Текст книги "Времена Хрущева. В людях, фактах и мифах"

Москва и Белград после Сталина

Когда закончилась Вторая мировая война, отношения Советского Союза и Югославии начали довольно быстро портиться. Казалось бы, Тито был самым верным и близким союзником Сталина, которого тот чуть ли не провозглашал своим наследником – что, наверное, было не слишком искренним, а скорее просто тактическим и стратегическим ходом. Но постепенно между советской и югославской сторонами и между двумя вождями начали накапливаться противоречия. Касались они и принципиальных вопросов общей политики, таких, например, как аграрный вопрос, и противоречий относительно политики в Центральной Европе, и прежде всего относительно образования так называемой Балканской Федерации, которая охватила бы Югославию, Болгарию и, возможно, Албанию. Во многом из этой идеи Тито о Балканской Федерации, которая, впрочем, родилась задолго до него, растут ноги конфликта 90-х годов, и как часть его – Косовской проблемы.

Москве не нравилась политика Югославии относительно территориальных претензий, в частности предъявляемых к Италии, – проблема Триеста была урегулирована только в 70-е годы. Не нравилась политика Тито и насчет югославской народной армии. Ну и конечно, камнем преткновения стала гражданская война в Греции. Югославское руководство всячески поддерживало коммунистических повстанцев, тогда как сталинское руководство постепенно отходило от этой поддержки.

В конце концов в начале 1948 года все это вылилось в резкий обмен письмами между советским и югославским руководствами, то есть фактически между Сталиным и Молотовым с одной стороны и Тито и его ближайшими сотрудниками – с другой.

В конце июня 1948 года была принята первая резолюция информационного бюро коммунистических партий о положении в компартии Югославии. Затем спустя почти полтора года, в ноябре 1949 года – вторая резолюция, еще более грубая. Если в первой резолюции говорилось об отходе от марксизма-ленинизма, контрреволюционном троцкизме-национализме и компрометации знамени социалистического строительства, то в резолюции 1949 года речь шла уже об убийцах, шпионах, провокаторах и так далее. Режим Тито в СССР стали называть «антикоммунистическим полицейским режимом фашистского типа». Югославская контрпропаганда в целом не уступала советской.

Это обострение ситуации продолжалось с 1948 по 1953 год, вплоть до смерти Сталина. Конфликт приобретал очень острый характер и самые разные формы. Это была и политическая блокада, и экономическая, и идеологическое противостояние, вплоть до попыток сменить руководство Югославии и ее компартии, т. е. попросту убить Тито. Ходили слухи, что советскому послу поручалось отравить Тито и для этой цели даже был вручен отравленный перстень. Эта ситуация описана в воспоминаниях Судоплатова, но неизвестно, насколько им можно верить.

Однако именно в то время разворачивалась известная история с консулом Коста-Рики в Югославии и при папском дворе, бывшем одновременно советским разведчиком. Этот человек должен был использовать сложившуюся ситуацию, чтобы устранить Тито. Было несколько вариантов, связанных не только с убийством. Сначала планировалось внутрипартийное движение – в резолюции 1948 года речь шла как раз о том, что «задача здоровых сил КПЮ состоит в том, чтобы заставить своих нынешних руководителей открыто и честно признать свои ошибки или сменить их и выдвинуть новое интернационалистическое руководство КПЮ». Но таких «здоровых сил» в КПЮ не нашлось, поэтому стали рассматриваться уже другие варианты – и военное вмешательство, и переворот, и убийство.

Без понимания того, что произошло в отношениях между Советским Союзом и Югославией, между Сталиным и Тито, невозможно понять ни 1956 год в Венгрии, ни 1968 год в Чехословакии, ни события 1980 года в Польше, ни, в конце концов, «бархатную революцию» в конце 80-х годов во всей Средней Европе. Эти события надо очень серьезно изучать, чего, к сожалению, пока в российской историографии не делается. И если 1968 и 1956 годы часто рассматриваются и анализируются, то события с 1948 по 1953 год постоянно находятся в тени. Хотя, собственно, именно они – первопричина, потому что именно тогда только созданная мировая система социализма дала трещину, которая не заросла уже никогда. Это касается и идеологии, и практики, и межгосударственных отношений между странами, и целого ряда философских и других проблем, которые надо переосмысливать специалистам не только в России, но и в бывшей Югославии. Чего тоже не происходит.

Позиция Тито относительно Советского Союза, сталинского социализма и так далее, до сих пор остается, наверное, единственным не пересмотренным постулатом титовской политики. Хотя в разных государствах постюгославского пространства к Тито относятся очень критически и за многое его ругают. Но только не за то, за что он поссорился со Сталиным. Ни в одном из государств бывшей Югославии это не подвергалось ни историческому, ни философскому пересмотру.

Одной из первых международных акций Хрущева стала поездка в 1955 году вместе с Булганиным, председателем Совета Министров, в Югославию. Поскольку после смерти Сталина Хрущев не сразу стал единоличным лидером страны, можно сказать, что в 1955 году начались его первые действительно самостоятельные акции.

Он многим рисковал, и в том числе лично. Но смягчение отношений Советского Союза и других стран народной демократии с Югославией началось еще до поездки Хрущева – практически сразу после смерти Сталина. Затем последовал очень серьезный дипломатический и партийный зондаж, прошел обмен письмами относительно условий нормализации отношений. Визит Хрущева был действительно подготовленным, и каждая сторона в его рамках стремилась к тому, чтобы не выглядеть побежденной.

Надо иметь в виду, что, во-первых, отношения в 1955 году были нормализованы только на государственном уровне, но не на межпартийном (что произошло только год спустя, в 1956 году). А во-вторых, что действительно одной из самых острых проблем во время переговоров была оценка Сталина. Югославские руководители сразу стали говорить о том, что во всем виноват Сталин, а советское руководство им отвечало, что во всем виноват Берия. К осуждению Сталина в СССР были еще не готовы, не готов был и лично Хрущев. К тому же он не мог сразу согласиться с югославской стороной и по политико-дипломатическим причинам, и по внутренним причинам.

Отправляясь в Югославию, Хрущев не знал, с чем он вернется в Москву, и не обернется ли этот визит для него поражением. Так что это действительно был очень смелый шаг.

Советско-югославский конфликт нанес очень большой ущерб репутации Советского Союза, самому Советскому Союзу и его политике. Было совершенно очевидно, что нужно как-то выходить из той ситуации, в которую завела политика Сталина. Вообще, отношения с Югославией показывают, что не был Сталин эффективным менеджером, потому что советско-югославский конфликт закончился полным поражением во всех отношениях советской политики.

Визит Хрущева в 1955 году был совсем коротким, но переговоры шли очень напряженно, как показывают опубликованные уже сейчас документы. Конечно, официальные записи бесед не передают всей атмосферы того визита. Но если к ним добавить еще мемуары, которые постепенно стали появляться, то можно создать объективную картину и сказать, что ситуация действительно была очень непростой. Но с другой стороны, этот визит все-таки послужил первым шагом к нормализации отношений.

Одним из условий примирения для советской стороны было устранение Джиласа. К тому времени он стал выступать в югославской печати со статьями, в которых заходил гораздо дальше, чем мог себе позволить даже Тито. И в известном смысле произошел исторический парадокс: «оттепель» в Советском Союзе привела к «заморозкам» в Югославии. Та политика большей по сравнению с Советским Союзом демократизации, которую проводил Тито, оказалась ему не нужна: он понял рискованность эксперимента. В итоге Джилас превратился в диссидента – его посадили в тюрьму, причем даже не по требованиям Москвы, а исходя из сменившегося курса самого Тито. И летом 1956 года югославский лидер нанес ответный визит в Советский Союз.

Конечно, когда Хрущев и его сторонники принимали решение о нормализации отношений, они руководствовались отнюдь не любовью к югославам, к Тито или к кому-либо еще, а чисто дипломатическим расчетом. Прежде всего учитывалась военно-стратегическая ситуация, соперничество с Соединенными Штатами Америки – СССР не хотел отдавать Югославию в сферу влияния США.

Еще в 1953 году был подписан балканский пакт, и Югославия вошла в него вместе с Грецией и Турцией, которые были членами НАТО. Из этого часто делают вывод, что якобы Югославия стала членом НАТО. Это совершенно не соответствует действительности. Идея сближения балканских региональных организаций зародилась давно и не имеет никакого отношения к противостоянию с Советским Союзом. Другое дело, что в условиях конфликта, а тем более когда умер Сталин, и никто не знал, какую политику будет проводить Советский Союз в дальнейшем, такое «балканское сближение» представлялось совершенно необходимым с точки зрения Югославии: ведь она не могла существовать изолированно от всего остального мира. Были подписаны и торгово-экономические, и военные соглашения, в том числе с Соединенными Штатами. Естественно, это вызывало тревогу советского руководства. И попытка нормализации отношений объяснялась именно желанием перетянуть Югославию на свою сторону.

К тому же Союз коммунистов – так с 1952 года называлась компартия Югославии – был значительным отрядом международного коммунистического движения. И нельзя было постоянно находиться с ним в состоянии острого идеологического организационного конфликта. А конфликт у югославских коммунистов был не только с КПСС, но и с компартиями Италии и Франции, а также с руководством коммунистических и рабочих партий Венгрии, Болгарии и Албании – при смене режима территориальные проблемы никуда не делись. Кроме всего прочего, он служит еще и доказательством того, что установление социализма, то есть однотипного экономического и политического режима, не ведет к исчезновению территориальных споров.

Одна из важных проблем, которая стояла перед Хрущевым, – доказать товарищам по Политбюро, в частности Молотову, который был противником нормализации советско-югославских отношений, что Югославия является социалистической страной. Была создана специальная комиссия, которая, изучив вопрос со всех сторон, пришла к выводу, что Югославия – социалистическая страна. Главным принципиальным различием с советской моделью у них было допущение мелкого бизнеса и ограниченных рыночных отношений.

Тито и его единомышленники отстаивали это допущение как дальнейшее развитие социализма. Более того, они позиционировали себя последователями линии Ленина в противовес линии Сталина. Это проявилось и в 1968 году на митингах против ввода советских войск в Чехословакию. Были подняты два портрета – на одном изображение Сталина и написано «Так сделал», а на другом – Ленина и надпись «Он бы так не сделал». Это было совершенно четкое политико-пропагандистское мероприятие.

В 1968 году Тито действительно очень резко выступил против ввода советских войск в Чехословакию. Но в 1956 году во время венгерских событий он поддержал поведение советского руководства. Хрущев с Маленковым тогда лично прилетали в его резиденцию, чтобы убедить Тито согласиться с ними. И дело тогда касалось не только ввода войск, но и судьбы Имре Надя и его товарищей. Насколько можно судить, Тито оказался в сложном положении: он вроде бы гарантировал Имре Надю некую безопасность, но окончилось все арестом и впоследствии казнью.

11 ноября 1956 года Тито выступил с речью в Пуле, где много и пространно говорил о событиях в Венгрии и Польше. В этой речи он разделил советское руководство на сталинистов и антисталинистов, что обидело Хрущева, который, видимо, посчитал, что его назвали сталинистом.

Но главное, что и в Союзе коммунистов Югославии, и в КПСС в то время действовали принципы, сформулированные на Десятом съезде советских коммунистов еще в 1921 году о единстве партии. И Хрущеву для проведения его политики нужно было не делить коммунистов на сталинистов и антисталинистов, а подчеркивать единство партии: все коммунисты должны были быть едины и в собственных глазах, и в глазах всего остального мира. Потом началась резкая полемика, которая вылилась на страницы газет и закончилась в августе 1957 года, когда Тито с Хрущевым встретились в Румынии и отношения более или менее снова нормализовались.

Но в 1958 году прошел седьмой съезд Союза коммунистов Югославии, на котором была принята новая программа. Это вызвало новое обострение отношений и уже чисто идеологический спор. В 1961 году, когда была принята новая редакция программы КПСС, СКЮ в ней обвинили в ревизионизме. Тем более представители СКЮ то принимали, то не принимали участие в многочисленных совещаниях международных компартий, манипулируя таким образом международным коммунистическим движением.

Тем не менее в советско-китайском конфликте Тито занял сторону Советского Союза, что вновь обусловило улучшение советско-югославских отношений и личных отношений Хрущева и Тито.

Однако Тито даже при улучшении отношений был самостоятельным игроком в международном коммунистическом движении и в мировой политике. Он так и не присоединился ни к Варшавскому договору, ни к СЭВу. Движение неприсоединения, которое они с Неру возглавили, – это была альтернатива в какой-то степени военным блокам – и Варшавскому договору, и НАТО. Сначала в СССР ставилась задача любым способом вернуть Тито в советский блок. Но он не мог дать обратный ход, потому что весь авторитет Югославии держался именно на независимой позиции страны.

После снятия Хрущева югославское руководство очень боялось восстановления сталинской политики. В Советском Союзе это понимали, и даже существует инструкция советским послам, которым поручалось довести до сведения не только югославской стороны, но и коммунистических партий других стран, что будет сохранена преемственность. Тем не менее ресталинизация все-таки произошла, но отношений с Югославией это не коснулось, они уже были относительно стабильными. Обострение отношений было только в 1968 году, а примерно с 1972 года обе партии, оба лидера и оба режима находились в состоянии постепенного застоя[44]44
  В главе использованы материалы выступления на радио «Эхо Москвы» Сергея Романенко, историка-балканиста.


[Закрыть].

Хрущев и лидеры зарубежных государств

Переводчик – работа особая. Очень многое зависит от того, с кем приходится работать, даже не столько по человеческим качествам, а по тому, как человек говорит.

«Скажите, пожалуйста, переводили ли вы выражение „Мы вам покажем кузькину мать!“? И если да, то как?»

Вопрос Виктору Суходреву, без которого не обходится ни одна передача с его участием

Переводчикам приходилось переводить выражение про кузькину мать и неоднократно, поскольку это было одно из любимых выражений Хрущева. Понимал он это выражение как «мы вам покажем такое, чего вы никогда не видели» и применял его, чтобы доказать преимущество социализма перед капитализмом. Хрущев говорил, что социализм, переходя особенно в заключительную фазу, то есть в коммунизм, так разовьет производственные отношения, производительные силы, промышленность, экономику и так далее, что все поразятся. Так он это сам объяснил своему переводчику Виктору Суходреву, чтобы тому было проще переводить.

Смысл еще одной знаменитой и одиозной хрущевской фразы «мы вас похороним» опять-таки заключался не в том, что «мы вас закопаем». Хрущев имел в виду неотвратимое развитие исторического процесса, когда социализм неизбежно победит капитализм. Капитализм отомрет, и его можно будет торжественно похоронить.

Помимо Хрущева и позже – Брежнева, Суходрев сопровождал Микояна, Косыгина, Громыко и других советских политических деятелей. Громыко прекрасно знал английский язык, хотя говорил с сильным русско-белорусским акцентом. Но во время переговоров он всегда говорил на русском языке и пользовался переводчиком, поскольку так требует международная практика.

Легче всего переводчикам было с таким человеком, как Брежнев, который не любил публично высказываться без заранее заготовленного текста. Причем чем дальше, тем больше это усугублялось. В последние годы, когда он был уже совершенно дряхлым стариком, он просто зачитывал странички готового текста, потом вяло слушал собеседника и считал, что на этом беседа закончилась. У переводчика заготовки будущих речей были перед глазами. Он их заранее изучал, даже помечал какие-то слова или выражения. По воспоминаниям Суходрева, такая работа «была просто скукотища», на которой можно было уснуть.

С Хрущевым, наоборот, было очень трудно работать, потому что он ненавидел читать тексты по бумажке, говорил отсебятину, не задумываясь, вставлял резкие выражения, перескакивал с темы на тему. Он всегда был неожиданным, всегда был спонтанным. Его речь изобиловала пословицами, поговорками, воспоминаниями о каких-то прочитанных рассказах, которые не могли опознать даже ведущие специалисты по русской литературе. Кроме того, у него в запасе было очень много не только русских, но и украинских пословиц и поговорок. Но зато и скучать при работе с Хрущевым не приходилось – шла словно некая дуэль между ним и переводчиком.

Виктор Суходрев вспоминал, что Хрущев был человеком, конечно, без всякого образования, в какой-то мере неотесанным, но зато по-мужицки мудрым и хорошо понимающим значение переводчика. Он знал, что как бы ни растекался мыслью по древу, как бы ни витийствовал, не его понимает иностранный собеседник, а того, кто переводит. И он очень заботливо и даже по-доброму относился к переводчику, особенно если знал, что тот работает по-настоящему профессионально, тонко и умело. Хрущев всегда ценил людей, делающих свое дело.

Жена Хрущева Нина Петровна английский язык, кстати, в отличие от него знала, но не так, чтобы вести какую-нибудь беседу, а просто элементарно могла переброситься несколькими фразами.

Суходрев дружил с Сергеем Хрущевым и Юлией Леонидовной (дочерью погибшего Леонида Хрущева), поэтому он продолжал общаться с опальным лидером и после 1964 года, даже встретил Новый год в его компании – Хрущев приехал в гости к сыну. Это был первый Новый год, который Никита Сергеевич встречал после снятия его с должности Первого секретаря. В качестве тоста он произнес речь, где цитировал Петра Первого, призывавшего своих бояр говорить от себя, без заготовок, чтобы «дурь каждого видна была». Видимо, он, прямо не называя, намекал на тех его бывших коллег, которые без бумажки и слова не могли произнести. А таких конечно же было большинство.

Еще раз они встретились на даче Хрущева. После этой встречи Суходрева вызвали куда положено и велели больше так не делать, хотя наказаний никаких не последовало.

Именно Суходрев был переводчиком Хрущева и на встречах с Кеннеди, и на знаменитой Генассамблее Организации Объединенных Наций в Нью-Йорке 1960 года, где Хрущев выступил с большой речью. В 1960 году международная обстановка была сложная, произошел разрыв в отношениях с Соединенными Штатами Америки после того, как в СССР сбили разведывательный самолет У-2 с Фрэнсисом Гэри Пауэрсом на борту. Но Хрущев специально приехал в Соединенные Штаты не с визитом, а на Генассамблею их общей организации, всемирной организации ООН.

Разумеется, официальные речи, которые он там произносил, Хрущев говорил все-таки по бумажке. Это был утвержденный текст, в котором содержались конкретные предложения. Некоторые совершенно невыполнимые, что было ясно с самого начала, некоторые совершенно чудовищные, вроде предложения о том, что раз мир делится на три группы государств, капиталистические, социалистические и неприсоединившиеся государства, не может один Генеральный секретарь ООН представлять все три эти группы государств. А значит, руководить организацией должны три генеральных секретаря: один – от соцстран, один – от капстран и один – от стран неприсоединившихся. Конечно, втайне в Советском Союзе считали неприсоединившиеся страны своими скрытыми союзниками, поэтому рассчитывали на поддержку таких государств, как Индия, Индонезия, африканские страны.

Но на той сессии ООН Хрущев, как обычно, выступал и с неподготовленными заявлениями. Например, таковой была его знаменитая полемика с делегатом от Филиппин, который стал намекать на то, что СССР предлагает ликвидировать колониализм во всех его формах и проявлениях, а сам господствует в таких странах, как государства Восточной Европы, Прибалтика и т. д. Хрущев не стерпел и ответил, естественно, без всякой бумажки. Некоторые восхищались его искренностью и живостью, некоторые посмеивались – реакция была разная.

С Кеннеди у Хрущева была двухдневная встреча в 1961 году в Вене. Полных два рабочих дня они провели с глазу на глаз, в присутствии только двух переводчиков – советского и американского. И там у него заготовок не было. До этого в Москве он, разумеется, читал всевозможные справки и прочие бумаги, которые готовили все ведомства, имевшие отношение к иностранным делам, но на самих переговорах и у Кеннеди, и у Хрущева не было никаких бумаг или заготовок. Это был вольный разговор на самые различные темы, которые интересовали Советский Союз и США. Они касались буквально всего, что происходило в мире.

Такие встречи не записывались для телевидения: людям показывали только торжественные подъезды к посольству, но на них Хрущев вел разговор примерно так же, как и на открытых встречах, – не стеснялся в выражениях, говорил свободно и красочно. Он мог перескакивать с темы на тему, под влиянием реплики собеседника мог совершенно развернуть разговор и повести его в другую сторону.

Венская встреча, по существу, не была подготовлена так, как, например, были подготовлены встречи между Брежневым и Никсоном в 1972, 1973 и 1974 годах, когда каждой встрече предшествовала огромная подготовительная работа, составлялись и практически согласовывались проекты бесчисленного количества соглашений и договоров в разных областях. Для встречи в Вене не были подготовлены документы для подписания. Это была скорее встреча-знакомство. Ее цель так себе и представляли как Кеннеди, так и Хрущев – познакомиться, «прощупать» друг друга в преддверии, как тогда считалось, будущих встреч и договоренностей.

Хрущев всегда считал, что именно он своим личным влиянием, силой своего характера может уговорить любого человека и привлечь его на свою сторону, т. е. сделать то, чего никогда не добьются дипломаты или министры иностранных дел. Именно поэтому он придавал огромное значение личным встречам и общению с людьми, в том числе и публичным выступлениям, как это было во время тринадцатидневной поездки по Соединенным Штатам Америки в 1959 году.

Кеннеди, и это хорошо всем известно, любил покурить после обеда кубинскую сигару. И ему тайно, через советское посольство, когда у США испортились отношения с Кубой, поставляли кубинские сигары. Во время двухдневной встречи в Вене у Кеннеди болела спина: она у него была больная после ранения, которое он получил, когда японцы подбили торпедный катер, которым он командовал. Он ерзал в кресле, сидя напротив Хрущева, а потом спросил у своего переводчика: «Можно я у вас сигарету возьму?» Для него это было своего рода обезболивающее. После этого закурили и оба переводчика: Суходрев знал, что Хрущев не курит, но и не возражает против того, что рядом с ним курят другие. В предыдущие встречи его уже не раз спрашивали, можно ли закурить, и он всегда отвечал: «Ради бога, меня это не беспокоит, хотя я сам не курю. Хотите себе испортить здоровье – курите».

Вообще, по воспоминаниям Суходрева, из иностранных государственных деятелей, с которыми встречался Хрущев, именно Кеннеди производил самое большое впечатление. Он был безусловно самым выдающимся человеком – настоящим интеллектуалом, симпатичным, харизматичным. Более того, для того чтобы вообще понять, что такое «харизма», достаточно было увидеть Кеннеди. Президент Джонсон, например, был совершенно иного склада человек – фермер, крепкий парень, консерватор. Приятным человеком был Вильсон, с которым у Суходрева сложились очень хорошие личные отношения, они даже менялись трубками: работы Федорова – на «Данхилл».

Сразу после убийства Кеннеди в посольстве США в Москве была открыта книга соболезнований, и туда приехали Хрущев, Громыко и Микоян. Хрущев был искренне расстроен и даже направил на похороны тогда самого близкого к нему из советских руководителей человека – Анастаса Микояна.

К тому же Хрущев всегда выступал, по крайней мере на словах, за улучшение отношений с США. И Кеннеди буквально незадолго до своей трагической кончины произносил в одном из американских университетов речь, в которой тоже выступал за перелом в отношениях и в какой-то степени за «перезагрузку». Это начинание встретило благоприятный отклик у Хрущева, и процесс наверняка получил бы свое дальнейшее развитие, не будь трагических событий в Далласе.

После Карибского кризиса был установлен так называемый «красный телефон», потому что все поняли, что быстрый контакт между главами СССР и США необходим. Контакт с помощью шифропереписки занимал слишком много времени. Тогда еще и машин шифровальных не было, все делалось от руки: в Москве передавались шифром послания в Вашингтон советскому посольству, там они расшифровывались и переводились, после чего сообщались американцам. Так что «горячая линия» была результатом именно Карибского кризиса, где все решали считаные часы.

Первое время это были телетайпы – каждый писал на своем языке, потом автоматика все это шифровала, чтобы не было перехватов, а на другом конце это все расшифровывалось и переводилось на язык другой страны. Телефонные переговоры между главами государств начались уже при Брежневе, а особенно стали популярны при Горбачеве. Это был просто телефон, двух лидеров по нему соединяли, и они друг друга слышали, а рядом сидел переводчик, у которого был параллельный телефон. Американский президент слышал голос, говорящий на русском языке, а потом голос переводчика, переводящего сказанное на английский, и наоборот[45]45
  В главе использованы материалы выступления на радио «Эхо Москвы» Виктора Суходрева, переводчика Хрущева и Брежнева.


[Закрыть].