Текст книги "Восстание на Боспоре"

Глава четвертая
Цветы и тернии

Невероятное совершилось. Доведенные до крайности, рабы и угнетенные произвели переворот. Они штурмом овладели твердыней Боспорского царства Пантикапеем. Владычество Спартокидов кончилось. Оно не выдержало отчаянного напора народа и после короткого сопротивления рухнуло, рассыпалось вдребезги, превратилось в груду обломков, мусора и пыли.

То, что с такой спесью и гордостью возвышалось над народом, что с холодной жестокостью угнетало тысячи согбенных в нищете и горе тружеников, оскорбляло и обезличивало их, – перестало существовать.

Нет самовлюбленного Перисада, что гордо называл себя потомком Геракла и Посейдона, правнуком «бога» – Перисада Первого. Его голова, что строила козни против народа, превратилась в мяч, которым играли опьяненные победители. Перисад Пятый оказался последним в династии тиранов – царей Боспора; своей жизнью он расплатился за все тяжкие преступления, как свои, так и своих жестоких предков.

Те же, кто не смел называть себя людьми, кого считали лишь прахом у ног земного бога, смело заглянули в чопорные храмы акрополя, где по-прежнему стояли аристократически изысканные, щеголевато-красивые статуи олимпийских богов, тех самых, что всегда служили рабовладельцам, благословляли палачей и держали народ в страхе и послушании.

Из-за пролива взошло новое солнце и осветило своими розовыми лучами иной Пантикапей, еще дымящийся пожарищами, заваленный трупами, оглашаемый возбужденными криками победителей и стонами побежденных, но уже освобожденный от ржавых цепей рабства – этой величайшей несправедливости в истории человечества.

Напряжение минувшей ночи измотало Савмака настолько, что он, войдя во дворец, столь хорошо знакомый ему, почувствовал себя дурно. Голова закружилась, и он стал валиться набок. Друзья подхватили его и на руках внесли в спальню самого Перисада.

Только сейчас, при свете утреннего солнца, они разглядели с любопытством и некоторым душевным трепетом обезглавленный окоченелый труп бывшего владыки Боспора. Он лежал раскинув жилистые белые руки, наполовину закрытый ночной рубахой. Худые волосатые ноги были полусогнуты, словно он хотел на них встать. Лужа крови уже впиталась в ковер и превратилась в темное пятно. Мухи кружились над мертвым телом, садились на развороченный обрубок шеи.

Бунак, с забинтованной белыми тряпками грудью и лихорадочно горящими глазами, казался человеком, который родился вновь и впервые видит окружающий мир. Удивление, восторг, странная оглушенность, похожая на опьянение, отражались на его комически искаженном лице. Несмотря на перенесенные пытки и длительное заточение в Саклеевом подвале и все события грозовой ночи, шут выглядел бодрым. Он с удивительным проворством откинул покрывало на царском ложе, взбил цилиндрическую красную подушку, а когда уложили Савмака, то брызнул на его бледное, бесчувственное лицо красным вином. Тот вздрогнул, но глаза не открыл.

– Ничего, – прошептал шут друзьям, – новый царь посильнее прежнего, жизнь в нем сидит крепко! А этого, – мигнул он глазом на труп, – надо убрать! Видите, сколько крови-то напустил! А все это кровь народная, из людей высосанная!

Расторопный Атамаз крикнул людей, но никто не появлялся. Лайонак взял его за рукав.

– Никого не надо, Атамаз. Нам следует самим убрать его и унести, так, чтобы никто никогда не узнал, где он схоронен.

– Ты, друг мой, пожалуй, прав, – согласился Атамаз, подумав.

Бунак влил в рот Савмака вина, тот глотнул, закашлялся и открыл глаза, но тут же зажмурился от яркого света. Вздохнув, он вновь погрузился в оцепенение, напоминающее сон.

– Лежи, лежи, государь, – тоном няньки прошептал Бунак, – после трудов таких и рабам положен отдых, а государю – вдвойне. Ты дрался, как Геракл!.. Ух!.. Подумать страшно, какую глыбу своротили!

Атамаз и Лайонак слушали Бунака так, словно впервые узнали от него эту удивительную новость. Само слово «государь» прозвучало в их ушах как-то по-новому, странно и необычно.

Солнце голубоватыми ослепительными лучами проникало в окна. Яркие зайчики ползли по смятым, сдвинутым коврам, освещая следы бесчисленных грязных ног, куски глины и блестки рыбьей чешуи, оставленные ночными посетителями. Со стен улыбались нимфы, танцующие среди гирлянд из роз, над ними порхали голыши с кудрявыми головами и пускали из луков золотые стрелы.

Задевая ногами осколки дорогой египетской вазы, разбитой ночью, двое мужчин с кряхтением подняли безголовый труп и аккуратно, положив посреди комнаты, закатали его в мягкий ковер. Атамаз, взглянув на спящего Савмака, бесшумно вышел во двор и вернулся с волосяной веревкой, которой они туго обмотали продолговатый сверток, превратив его в подобие тюка.

– Готово!

– Я думаю, – тихо высказал свои соображения Лайонак, – что ему нет места на боспорской земле! Его предки прибыли сюда морем, чтобы поработить народ наш, так пусть же и он уходит в морскую пучину! Я скажу Пифодору, и он со своей братией вывезет его на середину пролива, привяжет камень к ногам – и в воду!.. Тем более что Перисад всегда кичился своим родством с Посейдоном.

– Это справедливо, – скосил козьи глаза Атамаз, усмехаясь, – откуда пришел, туда и уходи!.. Не место ему рядом с могилами наших отцов!.. Сколотская земля – для сколотов! Иди, Перисад, к своему родственнику в подводное царство!

– А пока, – вмешался Бунак, – вынесем труп за дверь. А это, – показал он на кровь, – тоже нельзя оставлять напоказ.

Они вынесли мертвеца из опочивальни. Бунак, морщась от боли (раны на груди начали гореть), взял за угол чистый ковер и покрыл им красно-бурое пятно на полу. Поймал шальную муху и раздавил ее. На цыпочках приблизился к ложу, осененному парчовыми занавесами, и в немом изумлении уперся взором в спящего. Всклокоченный, грязный Савмак раскинул босые ноги, облипшие землей, покрытые кровоточащими язвами. О, Бунак хорошо знал, как горят и мозжат эти язвы, ибо сам прошел мрачную школу рыбозасолочной каторги.

– Уф! – выдохнул Савмак, приподнимая голову и оглядываясь недоуменно. – Это что же я, ослаб, что ли?… – Он опять побледнел и, почувствовав головокружение, прикрыл лицо рукой. – Куда это я попал?

– В свою опочивальню, государь! – поспешил ответить Бунак со своей комической усмешкой.

– В мою опочивальню?… – удивленно спросил Савмак, приподнимая голову и оглядывая золотошвейные занавесы и белые покрывала. Потом взглянул на свои ноги и усмехнулся. – Выходит, победили мы, Бунак?

– Победили, победили, брат Савмак! – весело ответил шут, наливая вино в электровый кубок. – Выпей-ка за свое счастливое царствование, ц а р ь Савмак! На благо народа!

Это были недолгие, но незабываемые мгновения полного, ничем не омраченного торжества, когда поверженный враг еще не собрал новых сил, радостное ощущение победы свежо, и победители, упоенные боевым успехом, чувствуют себя непреоборимо сильными, счастливыми, словно омытыми в огненном источнике вечной молодости. Им кажется, что даже стихии преклонились перед ними, сама судьба устилает розами их путь, душа легка и ясна, как солнечный день, и весь мир, земной и небесный, празднует их великий праздник.

Ночью невольники клялись умереть или победить. Сейчас оглядывались в изумлении. Они победили!

Еще за городом сражались остатки фракийского войска, окруженные рабскими отрядами, дымили пожары и тысячи раненых заполняли храмы, скотные навесы, рабские ночлеги. Кровь сочилась через повязки, один умирал, не ощутив свободы, другой лишь приходил в чувство, стараясь понять происшедшее. Но уже улицы и площади Пантикапея стали тесны для ликующих толп. Топот ног, звуки флейт и бубнов, смех, пение нестройных песен разносились по всему городу.

Резали скот, месили в чанах тесто, жарили и пекли, ели, обжигаясь, запивали яства вином и брагой, обнимались в избытке чувств, заключали любовные союзы с женщинами, танцевали с ними, а потом теряли их в толпе и уже продолжали свое исступленное веселье в другом месте и в кругу других людей.

Все склады и торговые лавки были открыты. Все запасы вин и продовольствия расходовались с чудовищной быстротой, без заботы о завтрашнем дне. Ткани, обувь, разноцветные плащи и украшения мелькали в заскорузлых руках, попадали торгашам под полу за ковш вина, исчезали в тайниках проворных людей, что не терялись в праздничной суматохе, стараясь из рабской победы извлечь для себя немалую выгоду.

– Гуляй, свободные люди! – кричали на улицах бывшие рабы. – Царь Савмак дал три дня для веселья и радости!

Но с первого же утра по улицам пошли небольшие хорошо вооруженные отряды лучших воинов Атамаза и вчерашних рабов, которые наблюдали, чтобы гулянье не превратилось в грабеж, а братанье в драку. Строго следили за тем, чтобы никто не вторгался в дома свободных горожан и не творил насилия. Те, кто считал рабов скотами, которых могут удержать лишь кнут да цепи, ошиблись. Не потому, что не оказалось вовсе насильников и любителей грабежа, готовых сровнять Пантикапей с землей. Таких было немало. Но быстро образовалось ядро сильных и дружных людей, которое стало опорой новой власти и порядка. Суровые приговоры разнузданным гулякам-грабителям еще стояли перед глазами каждого с первой ночи восстания. Это сдерживало страсти, хотя крики и пьяные песни не утихали.

– Нельзя без того, чтобы не погулять народу! – примирительно говорил Атамаз Савмаку. – Как не повеселиться, когда победили! Народ кровью заработал себе эту радость, так пусть же отпразднует свою свободу, наестся досыта, напьется допьяна!

Во дворце все напоминало события минувшей ночи. Никто не убирал мусора и осколков разбитой посуды. В трапезном зале все так же стоял стол, заваленный дорогой столовой утварью, амфорами с вином, измазанными рушниками и недоеденными блюдами.

Группа друзей, осуществлявшая ныне верховную власть Пантикапея, собралась здесь с целью утолить волчий голод и обсудить дальнейшие дела.

– Задали вы мне задачу, выкликнув меня царем! – укоризненно обратился к товарищам Савмак. – И все твой язык, Атамаз! Малое ли дело – царем быть!

– Поздно толковать об этом, Савмак! – отмахнулся Атамаз, шаря рукою меж блюд в поисках ножа. – Избран народом ты, – значит, царствуй! Мы – друзья твои и соратники! Жизнь за тебя отдадим!

– Прост я для царской диадемы.

– Вот и врешь! Кого же ты царем бы выкрикнул? Пойра, что ли?

Лайонак и Бунак громко расхохотались. Лайонак взял со стола амфору того меда, что посылал царю через Саклея.

– Вот попробуйте-ка медку, что всех с ног свалил! Не таким его пить, как Перисадовы воеводы! Жидки они для скифского меда!.. А мы – выпьем!

– А что, – словно встрепенулся новый царь, почувствовав, что силы возвратились к нему, – в городе продолжают шуметь и грабить?

– Нет, нет, – поспешил успокоить его Лайонак, – никто не грабит, всюду верные люди ведут надзор. Спасибо, воины Атамаза привыкли за порядком смотреть, на них можно положиться. Танай и Абраг с молодыми рабами – рыбниками и портовыми грузчиками за городом уже разоружают остатки фракийцев. Те сдаются лишь при условии, что им будет дано право уехать на родину.

– С этим надо согласиться! Пусть едут к демону! Не они, в конце концов, огород городили… А сейчас надо достать лошадей, поедем за город!

– За город? Фракийцев разоружать?… Абраг с Танаем справятся сами!

– Нет, не туда. В имение Саклеево хочу проехать, что на Железном холме.

– А, понимаю, – кивнул головой Лайонак. – Ты уж прости, брат, что не усмотрел я… как в воду канула Гликерия.

– Да не только за этим, – смутился и покраснел Савмак, – другие дела есть.

Лайонак на минуту остановил взгляд на царе и покачал головой. Если он сам выглядел после битвы грязным и помятым, то все же на нем сохранились остатки хорошей одежды ольвийского купца и холеная, расчесанная борода. Савмак же выглядел грешником, вынутым из грязных вод Стикса – реки преисподней.

– Нет, Савмак, – твердо сказал он, – нельзя тебе ехать в таком виде ни в город, ни за город. Не забывай, что теперь ты – царь боспорский, а не чистильщик рыбозасолочных ванн. Ты грязен, зарос волосами, одет в вонючие лохмотья… Весь народ пантикапейский уже знает о твоем провозглашении царем на ночной экклезии рабов, и все выйдут поглядеть на тебя, когда ты проезжать будешь по улицам… И, скажу тебе, никто уже не должен видеть тебя не в царском одеянии!

– Не пустим мы тебя в таком наряде! – подтвердил Атамаз, обсасывая губы после меда.

– Правильно! – подхватил Бунак. – Теперь ты не просто вожак ночной смуты. Тебе подчинены все эллины и скифы боспорские, бедные и богатые! Все ждут от тебя порядка, справедливости и устройства их жизни. И ты должен собрать на площади собрание всего народа, объявить себя царем волею богов, принять присягу народа, отменить рабство, простить долги, обещать нерушимость достояния каждого, свободу торговли и неприкосновенность храмов!.. А кто же будет присягать тебе, если ты небрит?! Кто поверит, что ты царь, если ты похож на ночное чудище, грязен и провонял гнилой хамсой?! Подумай только!

Все, включая и Савмака, весело рассмеялись. Бунак был неглуп и говорил дельное.

– Да, – согласился Савмак, оглядывая себя, – год, что я провел на очистке ванн, отучил меня чистоту соблюдать. Ты поможешь мне, Бунак?

– Я уже разыскал банщицу Перисада, и она готовит тебе ванну.

– Рыбозасолочную? – пошутил Атамаз.

– Нет, с горячей водой… душистую. А после ванны – натирание! Я уже приготовил благовонное масло, бритвы, мускус для волос. Сам побрею тебя, расчешу твои волосы, одену тебя.

– Да что я, безрукий, что ли?… Да и одеться я хочу попроще.

– Для народа, Савмак, тот настоящий царь, кто одет по-царски. Не упрощай своей жизни, государь. Ибо ни рабы, ни свободные не признают тебя царем в полинялом плаще. Они могут подумать, что ты просто боишься возложить на себя царские облачения. Будут говорить, что ты лишен истинной царственности. Люди всегда преклонялись перед блеском одежд, величием храмов и богатством дворцов. Будь и ты настоящим царем! Мне кажется, что и рабы будут в обиде, если их царь окажется не таким блестящим, каким был Перисад.

– Все это так, – словно в раздумье согласился Савмак, – но не совсем. Не обычное царство наше, не обычный и царь его. Не с чашей в руках мы будем управлять, а с мечом и щитом! И не храмовые ризы к лицу таким, как я, но воинские доспехи! И не пиры ждут нас, а битвы!

– И это верно, – отозвался Атамаз, – он хоть час, да наш! Веди нас в бой, Савмак, но не лишай и чаши! Ведь мы радости и счастья не ведали.

С этими словами он вновь налил себе крепкого борисфенского меда.

– Скажи, государь наш, – спросил он после глотка. – Митридат, как я слыхал, своим покровителем считает не то Митру, не то Диониса, а Спартокиды себе Посейдона в покровители выбрали. Ну, а ты кого?

– Гелиоса! – ответил Савмак после минутного раздумья. – Ибо я всегда мечтал о Солнечном царстве! Где каждый может найти свое счастье!

– Слава! – крикнули разом друзья, хватаясь за чаши. – Выпьем за государство Солнца и за его царя Савмака!.. И за счастье!..

Во дворце появился Пифодор в сопровождении десятка преданных ему пиратов. Он был одет в яркий плащ. На серебряном поясе висел красивый меч. Рядом с ним шел по-прежнему неузнаваемый Фарзой, босой, заросший волосами, одетый в вонючую безрукавку.

Пираты были сильно навеселе. Пифодор оставил их во дворе, а сам смело и непринужденно прошел в дворцовые коридоры, продолжая болтать и смеяться с Фарзоем.

– Где Савмак? – спрашивал он каждого встречного, но вооруженные рабы, что охраняли дворец, молча кивали ему головами куда-то назад, сами продолжая делить куски белого хлеба, которые ели тут же, кроша под ноги. Некоторые свалились от усталости или от выпитого вина и спали у подножия белоснежных колонн, оглашая царское жилище непривычными звуками – оглушительным храпом.

Пройдя в трапезную, родосец натолкнулся на забавную сцену, которая вызвала у него приступ раскатистого хохота.

Рядом с огромным столом, беспорядочно заваленным остатками пира и посудой, двое голых людей залезли в бочку с горячей водой, принесенную из кухни. Толстая женщина лила им на головы чистую воду из глиняного кувшина. Они хохотали и фыркали, с удовольствием смывая с себя грязь ночных сражений. Тут же лежала груда разноцветных одежд, замшевые скифские кафтаны и шаровары, расшитые бисером греческие хламиды и хорошие мечи в ножнах, отделанных золотой фольгой. Узнав Атамаза и Лайонака, родосец вскричал:

– Вот это мне нравится! Вы царскую трапезную превратили в баню! Ух, воды-то грязной налили на пол! Ай-ай!

– Не мешай, – ответил, отдуваясь, Атамаз, – царским лохагам все позволено! Лучше садитесь за стол, ешьте и пейте!

– Это по мне! Садись, князь Фарзой!

Теперь только они разглядели, что за столом уже сидят утомленные ратными трудами Танай и солидный Абраг. Они руками доставали из серебряных блюд куски заливной рыбы и с хрустом разжевывали поджаристые хлебцы, что успели зачерстветь после того, как их испекли для Перисада и его гостей.

– Что, разделались с фракийцами? – спросил Пифодор, подсаживаясь и сразу протягивая руку к винной посуде.

– Разделались, – пробасил спокойно Абраг. – С одним делом покончили, а десять на носу.

– Экклезию собирать надо. Весь народ пантикапейский вывести на площадь! – подсказал из бочки Лайонак.

– Экклезию? – переспросил грек. – Где только вы ее соберете? Площадь-то ведь занята.

– Знаем, что народ гуляет на площади, но это не помешает. Гульню прекратим, площадь очистим!

– Какую гульню? – скривился насмешливо Пифодор. – Сейчас на площади толпятся сотни, а может, и тысячи голодных! И откуда только они выползли? Словно тараканы из щелей? Поют фиаситские песни и кричат разом: «Хлеба!.. Хлеба!..»

– Хлеба? – переспросил удивленный Атамаз, беря из рук женщины рушник. – У кого же они его просят, если все склады и пекарни открыты? Ешь сколько влезет!

– У кого просят? У нового царя! Теперь вы должны с новым царем ночи не спать, все думать, как прокормить эту ораву голодных и бездомных, что достались вам в наследство от царя Перисада!

И он рассмеялся своим беззаботным смехом, расплескивая вино на дорогую скатерть.

– А в складах уже ничего нет, – добавил он небрежно, – я сейчас прошел по всем улицам. Одни объелись и опились, еле дышат. А другие только понюхали, чем хлеб пахнет. Все растащили, размотали! Народ проворный!

– Ладно, разберемся, – пробурчал Лайонак, обтираясь полотенцем. – Тебе, Пифодор, надо одно дело свершить немедленно – царское!

– Говори, сделаю, если смогу.

Лайонак отвел его в угол зала и стал шепотом что-то толковать, показывая на дверь мокрой еще рукой.

– А, понимаю, – кивнул головой пират, – в воду, значит, с камнем на шее.

– Какая шея, когда голова-то отрублена!.. Иди забирай тело – и в воду его тайком! И молчок об этом!

– Понял, иду! Оставляю вам князя Фарзоя. Позаботьтесь о нем, он тоже давно не мылся и не брил бороды.

Напевая что-то веселое, родосец исчез.

Появился Савмак. Все замолчали, устремив взоры на его статную фигуру и лицо, гладко выбритое Бунаком. На царе были надеты узкие замшевые штаны и цветной кафтан, опоясанный золотым поясом с самоцветами. Левое плечо закрывал пурпурный плащ, застегнутый на правой стороне драгоценной фибулой. К поясу был пристегнут короткий меч в дорогих ножнах, покрытых золотыми фигурами и зверями, с рубиновыми блестками.

Из-за спины Савмака выглянула лукавая физиономия Бунака. Он бегал глазами по лицам друзей, как бы спрашивая: «Ну, каков наш царь?»

Друзья встретили преображенного Савмака дружными криками:

– Слава боспорскому царю!.. Слава Савмаку!..

Фарзой пристально вглядывался в черты лица нового царя, в которых прочел решительность человека, прошедшего через огонь борьбы, закаленного в горниле страданий. Рабство, пытки и лишения оставили на его щеках аспидный оттенок нездоровой бледности, но могучая шея и каменные плечи выказывали огромную физическую силу, не сломленную ни пытками, ни невольничеством.

«Муж достойный!» – подумал князь, испытывая чувство восхищения героем минувшей ночи, что взмыл как белоперый кречет из черной бездны позора и унижения в недосягаемую высь и горделиво оседлал подоблачную вершину царской власти.

Царь выглядел внушительно, его глаза горели внутренним пламенем. Атамаз хотел отпустить какую-то шутку, но прикусил язык. Все склонили головы. Увидев Таная и Абрага, Савмак быстро подошел к ним и обнял каждого.

– Разоружили врагов?

– Разоружили, государь, – ответил Абраг с присущей ему солидностью, – сопротивление всюду прекратилось. Отряды воинов накормлены, отдыхают. А свежие люди направлены на побережье, охранять земли твои от вторжения врагов!

– Не мои земли, Абраг, а исконного хозяина – сколотского народа! Хочу, чтобы сатавки снова почувствовали себя дома на земле отцов своих!

Все еще красными от усталости глазами царь обвел всех, словно ожидая подтверждения своим словам. Взгляд его упал на взъерошенного босяка, стоявшего поодаль.

– А это кто?

– Фарзой я, – выступил князь на шаг вперед, – раб-гребец с «Арголиды», помилован тобою ночью. Простым воином хочу быть в твоем войске!

– А, ночной буян! – улыбнулся Савмак. – Привет тебе, брат мой! А кем тебе быть, – еще решим. Ты, Бунак, преобрази князя-то! Я считаю – он гость наш из великой Скифии, хотя и попал к нам не совсем прямым путем!

С этими словами царь подошел к Фарзою и обнял его, поцеловал. Оба имели почти один рост. Савмак выглядел покрепче и был чуть повыше.

– Эй, толстуха! – крикнул Бунак женщине. – А ну, разводи очаг да согрей еще котел воды! Да поживее!

– А теперь, – обратился Савмак к друзьям, – надо поговорить о дальнейшем.

– Мы готовы, – ответили те, – только вот Пифодор говорит странное – будто голодные хлеба просят, всю площадь заняли?

– А где Пифодор?

– Отослан за делом.

– Слушай, Атамаз, тебе надо заняться этим. Увеличить выпечку хлеба и начать раздачу хлеба голодным.

– О Савмак, – ответил Атамаз, – я уверен, что там есть голодные, но немало и просто бездельников!

– Все равно, потом разберемся, а сейчас хлеб должен быть для всех!

– В том-то и дело, государь, – почесал затылок Абраг, – что я не хуже Пифодора разглядел, как растаскивали люди хлеб и продовольствие. Будет ли из чего завтра испечь лепешки для войска – не знаю. Я своих еле накормил, все склады уже пусты, в них пьяные спят да крысы бегают. А еще узнал я от людей, что в деревне дела творятся удивительные. Видишь ли, Перисад и его богачи в городе хлеба помногу не держали, имели склады за городом, в имениях и виллах. Этот-то хлеб сейчас Пастух раздает крестьянам без всякой меры, вот так же, как и в городе. Тащи, бери – и все тут!.. Раньше каждый день поступало в Пантикапей зерна до ста возов, а сегодня еще не поступило ни одного!

– И не поступит! – крикнул Атамаз.

– Возможно и это, – склонил голову Абраг, – ибо Пастух, вместо того чтобы наладить подвоз хлеба в город, пустил пшеницу на расхищение.

– Да когда он успел сделать это?

– Посеять и собрать, государь, долго, а растащить можно очень быстро. Сейчас городу нужен не один хлеб, но и крупы, и мясо. Иначе рабы проспятся, проголодаются и сами пойдут в деревню шарпать по крестьянским дворам, как то делали дандарии или фракийцы.

– Сохрани боги! – взволновался Савмак. – Этого допустить нельзя! Городские рабы и крестьяне – братья, их горе сдружило! Если они поссорятся, передерутся, то конец их вольной жизни!.. Нагрянут Митридатовы рати и всех посадят на колья!.. Надо убедить крестьян, чтобы они сами хлеб в город везли!..

– Мало всего этого, ведь сейчас время сева! Кто царские поля засеет?