Текст книги "Струна"

Часть вторая. Приструнение

1

 
Ветер удачи ломится в дверь,
Ветер удачи стучит в стекло,
Эхо вчерашних твоих потерь
Жертвенной кровью на пол стекло…
 

Я уменьшил громкость. И без того хватало шуму.

– Зачем? – спросил сидевший за рулем Женя. – Надоели «Погорельцы»?

Сам он от этой группы только что не фанател. Вроде бы и взрослый мужик, под тридцать, а словно прыщавый старшеклассник.

– Ты сам-то не устал от них? Круглые ж сутки гоняешь. – Я прокашлялся. Все-таки боком вышла мне вчерашняя прогулка под дождичком. Конечно, середина мая – это не стылый ноябрь, но когда, купившись на жару, ты фланируешь по улицам в легкой рубашке… В итоге – катаральные дела. И мелочь вроде, стыдно с таким к слоноподобному доктору Степану Александровичу бегать, а в то же время весьма неудобственно.

– Великое не надоедает, – торжественно изрек Женя, чуть притормаживая и пропуская вперед похожую на бронтозавра тушу фургона-дальнобоя. – Просто отдельные, упертые на классике личности не в силах оценить.

– Зато в силах приглушить, – мрачно отозвался я. – И вообще, отдохни от эстетических переживаний, за дорогой вон лучше смотри. Сверзнемся сейчас в кювет, а после Кузьмич скажет: «Работа, конечно, проделана большая…»

 
Я и не знал, блуждая во тьме,
Бешеной музыкой ей платя,
Что у больной судьбы на уме
И для чего принесли дитя.
 

Хоть и негромко, а рваный ритм песни бил по ушам. Нет, не люблю я этих «Погорельцев», хоть у них и осмысленные тексты. Как будто жуткие сюжеты Гоголя проросли в современной реальности. Пускай это и поэзия, но не в моем вкусе. Музыка, правда, неплохая – частью шокирующая, частью заводящая…

– Кстати, прошлым летом я в похожей операции работал, – точно прочтя мои мысли, ухмыльнулся Женя. – Та же фиговина, жертвенная чаша, кремниевые ножи, ну и само собой – ребятенок в саване. Сатанисты, понимаешь.

– Что, и впрямь человеческие жертвы? – присвистнул я. До сих пор о подобном мне доводилось читать лишь в газетах, падких на обжаренных в собственном сале уток.

– А как ты думаешь? – отозвался Женя. – Начинается, конечно, с кошечек-собачек, потом хочется чего-нибудь поострее. И пошло-поехало. Особенно когда вожак у них без тормозов, да еще дурью люди балуются. Короче, это в Ель-Пожарском было, отсюда километров двести. Глухое село, три бабки доживают свое, зато дачники на лето ездят. Там избу купить за копейки можно, добираться, правда, хреново, даже и с машиной. Дорог, сам понимаешь, никаких. Ну вот, там заброшенная церковь есть, вернее, развалины. Как в тридцатых взорвали «пережиток», так и осталось – купол снесло, стены покорежило, но все-таки стоит. Ну и повадилась туда теплая компашка ездить, в черные мессы по ночам играть. Компашка так, ничего особенного, молодежь сопливая, двадцати нет. Только вот что смешно – заправляла у них бабка. Изрядно так за шестьдесят. Потомственная, блин, гадалка, целительница и всякое такое… Короче, на черной магии у нее крыша поехала.

– А мы тут при чем? – удивился я. – Ну, в смысле, «Струна»?

– Да вроде ни при чем, – вздохнул Женя. – Там же все совершеннолетние, то есть нас как бы и не касается. Дерьмо, конечно, зверюшек мучают… стоило бы шкуру спустить в воспитательных целях… Но все-таки, сам понимаешь, не наш объект. Тем более что и по закону не прикопаешься. Демократия, всяк по-своему с ума сходит. Но вот видишь ли, в деревне дачники летом отдыхают. С детьми, что характерно. И вот как-то пожилая чета идет в лес с корзинками. Рыжиков тьма там. И натыкаются они на рыхлую такую, свежевскопанную землю, и оттуда, из земли, торчит что-то белое. Мелкий такой краешек. Дедок, надо заметить, попался энергичный, потом с сыном туда пришли, с лопатами… В общем, детский трупик. Обескровленный. В какую-то простыню завернутый, что ли. Козлы и закопать-то как следует не закопали, видать, под дурью были.

Ну, ясное дело, паника в деревне, милицию вызвали, приехал полупьяный участковый, почиркал в блокноте и укатил в райцентр. А дальше – никакого шевеления. Ты сам прикинь – дело тяжелое, надо возиться… Землю рыть буквально… За обгрызенную штуку деревянных. Тем более заявления безутешных родителей нет. Мусора на это дело плюнули за раз, но мы не менты, менты не мы! – Женя гордо воздел к потолку палец – Кузьмич решил: надо съездить, посмотреть. Ну мы и поехали с Лешкой Ольшевским, ты его не знаешь, его еще осенью в Павловск перевели, с повышением. Остановились у одной бабки сознательной, вроде как родня. Кстати, неплохо – речка, лес… Природа, блин. Неделю мы там загорали, приглядывались. Полнолуния ждали.

– Дождались?

– А то! – судя по тону, Женя хотел сплюнуть, но не рискнул открыть пепельницу. Месяц назад он бросил курить и пока что упорно держался. – Залегли мы с биноклями, наблюдаем. Приехали наконец господа бесноватые, и что ты думаешь – вытаскивают из джипа ребятенка. Совсем мелкого, лет пяти от силы. Такая вот сомнабулка – видать, вкололи ему чего.

Ну, порядку ради мы дождались, когда они свою бодягу доведут до кондиции и мальца на камень положат. Тут уже пора настала двигаться.

– И чего? – сглотнул я.

– А чего? – удивился Женя. – Повязали мы их. Быстро и культурно.

– Так вас же только двое было?

– А разницы? – Женя снисходительно хохотнул. – Мы же тогда в Резонансе были. Десять ублюдков да бабка – это не проблема, когда вибрируешь. А, ты еще этого не видел. Бережет тебя Кузьмич, на боевые выходы не пускает. Короче, когда в тебе Струна звучит, по фигу, сколько их и чем вооружены. Правда, бабуська непроста оказалась, ее чуть не упустили. Как потом выяснилось, тоже кой-чего умела.

– И чего вы дальше с ними? – в горле у меня вновь пересохло. – Привели в исполнение?

– Хотелось бы, – зевнул Женя. – А не положено. Тут же, сам глянь, – без следствия не обойтись. Сколько и когда детей погибло узнать, связи опять же. Так что вызвали мы нашу бригаду, приехали ребята, отконвоировали нечисть в Столицу. Тут ведь уже и не региональный масштаб. Ну а потом, конечно, их в другую Тональность транспонировали. Причем, подозреваю, помирали они плохо. Но заслужили. Вот… А ты говоришь…

– Да я ничего и не говорю, – вздохнул я, отворачиваясь к окну. Мелькавшие вдоль дороги перелески покрылись уже клейкими, готовыми вот-вот раскрыться листьями и оттого казались опушенными светло-зеленым снегом. Лишь вкрапления темных, величественных елей нарушали мягкую цветовую гамму – синее, у горизонта подернутое клочьями облаков небо, серая стрела шоссе, а по обеим его сторонам ликующее, согретое рыжим солнцем разнотравье.

Май плыл над миром, жаркий и ласковый. Точно такой же, как и год назад.

 
Ветер удачи лупит в лицо,
Ветер удачи дождем кропит…
Вот и замкнулось время в кольцо.
Сколько же этих колец в цепи!
 

Думал ли я, опаздывая на утреннюю получасовую пятиминутку, что пройдет год – всего год, веточка на дереве жизни – и это дерево окажется в совсем ином лесу. Прощай, Столица, прощайте, мама с папой… я так и не решился подать весточку. Знаю только, что они живы, звонил по междугородному автомату, слушал взволнованное «Алло?» и клал трубку. Увы, большего я сделать не мог. Если за утерянной чернильной кляксой Демидовым идет охота, любая такая засветка губительна. И не только для меня. Стоит маме проговориться… тем же соседкам, подругам – и не исключено, что как-то вечером в дверь позвонят вежливые ребята из следственного отдела. «Мы хотим вам, Мария Николаевна, задать всего пару вопросов…» По тем же причинам исключались друзья. Уж если моим пожилым родителям лучше не встречаться со «Струной», то друзьям-то…

Допрашивать наши следаки умеют… Помню, все помню, и расщепленную на конце бамбуковую палку, и веревочную петлю, которой стягивают череп, и лохань с вонючей дрянью, в ней даже и не топят, а так… притапливают. В самом деле, чего церемониться с деревянным, когда на карту поставлена судьба несчастных детей… и тут какие-то козлы уважения требуют? Абстрактного гуманизму хотите? Хрен вам, дуболомы, у нас гуманизм конкретный. И весьма действенный. Нам некогда решать неразрешимые вопросы, нам детей от Мирового Зла спасать надо. Любой ценой. А чего дергаться? Струна сказала свое слово… Так что бывай, Уходящий, не кашляй!

И мне приходилось кивать, слыша это от нынешних своих коллег. За меня взялись всерьез. Ежедневные тренировки в спортзале, одуряющие медитации в темной комнате – «учись слушать Струну… Расслабься… Дай Струне прозвенеть в тебе…». И, конечно, изучение материалов… Странно, как я не покрылся сединой, читая их файлы? Сколько же свинства и грязи, сколько же крови… Давно уж у меня не было светлых иллюзий, знал я, что мир во зле лежит. Но одно дело знать теоретически, из прессы, а другое – вот эти сухие сводки по региону. А в скольких случаях наши не успели… Я все чаще ловил себя на этом словечке – «наши».

А ведь все наоборот, и здесь я вроде Штирлица. Только вот нет связи с Центром, да и Центра нет, и что делать, кроме как спасаться, – неясно. Мимикрировать, лавировать, оттягивая неизбежную встречу со свинцовой птичкой… Рано или поздно, я понимал это, все должно кончиться. От Струны можно бегать долго, но не вечно. И то, что меня до сих пор хранит судьба… или какая-то сила – само по себе удивительно. Все чаще я вспоминал слова рыжего мальчишки из своего не то глюка, не то сна: «меня к тебе послали». Вот бы тогда спросить – кто послал? Нет же, чушь какую-то нес…

Да и сам мой случай тоже не вписывался ни в какие рамки. Уж я подобных дел за последние три месяца вдоволь наизучался. Распустил учитель руки – доложили в «Струну». Далее схема стандартная. Являются двое-трое мордоворотов к нему домой, проводят, как это называется в отчетах – «умеренное физическое воздействие», а после предупреждают харкающего кровью бедолагу: увольняйся по-хорошему. И плати к тому же крутые бабки бедному ребенку. На лечение там, на моральный ущерб… Ну, то есть не самому ребенку, конечно, а вот на такой-то расчетный счет.

А на прощание «принимают в клиенты». Обвязывают вокруг шеи гитарную струну. Обычно потолще берут. Стягивают, чтобы легонько придушить, потом отпускают: подумай, мол. Не послушался учитель, не подал заявление – являются снова, в отчете теперь будет «решительное физическое внушение», включается счетчик. Если и на сей раз упертый педагог держится за свое место, рвется сеять разумное, доброе, вечное, – он попадает в больницу. Мизерная пенсия по инвалидности – это все, что ему в дальнейшем светит.

И никаких совместительств – у «Струны» имеется черный список, и выложен он в Сети в открытый доступ… Формально как бы и ничего, виртуальная пыль, а принимая человека на работу, начальник, ежели не дурак, обязательно зайдет на всем известный сайт… Зачем начальнику лишняя головная боль?

Мне еще, можно сказать, повезло. Вечнобоязливая директриса Антонина Ивановна слишком стара оказалась, чтобы шарить по Сети. И о «Струне» до нее доходили лишь обрывочные слухи. На всякий случай она боялась, но… «Струна» была лишь одним из параметров ее мира, причем не главным. А вот скандал в департаменте пугал ее пуще ядерной войны. И потому на следующий день после случившегося предложила мне слинять без шума, «по собственному».

Уроки уже кончились, в школе было непривычно тихо. Солнце протыкало острыми своими лучами незашторенные окна директорского кабинета, и пылинки плясали в световом столбе, демонстрируя броуновское движение.

– Садитесь, Константин Дмитриевич, – сухо кивнула Антонина, указывая на стул, притулившийся возле ее массивного, заваленного бумагами стола. – Вы, естественно, понимаете, о чем у нас будет разговор.

Я, естественно, понимал, и оттого молчал.

– В таком случае вы должны понять, Константин Дмитриевич, что ситуация крайне неприятная, крайне… До сих пор вы были прекрасным учителем, у администрации не было к вам никаких нареканий…

«Ну конечно, – мысленно усмехнулся я. – Если не считать списка из тысячи пунктов…»

– Но вчерашнее событие… оно ужасно! Поднять руку на ребенка… на ученика. Прилюдно. Спровоцировать скандал…

– Вы хотите сказать, лучше бы я его в туалете отлупил? – огрызнулся я, сверля взглядом половицы паркета. – Чтобы без свидетелей, без шума?

– Нет, ну зачем вы так? – сейчас же вскинулась Антонина. – Я ни к чему такому не призывала, но… Вы понимаете, что теперь начнется? Милиция, следствие, такой позор… и это перед фронтальной проверкой школы… А что скажет родительский комитет? Ну хорошо, это Соболев был – неблагополучная семья, низкая успеваемость… два привода в милицию… может, там и не станут жаловаться… Но какой резонанс! Учитель… ребенка… ни с того ни с сего…

– Ну, положим, с того и с сего, – мне было противно говорить об этом. – Причину вы знаете, наверняка с детьми поговорили. И давайте условимся – это мы обсуждать не будем. Никогда. Просто вот представьте себя на моем месте.

– Уверена, я бы нашла верное педагогическое решение, – грустно взглянула на меня Антонина. – Да, конечно, это свинство с их стороны, испорченность… А что же вы хотите, такое время – телевизор, пресса эта демократическая, фильмы развратные… Но надо быть мудрым, надо быть выше этого. И потом… рисунка же этого после не нашлось, так?

Я нехотя кивнул:

– Естественно, не нашлось. Мне, знаете, не до того было, чтобы сразу сцапать. А после дети подсуетились. Изъяли, в общем, компромат.

– Вот именно, – устало подтвердила директриса. – И потому теперь вы никому ничего не докажете. Со стороны это выглядит, что неуравновешенный педагог ни за что ни про что избил мальчишку… Кстати, а вы уверены в своем здоровье? Может, имеет смысл показаться доктору, Константин Дмитриевич? В вашем случае это даже полезно. А то ведь, в принципе, статья вам полагается, Константин Дмитриевич. Нехорошая статья. Уж поверьте мне, за тридцать лет работы я таких случаев насмотрелась. И вижу в данной ситуации только один выход… Вам лучше уйти из школы, Константин Дмитриевич. Поверьте, мне жаль терять сильного предметника, мне нелегко будет заткнуть дыру в расписании, но ничего другого не остается. Поверьте, вы не останетесь без работы, сейчас такая нехватка кадров… Я могу даже Киселеву позвонить, в 194-ю… Конечно, далековато, и школа не из лучших, прямо скажем, но лучше так, чем никак… Или 182‑я, как только там капитальный ремонт кончится, может, уже к сентябрю…

– Что ж, Антонина Ивановна, – я вздохнул, глядя на близоруко щурившееся начальство. – Я благодарен вам за заботу, но… Никуда я не уйду. Наша школа меня вполне устраивает, и не вижу оснований… Что же до ситуации… Мне кажется, вы преувеличиваете. Через неделю об этом уже забудут, тем более учебный год кончается, а там каникулы все спишут. И уверяю вас, что больше такого не повторится, я буду тщательно себя контролировать. А в данном случае вряд ли возможны какие-то последствия. Родители Соболева, как вы правильно заметили, вряд ли будут жаловаться. Скорее, они своему отпрыску по-свойски добавят. Да и сам Дима не может не понимать, что получил за дело. В общем, мне кажется, нам лучше сделать выводы из этой истории и забыть о ней. Простите, что доставил вам беспокойство, уверяю, это единичный случай…

– Константин Дмитриевич, – протянула Антонина. – Не все так просто. Возможны всякого рода неприятности… не только те, о которых я уже упоминала. Мне не хотелось бы этого говорить… – она сглотнула, сделав долгую паузу.

– Что вы имеете в виду? Если не милиция, не департамент, не родительский комитет…

– Ну… – поджала бледные губы директриса, – есть такая информация… В общем, у учителей в подобных случаях бывают всякие сложности. У этого Соболева вполне могут найтись криминальные знакомства… Вы же знаете, мальчик он трудный, по таким колония плачет… Сейчас ведь ужасное время… Стоит лишь, как эта шпана выражается, заказать человека… А кроме того… Есть ведь и разные общественные организации… иногда, – понизила она голос, – экстремистского толка. Были уже подобные случаи. Поверьте, обращаться в милицию бесполезно. У них все схвачено.

– Это вы насчет «Струны», что ли? – я невольно рассмеялся. Над полугодовой давности газетной статейкой только ленивый не смеялся. Все было понятно: пресса желтая, сенсация жареная, хотя и написано весьма лихо.

– На вашем месте я бы не смеялась, – сухо заметила Антонина. – Да, конечно, в той статье сильно преувеличено, но дыма без огня не бывает. Так что подумайте, хорошенько подумайте, Константин Дмитриевич. Увы, я могу лишь просить – у меня нет формальных оснований для увольнения, тем более вы с вашим характером еще шум бы подняли… совершенно ненужный шум. В первую очередь вам самому. Вы этого не видите, а я вижу. Прислушайтесь к моим словам, Константин Дмитриевич… Я же вам только добра желаю.

– Хорошо, Антонина Ивановна, – сказал я, поднимаясь со стула. – Я обещаю вам, что подумаю. Но уходить из школы не буду, мне здесь нравится…

О том, что мне бы только переаттестацию пройти, после чего из гадюшника надо линять, я дипломатично умолчал. Пускай Антонина видит, какой я патриот здешних стен…

Уже выходя из кабинета, я невольно обернулся. Директриса, прищурясь, глядела на меня. С грустью глядела и, как мне показалось, с пониманием.

– Мы не опоздаем? – бросил я взгляд на серебристый браслет часов.

– Вроде, не должны, – отозвался Женя. – У нас резерв еще получасовой. Наоборот, ждать будем, пока остальные подтянутся. Кстати, – обернулся он ко мне, – а почему ты отказался вождению учиться? Это ж такое дело, это нужно. Вот повертишь руль – сам поймешь. И Кузьмич тебе тоже все время твердит: учись, мол.

– И пускай себе твердит, – отмахнулся я, точно от назойливой мухи. – Пока мне и без того дел хватает. И рукопашный бой, и стрельба… Блин, вы из меня что – боевика лепите? Я-то, наивный, полагал, будто в аналитическом отделе работаю…

– Ты до сих пор не понял, что деление на отделы – это условность? – усмехнулся Женя. – Людям «Струны» приходится всем понемножку заниматься, смотря по обстановке. Так что гордись, из тебя тут лепят специалиста широкого профиля.

– Это что ж, и следователем придется поработать? – не удержался я от явно лишнего вопроса. Но Женя понимающе кивнул.

– Хочешь чистенькие ручки сохранить? Похвально, похвально. Только вот не уверен, что получится. Мало нас, понимаешь, мало! Тебе, небось, поначалу казалось – вон она какая мощная, «Струна»: и связи, и деньги, и поддержка, сам понимаешь откуда… – оторвав на мгновенье левую ладонь от баранки, он ткнул пальцем в крышу. – А по делу иллюзия это. Не хватает нас на всех, КПД у нас – процентов десять от силы. Именно оттого, что народу мало. То есть, конечно, были такие настроения: набрать огромную толпу, поставить задачи – и вперед…

– И через несколько лет «Струна» превратится в одну большую мафию. Или партию, что еще хуже…

– Раньше, Костян, раньше… – уныло откликнулся Женя. – Эту ситуацию Главный Хранитель просчитал, еще когда все начиналось. Главная сила-то не в количестве людей, сила в качестве. И вот потому раз в год мы проходим Испытание Струной. Так вот, об этом среди наших как-то не принято говорить, но есть смертные случаи, есть. Струна недостойных убирает.

– А что мешает пропустить через Струну огромную толпу? – усмехнулся я. – Пускай каждый десятый подойдет, это уже много.

– А про девять десятых подумал? Тоже сказал… – невозмутимо парировал Женя. – Струна тебе что – мясорубка? И, кстати, какое к нам отношение было бы в народе?

– А сейчас какое к нам отношение? – очень искренне удивился я. – По-моему, никакого. Я вот в Дальнегорске вообще про вас ничего не слышал. Хорошо замаскировались.

– Ну, не совсем так. Иногда пускаем кусок информации. Статейка Малкина, к примеру. Полезная вышла статейка. Понимаешь, сволота всякая должна нас бояться. А страх должен быть адресный. Типа обидишь маленького – придут крутые дяди, строго накажут. Для того и галстуки клиентам надеваем. Чтобы, не дай бог, нас с мафией не перепутали. Был у меня, к слову, один такой клиент непонятливый. Из этих, «новых славян». Все откупиться пытался, все выяснял, кому дорожку перешел. А всего-то надо было дяде сына своего не обижать. А то, видишь ли, ручонки шаловливые… Короче, один ремень мы его схарчить заставили, второй… На третьем дошло. – Женя рассмеялся, явно вспоминая незадачливого папашу.

– Так что, Малкин разве ваш человек? То есть наш… – немедленно поправился я.

– Не-а… Зачем он нам такой? Просто слили выверенную дозу информации, он зацепился. Ему наши потом конвертик прислали, как бы второй гонорар. Раза так в три побольше того, что в газете он получил. Типа «работа проделана большая, полезная…» Так ты представляешь, этот урод вообще перестал для нас писать. И конвертик со всем содержимым отослал на абонентский ящик, который мы ему вместе с материалом залили. Типа «чтобы больше никогда… я честный человек… вы подтвердили мои худшие подозрения…» Вот, а ты спрашиваешь, наш ли это человек. Зачем нам такие нервные? «Спринтеры, блин, с коротким дыханием»… – смачно процитировал он.

Когда Женя ударил по тормозам, я сперва даже не понял, что случилось. Просто резкий толчок и в грудь врезался ремень безопасности, неприятно екнуло в животе, а серая лента шоссе застыла, словно убитая змея.

– Ты чего? – вырвалось у меня, но Женя явно не собирался пускаться в объяснения. Спина его отвердела, руки вздулись веревками вен, а отраженный зеркальцем взгляд сделался злым и колючим.

Впрочем, причина отчетливо обозначилась впереди. Метрах в двадцати от нас, поперек полосы, стояла милицейская «Волга» с включенной мигалкой. И направлялся к нам постовой с полосатым жезлом, и вид он имел какой-то встрепанный и диковатый.

Что такое? С каких пор милиция тормозит «Струну»? Что наши номера известны всем местным гаишникам, я не сомневался. А мы к тому же ничего и не нарушали.

– Костян, – почти не разжимая губ, процедил Женя, – не дергайся и не пытайся геройствовать. Сиди тихо, я разберусь сам.

– Да что вообще творится? – отчего-то прошептал я.

Не отвечая, Женя быстро выхватил «мыльницу», с бешеной скоростью принялся давить кнопки. Потом, щелкая замком дверцы, сказал:

– Тебя это не касается. Главное – ни во что не встревай. Наши сюда уже едут.

И, уже вылезая наружу, посоветовал:

– Назад, кстати, глянь.

Я глянул. Объемистый джип перегораживал шоссе, а в придорожных кустах наблюдалось какое-то нехорошее колыхание.

Женя хлопнул дверцей и вылез навстречу гаишнику. Тот подходил не спеша и как-то неуверенно, точно не решив, что ему с нами делать. Впрочем, его тут же отодвинул непонятно откуда взявшийся плотного телосложения дядька в камуфляжном комбинезоне.

Они встретились в пяти шагах от машины – пружинистый, неестественно улыбающийся Женя и мрачный багроволицый мужик. Мне, терявшемуся в догадках, оставалось лишь слушать их разговор.

– Ну что, Гусев, нагулялся? Пора в стойло. – Голос камуфляжного мужика был скучным, тусклым, словно горящая вполнакала лампочка. Но отчего-то мне казалось, что вот-вот она вспыхнет свирепым пламенем.

– Не понимаю, к чему эти игры? – холодно ответил Женя. – Еще в прошлом году я по официальным каналам подал вполне официальный рапорт. По-моему, предыдущее начальство восприняло его вполне адекватно. Будь ко мне претензии – наверняка об этом стало бы известно и мне, и моему руководству. Нынешнему руководству, – со вкусом выделил он это слово.

– Ты, блин, Гусев, хорош мозги пудрить. – Тебе сказать, как твое паскудство по уставу называется? Или сам знаешь?

– Товарищ полковник, – Женя вел себя на удивление мирно, – вы не первый день на земле, должны вроде понимать, что ничего в этой жизни не делается по уставам. Можете считать, я просто поменял место службы.

– Погавкай мне тут, щенок, – ощерился полковник стальными коронками зубов. Ох и неприятные же воспоминания навеял мне его оскал! Тонкий серп месяца… темный, утоптанный снег… заброшенная стройка… лязг товарняка…

– Слушайте, – все тем же миролюбивым тоном продолжал Женя, – да отнеситесь вы к этому философски. Ну нельзя же так – закрыть глаза и махать оглоблей. Поверьте, всем в итоге станет только хуже. И, в конце концов, зачем вам понадобился этот цирк? – обвел он рукой нечто скрывавшееся в кустах по обе стороны шоссе. – Не проще ли пожаловать к нам на базу, и там, в присутствии нашего руководства, все и обсудим? Вы что же, всерьез в «зарницу» играть собрались?

Да, правильно я предполагал – эта тусклая лампочка была способна на большее. Полковник взорвался.

– Ты сука, мля, интеллигентская, меня еще поучи, гной пиджачный. Да у твоей мамки столько хахалей не было, сколько у меня операций! Гнида гэбэшная: сдриснул при первом порыве, а теперь строит себе памятник из говна! Герой, ёптыть, незримого фронта!

И гордый полковник ввернул такое определение, какое не смог бы придумать и самый маститый врач-гинеколог.

Женя, однако, прослушал все это спокойно и лишь заявил, глядя куда-то в перспективу:

– Ну и к чему так нервничать? У вас ведь и давление наверняка подскочило, и сердце тоже… второй свежести. Резюме-то какое будет?

– Тебе, говнюк, еще и резюме? – вновь раздулся полковник. – Ну так получай мое резюме! Вы арестованы, гражданин Гусев.

– И на каком же основании? – деланно удивился Женя. – Ордер военного прокурора у вас, или в столе остался?

Полковник коротко, без замаха, ударил Женю каблуком под коленную чашечку.

– Лежать, падла! Мордой в асфальт! Ствол на землю!

– Простите, а в какой последовательности? – точно и не заметив удара, поинтересовался Женя. – Сперва ствол бросать или ложиться? Кстати, у меня и ствола-то при себе нет.

– Ща поймешь, – и полковник ловко выхватил из-за пояса пистолет. С виду обычный ПМ, а на самом деле… Видать, очередное изделие тульских левшей, специально для Комитета. И, что самое страшное, обладатель оружия выстрелил. В Женю. С двух шагов. Очередью.

Странное дело – треска я не услышал. Да и Женя не думал падать, пробитый добрым килограммом свинца.

Происходило что-то невообразимое. Женя, казалось, размазался по пространству, он был всюду – и в то же время нигде. Полковничьи пули пролетели мимо, уйдя в пустоту.

– Ты чего творишь, чмо окопное! – резко выкрикнул увернувшийся Женя.

Полковник отпрыгнул, проворно взмахнул рукой – и тут же раздался треск автоматных очередей. Лупили, казалось, сразу со всех сторон.

Да, наверное, это все-таки трусость. Но вместо того чтобы геройски выскочить наружу, навстречу пулям, я резко согнулся, едва ли не сполз под сиденье. И вовремя. Переднее стекло дзинькнуло, покрылось паучьей сеткой трещин и медленно – или это вновь фокусы восприятия? – осыпалось внутрь. Дробь осколков забарабанила по спине, что-то чиркнуло над ухом, липкая соленая струйка стекла мне на губу, но при этом я совершенно не чувствовал боли.

Как-то вдруг сразу я понял, что из машины все-таки надо убраться. Если хоть одна пуля пробьет бензобак… в таком случае у меня вообще не останется шансов.

Рванув со всей силы дверцу, я тяжело вывалился на асфальт. Навстречу гостеприимным свинцовым птичкам, мечущимся в поисках меня, тем самым… но почему-то их уже не было.

Тишина стояла над миром, теплая майская тишина, и в этой тишине шел на негнущихся ногах Женя. Что-то поблескивало у него между пальцев – не то шпага, не то хлыст… Да нет, какая там шпага – обычная гитарная струна, «ре» малой октавы. В серебристой оплетке, хищно извивающаяся, жаждущая крови.

Впрочем, она, похоже, насытилась. Вдали, привалившись к милицейской «Волге», сидел гаишник. То ли дремал, то ли… А совсем рядом, в двух шагах, лежал посреди шоссе полковник. Клякса, пятнистая клякса на сером.

– И еще пятнадцать человек, – точно прочитав мои мысли, устало сообщил Женя. – В кустах. Некоторых я просто оглушил, а остальные…

Он недоговорил. И так было понятно.

– Блин, – после мучительно долгой паузы выдохнул он, – как же по-идиотски сложилось… Ну, ладно – сам козел, моча в мозги ударила, крыша поехала, но ребят-то жалко… армейский спецназ. Эти-то и вовсе ни за что…

– И ты… один? – во рту у меня давно уже пересохло, но лишь сейчас я это ощутил в полной мере.

– Ну да, – печально кивнул Женя. – Боевой Резонанс Струны – вот так это называется. А что делать, Костян? Изрешетили бы они нас. Сам-то цел? Чего с ухом-то?

– Да пустяки, – отмахнулся я. – Стеклом мазнуло. Жень, а что вообще было? Кто эти люди?

Вопросы так и рвались из меня, но Женя не спешил отвечать. Вместо этого он нагнулся над телом полковника, с явным усилием перевернул на спину.

Я видел опавшие бугры мышц, холодное, чуждое загару лицо. Закрытые узенькие глазки… которые внезапно открываются – и из складок камуфляжной куртки брызжет огнем… внизу сверх. Мертвые губы расплываются в печальной улыбке… а потом вдруг лицо его взрывается и опадает, улыбки больше нет… и глаза остаются открытыми… навсегда…

И снова ослепительно-черная пауза, провал восприятия… а потом – птичий щебет, легкий ветерок, одуряюще-вязкий запах весеннего разнотравья. И Женя, привалившийся к зелено-коричневой куче тряпья… не сразу я сообразил, что это за куча.

Валялась рядом его черная, почему-то дымящаяся «мыльница», а сам он… скрючился, сжимая ладонями живот, и между пальцев, под желтой тканью футболки, набухало темное пятно.

– Зацепил-таки, гад… Эх, дурак я…. не учел… – слова с трудом выдавливались из узкой, изломанной щели рта. – Это ж Мартыненко, волк еще тот… А мог бы и тебя зацепить…

– Куда он попал? – пытаясь говорить деловито, выдохнул я. – За аптечкой бежать?

– Успокойся, – прохрипел Женя. – Ты еще, пожалуй, намудришь… Сейчас наши подъедут, все по уму сделают. Иди, встречай. А я тут посижу, на ветерке… Эх, хорошо хоть Севку не взяли… Он ведь ужом извивался, просился… Шашлыков захотелось… Ладно, ступай.

А сзади уже слышался звук тормозящих колес.

Я и представить не мог, что их окажется так много. Или это у меня в глазах мутилось?

– Там… Живот… Врача… – пролепетал я, падая в плотную, глухую тьму.

Крепкие руки подхватили меня.