Текст книги "Техника и культура: возникновение философии техники и теории технического творчества в России и Германии в конце XIX – начале XX столетия"

Глава 3
ТЕОРИЯ И ПРАКТИКА ИЗОБРЕТАТЕЛЬСТВА

3.1. Руководство для изобретателей

Добро и польза – этика и техника: П.К. Энгельмейер и Л.Н. Толстой

В 1897 г. выходит в свет книга Энгельмейера «Изобретения и привилегии: руководство для изобретателей» с предисловием в виде письма Льва Толстого. Это еще одна важная тема, которая проходит через все творчество Энгельмейера. С одной стороны, он сам изобретатель, с другой – он уделяет много внимания созданию теории творчества и рассуждениям о вопросах технической этики.

Знакомство с Львом Толстым состоялось в Хамовническом доме Толстых, куда Энгельмейер пришел по приглашению Толстого. По всей вероятности, его привел туда литератор и переводчик Павел Александрович Буланже¹⁵⁶.

Встрече предшествовала переписка. Конечно, Толстому писали много и многие, и не на все письма он отвечал. Так случилось с первым письмом молодого Энгельмейера. Вероятно потому, что автор письма скорее соглашается и комментирует мысли великого писателя, чем спорит с ним. В конце этого письма (датировано 22.04.1884) Энгельмейер пишет следующее:

«Желаю ли я говорить с Вами? И да, и нет.

Я уже привык относиться к Вам как к знакомому мне по печати и живописи писателю, который больше всех других (Шекспира я не понимаю и потому исключаю) отличается связью с человечеством и лучше всех открывает читателю его самого же; как тот фокусник, который десятку людей поочередно показывает одну и ту же карту и она оказывается та самая, которую каждый перед тем взял из колоды. Я привык в Вас видеть достойную единицу человечества – некоторый факт, служащий утешением скептику и опровержением пессимисту Вот, по-моему, Ваше земное поприще. И как благодарен я Вам за автобиографию, а то разные недостойные слухи омрачали мною любимую единицу. И сколько миллионов людей будут Вам благодарны за автобиографию. Вы имеете завидное свойство страдать общечеловеческими страданиями и – еще более завидное – их выражать общечеловеческим образом. Пишите же о себе чаще и подробнее! Этим вы облегчите миллионы страданий!

Но Вашу веру хочется знать, – а когда удастся прочесть, не знаю. Вот почему хотелось бы говорить с Вами. Но опять-таки мы слишком различны. Различны дарования, эрудиция и опыт. Не одна у нас азбука, – пойму ли Вас? А Вы нашли веру и успокоились, – зачем Вам?»¹⁵⁷.

Второе письмо Энгельмейер направляет Льву Толстому 5 апреля 1885 г. и получает ответ, вероятно, потому, что оно уже содержит серьезные возражения взглядам писателя. Вот что сам Петр Климентьевич пишет об этом: «В апреле 1885 г. пишущий эти строки послал Толстому письмо с возражениями на одно его сочинение, отвечающее на вопрос, что нужно делать, чтобы жить нравственно. В ответ на это письмо автор получил от Толстого письмо (от 9 апреля 1888 г.), которое, конечно, хранит как зеницу ока. В нем Толстой между прочим пишет: „Я получаю много писем такого же содержания, как Ваше, но Ваше обстоятельнее прочих. И мне очень дорого иметь в виду те возражения, которые вы мне делаете“»¹⁵⁸. Мы уже цитировали то место из этого письма, где Энгельмейер развивает свои первые мысли о технике и ее связи с культурой, однако здесь, как нам кажется, уместно привести это письмо полностью.

«Ваши страдания мне полюбились, но результаты их обманули меня, да это и не результаты вовсе! Ведь все, что Вы считаете за результаты, сводится к следующему:

„Право на жизнь имеет только тот, кто трудится; деньги есть насилие, присваивающее богатому труд бедного, поэтому богатый не имеет права на жизнь. Чтобы получить это право, он должен стать бедным и трудом снискивать себе пропитание, делая сам для себя все, что ему нужно“.

И Вы пишете, что Вы на этом успокоились! Этого-то я и не могу понять. Пусть я не имею неразменного рубля и я башмачник: живу исключительно своим трудом изо дня в день. Значит, по-Вашему: могу я быть спокойным за нравственность своего образа жизни? Казалось бы – да, а выходит – нет, и вот почему: ведь мне надо приобрести для моей работы инструменты и материалы, а те и другие сработаны другими людьми; значит, мой труд уже предполагает чужой и, чтобы трудиться самому, я должен себе присвоить чужой труд. Впрочем, может показаться, что я чужой труд обмениваю своим трудом, приобретая его на те деньги, которые выручил за свой труд. Но так ли это? Где же мера труда, моего и чужого? Не заплатили ли мне слишком дорого за мои сапоги, так что при дальнейшей покупке материала и инструментов, не куплю ли я чужого труда больше, нежели израсходовал своего? Как это узнать? Нет возможности этого узнать, и вот почему моя башмачникова жизнь безнравственна! Но взглянем на самого первоклассного производителя. Пусть я крестьянин, вырабатывающий хлеб непосредственно от природы своим трудом. Урожай и неурожай уничтожают всякие соответствия между количеством затраченного труда и получаемого хлеба, и поэтому мне слишком много хлеба либо недостает. Когда хлеба избыток, ничего нет безнравственного в том, что я променяю этот избыток другому человеку, у кого недостаток, и взамен получу что-нибудь, что мне нужно, ну хоть деньги, которые я всегда могу обменять на все, что мне нужно. – Кстати, о деньгах. Не понимаю, почему это Вы взяли на себя труд самому додуматься до того, что такое деньги, когда лет двадцать назад К. Маркс до этого уже додумался (Das Kapital. I, II, III) и высказал гораздо полнее. Жаль, что Вы поправляете всеобщее будто бы убеждение, что мои деньги будто представляют мой труд. Этого, во-первых, ни один серьезный исследователь, который был бы достоин опровержения, не говорит, а во-вторых, это и не общее мнение. – Возвращаюсь к себе, земледельцу. Итак, если у меня родился избыток хлеба, то я могу его обменять на деньги. Но ведь это значит, что тот, кто хлеб покупает, а он, положим, тоже земледелец, что он хотя затратит и то же количество труда, как и я, однако природа оплатила ему этот труд дешевле. Стало быть, безнравственно с моей стороны за свой избыток хлеба брать с него еще добавочную часть его труда, ведь мы уже потрудились одинаково. Что же будет с моей стороны нравственно? Подарить ему? Да! То есть это было бы так, если бы я, земледелец, ни в чем больше не нуждался, т. е. мог не только питаться хлебом, но и одеваться и из него делать себе жилище. Но все это мне нужно выменивать на свой хлеб. Как же мне не хранить избытка своего хлеба? Ведь я могу заболеть в самое рабочее время, ведь может случиться такой неурожай, что не только у меня, но и у всякого, кто готов со мной поделиться своим избытком, этого избытка не окажется! Все это меня заставляет сохранить избыток хлеба у себя в виде ли хлеба или денег – все равно. Это есть сбережение. В сбережении нет ничего безнравственного, потому что если я сбережения не сделаю, то могу умереть с голоду, а довести себя, как и другого, до голодной смерти безнравственно, когда мог этого избегнуть. Стало быть, не только мне надо делать сбережения из избытка моего хлеба, но даже безнравственно будет его не делать. Положим, я стар и умираю. Что мне делать со своим сбережением? Смею я его подарить кому-нибудь? Да, смею, потому что это сбережение явилось даром природы, а затрачивал я труда столько же, сколько и всякий другой земледелец. И вот я дарю свое сбережение своему сыну. Мой сын получает в наследство продукт труда предыдущих поколений. Тут все нравственно. А вот и противоречие: с одной стороны, только та собственность и нравственна, которую я добыл своим трудом, с другой стороны, нравственна собственность, добытая чужими трудами.

А вот и еще противоречие: я, положим, силен, здоров и усиленно работаю, а другой заболел, не может работать и на границе от голодной смерти. Нравственный долг велит мне моим трудом (сбережением что ли, все равно) поделиться с ним. Но если этот несчастный заражен Вашими мыслями (да и они и не Ваши, а допотопные) о праве человека только на свой труд, то этот несчастный, которого собственная утроба заставит принять мою помощь, будет страшно мучиться о том, что совершает безнравственный поступок – пользуется чужим трудом. Таким образом, один и тот же поступок в одно и то же время нравственен и безнравственен.

Далее Вы говорите, что человек должен все себе делать, даже выносить за собою. Опять на этом остановиться нельзя: если Вы, живя в городе, вынесете за собою в выгребную яму, то все-таки заставите ночную команду вывозить это за заставу; стало быть, остается один исход: ежедневно ходить за заставу на свалку нечистот „дожидаться пищеварения“. Да, впрочем, виноват, это я говорю про город, а город есть центр разврата во всех видах. Для нравственного совершенствования надо жить в деревне и все самому себе делать, не пользуясь ни на йоту трудами другого человека. Даже читать и писать нужно выучиться без посторонней помощи. Да полно! Нужно ли еще читать-то? По крайней мере, писать – это чистейший разврат: ведь орфография, по-Вашему это только одно из гнусных средств богатому удаляться от бедного.

Стало быть, не нужно и вредно обмениваться мыслями, а этим проклинается вся культура. Но в этом опять противоречие: так как нужно трудиться, то всякое увеличение производительности труда полезно. Но вся серия наук прикладных, которую можно назвать общим именем „техника“, исключительно направлена к увеличению производительности труда. Стало быть, техника полезна. (Далее Энгельмейер говорит о связи техники со всей культурой и выводит, что и вся культура полезна как увеличивающая производительность труда, поскольку без естествознания и других наук, в том числе и философии, невозможна современная техника. – В.Г.) А она (культура. – В.Г.) немыслима без обмена мыслей. Стало быть, обмен мыслей и полезен, и вреден. Или, может быть, не стоит заботиться о производительности своего труда? Ну нет, этого никто не скажет, ибо Крылов уже давно вывел своих трудящихся Мартышку и Медведя, ибо, наконец, я тогда буду весь день делать гимнастику и после удивляться, что природа меня не кормит!

Вот какие противоречия заключаются в Вашей системе, на которой, как Вы говорите, Вы успокоились».

Свою полемику с Толстым Энгельмейер продолжает в письме от 1 октября 1898 г. и в брошюре «Критика научных и художественных учений графа Л.Н. Толстого»¹⁵⁹. Эта книга вызвала целый ряд неоднозначных откликов в печати¹⁶⁰. Отмечая в целом пользу и в ряде частных случаев справедливость критики, рецензенты сходятся на том, что наиболее уязвим раздел «Искусство», а наиболее сильный раздел – «Техника». Кроме того, отмечается, что название не отвечает содержанию и сам автор понимает свою задачу значительно уже. Речь идет не об учении Толстого вообще, а лишь о XV томе его сочинений, куда вошли, между прочим, статья Толстого «Об искусстве» и перевод книги Эдуарда Карпентера¹⁶¹ по критике науки (которого не следует смешивать со знаменитым физиологом Вильямом Бенжамином Карпентером). Критике взглядов Карпентера на науку отведен целый раздел книжки Энгельмейера. Еще один раздел посвящен изложению взглядов Маха¹⁶² и Авенариуса¹⁶³ на науку и называется «Наука о науке. Современная теория познания». Таким образом, наибольший интерес представляет именно раздел «Техника. Приложение науки к жизни».

Критикуя учения Льва Толстого, Энгельмейер, в частности, отмечает, что, поскольку Толстой ратует за то, чтобы человек питался тем, что он добывает со своего имения, наравне с мужиком сюда подпадает и всякий помещик. Фабричный же рабочий не имеет ничего, кроме способности к физическому труду, и поэтому не подпадает под этот разряд. Однако, по мнению Энгельмейера, это лишь обмолвка. Но если даже взять самого скромного мужика, то кроме хлеба и воды ему жизненно необходимы хотя бы соль и сахар. Их он своим трудом добыть не может. То же относится к одежде, обуви, жилью. Поскольку же притеснение других, с точки зрения Толстого, начинается уже с обмена продуктами труда, то он фактически проповедует натуральное хозяйство.

Далее Энгельмейер формулирует свои взгляды на технику. По его мнению, в природе существует лишь причинная последовательность событий. У человека же есть способность направлять события. «Задача сводится к тому, чтобы осуществить первое звено желательной цепи или устранить первое звено цепи нежелательной. Этим осуществится или устранится вся цепь событий. Но для этого необходимо знать природные цепи событий. Отсюда ясно, что во главе и в основании техники стоит наука, вообще знание, научное или эмпирическое». Энгельмейер различает здесь «чистую» науку, науку прикладную и технику. Задача чистой науки – процесс научного мышления: «Изучив природную, т. е. причинную цепь событий, человек составляет о них верные понятия, т. е. такие мысленные концепты, которые приспособлены к опыту». Задача прикладной науки – предвидеть события и верно их предсказывать. Здесь «человек забегает в воображении вперед событий, делая со своими концептами умственные опыты (эксперименты)». Осуществление же предсказаний в форме реальных событий – задача техники¹⁶⁴.

«Таким образом, весь процесс мыслей и действий, который оканчивается техническим воздействием человека на природу с целью заставить природу работать на пользу человека, состоит в следующем: на основании предварительного изучения данного круга явлений (событий) человек из числа воображаемых явлений выбирает то, что отвечает его хотениям (потребностям). Этим определяется его техническая цель. Далее, на основании того же знания, человек видит, какое первое звено какой природной цепи надо осуществить для того, чтобы цепь, по естественной необходимости, привела к желательному звену. Тогда он осуществляет первое звено… Вся сила человека над природой в том, что ему доступен произвольный выбор, которого лишена природа. Из разных цепей событий, ведущих к намеченной цели, человек произвольно выбирает такую, которой первое звено легче всего осуществить… Вот в чем суть технического процесса»¹⁶⁵. Однако Петр Климентьевич предостерегает от ошибки тех, кто, говоря о покорении человеком природы, считает, что человек будто бы «навязывает природе свои законы, взамен ее законов». Но человек – часть природы, и он «пришел не нарушить закон, а его исполнить». Он подчеркивает далее: «Достигая свои технические цели, человек никогда не нарушает законов природы и не может этого сделать; как раз наоборот: он только тогда удовлетворит свои требования, когда полностью удовлетворит требования природы»¹⁶⁶.

Критикуя толстовскую теорию «непротивления злу», Энгельмейер отмечает, что поскольку это учение выступает против всех средств противления, борьбы, то оно отвергает всякую технику во всех ее проявлениях, т. е. приложение к жизни всего знания. «Техника есть приложение нашего знания о жизни к самой жизни, т. е., с одной стороны, к сохранению жизни (к защите), с другой – к расширению жизни (к нападению). Все, что препятствует жизни, есть зло и вред, что ей способствует, есть добро и польза. Техника есть средство борьбы с вредом и обращения его в пользу»¹⁶⁷.

Далее Петр Климентьевич отмечает точку соприкосновения этики и техники: «Поскольку согласуются между собою цели добра и пользы или поскольку они временами расходятся, постольку сходятся или не сходятся между собою этика и техника». Ибо вопросом о добре занимается этика, а вопросом о пользе – техника¹⁶⁸.

Видимо, об этом шла речь, когда Энгельмейер встретился с Толстым. Это первое свидание было и последним. Речь зашла о технике, как вспоминает сам Энгельмейер, и он сказал, что в Германии за последние 25 лет «появилось новое течение философской мысли, названное там философиею техники». На это Толстой поспешил возразить: «К чему философствовать о теперешней технике? Вот задача философии техники: выяснить, во что бы превратилась техника, если бы жизнь человеческая с самого начала пошла нравственно». Зная из прежних сочинений Толстого, что последнее слово говорит о том, чтобы человечество пошло, «как поезд, обратным ходом», Энгельмейер прервал беседу. Он почувствовал, что «на этой точке кончилось всякое взаимное понимание»¹⁶⁹. Поводом же для встречи было последнее письмо Энгельмейера Толстому и ответ ему. В этом письме, написанном 3 марта 1897 г., речь идет о книжке «Руководство для изобретателей»¹⁷⁰ со вступительным письмом графа Л.Н. Толстого. Это собственно и был ответ Энгельмейеру на его письмо.

«Милостивый Государь!

Петр Климентьевич.

…Я просмотрел присланные Вами листы вашей книги. Цель ее очень хорошая. Меня каждый год посещают несколько человек таких изобретателей, и всегда бывает жалко ненормального душевного состояния, в котором они большей частью находятся вследствие неестественного напряжения дурно направленных умственных способностей.

Ваша книга может принести пользу тем из них, которые еще не потеряли способности критически относиться к своим проектам, и потому желаю ей успеха.

С совершенным уважением,

Ваш покорный слуга

10 марта 1897 г.

Лев Толстой».

Свое письмо Толстому Энгельмейер начинает так: «Среди несчастий, от которых, как от первородного греха, не может отделаться человечество, есть несчастие особого рода, несчастие быть изобретателем. Это потому несчастие, что на одного счастливого изобретателя приходится не менее 99 несчастных.

Сколько труда пропадает, и какую пользу окажет тот, кому удастся хотя бы часть этих людей, которые почти никогда не знают, что нужно для выработки изобретения, предостеречь и сберечь их труд!»¹⁷¹.

Далее Энгельмейер прилагает половину своей книжки «Руководство для изобретателей» (вторая половина посвящена лишь законам о привилегиях) и добавляет: «Я делаю попытку этого рода. Мне кажется, она первая: я ни на одном языке такой книги не знаю… Это собственно проповедь, основанная на фактическом знакомстве с очень многими изобретениями.

Не мне, конечно, судить о моем труде. Но только одно я знаю: как бы он ни был хорош, он не произведет желаемого действия без авторитетного засловия, без слова одобрения такого голоса, которого все слушают.

Вот если бы Вы нашли возможность написать хоть десять строк в предисловие к этой книжке, то этот почин был бы действительно почином. Питаю надежду, что если не самый труд, то мое намерение заслужит Вашего одобрения.

Когда-то (18 апреля 1885 г.) на одно мое письмо к Вам по поводу „Так что же нам делать?“ я удостоился получить от Вас ответ. Быть может, и теперь Вы черкнете словечко. Со своей стороны я готов, когда хотите, сообщить ближайшие подробности по затронутому вопросу – письменно или лично»¹⁷².

И Толстой, как мы уже знаем, откликнулся, написал и встретился. Эта встреча произвела большое впечатление на Петра Климентьевича: «Излишне описывать неотразимость внушаемого этим человеком впечатления, побеждающую простоту этих глаз, сердечную искренность слов! Все это идет от сердца к сердцу»¹⁷³. Однако, несмотря на глубокое уважение к писателю, появилась книжка с критикой его взглядов и с эпиграфом «Платон мне друг, но истина дороже».

Руководство для изобретателей, по мнению рецензента, едва ли поможет «темному изобретателю»; но оно, несомненно, «принесет пользу изобретателю-специалисту, указывая ему те пути, какими можно извлечь возможно большую пользу из своего изобретения».

Проблема изобретательства проходит через все творчество Энгельмейера. Еще в 1892–1893 гг. он делает два сообщения на Московском отделении ИРТО – «Об изобретении вообще и о гарантировании изобретательских прав на основе закона о привилегиях»¹⁷⁴, опубликованных в «Записках» отделения¹⁷⁵. В 1898 и 1899 гг. он выпускает еще две статьи: «Споры по привилегиям»¹⁷⁶ и «Сравнительный обзор законов о привилегиях главных промышленных государств»¹⁷⁷. Завершает эту практическую серию книжка, выпущенная в 1911 г., «Руководство к привилегированию изобретений (с приложением судебных процессов по привилегиям на изобретения по товарным знакам и рисункам)»¹⁷⁸.

Вот что написал в рецензии на эту книгу М. Франк: «В книжке П.К. Энгельмейера самое руководство к привилегированию занимает всего 46 страниц. Остальная часть книги посвящена примерам прошений по привилегиям, а также судебным процессам по привилегиям и товарным знакам. Книга, несмотря на ее краткость, представляет несомненный интерес для изобретателей, предполагающих ходатайствовать о привилегии. Точно так же и с чисто юридической точки зрения весьма интересны некоторые из приводимых автором судебных процессов»¹⁷⁹.

Эти работы служат ему, с одной стороны, материалом для последующих обобщений в области теории творчества (о чем речь пойдет несколько позже), с другой – в практической работе по экспертизе изобретений.

Изобретения и привилегии

Экспертиза изобретений

Еще в одной из своих ранних работ об изобретениях Энгельмейер ставит вопрос: «Большое ли счастье быть изобретателем?» – и сам же отвечает: «И да, и нет». Счастье – это только тогда, когда выполняются сразу два условия: «…во-первых, если идея изобретения имеет практическую цену, во-вторых, если изобретатель располагает возможностью ее осуществить». В противном случае изобретатель несчастен. «Самое глубокое несчастье бывает тогда, когда изобретатель верит в свою идею, но не может ее осуществить и не находит человека, который бы так же, как он, поверил этой идее». Это несчастье может происходить по двум причинам: «Или он уверовал в идею ложную, или он в своей собственной, даже прекрасной идее не настолько разобрался в частностях, чтобы представить ее другому в осязательной форме»¹⁸⁰. Далее он рассматривает, каким образом дойти от первой смутной идеи будущего изобретения до полного изобретения и кратчайшим путем. Это возможно только при знании того, что уже сделано в данной области раньше, «чтобы, во-первых, избегнуть неудач предшественников, во-вторых, воспользоваться их удачами». Лучше всего быть специалистом в данной области техники, следить за специальной литературой, чтобы знать обо всех нововнедрениях. «Но как же быть нетехнику?» – вопрошает Энгельмейер. В этом случае необходимо «как можно раньше обратиться за советом к специалисту-технику». Но где гарантия его изобретательских прав в этом случае? Таких гарантий в русском обществе, как констатировали многие на обсуждении доклада, фактически не было. Была лишь надежда «сойтись с порядочным человеком. Самому изобретателю часто бывает очень сложно ответить на вопрос: „Имеет ли изобретение практическое значение?“ „Нередко случается, что изобретатель, не будучи сам техником или промышленником, делает техническое изобретение, но не в состоянии оценить, насколько оно ново и практично“. Но даже когда и это известно, перед изобретателем встает вопрос о том, как из изобретения извлечь наибольшую выгоду. „Самое простое решение, разумеется, будет, если у изобретателя есть собственные средства или есть такой знакомый капиталист-промышленник, который решит затратить средства и тут же без дальнейшего разговора купит изобретение или возьмет изобретателя в пай в счет будущих выгод“»¹⁸¹.

Таким образом, здесь уже ставится вопрос о необходимости экспертизы изобретений, гарантирующей права изобретателя, оказании ему посильной, в том числе и экономической, помощи. Частично такую экспертизу осуществляло Императорское Русское техническое общество. Например, на заседании Московского отделения ИРТО 1 февраля 1893 г. было заслушано сообщение В.В. Попова «О замке-пломбирователе, изобретенном докладчиком» с демонстрацией изобретения. На этом заседании председательствовал Энгельмейер¹⁸². Далее 4 сентября того же года на заседании комитета Московского отделения слушали «заключение председателя электротехнической группы П.К. Энгельмейера, что присланное Г. Бибирштейном не содержит в себе никаких данных для ознакомления с самим изобретением»¹⁸³. 7 ноября 1892 г. на заседании комитета и групп Московского отделения ИРТО обсуждался доклад П.И. Сиптица «Новые способы изготовления труб». Секретарем был Энгельмейер, в заключение сказавший: «Медные трубы представляют в наше время серьезный интерес, если они получены путем, описанным докладчиком, так как они должны получаться из чистого материала»¹⁸⁴. Однако это еще не была в подлинном смысле слова экспертиза. Пожалуй, первым таким «ученым учреждением» в России, которое не только осуществляло экспертизу изобретений и давало рекомендации для внедрения их в промышленность, но и выдавало денежные воспомоществования изобретателям, было Общество содействия успехам опытных наук и их практических применений при Императорском московском университете и Императорском московском техническом училище им. Х.С. Леденцова¹⁸⁵.

Лица и учреждения, желавшие получить помощь, должны были подать письменное заявление в Совет общества, которое, если нужно, снабжалось чертежами; в нем «должно быть точно сформулировано, что именно составляет сущность (существенные признаки) данного научного исследования или предмет изобретения, и указано, для какой цели и какого рода содействие Общества желательно». Совет определяет, в какой форме и в каком объеме Общество может оказать помощь. «Общество не принимает на себя хранение тайны изобретений»¹⁸⁶. Председателем Общества был профессор CA. Федоров, товарищем председателя – профессор H.A. Умов, бессменным секретарем – инспектор учебных мастерских Императорского московского технического училища Н.Ф. Чарновский, а членами – например, профессора Н.Е. Жуковский, В.И. Вернадский, И.А. Калинников, московский городской голова Н.И. Гучков¹⁸⁷. Работа Общества проходила по следующим секциям, отделам или комиссиям.

I. Воздухоплавание (председатель экспертной комиссии – Н. Е. Жуковский).

II. Химия (председатель – И.А. Каблуков).

III. Электротехника, фотография, кинематография, приборы научного и учебного назначения и метеорология (П.Н. Лебедев).

IV. Химическая технология, горное дело и металлургия (П.П. Петров и Я.Я. Никитинский).

V. Технология волокнистых веществ (С.А. Федоров).

VI. Железнодорожное дело, строительное и архитектурное дело, отопление, вентиляция (А.П. Гавриленко).

VII. Двигатели всех родов (В.И. Гриневецкий).

VIII. Машины, орудия, приспособления и аппараты различного назначения (Н.Ф. Чарновский).

IX. Справки и предложения услуг, просьбы о пособии литературным изданиям (Н.Ф. Чарновский)¹⁸⁸.

При Обществе была учреждена библиотека, для которой из сметы чрезвычайных расходов для первоначальной организации и ежегодного пополнения было выделено 10 тыс. руб. Библиотека рассматривалась как одна из форм содействия, оказываемого исследованиям и изобретениям, как необходимая для экспертных и консультационных учреждений Общества. В состав ее входили: своды привилегий (русских и иностранных за все годы, начиная с 1900-го, а по возможности и ранее); текущая журнальная научная и техническая литература (также иностранная и русская); справочники, словари, отчасти энциклопедические издания, и тому подобные пособия; важнейшие основные и разные специальные научные и технические сочинения во всех областях, которые входят в сферу деятельности Общества¹⁸⁹. Пополнение библиотеки осуществлялось по рекомендации членов Общества по отраслям.

Например, на имя Энгельмейера секретарем Общества Чарновским 9 марта 1910 г. было отправлено письмо следующего содержания:

«Его Высокородию Петру

Климентьевичу Энгельмейеру

По поручению Председателя Общества библиотечная комиссия имеет честь покорнейше просить Вас не отказать сообщить, какие специальные журналы Вы считали бы полезным выписать для библиотеки Общества по отделу автомобилей»¹⁹⁰.

В протоколе № 2 заседания Общества от 25 мая 1909 г. читаем: «Заслушано заявление П.К. Энгельмейера о пожертвовании им в библиотеку Общества своих трудов в количестве восьми названий, а также о предложении им Обществу своих услуг и помощи, особенно при организации лекций по вопросу об изобретениях.

Постановили:

1) выразить П.К. Энгельмейеру благодарность за присланные им труды, а равно и за предложенное им содействие;

2) просить оказать свое содействие и принять участие в предложенной на будущее время организации лекций;

3) сообщить, что Советом в ближайшее общее собрание Общества вносится предложение об избрании его в члены общества»¹⁹¹.

8 ноября 1909 г. инженер-механик Петр Климентьевич Энгельмейер был избран в члены данного общества по рекомендации Чарновского и профессора П.Н. Лебедева (третья подпись неразборчива) со следующей формулировкой: «Ввиду широкого знакомства Петра Климентьевича с вопросом об изобретениях и изобретателях, выразившегося в его печатных изданиях по данному вопросу, а также по вопросу о патентах и их исходатайствовании, привлечение Петра Климентьевича в число членов Общества представляется весьма желательным»¹⁹².

За первый год деятельности Общества были подведены итоги: на 1 января 1910 г. было подано 150 заявлений, рассмотрено 130 (остальные находились на рассмотрении), из этих рассмотренных удовлетворено лишь 13 заявлений, 73 отклонено, по 44 затребованы дополнительные сведения.

Совет Общества по разным заявлениям принимал различные решения: одним выдавалась сумма на проведение экспериментов безвозмездно, другим она давалась «взаймы» на определенный срок, третьим следовал отказ в выдаче денег. Иногда в Общество обращались купцы или промышленники с просьбой объявить конкурс на определенное изобретение с выделением первоначального капитала. Была также дана общая характеристика заявлений. Отмечалось, что «внимание изобретателей весьма часто направляется на такие области, которые не составляют их специальности», что приводит к изобретению известных вещей (в то время особенно привлекало к себе внимание изобретателей воздухоплавание). Кроме того, «изобретатель считает свою задачу оконченной, раз он нашел схему, выражающую его идею»; в большинстве случаев не затрагивается, к сожалению, вопрос о конструкции, способной осуществить идею. «Оставляя без внимания необходимую основу всякого изобретения – экспериментальное изучение всех отдельных деталей процесса или механизма, авторы изобретений весьма часто на основании одних лишь схем или схематически показанных комбинаций обращаются к Обществу с просьбой об осуществлении целой машины, о постановке целого производства». Общество, однако, считает, что в данном случае единственная наиболее подходящая форма помощи – «содействие по производству опытов, по изучению отдельных элементов задуманной комбинации при постепенном переходе к целому». Большинство же изобретателей просят сразу крупные суммы на проведение в жизнь или осуществление изобретений. Последняя же «форма содействия является при настоящем состоянии средств Общества наименее осуществимой». Однако в немногих случаях, когда «успех изобретения мог бы иметь серьезное значение для целой крупной отрасли народного хозяйства», необходимо сделать все, чтобы цель была достигнута, «ибо успех хотя бы одного из таких начинаний, обеспеченных содействием Общества, оправдывает и искупает сотни всех других, бесплодных попыток»¹⁹³.