любимым занятием перед сном. Под огромным куполом южного звёздного неба эти посиделки всегда были окутаны ореолом романтики и таинственности.

Маленький Пёс голосом настоящего сказочника рассказал приятелям историю про семерых голландских моряков, которые сошли на берег в Милане, зашли в таверну и там один за другим стали исчезать, а их друзья стали обнаруживать то там, то сям их останки – то палец с татуировкой в тарелке супа, то глаз в пирожке. На ходу придумывал. Пискля так боялась, что даже прижалась к Маленькому Псу. А потом, когда расходились, сказала:

– Ты такой умный… Так интересно было… Только я совсем не боялась! – И убежала, кокетливо шлёпая сандалиями.

Ночью Маленькому Псу впервые приснились голенькие девочки.

Но не такие, как Шепелявка или Пискля, а какие-то худенькие, с большими печальными глазами. Они были похожи на цыганскую девочку, которую Маленький Пёс однажды видел в толпе цыган, проходящих по их улице. У них были длинные чёрные волосы, выпяченные животы и длинные худенькие ножки. Маленький Пёс так пожалел их во сне! Ему почему-то очень нравилось, что они такие несчастные и такие голенькие. Какой волшебный был сон!

Утром Маленький Пёс проснулся совсем рано, все ещё спали. Он пробрался мимо храпящих бабушки с дедушкой и выскочил во двор в одних трусиках.

По ореху, раскинувшему свои мощные зелёные руки в самом дальнем углу двора около страшно вонючей общей уборной, он залез на самую его верхушку и помахал рукой мирно царящей над городом зелёной горе – здравствуй, Машук!

Он посидел ещё немного на суку, зябко прижавшись к кожистому стволу дерева, наблюдая, как тяжёлый утренний туман рассеивается и как всё больше и больше проявляется вершина старой кудрявой горы. А вот уже видны телебашня и новенький фуникулёр!

– Ты что, спятил? – позвал его кто-то снизу. Это был Карапузов папа, он был шофёр, водитель городского автобуса, и уходил на работу обычно очень рано. – Слезай давай! Иди, я тебя сниму! – позвал он опять. Маленький Пёс немного спустился, послушно протянул ему руки и, мечтательно улыбаясь, спросил:

– Дядя, а правда Машук по ночам вздыхает? я слышал… Ему одиноко…

– Странный ты какой-то… – сняв его с дерева, сказал Карапузов папа. – То ли вы там в Москве все такие странные, то ли от того, что ты еврей.

Он легонько шлёпнул Маленького Пса под зад и подтолкнул в сторону дома. Он был очень добрый, у него был золотой зуб.

Маленький Пёс не придал значения его словам.

Он потопал к своему крыльцу, по пути специально, чтобы посмотреть, как брызнет в разные стороны сок, раздавил какую-то грязную переспелую сливу, на крашеных ступеньках своего утопающего в зелени дикого винограда крыльца поскользнулся из-за того, что слива прилипла к сандалику, но не упал.

Он стал соскребать грязь и прилипшую сливу о край ступеньки, вспомнил вдруг свой любимый Машук, его гордое древнее одиночество и решил, что никогда, никогда в жизни он сам не будет одинок!

Не такой уж он парень…

…Через много лет Пёс нашёл мальчишек на «Одноклассниках». Карапуз и Командир по жизни были офицерами. От них он узнал, что Драчун умер в тюрьме. Карапуз и Командир защищали Родину от мусульманских фанатиков в Чечне.

Именно в те же годы Пёс оставил свою Родину и искал другую.

И никак не мог найти.

И почему-то всю жизнь оправдывал себя строчкой из песни Розенбаума: «…Где семья – там и дом. Там Родина».

12

Существо не испугалось. Оно посмотрело на него внимательно, улыбнулось своей клыкастой мордой, но как-то совсем по-человечески – снисходительно, но вполне дружелюбно, и вдруг опрокинулось, оттолкнувшись от оконной рамы, ухнуло куда-то в сторону, прогремев жестяным карнизом.

Был конец февраля. Пёс стоял по колени в искрящемся снегу. Без шапки, без перчаток. Под морозным слепящим солнцем, под синим-синим небом. Он махал руками, он смотрел наверх и не видел там больше ничего, кроме крошечного сизого личика в окне третьего этажа.

Вот оно ещё больше сморщилось и открыло во всю ширь ротик.

– Она кричит, она так звонко кричит! – заорал Пёс наверх. Он услышал голос дочери сердцем. Через двойные стёкла, берегущие тепло той палаты, в которой теперь обитала его семья, он, конечно, не услышал ничего. Но он слышал их сердцем, именно сердцем!

Кричит, да так звонко, как колокольчик! Сизое личико исчезло вдруг, и его место заняло красное личико, такое серьезное, сосредоточенное, с надутыми щеками. Это сын. Он сопит и помалкивает. Слышу, слышу! Красное личико тоже вскоре исчезло, и окно вдруг разверзлось глазами – Её глазами.

– Я так счастлива, Тась! – беззвучно произнесли Её губы.

Мембраны стёкол тогда вздрогнули, загудели и брызнули в небеса хрустальным звоном: «Я так счастлива, Тась!»

Слова эти зашевелили бордовые кисти на голых ветвях рябины, подняли вдруг позёмку, заискрились морозными бликами, хлестнули по лицу свежим ветром. Пёс взмахнул руками и упал, хохоча, на спину. Он вытер тающий снег с лица и прошептал:

– Спа-си-бо!

Он ещё долго крутился под окнами роддома, не замечая других мужчин, кричащих что-то в закрытые окна, пишущих что-то на листках большими кривыми буквами, смеющихся, пьющих водку из горла, добродушно матерящихся, курящих. Но вот он замёрз. Поняв, что сегодня, наверное, уже не удастся ещё раз увидеть свою семью, он отправился восвояси. Наверное, она спит, ведь она только вчера родила, и ей сейчас очень трудно, решил Пёс, пересекая границу этого благословенного места и своего сумасшедшего города.

Он вступил на засыпанный песком и солью тротуар, вскочил на скользкую ступеньку троллейбуса, ухнул в пропасть метро, запер себя в заплёванном вонючем лифте, поднялся на свой этаж, открыл свою дверь и еле увернулся от горячего языка Шаха. Он позволил Сильвестру побегать по своей голове и пощипать себя за ухо, опустился на кухне на табурет и посмотрел на свое призрачное отражение в стекле кухонной двери.

– Дорогуша-дай-покушать! – как обычно, недовольным голосом заверещал Сильвестр и побежал дугой по кухонному столу, уворачиваясь от Шаха, который, положив свою огромную голову на стол, попытался на радостях вылизать этого несносного попугая.

От всей этой возни Пёс вдруг будто проснулся, он вновь увидел себя в стекле – улыбающегося, с огромными грустно-весёлыми глазами, с кудрявой бородой.

– Ну что папаша, доволен? – спросил он своё отражение и стал расстегивать куртку.

Неожиданно резко и требовательно зазвонил телефон. Пёс поднял левой рукой трубку, правой стягивая с себя шарф.

Звонили родители из Израиля. Он сам позвонил им ночью и сообщил, что у них родились внуки, сразу двое. Теперь они ждали очередных новостей из роддома, волновались.

– Да, уже видел их, такие классные! – сказал Пёс и почувствовал вдруг, что кто-то смотрит на него из окна! Он будто увидел кого-то боковым зрением – справа, прямо в оконном проёме.

Продолжая говорить с матерью, он как можно более непринуждённо повернулся, и ему показалось, что в темноте кто-то отпрянул от стекла. Там, снаружи, на высоте четвертого этажа! Он подошёл ближе, перекидывая телефонный шнур через сахарницу на столе. Он прислонился лбом к ледяному стеклу.

– …Спасибо, мамуля, пока ничего не надо. Когда будут выписывать, я ещё раз позвоню. Да, сам…

Он засмотрелся в темноту быстро навалившихся сумерек и совершенно четко увидел напротив в ветвях гигантского старого тополя огромную черную птицу, висящую почему-то вверх ногами. Но птицы так не висят! и это не похоже на птицу.

– Пока, пока, спасибо, спасибо… – уже машинально договаривал он.

Всё его внимание притягивало теперь это Нечто. Он увидел, что Нечто зашевелилось, будто устраиваясь поудобнее, заворачиваясь, как в плащ, в огромные и совсем не похожие на птичьи крылья.

Пёс положил телефонную трубку, на почему-то вдруг ставших ватными ногах отправился в прихожую, выключил на кухне свет и вернулся к окну. Теперь из темноты на него смотрели человеческие глаза. Пёс не увидел их, но он их почувствовал.

– Иди сюда… – непослушными губами произнес Пёс. Он услышал, как поднялся Шах в коридоре, подумал, наверное, что хозяин зовёт его. Подошёл, лизнул холодную потную руку. Собрался было уйти, но на дереве в это время произошло движение – развернулись огромные крылья, существо перевернулось, поползло по ветвям, приближаясь, ловко, как обезьяна, перемещаясь с ветки на ветку.

Пёс отпрянул от окна, не смея, однако, сбежать.

Неожиданно существо сорвалось с ветвей и прыгнуло прямо на стекло, мгновенно оказавшись на карнизе. Шах бросился к окну, опрокинул горшки с зелёным луком, расставленные по подоконнику, бешено залаял, обнажая огромные белые клыки, брызгая слюной, тычась носом в дрожащее стекло.

Существо не испугалось. Оно посмотрело на него внимательно, улыбнулось своей клыкастой мордой, но как-то совсем по-человечески – снисходительно, но вполне дружелюбно, и вдруг опрокинулось, оттолкнувшись от оконной рамы, ухнуло куда-то в сторону, прогремев жестяным карнизом. Пёс бросился вновь к окну, хотел, было, его открыть, но, споткнувшись о горшки и мечущегося Шаха, вспомнил вдруг, что Сильвестр не в клетке и окно открывать нельзя. Тем более что там снаружи зима.

Пёс ещё долго смотрел в темноту, но так ничего и не высмотрел. Внизу шли люди, жёлтые фонари подсвечивали редкие снежинки, срывающиеся, видимо, с крыш, мальчишки помогали кому-то вытолкать автомобиль из сугроба. В черных ветвях тополя царствовала пустота, и только на самом верху шевелились в лунном свете чудом уцелевшие прошлогодние листья.

Пёс прибрал на кухне, позвонил Грачику и потребовал, чтобы тот приехал. Грачик приехал через час, да не один, а с бутылкой «Смирновки». Через минут пятнадцать вдруг объявился и Вовочка. Он тоже притащил бутылку. Этой компанией они и сели за стол. Пили в основном за здоровье новорожденных, их мамы и, конечно, за славное Пёсье отцовство. Как обычно, пили, много говорили и совсем не пьянели…

Пёс, однако, не решился рассказать друзьям-психиатрам о своём видении. Он был уверен, что они ему поверят, так как подобный случай произошёл именно с ними троими в одну тёплую летнюю ночь в Новом Афоне на берегу Чёрного моря, где они, ещё будучи студентами, отрывались на летних каникулах. Он был уверен, что они поверят ему, и последующие споры, несомненно, затмят радость и величие главной темы, ставшей поводом их сегодняшних посиделок. Пёс не сказал ничего.

Утром он встал рано, забрёл на кухню поставить чайник и увидел в окне с внешней его стороны прямо посередине стекла болтающийся на клейкой ленте мятый листочек в клеточку. По диагонали кривыми разнокалиберными буквами было выписано только одно слово: «Поздравляю!»

Пёс так и уселся на табурет посередине кухни и долго ещё смотрел на этот листочек в окне, думая сразу обо всём – О том, как он скучает по жене, о том, как он счастлив, и о том, кто этот крылатый посетитель – бред, галлюцинация или ангел, сошедший на землю.

13

Он полетел медленно вдоль трамвайных путей, щурясь от ветра и холодного секущего дождя, изредка цепляя крыльями или лапой взбудораженную поверхность чёрных луж. Ему не было холодно, ему было по-осеннему грустно.

Крылан висел под кривым жестяным карнизом и размышлял о погоде. Он не любил этот город, но он любил городскую осень. Он удивлялся сам себе. Ну почему его так волнуют эти тревожные октябрьские ночи, когда гремят на ветру кровли старых домов, когда какой-нибудь кленовый лист вычертит вдруг в свете мигающих фонарей свою кувыркающуюся траекторию и шлепнется прямо на нос?

Крылан чувствовал, как холодные струи, каскадом стекающие с карниза, омывают его со всех сторон, безуспешно пытаясь забраться под плотную мантию крыльев. Внизу был двор, какой-то весь перекопанный, искореженный, с полуразмытыми отвалами земли, полузатопленными траншеями, развалившимися кладками труб, горами строительного мусора. Как люди здесь обитают, как они не ломают себе ноги в этом отчаянном бардаке?

Крылан усмехнулся.

Такие странные эти люди, такие недоступные и такие примитивные! Крылан вдруг загрустил, червь тоски и обиды вновь зашевелился в нём. Но почему так вышло? Так не должно быть, я не могу быть один! Ведь и я человек! Или почти человек…

Крылан отпустил одну лапу, развернулся на другой, перехватился и повернулся лицом к стене дома. Он раскрыл крылья и прильнул к шершавой кирпичной стене. Цепляясь пальцами лап за кирпичи и не отпуская карниз, он вытянулся во весь рост и осторожно заглянул в приоткрытую форточку нижнего окна.

В лицо пахнуло табачным дымом и горьким запахом разгоряченных любовью человеческих тел. Крылан отпрянул, оттолкнулся от стены, отпустил лапы и полетел. Он вдруг оказался среди тех самых кувыркающихся листьев, которые как сумасшедшие носились между стен домов. Крылану захотелось вдруг лететь низко, он пронёсся, гулко хлопая двухметровыми крыльями в длинном арочном туннеле, и оказался на улице.

Он полетел медленно вдоль трамвайных путей, щурясь от ветра и холодного секущего дождя, изредка цепляя крыльями или лапой взбудораженную поверхность чёрных луж. Ему не было холодно, ему было по-осеннему грустно.

В конце улицы он вылетел к набережной, сиганул прямо вниз и устремился вдоль реки над водой. Он вдруг понял, что ведь это, скорее всего, последняя холодная ночь для него в этом году. Да, он твёрдо решил лететь на юг и добраться до той земли, которая теперь занимала все его мысли. Так он и сделает! а чего тянуть?

Выберется из города засветло, отсидится где-нибудь в перелеске, а следующей ночью без остановок двинет на юг, вернее, на юго-запад. За ночь он сможет покрывать около тысячи километров, значит, в точке назначения окажется уже через четыре-пять дней. Если, конечно, обойдется без приключений.

Действительно, пора посетить те земли, посмотреть своими глазами, тем более власть меняется, и скоро тысячи советских семей смогут беспрепятственно туда переселиться. Он должен быть готов к этому, выбранные им, Крыланом, люди должны оказаться в их числе, но прежде всего они должны захотеть этого. И он должен им помочь.

Крылан вдруг вспомнил, что в городе у него есть друг, которому он обязан всем и прежде всего – самим своим существованием. Он чуть было не развернулся, замешкался, закружил под огромным мостом, но неожиданная решимость и даже радость посетили его.

Я ведь не улетаю навсегда, я просто лечу на разведку. Конечно, нехорошо, что я её не предупредил, она ведь будет волноваться. Но, в конце концов, я ведь не маленький мальчик, могу решать, что и как мне делать. Тем более речь идёт о таких серьёзных вещах. Ничего, я ей позвоню, как только появится такая возможность. Она ведь всё равно будет ждать звонка только в среду, как договорились. Значит, есть ещё пять дней, так я уже буду там, в крайнем случае, позвоню в четверг. Только бы она не стала психовать, с этой её работой она совсем перестала держать себя в руках. Да взять хотя бы эту истерику на прошлой неделе. Подумаешь, очередной мужик от неё ушёл! Да он вообще её не любил! и не уважал совсем. А она – гений. Настоящий невостребованный гений. Нет, надо и её срочно увозить, пока не прикрыли опять ворота. В этой стране теперь всё может начать меняться по непредсказуемому сценарию. И, слава Богу, никто пока не разнюхал, какие она ставит эксперименты! Все пока заняты зарабатыванием денег да разграблением страны. Период накопления первичного капитала!

Крылан взмыл вверх почти вертикально. Река после поворота снова ушла на север, и теперь нужно было опять лететь через город. Крылан поднялся высоко-высоко, в такой темноте лететь было как-то неуютно, но так было легче ориентироваться – город был как на ладони и выглядел, как подробная крупномасштабная светящаяся карта. Он вдруг показался Крылану каким-то совсем чужим и неприветливым.