Текст книги "Времена Хрущева. В людях, фактах и мифах"

На самом деле в марте, когда узнали, что Леонид погиб, об этом доложили Сталину. Но тот велел не говорить Хрущеву, пока разведка все не проверит. В апреле он пригласил Хрущева к себе в кабинет и сообщил, что его сын погиб. Леонида посмертно наградили орденом Отечественной войны первой степени, что, естественно, не могло произойти, если было бы хоть малейшее подозрение, что он сдался в плен. Есть все заключения прокуратуры, что Леонид Хрущев погиб, но средства массовой информации периодически продолжают поднимать скандальные слухи.

Вокруг Хрущева существует просто невероятное количество слухов и мифов, и не все из них такие неприятные. Например, утверждают, что в Голливуде он встречался с Мэрилин Монро. Конечно, он был в Голливуде и присутствовал на съемках фильма, но с совершенно другой кинозвездой – Ширли Маклейн. Потом был обед, на котором присутствовало очень много знаменитостей, в том числе и Мэрилин Монро. Она была за одним из столов, давала там интервью, но Хрущева видела только издалека.

«Знаете, меня иногда спрашивают: „А ты Сталина видел?“ Я говорю: „Видел“. А как? Я учился в Энергетическом институте, мы 1 мая шли по Красной площади, а он стоял на Мавзолее, махал нам рукой. Вот так же и там было».

Сергей Хрущев в эфире «Эха Москвы»

Из Америки Хрущев, помимо всего прочего, привез знаменитую идею насчет кукурузы. Идея была не спонтанная, такая мысль зрела у него давно. Советский человек в то время жил на хлебно-картофельной диете, потому что в скотоводстве был страшный кризис. Чтобы произвести мясо, нужно кормить скот. И в 1954 году, когда этот вопрос подняли, ученые сказали, что больше всего кормовых единиц имеется в кукурузных стеблях с початками, в горохе и сое. Соя отпала – она южная культура, а вот кукурузу Хрущев сразу стал продвигать. С Америкой это оказалось связано следующим образом. В 1955 году главный редактор местной газеты из штата Айова написал открытое письмо Хрущеву – давайте, мол, соревноваться на полях, а не вооружениями. Хрущеву доложили об этом (разведка читает все газеты), и он послал туда делегацию.

Делегация сообщила ему про уникальные гибридные сорта кукурузы и новые технологии. Один из зачинателей этого движения, фермер Гарстон в 1955 году был в Москве с идеей открыть торговлю с Советским Союзом. И когда разрабатывалась программа визита Хрущева в США в 1959 году, он захотел посетить Айову и этого фермера, посмотреть, как он возделывает кукурузу. К его изумлению, на тысяче гектаров земли работали всего пять человек, включая самого фермера. В СССР для этого потребовался бы небольшой колхоз. Потом Хрущев посылал учиться в Айову советских трактористов, в том числе Гедалова, который впоследствии стал Героем Соцтруда и депутатом Верховного Совета.

В Советском Союзе вся кампания по засадкам кукурузы, как и многое другое, была доведена до абсурда. Однако сколько бы анекдотов ни рассказывали, если посмотреть непредвзято, у кукурузы в СССР была нормальная судьба внедрения нового продукта. Когда Екатерина II начала вводить в обиход картошку, были многочисленные бунты, и картошке потребовалось полтора века для того, чтобы она стала популярной культурой. Сегодня, кроме городских людей, далеких от земли, о кукурузе уже никто в насмешливых тонах не говорит. В любом фермерском хозяйстве, где выращивают скот, его кормят кукурузой.

Еще одним ключевым моментом хрущевского времени был, конечно, Карибский кризис. Куба стала для Советского Союза тем же, чем был Западный Берлин для Соединенных Штатов – маленьким бесполезным клочком земли на глубоко враждебной территории, который надо было защищать, чтобы не потерять лицо. СССР и США жили в то время по правилам, записанным Джоном Фостером Даллесом, на грани войны. И главное было – эту грань не перейти. По завершении Карибского кризиса Хрущев все же добился важных результатов – американцы не напали на Кубу и де-факто признали Советский Союз равным себе.

А главное – это был последний пиковый кризис, причем именно потому, что Советский Союз был признан равным. Потом была вьетнамская война, была афганская война, но игра шла уже по другим правилам, и мир на грани ядерной войны больше не оказывался.

«Либо вы смиряетесь с тем, что вами кто-то будет командовать, либо вы доказываете свое равенство. А тогда вы рискуете! Я считаю, что кубинский кризис – это пример очень грамотно проведенной операции политически, в военном плане и в плане разведки. Американцы узнали обо всем этом почти тогда, когда Хрущев собирался объявить сам, что ракеты стоят на Кубе».

Сергей Хрущев в эфире «Эха Москвы»

Насколько у Хрущева получались его реформы и был ли от них толк? Ответить можно по-разному, но важно понимать, что реформа – это не смена вывески, это не смена названия улицы или города. Она должна идти постепенно, шаг за шагом, в течение продолжительного времени, а Хрущев свои реформы едва успел начать. Неизвестно, что было бы, продолжи его преемники тот же путь развития и заверши они начатые реформы. Может быть, и сегодня существовал бы Советский Союз, но с рыночной экономикой и многопартийной системой[31]31
  В главе использованы материалы выступления на радио «Эхо Москвы» Сергея Никитича Хрущева – сына Никиты Сергеевича Хрущева.


[Закрыть].

Дело Бродского

«Мне повезло во всех отношениях. Другим людям доставалось гораздо больше, приходилось гораздо тяжелее, чем мне».

Иосиф Бродский в беседе с Петром Вайлем

Когда в начале 90-х годов уже эмигрант Бродский читал свои стихи и отвечал на вопросы в Центре российской науки и культуры в Варшаве, его спросили, как он относится к России. И он сказал: «Ну как может относиться часть к целому? Я – часть речи этого языка. Вот как я могу относиться к России? Я думаю, что об этом говорить не надо, это слишком пафосно. Целое может судить о своей части, но не часть о целом».

Интересно, что для многих людей то, что дело Бродского связано со временем Хрущева, становится неожиданностью. Потому что по стилю, по приемам оно очень похоже на брежневский период. Развязка в этом деле произошла на исходе хрущевского правления, в марте 1964 года, но началось все осенью 1963 года, с фельетона Лернера, Медведева и Ионина «Окололитературный трутень» в газете «Вечерний Ленинград».

Для Хрущева такая травля была нехарактерна, в его стиле было разносить, хамить и грозить, но серьезных карательных мер не предпринимать. Именно так было с Евтушенко и Вознесенским – поэтами, которые собирали целые стадионы. Но с Бродским все было по-другому, и это обоснованно: Бродский и сам был совершенно другим. Он ни в чем не участвовал, не хотел быть членом Союза писателей, хотя все поэты были членами Союза писателей – так было положено. Его даже нельзя назвать шестидесятником. Он был поэт, который заявил себя изначально как совершенно самостоятельная единица. Один из его сборников называется «Меньше, чем единица», а он себя ощущал, конечно, этой самой единицей, которая больше толпы.

1962 год был пиком хрущевской «оттепели». Именно тогда был издан «Один день Ивана Денисовича». 1963 год стал годом реакции, отступления назад. Хрущев испугался того, что слишком далеко зашел: если бы «оттепель» и дальше пошла такими же темпами, пришлось бы слишком многое менять в отношении культуры. Поэтому прошел пленум, произошло восстановление так называемых «сталинских норм» литературной жизни. Ильичев громил с трибуны всех, в том числе и литературоведов. И Бродского выбрали для проведения показательного дела. Благодаря Фриде Вигдоровой существует стенографическая запись суда над ним, которая потом была напечатана во французском «Фигаро» и в английском «Энка-унтере».

Со стороны это выглядит странно – Бродский не участвовал в политике, не призывал бороться с властью. О режиме он высказался только один раз, уже на суде, когда заявил, что при коммунизме нужны не только физически работающие люди, но интеллигенты, интеллектуалы. Судья ему в ответ сказала: «Не надо, оставьте высокие фразы». У Бродского и в стихах не смогли найти ничего крамольного, и даже в том же скандальном фельетоне «Окололитературный трутень» цитировали не его стихи, а частично стихи Бобышева и частично переделанные строки из самого Бродского: объединили первую строчку «Люби проездом Родину, друзей», последнюю строчку «Жалей проездом Родину чужую» и сделали фразу «Люблю я Родину чужую». Кстати, Бродский не любил слово «Родина», он предпочитал слово «Отчизна».

В январе 1963 года в Ленинграде с докладом выступил комсомольский функционер, который потом возглавил ленинградское КГБ, – Ким Иванов. Говорят, что если бы Бродский вовремя скрылся где-нибудь в Москве, где у него не было личных врагов, может быть, ничего и не было бы, потому что его преследовали за тунеядство, и грозил ему только общественный суд. Но собрались ленинградские писатели и обратились к прокурору, что нужен не только общественный суд, но и уголовное дело.

Ленинградской писательской организацией руководил Александр Андреевич Прокофьев, и он дико взъярился против Бродского, потому что ему пересказали эпиграмму, где были не очень симпатичные слова о нем. На самом деле эту эпиграмму написал Михаил Дудин, а вовсе не Бродский, но Прокофьеву сказали, что Бродский, и таким образом тот приобрел еще одного врага.

Бродский к этому относился, с одной стороны, довольно спокойно, но с другой стороны, он готовился к худшему и собирал справки о том, сколько заработал. Благодаря этим справкам было подсчитано, что он зарабатывал один рубль в день на жизнь, а в тюрьме на него выделялось на еду и все прочее сорок копеек. Поэтому он и заявил: «Почему же говорят о том, что я не могу себя прокормить?» Но это было просто сфальсифицированное, сфабрикованное дело, поэтому никакая защита, никакие справки помочь не могли – финал был предрешен.

Индивидуализм Бродского играл против него. И по иронии судьбы он, всегда избегавший каких-либо групп и кружков, все же получил свой первый общественный статус – статус заключенного, сосланного в деревню Норенскую Коношского района.

Дело Бродского, которое выглядит таким «стилистически брежневским», показывает всю двойственность отношения Хрущева и вообще власти того времени к культуре. Это была своеобразная акция власти, объясняющая, что свобода – это просто свобода. Не следует толковать ее как свободу выражений против политики или против чего-то другого.

«А жив ли сейчас кто-нибудь из создателей дела Бродского? Как себя ощущают потомки провокатора Лернера, судьи Савельевой и прокурора Сорокина?»

«Скажите, а Лернер, Воеводин и прочие, кто травил Бродского, они вообще еще живы? Как сложились судьбы этих мерзавцев?»

Из вопросов российских и американских слушателей «Эха Москвы»

Судьбы людей, писавших фельетоны, особо никто не отслеживал – не было смысла. Это ведь даже не люди, а функции. Они выполнили свое задание и перестали быть интересны. Другое дело литературные коллеги Бродского, те, кто работал в то время в Правлении Союза писателей. У них были амбиции, зависть, они действовали не бездумно по приказу властей, а сознательно участвовали в травле. Но и они самому Бродскому были не интересны. Он не вспоминал о них и не пытался отомстить. Он в принципе мыслил по-иному. Причем настолько не так, как все, что даже с другим гением той эпохи – Солженицыным – они друг друга не понимали. Бродский даже про свои стихи говорил «стишки». Он понимал, конечно, свою гениальность, но не желал участвовать ни в какой борьбе, а потом, уже в эмиграции, отказывался от навязываемого ему образа борца с Советским Союзом.

В деревне Норенской его очень полюбили за его благожелательность. А кроме того, у него было метафизическое чувство вины и сострадания. И поскольку он был человек иудео-христианской культуры, к Ветхому Завету у него была рифма Новый Завет, поэтому он был не борец, а наоборот, всегда считал себя в чем-то виноватым.

Его нередко обвиняют в неблагодарности по отношению к Вигдоровой, которая его практически спасла. А когда его о ней спрашивали, Бродский отвечал: «Не так уж это все интересно». Но при этом до конца его дней портрет Вигдоровой стоял у него на письменном столе. Он просто разговаривать об этом не хотел. Он вообще не хотел, чтобы его поэзию подменяли его биографией. Отвечая вопросы, он не любил упираться в свое якобы тяжелое прошлое, словно для него оно и не было тяжелым.

Для него скорее характерно воспоминание, как ехал в ссылку и напротив него сидел старик, который украл в поле мешок картошки, чтобы накормить свою голодающую семью. И Бродский писал: «А вот про этого старика… Хорошо, за меня заступились, потом уже весь мир за меня заступился – и Шостакович там был, и Франция была, и Америка была. А вот про этого старика кто-нибудь напишет? Да никогда! Вот так он и сгинет. Ему не скажут, что он спасал русскую культуру. И его семья не скажет…»

Помимо Шостаковича, письма в защиту Бродского писали Маршак, Чуковский, Паустовский, Твардовский. А инициаторами были Анна Ахматова, Михаил Ардов и вся Ордынка. И конечно, ленинградские литераторы – Гордин, Кушнер, Адмони. Зоя Топорова была адвокатом Бродского на суде. Эткинд выступил как защитник Бродского. И на суд пришло очень много народа. При этом Бродскому было всего двадцать три с половиной года, и 90 % этих людей лично его даже не знали. Но они знали Ахматову и доверяли ее мнению.

Судья: А вообще какая ваша специальность?

Бродский: Поэт, поэт-переводчик.

Судья: А кто это признал, что вы поэт? Кто причислил вас к поэтам?

Бродский: Никто. (Без вызова). А кто причислил меня к роду человеческому?

Судья: А вы учились этому?

Бродский: Чему?

Судья: Чтобы быть поэтом? Не пытались кончить вуз, где готовят… где учат…

Бродский: Я не думал… я не думал, что это дается образованием.

Судья: А чем же?

Бродский: Я думаю, это… (растерянно)… от Бога…

Судья: У вас есть ходатайства к суду?

Бродский: Я хотел бы знать: за что меня арестовали?

Судья: Это вопрос, а не ходатайство.

Бродский: Тогда у меня нет ходатайства.

Отрывок из стенограммы суда над Бродским

Бродский закончил только восемь классов, потом пошел работать, чтобы поддержать семью. Уже в вынужденной эмиграции выучил английский язык и преподавал в американских университетах. Он писал по-английски эссеистику, переводил на русский Стоппарда и на английский стихи Набокова и Цветаевой. Но стихи его по-английски не звучали, потому что в англоязычной поэзии уже давно рифмованные стихи бывают только для детей. А он не мог писать нерифмованные. Но эссеистика его на английском была совершенно блестящей, и совершенно роскошным был необыкновенный словарный запас.

В 1987 году Иосифу Бродскому дали Нобелевскую премию по литературе с формулировкой: «за всеобъемлющее творчество, насыщенное чистотой мысли и яркостью поэзии»[32]32
  В главе использованы материалы выступления на радио «Эхо Москвы» Натальи Ивановой, первого заместителя главного редактора журнала «Знамя».


[Закрыть].

Судьба сталинских чекистов

5 марта 1953 года умер Сталин, и в тот же день было упразднено Министерство государственной безопасности. Все подразделения этого министерства вошли в МВД, и было создано единое министерство под руководством Лаврентия Павловича Берии.

Берия исполнил свою мечту: он воссоединил разделенное Сталиным ведомство, вернул себе все, что ему когда-то подчинялось. Маленков, Берия, Молотов, Булганин, Каганович и Хрущев знали, что никаких шансов на выздоровление у вождя нет, и все распределили заранее, чтобы провести необходимые решения сразу после его смерти – прежде чем кто-либо опомнится. Формально Маленков сказал, что «поскольку Иосиф Виссарионович тяжело болен и в ближайшее время он не вернется к руководству правительством, мы должны принять организационные меры».

Так Берия объединил два министерства – Министерство госбезопасности и Министерство внутренних дел – в единое ведомство, и все оставшееся до своего падения время он руководил этим огромным монстром. Это продолжалось недолго: Берию арестовали, так как он сделал огромную ошибку, не приняв всерьез Хрущева, который занял пост Первого секретаря ЦК, формально сосредоточившись на партийных делах.

Сталин был и секретарем ЦК, и Председателем Совета Министров. На самом деле все это не имело ни малейшего значения, потому что как бы ни называлось учреждение – Государственный комитет обороны, ЦК КПСС, Совет Министров – все решения принимались в кабинете Сталина, это были его решения. А оформлял он их действительно по-разному. После войны ему понравилось оформлять все решениями правительства.

А в партии думали, что это делалось в развитие ленинских традиций, поскольку Ленин был председателем Совнаркома, а не секретарем ЦК. Поэтому Маленков тоже продолжил эту традицию, взял себе должность Председателя Совета Министров и отказался от должности секретаря ЦК, поставив лидером партии Хрущева. Это была стратегическая ошибка Маленкова. Он думал, что если он садится в кресло Сталина, он и будет Сталиным. А чертами характера сталинскими он, к счастью для всех, не обладал.

Берия же, объединив под собой Министерство внутренних дел и Министерство госбезопасности, усилил свои позиции. Кроме этого, он был еще и первым заместителем Председателя Совета Министров СССР, членом Президиума ЦК, маршалом и так далее. А главное – он знал цену Маленкову и не придавал большого значения тому, что тот занял такой высокий пост. Берия понимал: у него в руках МВД и, следовательно, в руках вся страна.

Конечно, он думал о первых ролях в стране и не видел никаких препятствий: один грузин уже был генеральным секретарем, почему второму не стать? Но все-таки он был чекист, эмвэдэшник, строго говоря, не совсем тот человек, который должен был стать во главе страны. Поэтому он не спешил. На тот момент МВД дало ему возможность держать в руках остальных членов Президиума, и он стал вынимать по одному компрометирующие их дела. Для начала он достал дела, к которым сам не имел никакого отношения, дела, которые велись после того, как Сталин убрал его из аппарата внутренних дел. К этим делам не имели отношения и остальные руководители, поделившие власть. Но зато они поняли, что он в любую минуту мог вытащить любое дело и любого обвинить в пролитой крови.

Кроме того, охрана была под его контролем, поэтому лидеры партии боялись разговаривать в присутствии охранников. Они выходили погулять вдвоем-втроем и беседовали так, чтобы их не могли услышать. По правилу, заведенному при Сталине, охранники каждый вечер должны были докладывать начальнику управления охраны, что делал их подопечный. Они не то что официально следили за кем-либо, а делали это из соображений безопасности. Прослушивание разговоров тоже осуществлялось под видом «а вдруг позвонит какой-то негодяй». Так что Берия благодаря контролю над обоими ведомствами всех держал в руках.

Хрущев был самым деловым и энергичным из всех наследников Сталина: он быстрее соображал, острее чувствовал. Кроме него и Берии, больше никто не был способен к роли лидера. И Хрущев первым сообразил: во что бы то ни стало надо избавиться от Берии. Все остальные тоже понимали, что от Берии исходит угроза, но без Хрущева они не решились бы ничего предпринять, тем более совместно. Берия их постепенно всех съел бы и стал бы главой государства.

Огромного силового ведомства тоже боялись, поэтому сразу вслед за арестом Берии ведомство стали разукрупнять, сокращать, лишать полномочий. Арестовали не только Берию, а целую группу из его окружения, в том числе Гоглидзе – первого заместителя министра госбезопасности, Мешика – бывшего министра внутренних дел и министра госбезопасности Украины, Кабулова – ближайшего к Берии человека. Потом началась чистка по всей стране.

В самом начале 1954 года зашла речь о том, чтобы изъять из МВД оперативно-чекистские подразделения и создать небольшой комитет при Совете Министров. И в этом вся партийная верхушка была единодушна, хотя инициатором был опять-таки именно Хрущев: он не любил МВД, не любил органы безопасности и держал их в черном теле до самого своего свержения. При Сталине органы госбезопасности фактически не подчинялись партийному аппарату. А Хрущев заставил подчиняться – это было одно из его решений. Местные партийные комитеты получили право заслушивать руководителя госбезопасности и требовать замены, если тот им не нравился. Хрущев запретил вести слежку за сотрудниками партийного аппарата, подслушивать их и принимать любые меры в отношении членов партии без согласования с партийными комитетами.

Выступая на пленуме после ареста Берии, Хрущев говорил: «Да что ж такое?! Я жандарма увидел в двадцать четыре года. У нас на шахте и полицейских-то никаких не было, только какой-то урядник. А сейчас в каждом районе – райотделы, и зарплата у их начальников больше, чем у секретаря райкома. Зачем это нужно? Работы-то нет для них, они фальсифицируют дела». И он заставил сменявших друг друга руководителей (а при нем сменилось три председателя КГБ – Серов, Шелепин и Семичастный) сокращать аппарат Комитета госбезопасности. Когда в 1967 году, уже при Брежневе, председателем КГБ стал Андропов, тот жаловался: «В стране три тысячи триста районов, в них только в семистах районах есть уполномоченный Комитета госбезопасности. А остальная страна без нашего контроля».

Сокращения пошли сразу: при создании Комитета госбезопасности в марте 1954 года все оперативные чекистские подразделения автоматически сокращались на 20 %. Хрущев хотел, как он говорил, «разлампасить и распогонить госбезопасность», т. е. он не хотел, чтобы оно было военным ведомством, хотел, чтобы оно было гражданским. Проводя эту политику, он перестал присваивать и звания генералов. Семичастный даже жаловался: «Ну как же так? Полковника я могу дать сам. У меня начальник областного управления – полковник, а рядом начальник управления внутренних дел, он – генерал. Так что же, мой подчиняется ему? По званию ниже – не годится».

Хрущев лишил чекистов массы привилегий. Забирались санатории у КГБ, закрывались чекистские школы. Обычно все знают только про Высшую школу в Москве, минский курс контрразведки и киевскую школу – а ведь они были по всей стране. Их позакрывали, поувольняли людей. И конечно, чекисты на Хрущева дико злились.

Семичастный говорил: «При нас с Шелепиным было меньше всего политических заключенных». Это правда. Были политзаключенные, были и политические процессы, но их действительно стало меньше. И Шелепин, когда был председателем госбезопасности, ввел систему профилактики: за антисоветский разговор начали не сразу сажать, а на первом этапе проводить беседу. На тот момент это был большой шаг вперед.

После 1953 года перестали пытать. И смертные приговоры по политическим делам тоже перестали выноситься.

И хотя Хрущев не любил госбезопасность, однако как руководитель советского государства он существовал в этой системе, поэтому государственные органы, в том числе КГБ, все равно сохранялись. Более того, председатель КГБ Серов очень помог Хрущеву в борьбе с антипартийной группой. Хотя поддержка маршала Жукова, тогдашнего министра обороны, и была ключевой, но председатель КГБ тоже сыграл свою роль.

На Серове, бывшем при Сталине заместителем наркома, числилось достаточное количество преступлений. На это Хрущеву сразу указали. Но у Хрущева действительно не было особого выбора, не мог же он вообще распустить это ведомство и создавать новое с нуля. Поэтому он выбирал из старых кадров тех, кого знал. Серов был выбран, потому что вовремя сориентировался, и главное – Хрущев его действительно хорошо знал. При аресте Берии ему нужны были люди в министерстве, на которых можно положиться. А оба заместителя министра – Крылов и Серов – присягнули ему на верность сразу. Впрочем, на защиту Берии в системе госбезопасности не выступил ни один человек.

Тем не менее в 1958 году Серов был снят с должности председателя КГБ. А в 1963 году после дела Пеньковского его сняли с должности уже начальника Главного разведуправления, а потом исключили из партии. Причин было несколько, и прежде всего опасное для Хрущева сближение Серова с Жуковым.

Председателем госбезопасности назначили Шелепина, которому было всего сорок лет и который был человеком со стороны. Шелепин отказывался: он делал карьеру по партийной линии, но Хрущев ему сказал: «Это та же политическая работа, только госбезопасность».

Шелепин продолжил сокращение кадров в системе КГБ и стал привлекать в госбезопасность молодежь с комсомольской работы, что вызвало недовольство профессиональных чекистов: вчерашние секретари обкома комсомола слишком быстро получали звания в ущерб тем, кто много лет служил в комитете. С другой стороны, это означало, что в КГБ пришли люди с высшим образованием, у которых руки не были запачканы кровью. Сам Шелепин тоже был прекрасно образован – он окончил МИФЛИ.

Третьим человеком, которого Хрущев поставил во главе КГБ и который потом участвовал в его свержении, был Семичастный. Это тоже был его любимец, как и Шелепин. Хрущев привез Семичастного с Украины, и тому не было даже сорока, когда он возглавил КГБ.

В отличие от Шелепина он был человеком с небольшим образованием, зато более энергичным и жестким.

Пока страной руководил Хрущев, КГБ существовал в определенных рамках. При Брежневе его сотрудники стали позволять себе все больше и больше. Брежневу это нравилось – он хотел контролировать общество. КГБ заменял ему своей информацией контакт с жизнью. Хрущеву это было не надо, он до последних дней сам ездил по стране, встречался с людьми, разговаривал, не терял интерес к общению. Он сам знал, что происходит, и ему сводки КГБ были не нужны.

Кроме того, при Хрущеве произошло, хотя и не до конца, очищение КГБ от самых одиозных сталинских кадров. Несколько десятков генералов Серов лишил должностей, некоторых даже расстреляли – в основном тех, о ком были достоверные данные, что они фальсифицировали дела, пытали, нарушали социалистическую мораль.

Но процесс открытой десталинизации начался только после 1956 года, после XX съезда. Когда в 1954 году Абакумов на суде пытался сказать «мне товарищ Сталин велел всех бить», председатель суда его сразу останавливал: тогда имя Сталина упоминать еще было нельзя[33]33
  В главе использованы материалы выступления на радио «Эхо Москвы» лауреата премии «ТЭФИ-2007» Леонида Млечина.


[Закрыть].