Текст книги "Восстание на Боспоре"

– Перепились, скоты этакие, а теперь нас могут, как баранов, перебить царские стражники. Тем более что мы уже кое-кого из них убили… Дело плохо, торопись, князь!

После сражения с воинами Диофанта ощущение победы стало еще более полным. Рабы почувствовали себя хозяевами города. Разгоряченные рукопашными схватками, они еще дрались бы, но настоящего врага уже не было. Шли мелкие стычки в разных концах города. Толпы возбужденных, страшных в своем веселье людей вспомнили, что они хотят есть, пить и многого другого, в чем им было отказано жестокими хозяевами. Затрещали двери складов, рыночных палаток, винных погребов. Визг и крики женщин, тонкие голоса перепуганных детей, удары в двери домов, мятущиеся блики неверного освещения, зловещий шум и хохот – все это создавало неописуемую картину разбушевавшейся человеческой стихии.

Повстанцы начали разгром и разграбление города, в большинстве своем убежденные, что Пантикапей должен быть превращен в развалины. Как всегда, когда начинает кипеть человеческий котел, на поверхности его всплывает наряду с наиболее смелыми и самоотверженными борцами за свободу, как ядовитая пена, масса людей с темными страстями, насильников, мародеров, единственная цель которых – разрушение.

Савмак вернулся в акрополь с досадой в душе, что потеряно так много людей, а Диофант сумел ускользнуть из его рук. Новоизбранный царь дышал тяжело и жарко, не замечая, что ранен многократно. Опершись на свое оружие – кованый скребок, он остановился у ворот акрополя и обвел город тяжелым взором, куда более жгучим, чем огни пожаров. По-иному глядел он на Пантикапей. Если до сих пор он был одним из бунтарей, жил общими чувствами ненависти к господам, то теперь стоял выше этих простых чувств. Тяжесть ответственности неожиданно опустилась ему на плечи, заставляла держаться прямее обычного. Груз оказался тяжелым. Стоит подогнуться под ним – и он раздавит, переломит хребет, как непосильная ноша на горбу портового грузчика.

Уже не просто горести и страдания обездоленного люда толкали его на дальнейшие действия, но сознание, что потребуется много-много усилий, чтобы правильно использовать захваченную власть, удержать в руках завоеванную волю.

И несмотря на усталость после невероятного напряжения этой ночи, голова рабского царя лихорадочно работала, он видел многое впереди, заглядывал так далеко, что сам удивился.

– Что там? – спросил он, показывая пальцем на новый пожар в районе рынка.

– Видно, палят ребята царские и хозяйские склады, – ответил Лайонак, стоя рядом.

– Зачем палят? Ведь мы победили! Разумно ли уничтожать и жечь то, что нам самим потребуется?!

Подбежал Танай и сообщил, что в ответ на усиливающиеся грабежи домов горожане объединяются в отряды и с отчаянием защищают свое достояние.

– Вообще, государь, творится неладное. Народ словно обезумел. Жгут, ломают, насилуют, топчут ногами хлеб, разливают вина. Убивают кого попало, даже женщин и детишек малых. К восходу солнца Пантикапей превратится в сгоревшее кладбище.

– Это надо прекратить! – горячо ответил Савмак. – Эй, друзья! Сейчас же собирайте отряды самых преданных нам и честных рабов! Пожары – потушить, грабежи – прекратить, защитить очаги жителей, а мародеров и насильников – разоружить! Кто будет сопротивляться – тех будем судить, а если надо, то и казнить!

Изумленно посмотрел Атамаз на новоизбранного царя. То, что он говорил, казалось Атамазу чем-то неслыханным. Идея мести и штурма была близка каждому повстанцу. Сам Атамаз, увлеченный войной, больше думал о разрушениях, чем о наведении какого-то порядка. Не удержался, спросил:

– За что же казнить? Ты сам говорил, что жажда отмщения хозяевам, что кипит в душе раба, священна! И вдруг говоришь теперь о каких-то казнях!

– Да, я говорю это! – резко повернулся к нему Савмак. – Когда бойцов ведут на бой, им говорят – убивайте! Если же мы людей поведем на жатву, мы будем говорить иное. В поле нужно с любовью собирать каждый колосок, ибо в нем – жизнь наша… И если теперь, захватив власть, мы разрушим город, спалим хлебные склады, убьем жителей, то превратимся в разбойников, добывающих себе хлеб только насилием. Разве ты этого хочешь?… Теперь все, что есть в Пантикапее, наше! Ты понимаешь, Атамаз, наше! Мы не можем позволить кучке пьяниц и убийц сжечь дома, в которых мы сами хотим жить, надругаться над старостью отцов, насиловать женщин, оскорблять святыни и этим поднять против нас все свободное население Боспора!

– Верные слова говоришь ты, Савмак! – словно в раздумье вздохнул Атамаз. – Прав ты! Не зря мы выбрали тебя царем! Но зачем же казнить-то? Людям надо растолковать, и они перестанут грабить и поджигать. Пойти и сказать…

– Куда пойти? Я вижу пожары в разных концах города!.. Кому растолковать?… Тысячам опьяневших людей? Послушают ли они тебя сейчас? С ними можно говорить лишь потом, когда они проспятся. Пока мы будем ждать этого или бегать с уговорами по городу, Пантикапей сгорит дотла! И мы отпразднуем нашу победу на пожарище!.. Нет, Атамаз, надо этот пьяный разбой пресечь немедля, и не только словами, но и силой, где потребуется! У нас нет времени на долгие разговоры!.. Действуйте, говорю вам!

Лицо Савмака перекосилось от внутреннего напряжения. Он страдал больше, чем на пытке, при виде того, как две стихии – огонь и разнузданные страсти – заливают город. Выходит, что рабы лишь для того захватили этот прекрасный город, чтобы превратить его в руины, упиться кровью мирных жителей, опьяниться вином до скотского состояния и в пьяном виде быть перебитыми теми же возмущенными горожанами! Нужно с первых же шагов показать себя способными жить без кровавой узды хозяев, привлечь к себе свободных граждан, возродить общины крестьян, а потом войти в братские отношения со Скифией, о которые разбились бы все попытки возврата к прошлому! В Пантикапее есть святилища богов, разрушение которых никогда не простят ему!

Глаза Савмака угрожающе загорелись, пена показалась в углах рта, как у помешанного. Он разорвал на груди свою дерюгу и крикнул:

– Прекратите это или убейте меня! Я не могу видеть гибели Пантикапея!

Он упал на колени, страшный, обезумевший и непреклонный.

Словно очарованные смотрели на него соратники, и буря, что бушевала в нем, захватила и их. Стало ясным и неопровержимо правильным то, что говорил и чего требовал от них этот человек. Нельзя есть мясо лошади, на которой едешь! Нельзя разбивать сосуд, из которого принимаешь пищу! Нельзя среди зимы снять с плеч единственную шубу и так, по прихоти, бросить ее в пылающий костер!

Были созданы особые отряды воинов, которым поручили навести порядок в городе, помочь жителям справиться с пожарами, собрать пьяных, а попутно уничтожить последние гнезда врагов, если они будут обнаружены.

Лайонак оказался во главе одного из таких отрядов. Он действовал в той части города, где находился Пифодор с пиратами. Один из его патрулей налетел на пьяную компанию пиратов и был ими отброшен, как уже говорилось выше.

Собрав вокруг себя человек около пятидесяти, Лайонак решительно устремился к месту беспорядков и настиг мародеров у спуска к пристани. Пираты построились для боя и довольно хладнокровно отразили нападение. При этом несколько человек с той и другой стороны легли костьми.

Лайонаку пришлось схватиться с оборванцем страшного вида, который изумительно владел мечом. Бродяга, как видно бывший раб, дрался с дьявольской ловкостью и силой. Он вышиб у боспорца меч и убил бы его, но серые блики утренней зари упали на лицо Лайонака. Подбежавший Пифодор сразу узнал его.

– Лайонак! – ахнул грек. – Стой, князь, своего убьешь! Это же Лайонак!

– Пифодор! – изумился в свою очередь Лайонак. – Как ты здесь оказался?

– По уговору, брат Лайонак, по уговору! – захохотал грек. – Разве мы не решили освободить князя Фарзоя? Ты – с суши, а я – с моря!.. А вот и он, князь Фарзой! Выходит, я успел больше тебя!.. Здорово он тебя отделал, меч вышиб! Вставай и благодари богов, что он не отправил тебя к предкам!

– И Фарзой здесь? – спросил Лайонак, поднимаясь. – Где же он?

Оборванец откинул рукой свисающие волосы. Стали видны прямой нос, светлые глаза, лоб. Лайонак всмотрелся в облик своего случайного противника и покачал головой:

– Не знаю я тебя, воин!

– Ты не узнал доблестного князя? – продолжал болтать Пифодор, звеня серьгой в ухе. – Не удивительно, ведь он в утреннем наряде и еще не приглашал своего цирюльника!

Хохот огласил улицу. Видя, что главари мирно беседуют, противники перестали махать мечами. Все сбились в круг. Пираты заметили, что из глубины улицы с той и другой стороны бегут многочисленные люди.

– Мы окружены! – вскричали соратники Пифодора. – Эй, наварх, измена!

– Становись в квадратную черепаху! – спохватился грек. – Слушай, Лайонак, ночью трудно разобраться, где свои, где враги!.. Мы дрались с царевыми воинами. А ты чей?

– Тоже царев.

– Ты стал дружинником Спартокидов? Поздравляю! Тогда ты сделаешь доброе дело для меня и для Фарзоя, если поможешь нам спуститься к берегу и сесть на корабль!

– Может, я и сделал бы это – но что скажет царь Савмак?

– Царь Савмак?

– Да, наш рабский царь Савмак! Мы избрали его! Он не жалует мародеров! Да вам и не удалось бы бежать на корабле, все корабли в гавани захвачены повстанцами. А вон, видите, идет высокий воин, это и есть Савмак!

Фарзой и Пифодор увидели человека в рабской одежде, во многом похожего на Фарзоя, такого же взлохмаченного, но гордого и решительного, как и подобает вождю.

– Дело плохо, друг! – уныло опустил голову грек. – Теперь нам деваться некуда. Остается сдаться на милость рабского царя. Только чем он пожалует нас? Сердце подсказывает плохое.

Толпа насильников и поджигателей в другом конце города оказала сопротивление отряду Атамаза, но после кровопролитной драки была доставлена в акрополь, «пред царские очи», для суда и расправы. Тысячная громада рабов затопила площадь. Одни одобряли требования нового царя прекратить разрушение и разграбление города, другие возмущались, угрожали и даже выкрикивали оскорбления в лицо царю, стоявшему на возвышении.

– Не надо нам никакого царя! – кричали распаленные ночными сражениями повстанцы. – Кто его выбирал – мы не знаем! Всех хозяев и эллинов надо вырезать, а Пантикапей – сжечь!

Кинулись было освобождать связанных товарищей, но их встретили мечи и копья Атамазова отряда и всех, кто решил до конца держаться на стороне нового царя.

– Внимание и повиновение царю рабов и свободных! – кричали они.

– Хватит с нас повиновения, мы кровью добыли свободу и никому ее не отдадим! Даже новому царю! Никакого нового царя знать не хотим!

Савмак поднял руку. Площадь чуть стихла, но продолжала бушевать. Верные царю рабы усмиряли крикунов ударами кулаков. Мародеров окружили двойным кольцом охраны, толпу оттиснули в сторону, направив вперед острия копий.

Царь говорил недолго, но слова его были слышны всем. Он увещевал рабов, как братьев, спрашивал их: разве для того они захватили Пантикапей, чтобы его сжечь и разрушить?… Ведь победившие рабы не разбойники, а дружина избранного народом царя! Они уже не рабы, а воины!.. А разве воины не захотят завтра есть и пить, надеть новую хламиду?… Захотят!.. Зачем же палить амбары с хлебом, раздирать и бросать под ноги дорогие ткани!..

– В городе живет эллинская община!.. Это на нее работали рабы, чтобы хозяева-эллины сладко ели и мягко спали!.. Вы хотите их вырезать, всех до одного?… Подумайте, что возьмешь с мертвого?… Его поношенную одежду?… А живой эллин будет работать!.. Много среди эллинов мастеров, людей умелых! Так пусть хозяева мельниц и виноделен, кузниц и промыслов поработают на нас!.. На бывших рабов! Нет, братья, мы не разрушители, не убийцы, мы – хозяева Боспора, мы мечами добыли власть над ним!.. Наша жизнь не кончается этой ночью, она только начинается с восходом солнца – вольная жизнь, сытая жизнь, хорошая жизнь!.. А на развалинах города не проживешь, на мертвом коне далеко не уедешь!..

Савмак напомнил, что за стенами города живет сколотское племя сатавков-пахарей, тоже боспорских рабов.

– Кто они, сатавки?… Единоязычные братья наши, да и сам я – сатавк!.. И среди вас половина – сатавки… Пахари восстали вместе с нами, они ждут от нас великих дел!.. Ждут помощи нашей!.. А дальше, в степях, уже давно воюют с Диофантом сколоты-пастухи!.. И они рады нашей победе! Они помогут нам, а мы поможем им, и тогда никакой враг не страшен новому царству бывших невольников!..

Пот лился ручьями по лицу Савмака, сердце стучало, он чувствовал, что сейчас решается судьба восстания. Или рабы пойдут по пути создания вооруженной общины, стоящей во главе государства, или превратятся в шайку обезумевших от крови и вина грабителей.

– И я, как выбранный вами царь, – заключил он, – повелеваю судить тех, кто поджигал дома мирных граждан, убивал матерей, а детей бросал в огонь! Я считаю, что они достойны смерти!

Один из схваченных поднял свободную руку. Другая была прикручена веревкой. Это был раб Бандак, молодой парень, тот, что мечтал об утехах жизни еще в рыбозасолочном сарае, а сейчас очумело водил глазами, как бы не понимая, что произошло. Его лицо и лохмотья оказались залитыми кровью.

– Пусть говорит! – крикнул кто-то. Савмак сделал жест, и толпа утихла.

– Я виноват, – хрипло сказал молодой раб, все еще пьяный, – сильно охмелел я и не помню, как пошел на такое дело. Словно дух какой-то влез в меня. Хотел всех убить, все разбросать, пожечь. А зачем – сам не знаю… Прости меня, рабский царь, и ты, народ!

После шума и разноречивых выкриков послышались голоса:

– Царь простит – мы простим!

Все взоры обратились к Савмаку. Тот почувствовал, что толпа несколько утихла, на него смотрели как на вожака, ждали, что он скажет. Ему было жаль Бандака. Однако, подумав, он решил не уступать, дать всем урок на будущее. Покачал головой отрицательно.

– Воля ваша – вы хозяева города. Ибо вы захватили власть. Но если вы избрали меня царем, то я скажу свое слово. Хорошо, что Бандак повинился. Но он пролил много невинной крови и даже сопротивлялся своим, разил их мечом. Он заслужил смерть. Да будет его смерть, равно как и смерть других, что творили злое вместе с ним, очищением для всех нас. Это мое последнее слово. И если я сделаю такое же преступление и буду просить у вас прощения, не слушайте, казните меня!

Атамаз сделал движение рукой, сверкнули мечи, раздались хряскающие удары, и через несколько мгновений около десяти наиболее провинившихся буянов лежали на каменных плитах в собственной крови.

Молчание и задумчивость опустились над площадью. Молчание смерти. Рабы, как пойманные на проказах дети, переглядывались между собою, внезапно отрезвевшие и остывшие. Все буйные, разрушительные инстинкты, ожесточенность, мстительная жажда крови, злая взвинченность – все это вдруг ушло куда-то, отступило, потеряло свою временную, но страшную власть. Сотни убийств и жестоких дел, готовых совершиться, были предупреждены.

Большинство устыдилось своей запальчивости, ненужной ярости. Люди, опьяненные борьбой и неожиданной волей, стали приходить в себя. На Савмака глядели с уважением, смешанным со страхом. То, что он говорил, было разумно, то, что он приказывал, справедливо. Каждый проверял себя, не сделал ли он чего-либо, за что его можно было бы обвинить и наказать.

Вокруг царя сплотилась большая толпа самых решительных его приверженцев и друзей. На их лицах было написано нечто такое, что рождало у каждого в толпе робость. Буяны поняли, что в городе уже создалась власть сильная и непреклонная, есть закон, с которым шутить нельзя.

Некоторые, что выкрикивали до этого дерзкие речи, уже готовы были без разбора дела изрубить и других задержанных, в том числе и группу пиратов с «Евпатории» и всех, кто примкнул к ним. Но Савмак не позволил такой расправы.

Выступил Лайонак. Он рассказал царю и народу о том, как пираты освободили гребцов с «Арголиды» и высадились на берег с целью разыскать Диофанта и отрубить ему голову, но натолкнулись на винный склад и перепились. Однако мирных жителей не убивали.

– Но они убивали наших людей, оказали сопротивление! – крикнул кто-то.

– Они убийцы, – раздались возмущенные возгласы, – а убийцам одна награда – смерть!

– Верно, – согласился Лайонак, спокойно и твердо смотря в глаза тысячам людей, – они встретили нас мечами!.. Есть убитые!.. Сколько у нас – столько и у них!..

Закон равного возмездия был понятен каждому из рабов. И многим это показалось убедительным, веским. Однако почему же пираты пошли против повстанцев?

– Они не поняли, какому царю мы служим, думали, что мы воины царя Перисада, – ответил Лайонак.

– Все равно – смерть! – выкрикивали наиболее нетерпеливые, не понимая, почему Лайонак заступается за преступников, им же самим схваченных. Поглядывали вопрошающе на Савмака. Но царь молчал.

– Поглядите, – продолжал Лайонак, – вот эти люди много лет махали веслами на корабле врага нашего Диофанта!.. А ну, гребцы, поднимите руки!

Те подняли руки. Это было печальное зрелище. Страшно изуродованные, напоминающие какие-то клешни, руки рабов были покрыты блестящим рогом мозолей, имели ладони полукруглые, неразгибающиеся, повторяя форму весельной рукоятки.

– Вот руки, что работали на жестокого хозяина – Диофанта! А ведь Диофант хотел у Перисада купить всех нас и сделать двойными рабами! Ибо страшен был Перисад, а Митридат страшнее его!..

Солнце выглянуло из-за пролива, осветило лес корявых рук. Шум на площади вдруг вырос в грозный рев, клич ярости и ненависти к жестоким поработителям. Напуганные ночными событиями горожане прислушивались к этому крику и в страхе спрашивали друг друга: «Что еще? О боги, как они страшно кричат!.. Это не люди, а звери, они жаждут нашей крови!..»

– Это – рабы Диофанта и Митридата, – продолжал Лайонак, повысив голос. – Они могут рассказать вам, как сладко жилось и работалось им под понтийским кнутом. Они – братья наши. Они, когда узнали нас, сразу сложили оружие все как один… А теперь судите их.

Подойдя к Савмаку, Лайонак вполголоса добавил:

– Пойми, царь, в темноте люди не могли разглядеть друг друга. Помилуй их!

Савмак молчал.

– Кроме того, – не выдержал и добавил Лайонак, – среди них – скифский князь Фарзой, лихой рубака, человек отчаянной храбрости, друг и родственник покойного царя Палака. Его знают в Скифии, за ним стоит бедный, но воинственный род Ястреба. Этот человек может нам пригодиться. Ведь степные скифы – братья наши.

– Скифский князь? – Царь с живостью поднял голову. Лайонак угодил ему в чувствительное место.

– Да. Я встречал Фарзоя в Скифии и знаю, что народ любил его. Это воевода агарской рати в битве с Диофантом. Он знает приемы войны эллинов и понтийцев, ибо учился на Родосе. Его надо помиловать!

В ярких лучах утреннего солнца рабы с «Арголиды» выглядели печально. На их рубище засохла кровь. Лица казались серыми и безжизненными. Фарзой ничем не отличался от других. Грива выгоревших на солнце, тусклых от грязи волос закрывала ему глаза. Когда он говорил или шевелил губами, растрепанная борода странно двигалась вперед и назад. Но мышцы на обнаженных руках выпячивались подобно глыбам камня, а мозолистые кулаки, казалось, таили в себе необыкновенную мощь и крепость.

По знаку Лайонака гребцы упали на колени и протянули натруженные руки к царю, умоляя о пощаде.

Фарзой не последовал их примеру и пощады просить не стал. На вопрос, почему он не делает этого, князь огляделся, откашлялся и произнес громко и отчетливо:

– За этих несчастных, что много лет сидели у весла, я прошу народ и царя вашего! Сохраните им жизнь! Они хорошие люди, и если вы их примете в свою семью – жалеть не будете! Они ненавидят хозяев и будут мстить им наряду с вами!

– Хорошо говорит!

– Справедливо, нельзя казнить неповинных, они тоже были рабами!

– Отпустите их!

– Будь по-вашему, – тряхнул головой Савмак, – но пусть князь скифский доскажет то, что начал. Говори!

– Все! Больше мне не о чем говорить!.. Разве о пиратах… Они тоже из рабов. Это они освободили меня и моих товарищей по веслу. Их несправедливо было бы казнить. А за себя я не прошу. Я приму смерть спокойно. Я у Диофанта не просил пощады, ибо я воин и скифский князь! И у тебя, новый царь Боспора, тоже не буду вымаливать себе жизнь! Ни в чем я не провинился перед тобою! Вели убить меня, если найдешь это нужным!

Он отошел в сторону и остановился с видом гордым и независимым. Выскочил Пифодор. Его руки были связаны за спиной. Волнуясь и ломая скифскую речь, он заговорил быстро:

– Я был рабом в Элладе. Копал серебряную руду на Лаврийских рудниках. Но я раньше вас поднял меч восстания! Я не захотел дальше носить цепи – и вот стал пиратом! За вас радуюсь, что побили хозяев и сами хотите быть господами на Боспоре. Но смотрите – ваша борьба только лишь началась. То, что вы сделали, – малая часть грядущих трудов. Впереди – война. А воюете вы не очень хорошо. Это я видел, когда схватился с вами. Берегитесь! Не научитесь воевать – сомнет вас Диофант, как табун коней сминает степную траву! Если оставите моих людей живыми, получите верные руки, острые мечи, которым все нипочем! Хотите казнить – казните. Смерть – сестра наша, и мы встречаемся с нею как родственники. Падать на колени мы тоже не будем. Не для того мы стали пиратами, чтобы в тяжелую минуту слезы лить. А вот пленного князя Фарзоя пощадите! Вся степная Скифия потребует от вас возмездия за кровь Фарзоя, если вы прольете ее!.. Подумай, рабский царь! Стать братоубийцей легко, да потом отвечать за это будет тяжко. Убьешь князя – станешь врагом скифского степного народа!

Высоко подняв голову, Пифодор с достоинством отступил назад и стал рядом с Фарзоем.

Мятежники зашумели, послышались споры и горячие словесные перепалки. Савмак стоял, заложив руки за спину, и ничем не выражал своего мнения.

– Царь! Решай, как быть! На то тебя царем выбрали!

– Чего решать, все ясно, это же братья наши!

– А со Скифией нам ссориться не надо! Освободить князя!

Савмак поднял руку. Все замолчали.

– Ну, вы, пираты, и вы, гребцы с корабля, – звучно произнес он, – с кем хотите быть? С нами или сами по себе? Если с нами – оставайтесь, если нет – все дороги ваши!.. Решите потом… Освободить их!

Освобожденные смешались с повстанцами, послышались смех, шутки. Кто-то угощал гребцов хлебом. Солнце начало пригревать. Толпе надоело стоять перед Савмаком, и она стала редеть. Савмак что-то шепнул Лайонаку, и тот, подойдя к Фарзою и Пифодору, весело рассмеялся.

– Благодарите царя Савмака, – сказал он, – вы свободны!

Царь кивнул головой и удалился во дворец. Начиналась новая страница в истории Пантикапея.