Текст книги "По ту сторону жизни, по ту сторону света"
Автор книги: Виталий Храмов
Жанр: Героическая фантастика, Фантастика
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 21 (всего у книги 31 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]
Глава 5
Вся Власть Советов, даже пришлый Тёмный Ритуалист, что привёз камни-уловители, в полном составе явился поглазеть на белокаменного Чижика, так и стоящего на восход Светила и трубно приветствующего рассвет.
Надо ли говорить, что у нас после этого не стало проблем ни в подручных и подмастерьях, ни в материалах, ни в комплектующих? Работа шла споро и довольно рутинно. Поставить опалубку из щитов, промазать стыки и щели глиной, подпорки установить или отсыпать, чтобы форму массой бетона не раздавило, стянуть пропущенными между внешними щитами стяжками из той самой медной толстой проволоки, залить, выдержать. Пока застывает эта форма, мы готовим следующую. Как схватилось, снимаем опалубку с той стороны, куда примыкает следующая заливочная форма, и выдёргиваем медные стяжки. Это снаружи бетон застыл, а внутри ещё полужидкий, потому проволока и извлекается относительно свободно, тем более телекинезом, а образующуюся пустоту после изъятия стяжек тут же заполняет ещё не схватившийся раствор. Иногда выдавливаясь наружу в месте выхода стяжки, этаким характерным прыщём. В случае примыкания этого «прыща» к следующему мегалиту, что и к лучшему даже, ибо крепче держаться будет. Типа соединения шип-паз, как на пазлах.
Да, почти монолитбетон. А точнее мегалитическая кладка. Нам, оказалось, лить стены проще, чем строить их же из камня, из готовых каменных блоков.
Именно нам, потому что мне всё равно проще раздавить любой камень не то, что до щебня, а до пылевой взвеси, чем организовать доставку каменных блоков с каменоломни, поднять тот же булыжник и поставить его куда-то. Тем более что кран ещё не готов. И именно нам, потому как работать моя печь по обжигу цемента не думаю, что сможет с кем-то ещё. Да, Мамкоёк может добела раскалить то кольцо, но сможет ли он остальное?
Придётся рассказать про печь и кольцо. И про братство кольца. Шутка! Так вот, когда я обратился к уроду с необходимостью чего-то очень тугоплавкого и малоразмерного, желательно в форме трубки либо кольца, размышлял он недолго. И выделил мне из запасов прихватизированных артефактов давно минувшей эпохи осколок утраченной неведомой технологии – разомкнутое кольцо из очень плотного и крайне тугоплавкого материала, возможно, обломанный кусок какой-то спиральной пружины, исходя из формы артефакта. Вокруг этого кольца мы из глины и слепили печку.
Технология крайне простая, по виду. В загрузочный бункер вёдрами засыпают порошки заготовленных мною минералов: раздавленные в пыль известняк, коего не только в этих горах безмерно, но и прямо под ногами валом, пыль кремневых камней, тоже из-под ног, пыль руд разных, пыль глиняных черепков, что вообще рядом с человеком всегда валяется без меры. «Оператор загрузочного шнека» (а вы бы видели, как от важности раздуваются детишки от сего названия) крутит тот самый загрузочный шнек, выполненный в виде шнека той же самой крайне простой и примитивной бытовой мясорубки. Вот дитя «негроидной» расы подневольной, негражданской наружности и крутит ручку, обеспечивая этим непрерывность и равномерность подачи порошковой смеси в печь, её свободное падение, по принципу песочных часов, через раскалённое добела кольцо. Печь же стоит вертикально.
Да, прокалить тонну смеси до нужной температуры – нереальная задача. А прокалить за мгновение тонкую струйку порошка до спекания их в гранулы даже Мамкоёк может. Некоторое время. Потом получившиеся гранулы после их естественного охлаждения на сквозняке я обратно перемалываю в тончайшую взвесь. Готов цемент! Ха!
Да, никто именно так не делает. Но нам проще именно так. И пусть задохнутся от зависти! Мы же, ёпта, Тёмные, мы же должны вызывать негативные эмоции всеми своими деяниями!
Вот такая вот магия! Делать каменные башни – из ничего. Из пыли и придорожного мусора.
«Про магию» я к тому, что вышел у нас конфликт желаемого и действительного. С моими «ведомственными магами». Мамкоёк искренне пытался стать мне настоящей гаубицей самоходной на пердячем паре и с биоэкстрасенсорным нагревательным элементом, а вот Чижик так и был – ни рыба, ни мясо, а хвост деда Тараса. Пытался из него слепить лидера, офицера, слугу… пусть будет царю, отца солдатам. Не лепится. Утекает меж пальцев, как та самая глина для забивки щелей в заливочной форме! Вроде наладилось, вроде и командирская стать прорезается, проявляется вроде ответственность, серьёзность и основательность начинают ощущаться. Ан – нет! Опять, пасть раззявит, восторженные глаза навыкате, несёт очередную благозвучную ахинею, утопическую да прекрасную! В такие моменты так хочется его голову раздавить в пыль, как кусок известняковой скалы!
Но для начала перескажу особенности становления Мамкоёка, как мага огня. Там было много проще. После возвращения юноше уверенности в себе и в своей силе способность магичить к нему вернулась. Маг Гильдии поднатаскал его в практических аспектах применения магии огня, в построении боевых заклинаний. В пределах общеизвестных заклинаний, которые были Мамкоёку хорошо известны ещё с Университета. А потом мы съехали из помещений Гильдии. Сразу же после её переформатирования в «военкомат». В Пустошах и в лагере баловаться огнём опасно и палевно, потому я регулярно, просто и тупо, изымал из юноши силу и заставлял его, опустошённого, магичить. Через «не могу» раскалять то самое кольцо. До умопомрачения, до потери сознания и той же крови из носа. Поначалу в «холостом режиме работы печи», без подачи смесей. Но в режиме сверхнапряжения воли Мамкоёжа. До обмороков от перенапряжения и переистощения. До долгих заседаний в отхожем месте от частичного паралича организма магическим опустошением, когда в магию организм переводит и часть жизненных сил.
Юноше было тяжко. Больно. И опасно. Но он яро и искренне старался. И когда он зримо увидел собственный прогресс, когда почувствовал, насколько раскалено неплавящееся разомкнутое кольцо, у него как крылья за плечами раскрылись. Мамкоёка просто не узнать, как подменили! Стать проявилась в фигуре и осанке, взгляд обрёл твёрдость и уверенность в своём праве, речь взвешенность и степенность. Да и у меня это не первый огневик в моём опыте. С огнегривой девочкой же сработало?
А вот с Чижиком было всё много-много сложнее. Потенциально он был в разы мощнее Мамкоёга, не говоря уже о так и не пробужденных Одарённых Пизани и Тени. Но, Дар Чижика был такой хитровывернутый, настолько непостижимый для меня, что у меня просто руки опускались! И никакого практического применения! В нужном мне смысле. В боевом. В сокрушающем.
Ну, как мне использовать в бою его самоомоложение? Как? Ведь это даже не саморегуляция, не саморегенерация – шрамы же на месте, не исчезают, как рассосались на Тени, без следа, а именно, что омоложение! Причём с этакой подъёжкой – омоложение именно до совсем юноши времён бурного полового созревания. С неизбежной и вечной гормональной бурей в крови и голове! С его шизофреничностью юношеской мечтательностью и юношеским максимализмом. С легкомысленностью и безответственностью. Он юный придурок не потому, что придурок, а потому, что юный!
Совершенно непрактичный и какой-то нелепый. Может разогнать гнус во всей округе и высушить одежду, волосы сразу всей «Усмешке Смерти», может, не вставая с ложа, прибраться в комнате, но, щука, не может даже пулю от пращи со стола сдвинуть! Потому как это я уборку делаю телекинезом, а он сложнейшим старым заклинанием смеси забытых школ. Он может убрать прочь всю вонь из помещения, но неспособен сделать Кулак Воздуха и выставить даже самый плохенький Магический Щит! Ни одного усвоенного и применимого боевого заклинания! Даже его Шип Воздуха, специализированное заклинание для пробоя Щитов и брони, не может пробить грязную портянку, ветхую от долгого ношения!
Ни боевых заклинаний, ни усиливающих, ни лечащих! Даже заклинаний самоизлечения! Ни одного условно-боевого заклинания, типа моей молотилки для камней, которой я ведь сначала крошил черепа тварям, а только сейчас раздавливаю камни. Он даже своим богатым арсеналом реликтовых артефактов пользоваться не умеет, как положено, как они того, редкие, да уникальные, заслуживают! Даже его портал его каждый раз швыряет куда придётся. Плюс-минус до километра от желаемой точки выхода. И каждый раз с выходом на несколько метров над землёй. Хорошо, хоть не под землёй! А это настолько больно, переход его порталом, что полезешь в него, только спасаясь от Скверного Медведя.
Не маг, а тот самый ученик чародея из дурашливой песенки, что намагичил розового слона. Даже вон Пизань и то учится у Тени психическому самоусилению и магической зарядке оружия. А этот всё с блаженной улыбкой дурачком восторженным бегал бы. Летопись, дурень, пишет ночами! Жития, гля, святых! Пресвятого апостола ножа и топора, святого равноапостольного, не к ночи помянутого Мрачного Весельчака, Порученца Матери Смерти и Первоапостольного Чижика Тростникового, Болотного Камыша! Ну, не дебил?
А это идея!
Выхожу на плац, где личный состав принимает водные процедуры после долгого и тяжкого трудового дня. Выхожу с узнаваемым мешком Чижика с рукописями в руках, который он таскает всюду, оберегая пуще зеницы ока. Юноша меняется в лице.
А я уже злой! И ещё какой злой! Кому приятно неделями терпеть облом и тщетность всех хитрых педагогических построений? Ору на него матерным паровозом, с использованием всего имеющегося арсенала пёрлов армейского матерного юмора абсурда. Изымаю всю его силу. Резко изымаю до болезненного удара обратной деструкции по магическим каналам юноши. И даже со всего размаха бью его по шее его же мешком. И пинка под зад. В этот раз я без брони, ввиду отрядной вечерней помывки, потому ему просто больно и обидно. А выражения я выбираю самые подлые, наиболее язвительные.
Блин! Мало! Терпит! Вот же, толерантное ты полусладкое существо! Чмо морально опущенное, терпила ты стоический! Всё мимо!
Подбрасываю его сочинительства в воздух. И лишь пыль во все стороны. Я так тонные булыжники известняка в белую пыль перевожу, угольный шлак в тончайшую взвесь тонера для принтера перетираю, что мне несколько тетрадей в кожаном переплёте?
Наконец-то! Глаза его, что амбразуры, ноздри пышат, как у взъярённого быка, кулаки сжаты, сам весь – передавленная пружина.
– Ну? – реву я. – Что, чмошник болотный? Слабо? Да ты же ничтожество! Что ты можешь, маменькин сынок?! Сиську изо рта едва вынул, а молоко с губ не вытер! Или это семя? Ты сам себе или кому-то? За сколько у меня отсо…?
Взревел! Толкнул в меня сведёнными ладонями. Кругом разлетается пыль от Чижика, как от взрыва петарды, с таким же грохотом и вспышкой.
Получилось! Ха!
Ох, ё! Получилось, гля!
– Шип Воздуха! Да с запиткой Молнией! Молодец! – сиплю я, смотря на свою окровавленную грудь, пробитую насквозь, вставляя в дырку указательный палец – И ведь в сердце попал! Будем считать, что ты убил меня.
Ноги мои подкашиваются, мир поплыл перед глазами, резко взметнулось перед глазами небо, перевернулось, поменявшись местами с землёй, и вдруг вставшая на дыбы уплотнённая площадь плаца резко ка-ак даст мне по морде!
Меня переворачивают лицом к небу. Встревоженное лицо испуганного и растерянного Чижика, его глаза, с крайним сожалением и тревогой, всматриваются в меня.
– Ну, вот и всё! – говорю я, харкая в эти глаза кровью. – Сквозное, через сердце! Похоже, конец мне пришёл. Ни лекарей, ни магов жизни. Даже завалящего водяного нет. А что лекарь? Навылет же!
А меж тем, пока я так буробил, Чижик, всё же свёл края моей раны, остановил кровотечение и уже собрался вновь запускать сердце, но…
– И подвиг свой я так и не совершу! – продолжаю стонать я. – И молодая не узнает, какой у парня был конец!
Похоже, я, как плохой актёр провинциального драмтеатра, переиграл. Глаза Чижика подозрительно сузились, он откинулся:
– Развёл меня? – рычит он сквозь зубы.
– А то! – заявляю я, тут же прыжком с лопаток вставая на ноги. – Что мёртво, умереть не может!
Провожу рукой по ране, будто стирая её ластиком со своей груди. Шипом Воздуха, наполненным дикой смесью стихий и бьющего молнией с меня сорвало иллюзию куртки и рубахи. Пришлось срочно восстанавливать видимость одежды, скрывая мою сверхрегенерацию нежити и полный самоконтроль всех процессов жизнедеятельности, в том числе и ритмичность работы сердца, да и мою интегрированную броню мне светить не с руки. И указываю Чижику на его мешок с тетрадями, целёхонький, сиротливо валяющийся на плацу.
– Но ты же смог! – усмехаюсь я.
– Ты знаешь, что ты самый ёкнутый биплан на свете? – растерянно спрашивает Чижик.
– А ты боевой маг! – поклонился я. – Пошли, по пиву раздавим. Умирать всё одно больно.
– Пошёл ты! – надул губы Чижик.
– Как хочешь! – пожимаю плечами и поворачиваюсь к столпившемуся народу. – Кто желает нажраться за мой счёт?
Рёв восторженного согласия толпы, что кольцом окружила нас.
– В честь чего пить будем? – кричит Дудочник, начиная ритуал.
– В честь пробуждения боевого мага Чижика! – кричу в ответ.
– Да! – дружным рёвом включается в действо «Усмешка Смерти».
– Боевой маг должен иметь характерное имя, – сокрушённо качает головой Кочарыш. – Ну, не камышовой же соплёй его звать?
И народ начинает старую игру «оскорби Чижика больнее», наперебой выкрикивая прозвища, большей частью похабные, как например:
– Камышовый Слизняк!
– Болотная Улитка!
– Сквозная Дыра! Рот открывает – землю видно!
– Сквозной Пробой Смерти!
– Боевой Соплежуй!
– Загнанный Камышовый Кролик! Не убьёт, так залюбит насмерть!
На каждое предложение отвечаю небольшим поклоном, прикладывая руку к тому месту, где была пробоина (хорошо, куртку и накладную броню снял – их заращивать много дольше), жду. Так и не дождавшись нормального прозвища, поднимаю руки, призывая к тишине.
– Чижика, конечно же, все любят, – начинаю я.
В ответ издевательский смех.
– А разве не так? – удивляюсь я.
– Просто все привыкли подшучивать над нашим командиром, – кричит Дудочник, бухнув в барабан так, что все заткнулись. – Ну, какой командир ещё позволит так издеваться над собой? Конечно, любим! Ты, недобиток, продолжай!
– Вот ты, конечно, – качаю я головой на «недобитка», под всеобщий смех, но продолжаю: – Но, если бы Чижика знали только мы, я бы принял любое из предложенных вами дружеских и даже любящих имён. Но Утырок наш теперь боевой маг и командир «Усмешки Смерти». И имя его должно внушать страх и трепет всем нашим противникам, согласны?
– А то! – дружно ревёт толпа.
– Потому к имени боевого мага и командира самого смертоносного отряда по эту сторону гор надо подойти более… серьёзно, что ли, согласны?
Рёв одобрения.
– Как насчёт Чижик Гроза Бессмертных? – кричу я.
– Да! – взревела Пустошь. – Гроза Бессмертных!
И в этом крике мне почудилось грозное «Бессмертный!», как предчувствие, предупреждение. Но я отмахнулся от всего этого. Плевать! Проблемы надо решать по мере их вылупления, иначе просто задохнёшься от всех этих грядущих возможных бед и страданий.
– Айда пиво пить! – кричу я.
– Вино жрать! – хором кричит вся «Усмешка Смерти». – За Бессмертного Утырка!
Не показалось! Блин! Врешь, врешь, глядишь, ненароком и правду соврёшь!
Утро добрым не бывает!
Особенно, если с вечера и полночи проводили сравнительный забег по питейным заведениям довольно немаленького, по меркам Мира, города и последствия всех этих возлияний ещё свежи не только в твоей памяти, но и прямо в твоей крови. А в голову тебе настойчиво лезет довольно мерзостная и упрямая личность и настоятельно требует тебе прямо сейчас подняться и струячить через половину города за надобностью, которая тебе лично совсем и не надобность. И даже не прихоть! И послать его нельзя. А то он меня пошлёт. Далеко и надолго. И у него лучше получится добиться выполнения моего собственного нахождения там, куда я его послал. Так он мне и ответил, хотя он даже и не понял, кто такой «негр» и почему он не только чёрный, но и разом голубой?
Потому пришлось выбираться из-под конечностей советников и хранителей. И вспоминать, с леденящим кровь и душу ужасом, как так я проснулся с мужиками? Обнадёживало то, что все остальные вокруг были не только полностью одеты, но, видимо, на начало вчерашнего вечера ещё и принаряжены. Были. Так что, очевидно, что призрак голубого вагона и полусладкой луны бродит только по Европе моей головы. Страхами нетолерантности и гомофобии былой жизни, где нас так долго учили любить не только её джинсы.
Завываю:
Бывай Америка, во-о-от! Где я не буду никогда!
Прощай навсегда! Ты не скучай и спой мне на прощанье!
Наступаю разом и на руку хранителя Вворот и на колено хранителя камня – главного архитектора округа, что спали, обнявшись и со мной, и меж собой. Видимо, так втроём мы и свалились под стол. Да, вон эти двое вином залиты, а вот и черепки от кувшина. Хорошо с моей куртки и штанов всё как с гуся вода.
Пока пробирался через человеческий завал переплетённых тел, отмахнувшись, поочерёдно от Тени, Дудочника, спящего под пышнотелой и не сильно одетой девахой, и от Кочарыша, спящего в обнимку с её точной ксерокопией, размышлял – выгонять ли из себя последствия неумеренного потребления принятого вчера? Либо дождаться их полного прекращения позитивного воздействия на меня и убирать уже похмелье? Я же ещё пьяный. Решил, что нехай будэ! Потому винтом и зигзагом иду по улице наверх, к центру города, как собака, помечая все столбы с камнями-уловителями на перекрёстках. Столбы без уловителей не замечая, не отмечая таким образом свою к ним гражданскую позицию.
Поутру посвежело. Дыхание зимы уже прихватывает. Пар клубится от дыхания и от моих меток. Зима. Со всеми леденящими смыслами, что несёт это слово конкретно для меня. Грустно. Потому тихо и тоскливо вою:
Осень в небе. Жгут корабли,
Осень, мне бы прочь от земли,
Там, где в море тонет печаль,
Осень – тёмная даль!
Меня издали, стараясь не отсвечивать, ведут сразу четверо топтунов – Тень, один шпион неизвестной принадлежности, один представитель этого приезжего советника, страж порядка и серо-чёрный брат, которого я как при нашем знакомстве окрестил подзатыльником, так он с того момента и мелькает постоянно на глазах моих.
Вот и площадь. Сейчас пустая, а главное, что уже чистая. Торговля с неё перенесена на задворки, площадь теперь выполняет другие функции. Вместо эшафота, вон, фонтан строят. И собираются к нему акведуком тянуть водопровод со скал, стеной возвышающихся над городом, с чистейшей водой горных родников.
Подхожу к ступеням дворца. Их не только отдраили, но и отскоблили. Как и колонны, как и фасад Зала Совета. Будут заново оштукатуривать, наносить фресками новые смыслы нового символизма новыми цветами и рисунками.
Меня ждут. Страж порядка и левый соглядатай не обозначившейся конторы сразу же растворяются в густых тенях только-только начинающегося утра.
Иду за серым братом, огибая громадину Зала Совета.
Мне и раньше не была понятна природа нелюбви любой «советской» власти к основным, парадным входам, и сейчас яснее не стало. Есть же хорошо всем видимый вход! Специально для этого расположенный на самом видном, самом удобном месте, именно с этой целью сделанный наиболее приметным и наиболее проходимым – широким, высоким, с наилучшим доступом любому желающему, но нет, идём к «черному» входу со двора.
И непременно со спуском на несколько ступеней на полуподвальный или совсем подвальный уровень, с дверью, обязательно ниже среднего роста, чтобы пригибаться, входя. Дверь пренепременно должна быть неприглядной, желательно перекошенной, чтобы открывалась с трудом и с приложением серьёзного усилия, обязательно должна оглушительно скрипеть и хлопать сзади на чрезмерно сильной пружине, угрожая тебе если не пробить затылок или отрубить пятку, то дать пинка под зад точно.
И узкая витая лестница со скрипучими, а в данном конкретном случае полустёртыми ступенями. По которым никогда не взберёшься, если Аннушка уже пролила масло. И даже если она просто помыла эти ступени. Потому как при «советах» уважаемая нарицательная «Анна Иванна», моющая полы прямо по ногам идущим людям (а она, как и все, всем равна, и работает так же, как и прочие, в это же время «советская власть» же народная, прижимистая, «ночные» оплачивать не хочет). И ворча при этом: «ходють тут и ходють!», моет обязательно шваброй, тряпкой и водой равного грязно-асфальтового цвета, густо наливая и размазывая эту чёрную воду на все поверхности.
Но сегодня ещё настолько рано, что Аннушка спит. Только вот я взбираюсь по этим ступеням из мраморного бетона на какую-то верхотуру, в сопровождении молчаливых опричников с чистыми руками, холодными сердцами, горячими головами и стальными яйцами.
Ещё мне не понятна привычка «неизвестных отцов-командиров» «советов» к совиному образу жизни. Может быть, когда весь народ дружно пашет с 6:00 до 18:00, им эта суета мешает стратегически думать? Или горящее зелёным абажуром главное окно страны как-то всем придаёт уверенности в завтрашнем дне и даёт нужную мотивацию на трудовой подвиг, как всегда бессмысленный и беспощадный, любой ценой, во имя светлых несуществующих идеалов завтрашнего вероятного будущего?
Или они так сверхурочные зарабатывают? Общеизвестно же, что при «советах» все равны. Даже те, чьё равнение кратно возглавляемому коллективу. А сверхурочные отменять нельзя, иначе вообще всё встанет колом и омаром.
А на что они будут тратить все эти сверхурочные, если всё одно же все равны? А те, кто равнее прочих, всё одно отовариваются в спецраспределителях. И без денег, по талонам, которые и не деньги вовсе. И того, что выдают по талонам, за деньги достать просто невозможно. Именно достать, а не купить.
Так, деньги при «советах» теряют часть своих свойств, а именно – меру стоимости, средство обмена, средство накопления. А эти свойства нужны человекам для их общественной жизнедеятельности. И эти функции на себя начинают брать что-то другое. Средство обмена – бутылка, которую за деньги купить сложно, только достать, из высоконравственных трезвенных побуждений усложняется приобретение «зелёного змия», а штука эта жизненно необходимая. Ещё средство обмена, что «не деньги», а звонок или «…я от Иван Иваныча». Средство накопления – хрусталь. Или прочие логические вывихи издевательства над здравым смыслом – конь и телега, либо другое транспортное средство, ковёр, шкаф во всю стенку из южной и славной страны, либо от офиневших от собственной отмороженности североморских рыбаков прибалт… приблатнённых.
Но бывает и так, что народ устаёт от подобного маразма, и «советы» растворяются во тьме веков. И боги бы с ними!..
Но! Следом приходят ад и хаос. И наступает полный мрак. И беспредел. Без-«совет» ный, бессовестный и беспросветный.
И вот в это мрачное время сатанинской тьмы безвременья, бессовестности, бесчеловечности и безбожия (под сверканием куполов массового возведения храмов «новым богам», что все подручные одного, того самого рогатого золотого, пламенного, адского, одержимого быка – дья-вола) – деньги, как компенсируя кратковременную потерю своих свойств, приобретают свои утерянные свойства гипертрофированно.
И не деньги становятся средством обмена, и ещё чего-нибудь, для людей, а люди становятся «средством» для «денег». У «денег» люди начинают исполнять «обязанности», приобретают неодухотворённые функции – обмена, меры стоимости, люди для «денег» становятся средством прироста денег, из людей начинают делать деньги. И схема общественного разделения труда из «товар – деньги – товар» превращается в «деньги – люди – больше денег».
Товары уже не нужны. Можно сразу и напрямую, не заморачиваясь брать деньги просто за то, что они, людишки, есть. И ещё и имеют наглость есть! В этом конкретном месте быть, в этом доме жить, на этой земле находиться и самоосознаваться. Надо с них брать мзду: за то, что живы, за то, что хотят жить, а чем больше хотят «жить», а не «существовать, выживая», тем дороже им это будет стоить.
Пусть платят! Чем больше упираются, тем больше платят! За право дышать.
И это лишь начало, лишь цветочки. Ягодки впереди. Вслед за товарами начинают исчезать и люди. И это закономерно. По всем экономическим, волчьим, точнее шакальим, законам рынка имени «невидимой руки Адама Гайдаровича Чубайса». Того самого рынка. И базара. Который не фильтрован. Того самого базара, что бардак.
Останутся только одни деньги.
Даже роботы не нужны. Робот – дорогая, нерентабельная игрушка. И ненадёжная. Без очумелых ручек прожжённого пролетария не работающая. Коротящая и глючащая.
И вот схема деградирует до «деньги – больше денег – ещё больше денег». Из этой схемы выпадают даже Барухи с Барвихи и прочие Ротшильды с Ротвейлеров, они же люди? А люди устарели. Морально. Их время – ушло. И пора бы им уйти вслед за Пендальфом и эльфами в страну Невернись, на свалку истории. В гости к Небожителям.
Наступает вселенское счастье – деньги, деньги, деньги и ничего кроме денег!
Почти как на всекладбищенском Счастье Мира Мёртвых, где тоже все равны. По своему уровню счастья, все равны по уровню достатка и потребностей. И все соединены во всеобщую паутину сети. Полная и безоговорочная… капитуляция. И демократия. Тоже полная. Истинное народовластие – мнение каждого влияет на мнение всех остальных.
Правда, разногласий у них, мёртвых, не бывает, как и не бывает уже и расхождения мнений, потому как нет личного мнения у того, у кого нет личности. Но это детали. Малосущественные детали. Главное же полная победа демократических идеалов!
Тем более в таком «обществе» не бывает культа личности! Нет личности – нет культа! А это главное! Чтоб без культа личности. «Не создай себе кумира!»
Нет, слишком длинно. Замороченно! Будь проще! И гнус к тебе потянется! Проще надо быть! Просто «не создай»! Ты не создатель. Больше. И не творец. Даже не тварь. Даже не дрожащая. Мёртвые – не потеют. И не мёрзнут. И не боятся. Они – никакие.
Они – идеальны! Идеальные винтики для построения «обчества всеопчего щастья»! Которым счастье уже никакое не надобно. Вообще не надо никакого. Даже как эфемерное смысловое понятие.
А чего это меня на рефлексию потянуло? Как Чижик, задумался про «всеопчее щастье»? И так ясно, что не бывает хороших или плохих общественных формаций и форм общественного строя. Всё зависит от людей. Иногда от конкретных людей, иногда от безликой усреднённой массы. Демократический капитализм даже немцев, уругвайцев, янкерсов совсем разные «демократические капитализмы». А не то что русско-советский «коммунизм» отличен от «коммунизма» китайцев товарища Мао, югославов Тито и уродов-людоедов нетоварища Пол-Пота. Так и сам «советский коммунизм» в 20-е, 30-е, 40–50-е, 70-е и на излёте Союза Советов кардинально разные штуки, выкрашенные в один и тот же цвет и укрытые одним и тем же знаменем, с выцветающими от времени лозунгами. Люди меняются, и форма их общественных взаимоотношений меняется.
Одно не меняется – человек не хочет становиться Человеком. Хочет как можно скорее и полнее оскотиниться – жрать сытно, спать долго. Работать меньше, а ещё лучше вообще не работать, а жить за чужой счёт, паразитируя. А как это будет названо, в какие цвета окрасится и какими лозунгами паразитическое людоедство это прикроется, пусть, вон, Чижик описывает.
Меня беспокоит другое – предельно ясно, что мрачные размышлизмы эти от моей подавленности. А вот сам депрессняк – с похмелья или?.. Опять предчувствие крови, боли и разочарований? Сильно подавлен я от сильной будущей душевной боли?
Злюсь настолько, что решаю обриться наголо! Чем больше отрастают волосы, тем чаще меня терроризируют эти «предчувствия». Наголо! Обрубить антенны! Нах! Ибо – нех!
Потому вхожу в целевое месторасположение моего путешествия на взводе, от злости и слегка в яростной язвительности.
Довольно обширный балкон. С колоннами. Причём, если обычно в таких административных зданиях такой вот балкон, с такими вот колоннами обращен как раз к месту массового скопления народа, на площадь, например, то этот балкон смотрит на овраг. Пусть овраг и облагороженный, с источником и ручьём внизу, русла которых обложены камнем. С озерцом, заключённым, как фонтан, в каменные рукотворные берега, с мраморными лавочками на берегу для приятного отдыха и разговора. Склоны оврага разбиты уступами облицованных камнем галерей, широкие ступени сходов, плодовые деревья и кусты многолетних цветущих кустарников, краснеющий ягодами – шиповник и боярышник.
Ну, откуда мне знать, что когда-то давно, так давно, что время это считается прошлой эпохой, как раз на месте оврага и была Городская площадь с бойкими торговыми рядами? И с этого балкона представители Княжеского Дома и городской наместник обращались к народу?
Сейчас всё это не имеет значения. Значение имеет представительное собрание, что попивало сок в своём квартале и вино на этом балконе.
– Ага! – язвительно говорю я, – Вот кто ровнее всех равных! И как вас, заговорщиков, величать? Центральный Комитет ВКПб? Верховный Совет ЦК КПСС? Или ЦСКА? А, понял! Реввоенсовет! Или всё же полевой трибунал?
– Он что, пьян? – вслух удивляется председатель Реввоенсовета Шалаг Воскресший, Великий, Однорукий.
– По нему разве поймёшь? – пожимает разноразмерными плечами палач двурожий. – Когда он серьёзен, когда пьян, а когда просто придуривается, для собственной забавы. – А потом, поворачиваясь, говорит уже мне:
– У нас должен был быть Малый Совет, но, как видишь, только мы трое и оказались достаточно ответственными для этого. Знакомься, это новый хранитель казны. Монеты хоть и вернули в оборот, а название сменилось. А было наоборот.
Склонил голову в знак приветствия нового советника, не смог не съязвить:
– Нет монет – нечего хранить. А казна, она и пустая – казна.
– Вы невероятно прозорливы, уважаемый, – неожиданно густым для его телосложения голосом говорит казначей. – И я надеюсь, что вы мне продолжите с теми же темпами приращивать казну, пустую, по всеобщему мнению.
Хмыкаю, принимаю кубок из рук палача, ещё раз хмыкаю, смотря на голограмму на столе, где я замер в момент удара в меня магией Чижика. Как знал, как знал, что в тот момент на меня были направлены все скрытые камеры в округе!
– Мы тут коротали время ожидания картиной воспитания вами юного поколения, – пояснил казначей. Ему было явно любопытно пообщаться со мной.
– Кого-то ждём? – спросил я, специально отрыгивая после глотка вина. Я же априори выбиватель головой дверей, беспардонный бычара, гопник, разбойник, убийца и авантюрист. Ах да, забыл, я же полностью отмороженный русский! Более того, советский русский, непредсказуемый и невменяемый. Бессмысленный и беспощадный, не признающий ни чинов, ни имён. Вот!
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?