Текст книги "Лихославль – это город такой…"

ФАКЕЛЫ (1918) – литературно-художественный альманах, вып. 1. Редактор – Н. С. Власов-Окский. Опубликована проза, поэзия, критика местных авторов – Е. Шарова, П. Красноперова, М. Дудорова, Н. Дуденевского (псевд. Власова-Окского) и др.

Фотографическая иллюстрация (1863) – литературно-художественный иллюстрированный журнал, один из первых в своем роде в Российской Империи. До 20 страниц большого формата с фотографиями (в том числе видами Твери) и художественными текстами. Издатель – П. Архангельский.

ХОЗЯЙКА (1908) – дамский журнал, вышло 3 номера. Редактор и издатель – А. К. Касаткин. К изданию неодобрительно отнеслись губернские власти, т. к. одновременно Касаткиным издавалась либерально-демократическая газета «Тверская жизнь».

ЭХО ТВЕРСКОЙ КООПЕРАЦИИ (1923–1929) – журнал, орган тверского губсоюза единых рабоче-крестьянских потребительских обществ, выходил 2 раза в месяц 5-ого и 20-ого числа, т. – 1000–2500 экз., подписной, частично иллюстрирован (до 1927). Редактор – К. Ковалев. Рубрики: Передовица, Сельское хозяйство, Хроника, Губсоюз, По губернии, По кооперативным союзам, Официальный отдел, На местах, Юридический отдел, Кооперативное в суде, Наша консультация, Книжная полка, На фронте социалистического соревнования, Новые книги (с 1923), Отдел сатиры и юмора, Наука и техника, В часы досуга, Литературный отдел (с 1925). Из программы «Эха…»: «содействие коллективизации сельского хозяйства и укрепление бедняцко-середняцкого союза в борьбе с кулачеством». Помимо многочисленных агитационных материалов «Эхо…» содержит информацию по коллективному производству на местном примере.

II

Авангард (1931)

Автогид по Твери (1997)

Андреапольские вести (1931)

Аргументы и факты в Твери (1996)

Афанасий-биржа (1996)

Бежецкая жизнь (1918)

Бежецкое слово (1906)

Бельская правда (1918)

Бюллетень (1921–1922)

Бюллетень тверского губисполкома (1921–1922, 1925–1927, 1929)

В наши дни (1936–1937)

В помощь районной газете и многотиражке (1937–1940)

Верхневолжская правда (1931)

Верхний волок (1996)

Вестник коммунизма (1920)

Вестник тверского государственного университета (1957)

Вестник тверской кооперации (1919–1920)

Весьегонская жизнь (1918)

Вече Твери (1990–1997)

Вече Твери сегодня (1997)

Вечерняя Тверь (1994)

Винокурение (1903)

Волжанин (1964)

Волжское время (1992)

Вопросы просвещения (1921–1926)

Вперед (1918)

Вся Тверь (1999)

Вышневолоцкая правда (1918)

Вышневолоцкий сельскохозяйственный посреднический листок (1909–1911)

Домовой (1992)

Жало [Тверское жало] (1907–1909)

Жарковский вестник (1946)

Жизнь и творчество (1920–1922)

Журнал заседаний ТУАК (1890–1913)

Журнал заседания совета тверского музея (1911–1914)

За высокий урожай (1937–1940)

За свободу (1924)

Записки тверских краеведов (1997)

Зарницы (1920)

Заря (1930)

Звезда (1931)

Знамя (1930)

Зубцовская жизнь (1918)

Известия Тверского педагогического института (1926–1930)

К свету (1909–1916)

Караван + Я (1996)

Карельское слово [Karielan Sana] (1996)

Кашинская газета (1918)

Кимрская жизнь (1990)

Кимрский вестник (1918)

Колотушка (1911)

Коммерческий вестник [Известия Тверской товарищеской биржи] (1923–1927)

Комсомольская правда – Тверь (1996)

Купец (1994)

Ленинские внучата (1927–1928)

Ленинское знамя (1936)

Лесной вестник (1931)

Летопись краеведения (1923–1924)

Литературный альманах (1947)

Лоция (1999)

Максатихинские вести (1930)

Местное время Тверь (1999)

Мой край (1917)

Молоковский край (1931)

Московский комсомолец в Твери (1997)

Народное образование (1919)

Народное право (1918–1922)

Наша жизнь (1931)

Наша жизнь [Лихославль] (1929)

Наше хозяйство (1921–1923)

Наши задачи (1918–1919)

Недвижимость Твери (1997)

Нелидовские известия (1932)

Новая газета [Тверь] (1993–1995)

Новая жизнь (1919)

Новая тверская газета (1915–1916)

Новоторжский вестник (1917)

Новый торг (1996)

Новый хирургический архив (1921–1923)

Пахарь (1922–1923)

По ленинскому пути (1929–1930)

Позиция (1990)

Последние тверские новости (1909–1911)

Послезавтра (2000)

Праздничный вестник (1988)

Пролеткульт (1919)

Ржевская правда (1917)

Ржевский справочный листок (1895–1900, 1903)

Ржевское слово (1909–1911)

Родная земля (1930)

Родной край (1948–1959)

Русская провинция (1991)

Сандовские вести (1930)

Саперный журнал (1906)

Селигер (1917)

Сельская новь (1918)

Сельский труженик (1931)

Слово (1991)

Смена (1927–1991)

Смена + (1994–1999)

Созвездие (1989, 1990, 1993)

Сонковский вестник (1931)

Спировские известия (1931)

Среды (1923)

Старицкий вестник (1918)

Страховое дело (1907–1917)

Такие дела (1989)

Тверская газета (1909–1914)

Тверская деревня (1923–1930)

Тверская жизнь (февр. 1906)

Тверская жизнь (январь-ноябрь 1908)

Тверская жизнь (1917)

Тверская неделя (1972)

Тверская панорама (1947–1991)

Тверская старина (1911–1915)

Тверская старина [новая] (1991)

Тверские ведомости (1990)

Тверские губернские известия (1996)

Тверские епархиальные ведомости (1877–1918)

Тверское земское страхование (1903–1905)

Тверское Поволжье (1906–1916)

Тверской вестник (1878–1881)

Тверской кооператор (1917–1920)

Тверской край (1920–1929)

Тверской листок объявлений (1905–1906)

Тверской проспект (1997–1998)

Тверской родник (1999)

Тверской сборник (1919)

Тверской свисток (1917–1918)

Тверь (1989)

Тверь-экспресс (1998)

Товарищ (1963)

Удомельская газета (1931)

Факелы (1918)

Фотографическая иллюстрация (1863)

Хозяйка (1908)

Эхо тверской кооперации (1923–1929)

Александр Солженицын и Тверь

I

Кашин, Калязин, Конаково, Кимры, наконец – Тверь. Вечером 6 сентября 1996 года Александр Исаевич и Наталья Дмитриевна Солженицыны гуляли по старой Твери. Был предпоследний день их поездки по Тверской области. Художник всматривался в городской пейзаж, где на пересечении Медниковской улицы с переулками еще стоит чугунная колонка – от точно такой возвращается и попадает навстречу Иннокентию Володину дядюшка Авенир в 61-ой главе романа «В круге первом». Но память не смогла восстановить конкретные очертания дома его тверского корреспондента, некогда послужившего одним из прототипов дядюшки Авенира.

…Вспомнился, вероятно, и калининский художник Андрей Дмитриевич Галядкин, первый иллюстратор «Одного дня Ивана Денисовича». Свои рисунки, созданные вскоре после появления рассказа в «Новом мире», он сам привез Солженицыну в Рязань зимой 1963 года. Один из них – «Культбригада» – писатель принял в подарок. Этот рисунок потом очень часто печатался.

История романа «В круге первом» – кропотливая, многотрудная работа над которым напомнила литературе ХХ века традицию предельно внимательного авторского отношения к тексту, подобную толстовской – связана и с Тверским краем. Он был начат Солженицыным в Казахстане, в ссылке в середине 50-х годов. Первая редакция из 96-ти глав дописана в д. Мильцево во Владимирской области в 1957 году. Вторая и третья редакции, уничтоженные по конспиративным соображениям, создавались спустя год уже в Рязани, где Солженицын преподавал физику в средней школе. Четвертую редакцию 1962-ого года автор поначалу считал окончательной, но о возможности напечатать ее не могло быть и речи.

С выходом в свет «Одного дня Ивана Денисовича» в 11-ой книжке «Нового мира» за 1963 год усиливается надежда на возможность публикации романа. Из 96-ти глав остаются 87, наиболее приемлемые для печати с идеологической точки зрения. По тем же соображениям полностью изменяется и сюжетная линия. Вместо секрета атомной бомбы возникает тема последнего сталинского процесса – «дела врачей». Иннокентий Володин должен был выдать не информацию о передаче чертежей бомбы советской разведке, а формулу нового лекарства. В этом виде «…Круг…» был даже принят к печати «Новым миром», заявлен в анонсе. Именно пятый вариант после неудачной попытки издания будет переделан в сторону углубления политической подоплеки событийного ряда – так возникнет шестая редакция. С 1967 года и пятая, и шестая редакции попадут в Самиздат, а шестая выйдет по-русски в США. Но окончательной седьмой редакцией романа стала рукопись 1968 года, в которой было восстановлено прежнее количество глав – 96.

Появление тверской главы в «…Круге…» относится к пятой редакции. Получив свой первый гонорар, Солженицыны купили машину и 21 июня 1964 года отправились в поездку, пересекая Калининскую область по Ленинградскому шоссе. Писатель только что стал обладателем водительских прав, поэтому ехали очень медленно, с частыми остановками: в Твери, Осташкове, задержались на Селигере, в Торжке.

В Твери Солженицын встретился со своим корреспондентом… «Всякое путешествие Александр Исаевич не мыслил без того, чтобы не подсобрать литературный материал. И на этот раз не обошлось без встреч с корреспондентами. Один из них послужит позже в расширенном варианте «Круга» прототипом дяди Иннокентия», – вспоминала Наталья Решетовская. «Корреспондентом» был житель Калинина Б. В. Бажанов. Достаточно долгая и насыщенная история их взаимоотношений сохранилась в обширной переписке, начавшейся весной 1963 года. После появления в январской книжке «Нового мира» рассказа «Матренин двор» до сих пор преимущественно восторженное восприятие «Одного дня…» было нарушено несколькими негативными критическими разборами, среди которых статья Вадима Кожевникова «Товарищи в борьбе». Многих статья Кожевникова возмутила. Б. В. Бажанов написал на нее ответ в своем мартовском письме в «Литературную газету»: «…кто-то вспомнил, как еще Николай 1, прочтя в газете о том, что в Петербурге сегодня плохая погода, изволил сердиться: В моей столице не может быть плохой погоды!» – и уже кто-то охвачен беспокойством: «Разве может быть у нас плохая погода?!» и встречает новое произведение в штыки».

Тверь косвенным образом присутствует и на тех страницах романа, действие которых развертывается в Шарашке. Так, в один из переломных моментов жизни Глеба Нержина (автобиографического героя Солженицына) назревает жестокая необходимость выбора между «мясом в обед, сливочным маслом утром» или «лагерем», но «размышлением, познанием жизни». В поисках мысленной опоры Нержин обратится к судьбе профессора Горяинова, от институтских лекций которого «душу осеняло нечто, как мерцание звездного неба», его сыновей, погибающих в лагере. Дмитрий Дмитриевич Горяинов-Шаховской – потомок двух тверских дворянских родов. Его отец Дмитрий Федорович владел селом Верхняя Троица, а Иван Калинин, отец будущего «всесоюзного старосты», был его крепостным. В романе воспроизводится история того, как личное знакомство Д. Д. Горяинова с М. И. Калининым спасло профессора от пролетарских «чисток».

Действие главы «Тверской дядюшка» развертывается в послевоенном Калинине. Провинциальная Тверь описана глазами Иннокентия Володина в нескольких пейзажных зарисовках.

«…В эти московские месяцы нашлось время и поехать к дяде в Тверь.

Не случайно не было квартиры на адресе, чему удивлялся Иннокентий, – искать не пришлось. Это оказался в мощеном переулке без деревьев и палисадников одноэтажный кривенький деревянный дом среди других подобных. Что не так ветхо, что здесь открывается – калитка при воротах или скособоченная, с узорными филенками, дверь дома – не сразу мог Иннокентий понять, стучал туда и сюда. Но не открывали и не отзывались. Потряс калитку – заколочено, толкнул дверь – не подалась. И никто не выходил.

Убогий вид дома еще раз убеждал его, что зря он приехал.

Он обернулся, ища, кого бы спросить в переулке – но весь квартал в полуденном солнце в обе стороны был пустен. Впрочем, из-за угла с двумя полными ведрами вышел старик. Он нес напряженно, однажды приспоткнулся, но не остановился. Одно плечо у него было приподнято.

Вслед за своей тенью, наискосок, как раз он сюда и шел и тоже глянул на посетителя, но тут же под ноги. Иннокентий шагнул от чемодана, еще шагнул:

– Дядя Авенир?…".

Солженицын сознавался, что не списывал буквально конкретного дома, что как в сознании всякого художника родился особый образ глубинной России – Твери, и, в частности, главным мотивом здесь должен был стать мотив перекошенности, изломанности судьбы человека, страны, – той истории, которая нещадно испрямлялась ложью в советских учебниках.

И действительно, 61-ая глава романа «В круге первом» выполняет функцию своеобразного смыслового излома в сюжетной линии, связанной с версией «предательства» Иннокентия Володина. Поездка в Тверь – не просто лирическое повествование о жизни в советской провинции. Иннокентий отправляется сюда с определенной целью – «додумать», «доузнать о себе». Здесь в осознании главным героем своего места в жизни происходят значительные перемены, основная причина которых – содержание откровенных ночных бесед с дядюшкой Авениром, родным братом матери Иннокентия. Причем именно образ матери, а не красного матроса отца, ассоциируется в его сознании с понятием родина. Володин едет в Тверь, чтобы понять, что он на самом деле собирается совершить – благостный подвиг или гнусное предательство? До встречи Иннокентия с дядюшкой Авениром можно только догадываться о причинах, побудивших преуспевающего советского чиновника рисковать карьерой, жизнью – не только своей… Наконец, речь заходит о границах патриотизма, в общем-то тогда и произносятся дядей слова Герцена, услышать которые Иннокентий и приехал в Тверь: «Почему любовь к родине надо распространять и на всякое ее правительство? Пособлять ему и дальше губить народ?

Просто и сильно. Иннокентий переспросил, повторил:

– Почему любовь к родине надо распро…?».

Образ дядюшки Авенира очень близок к Захару-Калите, герою одноименного рассказа Солженицына. Он и создавался параллельно с пятой редакцией романа. Как Захар – смотритель и дух Куликова Поля, чудом сохранившийся осколок и кладезь его истории, так Авенир – источник правды, несущий свет – значит его имя на древнееврейском.

Почему Иннокентий Володин оказывается в Твери? Отнюдь не случайно – в местечке Рождество и всего в двух часах пути от Москвы открывается то, что в лицемерной столице никогда нельзя разглядеть – живая Россия, помнящая свою историю, жаждущая свободы.

II

Спустя тридцать лет Солженицын вновь посетил Тверской край по приглашению губернатора Владимира Игнатьевича Платова, не скрывавшего в предвыборной борьбе своей приверженности к идеям земской власти, последовательно отстаиваемым в публицистике Солженицына. Люди, с которыми встречались Солженицыны, об этом не забывали. И обращались не только к самому писателю, а чаще к его супруге Наталье Дмитриевне. Их интересовал один и тот же вопрос – «Что думает художник о деятельности тверского губернатора». Ответ прозвучал такой: «Нам кажется, что это новый человек, не обремененный старым. Мы мало с ним встречались, но ясно поняли одно – он очень многое хочет сделать именно для простых людей, но на этом пути его ждет огромное сопротивление номенклатуры… Мы ему желаем стойкости» [*].

…Об Александре Солженицыне, как о публицисте и ораторе, существуют разные мнения. Но нельзя отказать ему в мастерстве ораторской импровизации. Прежде всего, в глаза бросаются своеобразные позы, жесты, движения художника за университетской кафедрой или общественной трибуной. Вот он резким движением приложил пядь ко лбу, на мгновение задумался, взгляд направился в глубину его сознания… Но вслед за этим ярко видимым из зала состоянием отрешенности возникает удивительный контакт с аудиторией: открытое, ясное выражение лица, направленного, кажется, навстречу каждому слушателю, едва выброшенная вперед левая рука… Не отличающийся высоким ростом этот человек не только содержательно, но и пространственно, просто по восприятию, визуально, задерживает на себе взгляд, где бы он ни был – на трибуне, на сцене зала или просто в ряду окруживших его слушателей.

Солженицыны были практически всегда очень пунктуальны – никаких опозданий. При этом в их присутствии особенно ощущалась цена времени, они никогда не позволяли себе ничего лишнего. И уж, конечно, никаких, как это бывает со многими столичными гастролерами в провинции, «неофициальных мероприятий».

В целом представление о каком-то особом эгоцентризме Солженицына не лишено оснований. Все временное, суетное в повседневной жизни он жестоко отметает. При этом в общении с людьми, я имею в виду читателей, серьезных и просто любопытных, у Солженицына выработался какой-то свой особенный этикет, с которым совершенно невозможно спорить. Он сходу способен отличить всякое бестолковое любопытство от подлинной человеческой заинтересованности.

Солженицыны – предельно самодисциплинированные люди. Это сразу же почувствовали организаторы визита писателя в Тверской губернии, сопровождавшие журналисты. Солженицыны всегда следовали строго намеченному плану, изменить который легко никому не удавалось.

Вообще удивительной выдержке и стойкости Солженицына-оратора, наверное, может позавидовать любой профессиональный артист, если такое сравнение позволительно. И хотя к концу семидневной поездки по отдаленным уголкам губернии невозможно было не устать, во внешнем облике Солженицыных об этом ничего не напоминало. Хотя выдержать пришлось не мало – не только безобидный интерес и пристальное внимание… Солженицыных никто в Твери преднамеренно не охранял, никаких телохранителей не было – полная открытость и доступность, которой мало злоупотребляли из уважения к Александру Исаевичу. Его слушали, и слушал он. Ни в какие дискуссии не вступали, скорее, пытались прислушаться к друг другу, и, как всегда, попытаться понять, найти ответы на вечные русские вопросы: как быть? что делать?

Встреча в библиотеке Тверского государственного университета началась 6 сентября в половине третьего после обеда. Ненадолго задержавшись у выставки иллюстраций из журналов прошлого века, Солженицыны прошли в зал. …Журналисты, аплодисменты, Gaudeamus в исполнении студенческого хора…

«Друзья мои, я предлагаю вам, чтобы наша с вами сегодняшняя встреча избежала двух крайностей: одна крайность – чтобы я говорил какую-нибудь речь, доклад. …Не будет ничего готового, я не приезжаю с готовой речью. Но и вторая крайность – вы задаете вопросы, а я отвечаю: вопрос – ответ, вопрос ответ – это тоже крайность. Пресс-конференции я тоже не провожу. Наша с вами встреча, так как я их проводил в самых разных аудиториях, великолепно себя оправдывала – это беседа.

И беседа вот как строится и в чем состоит. Ведущий будет приглашать желающих – кто хочет взять слово. Вы выступаете и говорите минутки три-четыре, о чем хотите, любые вопросы, идеи, которые вас занимают, волнуют, пугают, тревожат или вызывают надежды, соображения, какого угодно масштаба – вашего местного или нашего общероссийского, или общемирового осмысления жизни и еще о чем-то. Вопросы задавать не запрещено… То, что вы скажете, уже вызовет у меня отклик. Я буду сейчас только исключительно секретарствовать …Я буду молчать, а вы говорите совершенно свободно. Если я буду каждому отвечать, у нас получится дробность, которую невозможно охватить.

…Здесь много молодежи, ее мнение мне особенно важно и интересно, потому что все мнения современников мне важны, всех соотечественников моих. Но молодым предстоит, это ясно, наше будущее, и поэтому их вопросы, тревоги или установки и мнения твердые сформировавшиеся, это уже рисунок нашего будущего, это уже будет нам немножко показывать, что нас ждет – какие направления. Так что, пожалуйста, давайте чувствовать себя совершенно нестесненно. Эти три-четыре минуты вы скажете, а потом у меня бывало много выступающих – бывало двадцать человек, бывало и тридцать человек. Нестесненно говорите, пожалуйста, для меня это очень важно. Я потом все эти данные обрабатываю, располагаю по картотекам. Так что, когда где мне предстоит выступление или беседа важная, я уже обращаюсь к этой картотеке… С этим я являюсь представителем той части огромной аудитории, которая не может вместе со мной туда попасть».

Подобным образом свои сентябрьские университетские встречи Солженицын начинал везде – в Ростове (20 сентября 1994 года), в Саратове (13 сентября 1995), в Твери (7 сентября 1996) Солженицын «пришел больше слушать нас, чем говорить сам». В этом заключена особенная роль писателя, вернувшегося в свободную Россию, чтобы, вслушиваясь в разноголосицу вырвавшегося из-под гнета идеологии народа, вместе с ним разобраться, а может быть подсказать и даже указать ему что-то с высоты пережитого.

Сама форма подобной беседы скрывает в себе множество неожиданных поворотов и ситуаций, которые ожидают оратора. Солженицын не боится полностью передать инициативу в зал. С точки зрения психологии восприятия этот прием чреват двумя последствиями. Во-первых, отечественная аудитория второй трети девяностых годов все больше отличается определенной пассивностью – желанием слушать, получать ответы, а не искать их. Во-вторых, публицисту надо быть достаточно уверенным в себе, чтобы в завершении беседы придать словесному разнобою целостный смысл. Солженицыну это всегда удается, даже, несмотря на одну отмеченную Натальей Дмитриевной особенность беседы в alma mater: «Александр Исаевич очень зависит от интервьюеров, когда дает интервью. Если в нем есть чего-нибудь живое, то и интервью получается гораздо интереснее. Сегодня, к сожалению, разговор шел как-то вяло, и это чувствовалось. Бывало и лучше…".

На встрече в университете Солженицын ожидал услышать голос студенчества, но разговор сложился несколько иначе: выступала профессура – о своих работах, посвященных Солженицыну, об успешной коммерческой деятельности новых отделений и специальностей. Кто-то задавал вопросы, кто-то выражал восхищение. Солженицын явно чувствовал свой интерес неудовлетворенным, вновь и вновь в промежутках между выступлениями обращался к молодой аудитории, к студентам: «Совершенно свободные темы, совершенно, может быть, неожиданные для зала – у кого-то в груди вот так стукнуло – ну сейчас, хоть и никто не ожидает – скажу. Вот это будет настоящая беседа – все равно, что бы мы седели за столом, разговаривали. Это самое интересное, а что же я вам буду бубнить…".

Но зал почему-то насторожился, возникали долгие «театральные» паузы… Минута, две… Солженицын молчит, ждет. Выручил тверской поэт Евгений Карасев, и со свойственной своим стихам жесткой откровенностью начал: «Я вышел потому, что смелых не оказалось…". «Да…", – с улыбкой пытался снять напряжение ведущий. В ответ Карасев выдержал паузу, он говорил серьезно и, обращаясь больше к залу, как и просил Солженицын.

«Творчество Александра Исаевича Солженицына произвело на меня огромное впечатление. Я сам провел в заключении двадцать лет. И когда прочитал произведение «Один день Ивана Денисовича», был поражен тем, как можно писать о том, что вокруг тебя, что видишь, что слышишь. Для меня тогда это было вообще запретным, и я попробовал так писать – стихи. Писал пятнадцать лет – всё в стол. Прошло пятнадцать лет, я принес их в «Новый мир» и показал. Там прочитали и говорят: «лет пять дадут…". После этого я снова как бы спрятался… И вот уже недавно послал свои стихи Олегу Чухонцеву, описал все, как было. Чухонцев ответил: «Ваши стихи оценены высоко, стихи, за которые ни одного года не давали, мы просто не печатаем». И напечатал…".

Когда говорят о какой-то учительской (морализаторской) интонации публицистических выступлениях писателя, забывают, что если чему Солженицын и учит, то прежде всего умению слушать – понимать.

Солженицын-публицист – во многом явление парадоксальное, выпадающее из общепринятых рамок, которые, казалось бы, и обеспечивают успех этого жанра. Так, например, интересно, что Солженицын в своих выступлениях пред публикой не боится повторов – в разных регионах России он часто говорит те же самые слова. У Солженицына много таких сквозных тем, одна из которых – обличение коммунистической идеологии. «Коммунизм не переродится никогда, он всегда будет являть человечеству смертельную угрозу. Это – как инфекция в мировом организме: как бы она ни притаилась – она неизбежно ударит заражением», – писал Солженицын в статье для журнала «Тайм» «Коммунизм: у всех на виду – и не понят.

С этого началась и речь писателя в университетской библиотеке. «…Вернемся к самому первому выступлению – не потеряли мы, Россия, какой-то важной возможности, почему пошло все так плохо? Да, выход из коммунизма произошел у нас почти во всех отношениях самыми худшими, нелепыми, неудачными путями».

После встреч к Солженицыну обыкновенно выстраивалась длинная очередь поклонников за автографами. Подписывал он только свои книги и сколько угодно – «пожалуйста, хоть три, хоть четыре». Но однажды в университетской библиотеке писатель сделал исключение… За месяц до приезда Солженицына хозяйственный отдел стал распределять нечто вроде талончиков – кусочки бумаги с гербовой печатью и подписью. Заветный билетик достать было не так-то просто… И вот этот кусочек бумаги принес на подпись какой-то старичок-ветеран. «А что это такое? – недоуменно спросил писатель, – вы меня толкаете на то, что я не делаю. Вы знаете, я, уважая ваш возраст, вот просто так поставлю здесь… Написать больше ничего не могу». И подписался, как всегда, короткой росписью – «А. С.».

7 сентября Солженицына ждали в областной библиотеке им. М. Горького. Эта встреча, по первоначальному замыслу, как признавался художник, должна была быть «ближе к книжному делу и литературе». Повидавший немало современных литературных знаменитостей, зал библиотеки был совершенно переполнен. Люди с трудом умещались между рядами столов, на подоконниках, в проходах и просто у подножия кафедры. Но встреча, как обычно, вылилась в острый разговор о проблемах современной России – самоуправление, взаимоотношения провинции и центра, школа, учебники, иностранные проповедники, бедственное положение русского языка и многое другое…

В этой шестидневной насыщенной поездке Солженицыных по Твери особая роль принадлежит и супруге писателя – Наталье Дмитриевне. Ее постоянно окружали люди, обращались преимущественно со словами благодарности, преподносили скромные сувениры, за разговорами иной раз обнаруживались общие связи, знакомые… Велика Россия, а боль и радость у всех общая. Она терпеливо выслушивала каждого, и удивительно, что при разности характеров ее назойливых собеседников каждый уходил с чувством удовлетворения. Да, едва была заметна усталость от недельного путешествия, но более всего были заметны и женское мужество и огромные внутренние силы, и умение владеть ими и распределять их. Эта скромная и в то же время элегантная писательская жена, хотя и держалась все время в тени своего гениального супруга, очень располагала к себе. Ее обременяли бесконечными просьбами, часто практически невыполнимыми, а ей удавалось объяснить все, иногда и отказать так, что это выглядело верхом вежливости.

После встречи в библиотеке имени Горького, когда уже все разошлись, на вопрос о цели писательства Солженицын отвечал: «Сейчас говорят так некоторые поэты и писатели: а я, мол, никому ничего не должен. Врешь! Ты должен тому – с большой буквы, кто – с большой буквы дал тебе талант, а если таланта нет – другой разговор. А то… Он никому ничего не должен, он только самовыражаться, из чистого честолюбия. Вот я беру – и самовыражаюсь, ну а, может быть, у него в голове ничего нет, а он самовыражается. Не надо самовыражаться».

Не прошло и полгода после посещения Солженицыным Тверского края, как впечатления о пребывании на «тверской скудной земле» дали свои плоды. Солженицын вернулся к жанру прозаической миниатюры, с которой, собственно, и началась в самом конце 50-х годов его литературная карьера. Цикл «Крохотных рассказов» продолжился несколькими новеллами, которые Солженицын прислал в журнал «Русская провинция», шестой год издающийся в Твери, а уже потом опубликовал в «Новом мире». Один из них – «Колокольня» – обязан появлением полузатопленной Калязинской колокольне, известной по множеству фотографий, фильмов, картин и стихотворений.

«Кто хочет увидеть единым взором, в один окоем, нашу недотопленную Россию – не упустите посмотреть на калязинскую колокольню.

…и для всех, кто однажды увидел это диво: ведь стоит колокольня! Как наша надежда. Как наша молитва: нет, нет, всю Русь до конца не попустит Господь утопить…".

Что же десятилетия? Века не изменят, не сломят величие русской земли, прирастающей ее глубинными краями. «Нутряной», «кондовой» Россией зовет этот край Солженицын, и нигде, кроме как именно здесь, не видит источников возрождения его…

«…И в этой запущи у покинутых тут, обманутых людей нет другого выбора, как жить. И жить – здесь».