Текст книги "Последний герой"

Глава 46

Когда Люсик возвратился, Малеванный занимался рыбной ловлей. Завидев своего компаньона, вор прокричал (он стоял по пояс в воде – чтобы подальше забросить крючок с наживкой):

– Ну как успехи?

Люсик молча показал один палец, а затем чиркнул ребром ладони по горлу.

– Не может быть!

Малеванный быстро смотал удочки и побрел к берегу. Он и верил и не верил Люсику.

– Расскажи, – потребовал вор.

– А что рассказывать? – пожал плечами Люсик. – Устроил засаду, он вышел прямо на меня…

– Кто – он?

– Бомж.

– Мать твою!.. – выругался Малеванный. – Зачем?!

– Что значит – зачем? Их всех нужно… – Гримаса ненависти исказила смазливое лицо Люсика, изрядно перепачканное и оцарапанное ветками кустарника.

– Я ведь говорил тебе, что бомж нам еще пригодится. Нужно было брать его живым. Живым!

– Что-то я не пойму вас, Григорий Иванович. По-моему, как раз вы открыли «сезон охоты» и начали стрелять именно по бомжу. Или мне это почудилось? – В голосе Люсика прозвучала ирония.

– Погорячился… – буркнул вор.

– Вот и я… погорячился. И хватит об этом, хватит! – неожиданно вспылил Люсик.

Он был взвинчен до предела. Напуганный встречей с леопардами, Люсик бежал по лесу как олень. Он был уверен, что хищники преследуют его. Люсик не видел леопардов, но ощущал их кожей, в которую словно вонзались мириады крохотных стальных иголок.

Немного успокоился Люсик лишь возле водопада. Здесь было открытое место, и он не боялся, что хищники нападут на него из засады. Только там Люсик обнаружил, что с испугу потерял рогатину. А может, просто бросил, чтобы она не мешала ему бежать через заросли.

Что удивительно, это неприятное открытие помогло вернуть ему некоторое равновесие духа. Люсик даже разозлился на самого себя за такую непозволительную халатность.

Но ничего поделать уже было нельзя (не возвращаться же прямо в лапы хищников), и, немного передохнув, Люсик направился дальше, к бухте, но уже не бегом, а быстрым шагом. Он просто жаждал увидеть Малеванного, чтобы подзарядиться от вора уверенностью в своих силах, – компаньон был для него как зарядное устройство для аккумулятора.

Люсик был благодатным материалом для Малеванного с его преступными наклонностями. За считаные недели вор превратил аморфную массу в жестокое чудовище, уже почуявшее запах свежей крови.

Конечно, Люсик от этих изменений не стал храбрее. Просто его трусливое начало до поры до времени растворила черная муть не поддающегося контролю бешенства, поднявшаяся с неизведанных глубин души. И похоже, у него произошел какой-то сдвиг в мозгах, который проявился особенно ярко в тот момент, когда Люсик завладел пистолетом.

Об оружии как раз и зашел разговор, когда они сели трапезничать.

– Ты пистолетик-то мне верни, – наигранно небрежным тоном сказал Малеванный, хлебая горячую уху.

– Зачем?

– Не понял… Как это – зачем? Он должен быть у меня.

– А почему?

– Ну ты, блин, даешь! – рассердился вор. – Я тебе, конечно, не начальник, но старше по годам и гораздо опытней. И стреляю лучше, чем ты.

Хитрый Малеванный наступил на горло собственной песне – не стал сразу качать права в жесткой форме. Он решил спустить размолвку на тормозах, проделав таким образом отвлекающий маневр, чтобы потом поставить зарвавшегося фраера на свое место в полном соответствии с законами зоны.

– Это как сказать…

– Хорошо, не будем спорить, кто из нас более меткий стрелок, – немного отступил вор. – И все равно у кого-то из нас должно быть решающее слово. Кто-то должен командовать. Иначе наступит хаос, а в просторечье – бардак. Ты согласен?

Речь Малеванного неожиданно приобрела плавные литературные обороты, как это часто бывало, когда ему требовалось произвести на собеседников нужное впечатление. Коллеги по ремеслу даже прозвали Малеванного за краснобайство лектором[7]7
  Лектор – учитель (жарг.).


[Закрыть].

– Согласен, – ровным, бесстрастным голосом ответил Люсик. – Командуйте. Но пистолет я не отдам.

– Тэк-с… – Лицо вора налилось кровью. – Значит, хочешь меня опустить как последнего фраера…

Он резко встал. Люсик невольно вздрогнул и быстрым движением расстегнул кобуру. Малеванный краем глаза увидел это движение и злобно ухмыльнулся.

«Щенок… – подумал он с ненавистью. – На кого хлебальник открыл?! Порву тебе, сука, пасть до самой задницы…» Подумал одно, а сказал совсем другое, не дожидаясь ответа Люсика:

– Нехорошо, Лукьян. Очень нехорошо… – и пошел на другой конец бухты – туда, где совсем недавно стоял плот.

На это место Малеванный ходил часто. Оно тянуло его как магнит. В глубине души вор понимал, что именно здесь похоронены все его надежды на побег. Побег от смерти.

В его душе все больше и больше крепло убеждение, что с этого острова ему не выбраться. Откуда оно явилось, Малеванный не знал. Но оно пришло и завладело его мыслями всецело.

Последней каплей яда, упавшего в незримую чашу, которую ему предстояло выпить, было поспешное бегство от острова туристического судна. Малеванный сразу понял, почему капитан так резко воспрепятствовал намерениям иноземных туристов снять с острова «новых робинзонов». Дело было вовсе не в том, что остров – это частное владение.

Проблема заключалась совсем в ином. В бинокль вор успел разглядеть и лица других моряков. Малайцы были напуганы.

А кое-кто из них даже делал недвусмысленные жесты в сторону острова, которые истолковываются во многих религиях и в разных странах практически одинаково – так отгоняют нечистую силу.

На острове что-то было. Что-то очень опасное и злобное, готовое уничтожить любого чужака.

Малеванный долго не признавался даже самому себе, что временами его охватывает первобытная жуть. Так в темное время суток чувствовал себя древний человек, влачивший жалкое существование среди многих опасностей без огня и надежной крыши над головой. Это чувство прошло через века и тысячелетия, трансформировавшись в интуицию.

А Малеванного интуиция подводила редко…

Люсик проводил своего старшего компаньона недоверчивым взглядом и начал жадно доедать остатки ухи. В последнее время у него проснулся зверский аппетит. Он все время что-то жевал, чаще всего фрукты; чего-чего, а этого добра на острове хватало.

Спокойствие Малеванного было очень подозрительным. Люсик это понимал. Он уже достаточно хорошо изучил наглую и взрывную натуру своего компаньона, а потому не ждал от него ничего хорошего.

Конечно, конфликт можно было задушить, что называется, в зародыше. Стоило лишь отдать пистолет – и все вернулось бы на круги своя.

Но Люсик при всем том был человеком отнюдь не глупым. Слабохарактерным – да, но только не тупицей. Он понимал, что прежних доверительных отношений между ним и вором уже не будет. А понимая это, мучился раздвоением личности.

Одна его часть пыталась спрятаться в кусты и отдаться воле рока, а другая, ощетинившись, готова была драться до последнего. И даже не за жизнь вообще, а за право чувствовать себя личностью, которой никто не смеет помыкать, как ему заблагорассудится.

А если учесть еще и маленькую толику злобного сумасшествия, разбавившую сатанинскую смесь, которая плескалась в душе Люсика, то можно было понять, какие мысли стали обуревать его голову, когда, наконец, наступило ночное время.

И вор, и Люсик, каждый в своем углу (чтобы держаться подальше друг от друга), спали урывками. Это было мучительно. Стоило кому-нибудь из них пошевелиться, как другой тут же открывал глаза, готовый драться не на жизнь, а на смерть. К утру напряжение достигло предела…

Глава 47

Утром Фиалка с горестным унынием молвила:

– У него жар. Если бы у нас был аспирин…

– А еще лучше положить его в больницу, где есть врачи и куча всяких лекарств, – со злостью сказал Гараня. – Жар при ранении – дело само собой разумеющееся. Будем надеяться, что у Петра организм крепкий и закаленный невзгодами.

– Будем… – хмуро согласилась девушка.

Но было видно, что она не очень надеется на жизненные силы, питающие тощее и костистое, как пересохшая тарань, тело Самуся.

Бомжу и впрямь было очень плохо. Временами он погружался в беспамятство и тогда нес разную чепуху. А когда к нему возвращалось сознание, Самусь жалобно шептал Фиалке:

– Вишь, как оно получается… Думал так, а вышло эдак. Помру я… А так хотелось пожить еще не много. Ну самую малость. Здесь, на острове…И что бы кругом никого. Один… Да, видать, не судьба…

– Петрусь, ты не помрешь! – горячо убеждала Фиалка бомжа. – Федя говорит, что скоро пойдешь на поправку.

– Добрая ты душа…

Воспаленные глаза бомжа увлажнились, и девушка, чтобы не разрыдаться прямо возле его постели, поторопилась покинуть дупло – жилище Самуся. Усевшись на толстой ветке, она наконец дала волю слезам.

Вверху раздался шорох, и на ветку спрыгнула крохотная обезьянка. Это был детеныш. Он доверчиво забрался Фиалке на колени и торопливо начал что-то рассказывать ей на своем обезьяньем языке.

От удивления и умиления слезы у Фиалки высохли вмиг. Но не успела она приласкать малютку, как волосатая лапа обезьяны-мамаши, высунувшись из густой листвы, схватила шалуна за шкирку и утащила обратно.

Фиалка осталась с бомжем в качестве сиделки. Гараня был непреклонен.

– Вдвоем нельзя. Петра нельзя оставлять одного. Сама видишь, в каком он состоянии. Так что придется мне одному ходить на охоту и рыбачить.

– Я боюсь… – скулила девушка.

– А я не боюсь? У этих гадов ствол, могут в любой момент подстеречь, как Петра, и пустить пулю в спину. Только я не смерти боюсь, а того, что мне не удастся с ними расквитаться. Поэтому сиди тихо и зря не высовывайся. Дупло они вряд ли отыщут.

– А если все-таки найдут?

– У тебя есть копье. Сунет кто-нибудь голову, в дупло – коли не раздумывая. Только я уверен, что у них кишка тонка, во-первых, залезть на такую верхотуру, а во-вторых, попытаться отсюда вас выкурить.

Гараня ушел. Грустная Фиалка занялась хозяйскими делами, обмирая от страха каждый раз, как только внизу под деревом раздавались какие-то шумы и шорохи.

Она пыталась разглядеть, что творится на земле, но так и не смогла ничего увидеть. Правда, однажды ей показалось, будто в зарослях мелькнул леопард, но потом, присмотревшись, она сообразила, что это не шкура зверя, а жухлая трава и какие-то неяркие темно-желтые цветы.

Тем временем Гараня рыскал по лесу с вполне конкретной целью. На этот раз охота его не интересовала, хотя он и не прочь был подстрелить по ходу дела, например, оленька или фазана.

Но и звери, и птицы, словно сговорившись, куда-то попрятались – джунгли казались вымершими. Только над головой верещали обезьяны, да попугаи орали словно оглашенные.

Но их скрывали ветки деревьев, а потому Гараня не обращал на этот «концерт», который можно услышать только в сумасшедшем доме, никакого внимания. Он уже привык к голосу джунглей и даже начал улавливать некоторые изменения в его тональности, предупреждающие о надвигающейся опасности.

Наконец Гараня добрался туда, где водилась та живность, которую он искал. Это было топкое место, небольшое болотце. По его краям рос молодой бамбук, а на кочках и в красноватой воде резвились лягушки.

Гараня уже знал, что болотце – излюбленное охотничье угодье молодых удавчиков и змей. Он не мог точно определить, как по-научному называется тот или иной гад, но эффективность их ядов Гараня наблюдал не раз.

Ему была нужна крупная и очень ядовитая змея. Такой могла быть только кобра.

Гараня видел кобр несколько раз и всегда с поспешностью уступал им дорогу. Ему было известно, что кобра, в отличие от большинства других змей, имеет неприятную склонность нападать на людей и преследовать их без видимых причин.

Возможно, агрессивность кобры объяснялась тем, что она рьяно охраняет и защищает свое гнездо с кладкой яиц, но поди знай, где оно находится. Поэтому Гараня счел благоразумным держаться от кобры подальше.

Но сейчас он сам искал встречи с этим страшным гадом, который обычно вел дневной образ жизни.

Конечно, Гараня постарался хорошо приготовиться к смертельно опасному рандеву, однако у него все равно тряслись поджилки и лоб покрывался холодной испариной при одной только мысли, ЧТО ИМЕННО ему предстоит сделать.

Гараня хотел поймать большую матерую кобру живьем. Он мог ее убить, но изловить, да еще и провести со змеей, длина которой достигает пяти метров, кое-какие манипуляции – это было выше его сил.

Так считал Гараня, однако с упрямством, достойным лучшего применения, он лез прямо к страшному гаду в пасть, под его смертоносные ядовитые клыки. Ему некуда было отступать…

Как найти в лесу именно ту змею, которая тебе нужна? Позвать, подумал Гараня с горькой иронией, осторожно пробираясь вдоль болотца.

Он ступал с такой осторожностью, словно шел по минному полю. Еще бы: один неверный шаг или потеря бдительности – и привет. Змеи тропиков обычно не предупреждают о нападении.

А их и впрямь возле болотца было много – самых разных размеров, расцветок и видов. Некоторые ловили головастиков, другие охотились на лягушек, а третьи, набив желудок, отдыхали перед тем, как отправиться восвояси.

«Где же ты, красавица? – шептал сухими губами Гараня. – Покажи мне свое личико, королева… мать твою…» Наверное, для его цели могли бы подойти и змеи других видов, поменьше, но он хотел, чтобы замысел сработал на все сто.

Гараня хотел змею «подоить» – взять у нее яд. Он опасался, что с мертвой коброй этот номер у него не пройдет.

Гараня не раз видел по телевизору, как это делают специалисты. Наблюдал он и за тем, как охотятся на змей африканцы, и даже сам принимал участие в таких «охотах» – когда голод мутил рассудок и ему было все равно, чем наполнить пустой желудок.

Но одно дело – просто убить обычную змею (притом не очень больших размеров); а другое – поймать кобру. «Да, брат, – думал Гараня, весь натянутый как струна, – это тебе не фунт изюма. Цапнет, зараза, и поминай как звали…»

Он с сомнением посмотрел на длинную палку с рогулькой на конце – примитивное приспособление для ловли змей.

И невольно потрогал рукоятку мачете, позаимствованного у Самуся, – в случае чего успеть бы снести кобре голову. Это представлялось ему чем-то сродни ловле рыбы голыми руками – молниеносную атаку разъяренной змеи можно отразить лишь случайно.

И все-таки ему повезло, если можно было назвать везением встречу с коброй достаточно внушительных размеров. Она как раз охотилась на змею гораздо меньшей величины. Крайт длиной до полутора метров так увлекся, подкрадываясь к лягушке, что не заметил, как траектория его движения пересеклась с направлением поиска кобры.

И крайт и кобра на некоторое время застыли, будто парализованные. Шла борьба взглядами – не менее жестокая и бескомпромиссная, нежели прямое физическое столкновение.

Противник кобры был молод и полон сил. Обычно змеи его вида охотятся в сумерках или ночью, но крайт, похоже, сильно оголодал и решил не дожидаться темноты.

Он не испугался кобры – хотя бы потому, что и его яд для нее был весьма опасен. Но больно уж велика была охотница за змеями, и крайт не знал, как ему поступить: благоразумно сбежать или схватиться с коброй не на жизнь, а на смерть.

В свою очередь, матерая кобра, на своем веку проглотившая немало змей разных видов, тоже не была в восторге от этой встречи. Голодный желудок настойчиво подталкивал ее к немедленным действиям, а инстинкт, помноженный на опыт, предостерегал об опасности. Она прекрасно отдавала себе отчет в том, что стремительный крайт – отнюдь не подарок судьбы.

И кобра медлила с нападением, пытаясь магией своего взгляда хоть немного ослабить волю крайта к борьбе…

Но был еще один охотник, которому схватка двух змей совсем не улыбалась. Так получилось, что Гараня находился совсем рядом с местом их встречи. И когда он сообразил, что кобра и крайт могут начать схватку, то сильно обеспокоился.

Яд! Во время драки они могут израсходовать его, кусаясь, до капли. И тогда задумка Гарани «подоить» кобру сможет осуществиться не скоро. Попробуй отыщи потом в лесу еще один такой превосходный экземпляр.

Плюдув на осторожность и собственную безопасность, Гараня тихо подошел к кобре сзади и, нимало не волнуясь о последствиях, пригвоздил голову змеи к земле при помощи палки с рогулькой.

Неожиданность нападения не смутила агрессивно настроенную кобру. Скорее наоборот – она буквально взбесилась. Ее, королеву змеиного царства, кто-то посмел тронуть! Тело кобры, извиваясь и распрямляясь, замолотило по кустам, по воздуху и по ногам Гарани.

Он предусмотрительно обмотал ноги до самых колен свежим лыком, чтобы предохранить себя таким образом от укуса змей. Но сердце у него все равно екнуло, когда рассвирепевшая змея начала хлестать по его ногам своим хвостом, как боевой нагайкой со свинцовым наконечником.

Пользуясь суматохой, крайт молниеносно метнулся в сторону и исчез в густой траве. Наверное, он сильно порадовался, что ему удалось сбежать и от беспощадной охотницы на змей, и от человека, который показался крайту еще более страшным врагом, нежели кобра.

Гараня знал, что змея будет сопротивляться, пока не издохнет, а потому не стал дожидаться, когда кобра умается. Зажав первобытный человеческий страх перед ползучими гадами в кулак, он улучил момент и, прижав тело кобры коленом к земле, схватил ее рукой, как клещами, ниже головы.

Змея яростно зашипела и впилась зубами в заблаговременно приготовленную Гараней ракушку нужной формы. Капли прозрачного яда потекли по розово-белым стенкам, постепенно превращаясь в маленькую лужицу.

«Есть! – подумал радостно Гараня. – Удалось… Удалось!!!»

– Извини, красавица, за грубость, – сказал он почти с нежностью. – Ты ведь по-доброму мне не далась бы. А теперь гуляй… и не держи на меня обиды.

С этими словами он резким движением швырнул кобру в кусты и тут же метнулся на безопасное место. Спустя минуту Гараня уже бежал по звериной тропе, стараясь уйти подальше от болотца и разъяренной змеи, – вдруг у нее крыша поехала и она пустилась за ним вдогонку?

Глава 48

«Нужно забрать у него пистолет, – думал Малеванный за завтраком. – Любой ценой!» Но как это сделать? Застать Люсика врасплох, усыпив каким-то образом его бдительность, вряд ли удастся. А отнять силой тоже проблематично – он был явно сильнее вора.

«Нет, не получится. Пульнет, сука, – и все дела… – Малеванный с силой, до скрипа, стиснул зубы. – Глаза вон какие – сумасшедшие. Чокнутый, бля буду…»

Люсик за ночь еще больше ожесточился. Он вдруг понял, что его отношение к вору сильно изменилось, и не в лучшую сторону. Если раньше он его почти любил, то сейчас почти ненавидел.

Наверное, причина такой метаморфозы заключалась еще и в прозаическом недосыпе. Практически бессонная ночь скрутила и так уже порушенные нервы в тугой узел, и Люсик, по природе мямля и нытик, неожиданно ощутил, как внутри его все сильнее и сильнее вскипает бешенство. Которое, в свою очередь, прогнало прочь добрые чувства и намерения.

Он тоже думал, что ему делать с Малеванным. Люсик понимал, что еще одну бессонную ночь вместе с вором он просто не выдержит. Нужно было что-то решать. Но что именно? Люсик этого не знал.

«Убить… – вдруг пришла ему в голову мысль. – А почему нет? – Тут Люсик вспомнил все подзатыльники и обидные слова, которыми совсем недавно награждал своего компаньона Малеванный, и волна злобы опалила его сердце. – Козырь гребаный… Замочу сейчас, как бобика. До срока осталось совсем немного, и без него проживу. Подумаешь, цаца…»

Малеванный будто подслушал то, о чем думал Люсик. Он встал и обыденным голосом сказал:

– Схожу-ка я по воду. Чтобы к обеду супец сгоношить…

Подхватив «ведра» из бамбука, он повернулся к Люсику спиной и неторопливо направился в сторону тропы, которая вела к водопаду.

Момент был, конечно, аховый. Это понимали оба. Люсик даже потянулся к пистолету, но какая-то сила все-таки придержала его руку.

«Пусть идет, – решил он с невольным облегчением, переводя дух. – Вернется, вот тогда и… К тому же хоть что-то полезное напоследок сделает. – Он криво ухмыльнулся. – Будем прощаться, Григорий Иванович…»

Малеванный, казалось, прочитал мысли Люсика. За последние два дня у него настолько обострились все чувства, что он улавливал даже малейшие изменения в поведении своего компаньона. И сейчас он знал, что его спина – это отличная мишень, а также понял, что Люсик уже дошел до той точки, откуда возврата нет.

Ему захотелось немедленно броситься бежать, причем зигзагами, чтобы Люсик не мог как следует прицелиться. Вор был уверен, что его компаньон – стрелок аховый, поэтому шанс получить пулю в спину был мизерный.

Но он знал также и то, что пуля – дура, особенно пистолетная, и чаще всего попадает не туда, куда целишься. А значит, снайперские способности Люсика при беглой стрельбе не играли почти никакой роли. Потому что траекторию пули могла проложить сама Судьба.

Малеванный верил, что она есть. И никогда ее не искушал. Он считал, что судьба добра к любому человеку и обычно дремлет, но не дай бог ее разбудить каким-либо неразумным поступком. Тогда берегись. Она не любит, когда нарушается определенный ею порядок. В этом ему уже пришлось убедиться, и не раз.

Поэтому вор, беззаботно насвистывая, шел неторопливым шагом, будто и не подозревал о намерениях своего компаньона. По его спине блуждал холодок, а сердце и вовсе покрылось ледяной коркой страха.

Но Малеванный, сжав остатки воли в кулак и подогревая самолюбие мыслями о своем воровском статусе, все-таки удержал себя от позорного бегства. И только когда зеленый омут зарослей расступился, пропуская его в свои глубины, вор припустил со всех ног, нимало не заботясь о том, куда ступают ноги, а также о том, что он производит в джунглях такой же шум, как слон в посудной лавке.

Люсик слышал треск сушняка и ломающихся ветвей, но не придал этому должного значения. Его мысли были зациклены на двух пунктах: как ему быстро и эффективно уничтожить оставшихся в живых «новых робинзонов» и какую историйку сплести по этому поводу боссу, когда они встретятся лицом к лицу.

Он принял решение, и теперь уже ничто не могло заставить его изменить намеченные планы.

В том, что бомж мертв, Люсик не сомневался. Даже если он и не помер от пули, то Самуся должны были съесть леопарды.

Что касается Малеванного, то его компаньон уже мог считать себя покойником. Люсик злобно осклабился, на миг представив выражение лица вора, когда он наставит на него пистолет и медленно, наслаждаясь каждой долей секунды, нажмет на спуск.

Потом мрачные мизантропические фантазии понесли Люсика дальше.

Обстоятельства предстоящей смерти алкаша представлялись ему весьма туманно. Он вообще не считал Гараню за личность – мелкая букашка, которую можно раздавить походя, ничтожество, пьянь-рвань подзаборная; таких хмырей у каждого вокзала – пруд пруди. Никчемные, никому не нужные людишки.

А вот Фиалка – это совсем другое дело… У Люсика даже руки задрожали от вожделения, когда он представил, ЧТО он с ней сделает.

Люсик испытывал такую всепоглощающую ненависть к человеку впервые в жизни. Почему он возненавидел именно Фиалку, которая не сделала ему ничего плохого? Может, потому, что она, единственная из всех, сразу сообразила – Люсик понял это по выражению ее глаз, – что он собой представляет и за какие грехи его присоединили к отбросам общества?

Он и сам не мог достаточно подробно и точно ответить на этот вопрос.

Но Люсик и не захотел бы на него отвечать. Это был просто факт, аксиома, не требующая ни объяснений, ни подтверждений…

Тем временем Малеванный удалился на достаточное, по его мнению, расстояние от пляжа и, очутившись на небольшой поляне, упал на землю, чтобы отдышаться.

Все, прошлое отрезано, думал вор с невольной горечью. Назад ходу нет. А ведь как здорово он все задумал… Не лопухнись они с плотом, сейчас бы пили ром или виски в какой-нибудь малайской забегаловке и в ус не дули.

Интересно, какая сволочь так ловко их объегорила?!

А Лукьян-то, Лукьян… сука! На кого рога выставил? Ведь жили клево, делились по-братски. Что там в его бестолковке перевернулось? Вот тебе и бухгалтер… бля!

Малеванный невольно поежился, вспомнив выражение глаз своего компаньона. Ей-ей, шизанутый, решил он окончательно. Надо линять от этого гнилого фраера, и подальше.

Но куда? Это был непростой вопрос…

Решение вор нашел быстро. Да, только так! – вспомнил он вершину потухшего вулкана. Там много скал, а значит, должны быть и пещеры или какие-нибудь другие укрытия. К тому же и вода под боком. «Ничего, как-нибудь проживем», – подумал Малеванный, приободряясь.

Он сунул руку в карман и довольно осклабился – зажигалка была на месте. Пусть теперь этот чокнутый молодчик поживет без огня. То-то будет ему весело… А там посмотрим, куда хромая вывезет.

Поднявшись, Малеванный крепко сжал в руках рогатину и отправился на поиски звериной тропы, которая вела наверх, к кратеру вулкана. Он думал о том, как хорошо, что Люсик не отобрал у него мачете. Это упущение было большой ошибкой компаньона, теперь уже бывшего.

Задумавшись, sop не заметил, как тропу быстро пересекло какое-то крупное существо. Оно прошло буквально в двух метрах от него. Глубоко посаженные глаза обезьяночеловека, стоявшего в зарослях у тропы, внимательно рассматривали Малеванного до тех пор, пока тот не исчез из поля зрения монстра.

Обезьяночеловек глубоко втянул в себя лесной воздух, который хранил запах человека, и гримаса неудовольствия исказила его и так не шибко симпатичную физиономию. Он оскалил зубы и заворчал, чем поверг в полный ужас двух обезьян, сидевших на нижних ветках.

Закрыв головы ладонями, бедные зверушки не сделали ни единого движения с того времени, как увидели монстра. Они словно оцепенели.

Обезьяночеловек посмотрел на них долгим взглядом, шумно выдохнул – словно снял запрет на любые звуки и перемещения в его присутствии – и продолжил свой путь.

Над островом в очередной раз послышался гул мотора самолета, который летел на большой высоте.