Текст книги "Восстание на Боспоре"

Тревога мутной волной захлестнула весь город. Олтак не сумел навести порядок «твердой рукой», как того требовал царь Перисад. Дандарии потратили время на ненужную драку и грабеж в усадьбе Саклея. Да они и не смогли бы сдержать нарастающий напор взбунтовавшихся рабов.

Были подняты фракийские части. Но более половины наемников оказались также навеселе. Многие разбрелись с вечера по городу, к знакомым женщинам и проводили время в забавах, полагая себя вправе веселиться, когда весь царский двор празднует встречу понтийских гостей.

Однако основное ядро наемников в несколько сот человек вышло на улицу. Фракийцы на ходу застегивали ремни панцирей и подвязывали шлемы.

Клеобул и Никерат суетились, строили наемников, ругались и спорили, как лучше действовать.

Фракийцы плохо слушались понтийских стратегов. Они по команде Мандрагора заняли все укрепления акрополя и этим отгородили сердце столицы от бунтующего города. С башен акрополя хорошо были видны улицы, освещенные заревом пожаров. Без толку скакали разрозненные отряды дандариев с подозрительно большими вьюками у седел. Со стороны трудовой части города с какой-то тяжеловесной медлительностью двигалась масса повстанцев. Вот вспыхнули здания горшечных заводов, заскрипели двери бесчисленных эргастериев, и все новые и новые толпы черного люда в небывалом возбуждении, махая руками и крича, затопляли улицы. Вспыхнули огни в Мирмекии, небольшом городке, вернее – предместье Пантикапея, почти сплошь состоящем из эргастериев.

– Кажется, все рабы города сговорились и поднялись на бунт! – заметил Антифил, нервно ощупывая рукоять меча.

– Времени терять нельзя, – ответил Клеобул, смотря на город широко открытыми глазами, – надо до рассвета очистить улицы!.. Да помогут нам боги!.. А дандариев собрать в один отряд!.. Какого демона Олтак распустил их по всему городу!..

После некоторого замешательства войска стали строиться в более сплоченные колонны. Сотня за сотней беглым шагом выходили из казарм новые отряды фракийцев. По главным улицам они стали спускаться ближе к порту и рыбным сараям.

– Драться так, чтобы самим ночным духам стало страшно! – напутствовал их Антифил, который оставался в акрополе.

Клеобул и Мандрагор уже исчезли за поворотом улицы. Они спешили, не сомневаясь, что рабская шайка будет разгромлена до восхода солнца. И в то же время обоих коробило то обстоятельство, что новые пожары вспыхивали в разных концах города. Плотные черные массы рабов планомерно занимали одну улицу за другой, преграждали боковые переулки завалами, предупреждая этим возможность внезапных ударов сзади. Невольно рождалось в голове подозрение, что у рабов есть какие-то вожаки, руководящие восстанием согласованно.

Фракийцы начали раскидывать завалы, но были атакованы черными людьми, от которых несло острым духом кузнечной гари.

– Кузнечные ряды! – с презрением и гневом воскликнул Клеобул. – А ну, молодцы, покажите им, что полагается за бунтарство! Всех убивайте!

Наемники, прикрываясь от града булыжников щитами, быстро врубились в шумную толпу бунтарей. По дробному перестуку мечей, хряску рассекаемых костей и воплям раненых можно было заключить, что мясорубка заработала исправно. Фракийцы с деловитостью профессионалов шаг за шагом продвигались вперед. Их клинки неутомимо, как зубцы мельничных колес, поднимались и падали, безжалостно уничтожая десятки человеческих жизней.

Клеобул приосанился, уверенность вернулась к нему. Плечо к плечу с Мандрагором они двинулись в сечу, поражая мечами серые тени, что со стонами падали на землю.

Первый завал уже преодолели, перебили или разогнали его защитников. Стальная когорта карателей с поспешностью и решительностью загрохотала по мостовой, готовясь, по расчету Клеобула, проникнуть в самый центр рабского сосредоточения.

Антифил продолжал наблюдать с башни картину ночных боев. Он хорошо видел, как наемники смели следующий завал и стали приближаться к горящему дому Саклея. До ушей сотника донеслись крики, треск ломаемых копий и лязг железа.

– Хорошо, очень хорошо… – успокоено пробормотал Антифил.

Но что это?… Крики рабов становятся громче, в них слышно торжество. Серая каша свалки начинает двигаться обратно, в сторону акрополя. Но пожар Саклеева дома угасает, видно, как замирает пламя, а дым, поднимавшийся ввысь яркими розовыми клубами, заметно чернеет и растворяется во мраке ночного неба.

Опять скачут дандарии, вот они уже близко, кто-то ругается и кричит на них. Это сам Олтак!.. В чем дело?… Встревоженный Антифил приказывает занять ворота и приготовиться к их закрытию. Олтак кричит звонким высоким голосом:

– Эй, Антифил! Давай подмогу! Клеобул убит, Мандрагора несут на плаще! Фракийцы бегут!..

Царевич сломя голову мчится на своем сером в яблоках жеребце через ворота акрополя прямо к царскому дворцу, давя всех, кто попадается на пути. Он спрыгивает с седла и, расталкивая стражей и заспанных пьяных слуг, проникает в покои Алкмены.

Царица уже одета. При свете бронзовых ламп ее лицо кажется совсем серым.

– Что, что?… – дрожащим голосом спрашивает она, торопливо хватая ларцы с драгоценностями и складывая их в мешок из сырой конской шкуры.

– Город охвачен мятежом!.. Наемники разбиты!.. Клеобул убит!

– Что делать?

– Скорее на пристань в Парфений. Оттуда нас переправят рыбаки на лодках в Ахиллий! Надо бежать, пока не ворвались в акрополь эти взбесившиеся демоны! Лошади готовы!

– Где лошади?! О мои драгоценности!..

– Государыня! Драгоценности вернем, когда разгромим бунтарей, а сейчас дороже всего жизнь твоя!

– Вот я говорила Перисаду, что мне следует уехать в Фанагорию на время, но он не согласился со мною!..

Дрожащая Алкмена с трудом взобралась на спину лошади, поддерживаемая Олтаком. Они в сопровождении дандариев выехали из акрополя через западные ворота и скрылись в ночной мгле.

Ворота, у которых находился Антифил, закрыть не успели. Неожиданно изменили рыночные стражи во главе с Атамазом, вооруженные наспех для поддержки наемников. Они заняли ворота и отстаивали их до подхода мятежных толп. Разъяренные рабы с криками и гамом ворвались в царскую крепость, сметая на пути остатки фракийских отрядов. Антифил метался как безумный, кликал Олтака, требуя от него помощи, но тот с царицей и своими всадниками был уже далеко. Царевич считал, что самое главное – спасти Алкмену, дочь Карзоаза, который, по-видимому, станет независимым владыкой всей азиатской части Боспора. Что будет с Перисадом – мало трогало Олтака. Его мысли о царе отошли на задний план перед грозной опасностью. Дандарии имели особые причины бояться гнева народа, который они притесняли и обижали как хотели.

Тысячи бездомных пелатов, оказавшихся в городе, влились в войско повстанцев.

В деревни уже скакали гонцы на трофейных дандарийских конях, спеша сообщить отрядам Пастуха о событиях в Пантикапее и дать сигнал к всеобщему восстанию крестьян-сатавков.

– Смерть хозяевам, свобода рабам! – кричали повстанцы.

– Долой Перисада и Митридата!.. На кол всех царских советников!..

Никто не представлял себе, что, собственно, последует за освобождением, но каждый кипел ненавистью, знал, что отступать нельзя и некуда. Если переборет царская власть, то господа устроят страшную расправу с народом. Хозяева никогда не забывают рабских проступков и своеволия, не прощают ни малейшей провинности. И если не начали казней раньше, то лишь потому, что чувствовали себя слабыми и ждали поддержки Диофанта. Но понтиец ошибся, приехав сюда без войска. Народ использовал его роковой промах.

Теперь надо бороться, не щадя жизни, добиваться полной победы!

По ночной дороге при слабом свете звезд во весь карьер мчался всадник. Его путь лежал между полями пшеницы, мимо имения Саклея на Железном холме, в сторону Парфения – места переправы через пролив.

Конь, на котором умчалась из Пантикапея Гликерия, оказался скакуном самого купца Халаида. Девушка не знала, что она угоняет коня того человека, который в прошлом году на ее двух лошадях, Альбаране и Борее, тайно выехал в Неаполь к царю Палаку.

Таким образом, девушка как бы сквиталась с Халаидом-Лайонаком. То, что в прошлом году представлялось ей кражей, сегодня самой послужило для бегства из неволи.

Куда она спешила? В Парфений! Зачем? Ее гнало жгучее стремление покинуть негостеприимный берег европейской части Боспора, где она была окружена ложью, где после небывалого взлета так низко упала. Она прибыла сюда свободной, хотя и бедной дочерью уважаемого человека. А бежала опозоренная, лишенная человеческих прав, оплеванная на площади, осмеянная тысячами людей, растоптанная грубыми и грязными ногами человеческого стада, именуемого пантикапейским демосом, запачканная общением с такими людьми, которых ранее почитала, как богов, а теперь вспоминает с брезгливостью… Дальше от них! Туда, в степи Сарматии, где могила отца, где еще можно найти следы тех костров, у которых они с отцом грелись в студеные ночи. Там еще можно разыскать друзей отца, вернуть себе утраченную свободу, стряхнуть скверну рабства и унижения. И девушка представляла, как она будет плакать, упав в траву Великой степи, что уходит от берегов Гипаниса до далекой реки Ра и голубых вод Танаиса.

Скорей отсюда!.. Она торопила коня, ей казалось, что он недостаточно быстро уносит ее из ненавистного мира неволи и обмана.

Позади остался человек, ради которого она так внезапно для самой себя пожертвовала всем. Это простой воин, сейчас раб Савмак. Может, один он из всех людей Пантикапея близок ей и понял бы ее. Душа согревалась при одной мысли о нем. Но они далеки друг от друга. Он думает сейчас лишь об одном – об освобождении рабов, и ничто иное не трогает его. Он готов пожертвовать жизнью ради начатого им дела. Но задумался ли он над той жертвой, которую она принесла ему? Впрочем, он был бы прав, если бы принял ее поступок за каприз богачки, которой все позволено, а выходки которой лишь увеличивают блеск ее положения. К тому же она сказала ему гордо, что никогда не полюбила бы его, была груба с ним, оттолкнула его. Теперь ничего общего между ними нет. «Прощай, Савмак, мы чужие и далекие друг другу люди. Ты стремишься освободить рабов, а я, сама раба, никогда не смогу понять, зачем нужно выпускать на волю эту стаю диких зверей, богами предназначенных для своей участи. Они все разрушат, истопчут, загадят… Прощай!»

С такими мыслями и чувствами, хаотически, как степной буран, проносившимися в ее голове, Гликерия мчалась на скакуне, почти не замечая окружающего. Но если бы она поглядела вокруг, то увидела бы, что ее отъезд из царской столицы во многом напоминал ее прибытие сюда в прошлом году. Как и тогда, пылали огни пожаров. Но тогда она видела один пожар, а теперь их много, справа, слева. Хора поднялась на борьбу и начала свое наступление с поджога царских и хозяйских имений.

Проезжая мимо Железного холма, она невольно повернула голову в сторону усадьбы, ее недавнего пристанища. И опять, как тогда, увидела, что клубы красного дыма все выше вздымаются к небу. Что это?… Шум и крики, страшные вопли, какие-то удары, треск!.. Боги!.. Что это такое?… Это мир беспрерывной борьбы и жестокостей!

И, окинув глазами встревоженные окрестности, девушка вдруг вспомнила рассказы покойной матери о последнем дне мира. Похоже, что этот день настал!

Не задержанная никем, беглянка миновала и оставила позади имение Саклея и с нетерпением всматривалась в приближающиеся огоньки Парфения – прибрежного рыбачьего селения, откуда ближе всего можно было перебраться в Ахиллий на азиатском берегу. Скорей туда, на землю свободы!..

Парфений расположился у самого берега пролива и весь пропитался запахами моря и рыбы. Возле лачуг и хижин серыми тенями шевелились в предутреннем полумраке огромные сети и невода, к стенам домов прислонены багры, весла. А совсем рядом колеблются, как тростник под ветром, стройные мачты рыбачьих суденышек, покачивающихся на волнах. Дальше, у причалов, идет суета, полыхают огни костров, десятки людей торопливо переносят на плечах тяжелые узлы.

– Скорей! Скорей! – слышится голос. – Кончай погрузку!

Плачут дети, ржут кони. Ругаются грузчики в ответ на окрики хозяев. Гликерия осадила лошадь у самой пристани и вызвала своим прибытием переполох.

– Кто это?… Эй!.. К оружию!..

Толпа мужчин, одетых как попало, с обнаженными мечами и копьями окружили незнакомую наездницу.

– Слезай! Откуда ты, чего ищешь?

– Вы кто такие? – спросила девушка высокомерно. – Шайка разбойников? Почему вы ссаживаете меня с лошади? Я еду домой, в Ахиллий, и не ваше дело задерживать меня!.. Кто старший среди вас?

Спокойный и уверенный тон, с которым девушка задала этот вопрос, ее хорошее платье, прекрасный конь и объемистые вьюки у седла подействовали на вооруженных мужчин успокаивающе. Они опустили оружие. Один подошел и поклонился:

– Прости, госпожа! Мы приняли тебя за передового тех разбойников, что разгромили наши усадьбы. Если ты бежишь от озверелых мятежников, то мы поможем тебе. Ибо сами уносим животы свои, потеряв все достояние. Спасли лишь одежду да кое-какой скарб.

С этими словами мужчина показал обнаженным мечом на суда, готовые к отплытию.

– Но я хочу переправиться вместе с конем. Мне еще после Ахиллия предстоит немалый путь.

– Жаль, тогда тебе придется договариваться с кем-то другим. Ищи себе отдельную барку. Наши так переполнены, что мы могли бы взять лишь одну тебя и твой седельный груз.

– Слушай, прекрасная госпожа, – вмешался другой, – продай своего коня рыбакам, они тебя за его цену и перевезут. А будешь задерживаться, смотри, как бы не нагрянули повстанцы! Они и коня твоего отнимут и тебе самой не поздоровится!

Но любительница лошадей уже оценила прекрасные качества своего скакуна и решила непременно переправить его через пролив. Она предполагала уже завтра быть далеко в степях, минуя Фанагорию и опасность встречи с ненавистным Карзоазом. Поэтому на предложение беженцев ответила отказом.

– Дело твое, – пожал плечами первый мужчина, – но нам некогда. Прощай!

– Да помогут вам боги! – кивнула головой Гликерия.

Беглецы засуетились, торопливо стали отвязывать причалы. Барки одна за другой начали отчаливать от берега и уходить в серую утреннюю мглу моря.

– Эй, кто там, на барке! – крикнула она человеку, который медленными движениями вычерпывал воду из своего суденышка и гулко скреб ведром по днищу.

– Чего тебе? – послышался хриплый, простуженный голос.

– Перевези меня с конем в Ахиллий, получишь хорошую оплату!

Человек прекратил свое занятие, стараясь рассмотреть всадника на ретивом коне. Потом также не спеша, как бы раздумывая, стал сматывать веревку, на которой висело ведро.

– Однако поспеши! Если мы будем долго разговаривать, то ничего не успеем сделать!

– Торопиться некуда, – хрипло ответил рыбак, – сейчас упадет туман, и только с восходом солнца станет возможным плыть.

Гликерия почувствовала раздражение. Ей хотелось гневно крикнуть на медлительного рыбака и пригрозить ему хлыстом. Но через мгновение она усмехнулась своей горячности. В конце концов, часом раньше или позже – не все ли равно! Да и как она может принудить этого медлительного рыболова спешить? Она – одинокая, почти полностью беззащитная.

И Гликерия пожалела, что отстала от компании беженцев, любезно предложивших ей помощь и место на корабле. Там она оказалась бы в дружественном окружении, не одна. А сейчас?…

Девушка повела плечами. Утренний холодок проникал под одежду. Светало. Костры, брошенные беженцами, угасали. Из серого тумана все яснее выступали камышовые и соломенные крыши хижин. Серые складки сетей стали приобретать розоватую окраску. Залаяла собака. Где-то заскрипела дверь и женский голос сзывал цыплят. Миром и устоявшейся будничной жизнью веяло от этой картины. После шумного Пантикапея Парфений показался Гликерии жалким, но в то же время успокаивающим, простым, доступным сердцу и пониманию. Здесь живут скромные рыболовы, которым нет дела до всех тех страстей, что раздирают своими когтями души и жизнь людей пантикапейского акрополя.

Лошадь мотала головой и нюхала вокруг. «Пить хочет», – догадалась девушка и попросила подошедшего рыбака принести ведро воды.

– И давайте собираться к отплытию, – сказала она твердо.

Конная орава дандариев, сопровождавших царицу и Олтака, с разбойничьим гиком ворвалась в Парфений перед самым восходом солнца. Грохот копыт, удары ножнами мечей в двери хижин, грозные окрики сразу всполошили все селение.

Такая поспешность свидетельствовала о большой растерянности и страхе, охвативших царицу и ее спасителей. Олтак с воинами носился по берегу, размахивая плетью, кричал и ругался. Наскочив на того рыбака, что договаривался с Гликерией, он ударил его плетью по голове и с проклятием приказал собирать народ для погрузки. Из домов уже выгоняли только что проснувшихся рыбаков, приказывали им готовить суда к переправе. Перепуганные рыбаки оказались совсем не такими вялыми и безразличными, каким предстал перед Гликерией медлительный хозяин судна. При виде плетей и сердитых лиц черномазых дандариев они сразу взялись за дело по-настоящему, подводили барки, настилали трапы, носили имущество царицы, готовили для нее место.

Даже знакомый Гликерии рыбак пробежал мимо с легкостью юноши, и лицо его выглядело куда осмысленнее, чем до этого.

– Рабы! – вырвалось у Гликерии невольное восклицание.

Она с гневом наблюдала, как барка, облюбованная ею, была загружена и над ее бортами замелькали шапки дандариев.

– Эй, хозяин! – обратилась она к рыбаку с возмущением. – Ведь мы с тобою уже договорились плыть. А я и моя лошадь стоим в ожидании.

– Что я сделаю, госпожа! – пожал плечами рыбак. – Видишь, прибыла какая-то богачка с охраной. Они силой захватили все посудины наши. Попробуй я воспротивиться – они убьют меня. А у меня жена есть, куча детей малых!

– Что ж, ты прав, – отвернулась девушка, покраснев от досады, – но это означает, что они переправятся, а я останусь.

– Послушай, молодая госпожа. Если тебе не к спеху – повремени, пусть все эти люди переправятся. Я провожу тебя к своей хижине. Там твой конь найдет корм, а ты сама – отдых у моего очага. Жена позаботится о тебе.

Гликерия вновь повернула лицо к рыбаку и всмотрелась в его коричневое лицо, задубленное морскими ветрами. Она уже воспользовалась однажды гостеприимством в богатом имении Саклея, была обласкана, как княжна, и… стала рабой!.. И теперь с недоверием испытующим взором старалась проникнуть в сокровенные мысли этого человека – с руками заскорузлыми и грязными, как у самого низшего раба, одетого в конопляные лохмотья.

Но, кроме душевной теплоты и ласкового участия к себе, она ничего не прочла в окруженных морщинами глазах рыбака. Ощупав кинжал у пояса, она сказала:

– Ты говоришь хорошо. Я согласна. Пусть уедут эти люди.

Ей не пришлось воспользоваться гостеприимством простого рыбака. Хотя она с лошадью стояла так, что ее прикрывали шесты с навешанными для просушки неводами, ее заметили. Раздался знакомый резкий, как удар хлыста, голос:

– А это чья лошадь осталась непогруженной? Демоны неповоротливые! Запорю! Сейчас же грузить!

Девушка инстинктивно прикрыла лицо краем плаща, но рука, смуглая и волосатая, с ярко накрашенными ногтями и золотыми кольцами, грубо сорвала плащ. Она подняла глаза. Перед нею стоял пораженный неожиданностью Олтак.

– Гликерия! – воскликнул он. – Вот это встреча!.. О великие боги!.. Я всюду искал тебя, был в горящем доме Саклея, хотел спасти тебя от разъяренной толпы!.. Но нигде не нашел!.. А ты уже тут!

– Да, я сама добралась до переправы.

– Ты едешь в Фанагорию?

– Я еду на ту сторону. А куда направлюсь дальше – еще не решила.

– Так в чем же задержка?… Разреши, я заведу твоего коня на судно, ты сядешь поудобнее на тюки, и мы сейчас же отплывем! Это счастье, что я встретил тебя, милость богов!

В душе девушки шевельнулось нечто похожее на доверие. Ей надо было на кого-то опереться. В конце концов, Олтак был другом ее детских лет. Может, и у него осталось что-то хорошее к ней, кроме той бешеной страсти, с которой он добивался ее, и той ненависти, что загорелась в его душе после случая в склепе. Но она превозмогла это чувство.

– По-моему, это не милость, а коварство богов, – ответила она без улыбки. – Оставь меня здесь! Если я поеду в Ахиллий, то одна. Не забывай, что ты сын царя и едешь в свое царство, занять место отца. А я – любовница дворцового воина, ныне раба. И сама с позором продана в рабство. Я – беглая рабыня.

Олтак расхохотался легким, счастливым смехом.

– Ты раба здесь, на этой стороне пролива, но не на той! А что касается случая в склепе – мне уже все известно. Форгабак все рассказал мне. Ты хотела предупредить Савмака из благородных побуждений, желая спасти его от казни, как заговорщика. Почему ты сделала это – не знаю. Ты своевольница и жестоко наказана за свои капризы. Поедем на ту сторону, где Олтак тоже что-то значит! Я помогу тебе!

Яркие, горящие неукротимой страстью глаза дандария говорили лучше всяких слов, что Олтак не отказался от своих намерений покорить если не душу, то тело золотоволосой амазонки. И сейчас он выглядел как волк, поймавший лакомую добычу. Его холеные руки не отпускали плаща девушки, и она поняла, что стоит ей ступить вместе с этим человеком на палубу одного из кораблей, как она окажется в его власти, совершенно беззащитная.

– Спеши, спеши, Гликерия! Нам нельзя задерживаться, за нами гонятся бунтари!.. С нами царица, и мы не можем увлекаться рукопашными схватками!

Гликерия заметалась, как пойманная перепелка. Но у дандарийского царевича руки обладали мертвой хваткой. То, что он держал в руках, – принадлежало ему. И он благодарил всех дандарийских богов за то, что они привели прямо к нему эту девушку.

– Слушай, Олтак! Мы друзья детства, но мы уже не дети. Я не поеду с тобою. Ведь ты сопровождаешь Алкмену, а она ненавидит меня. Если она узнает, что я здесь, она погубит меня. Она возьмет меня как рабу, а потом отдаст в руки своего отца. Плывите, а я найму барку и – вслед за вами!

– Нет, нет! – рассмеялся заливисто Олтак, сверкая глазами и всем своим видом выражая буйную радость. – Стоит мне тебя оставить здесь, и я опять потеряю тебя. Этого больше не произойдет!

Он кликнул подручных, передал им лошадь Гликерии и велел немедля завести ее на судно.

– Что ж, лошадь возьми, а меня оставь! – решительно заявила Гликерия. – А то, что я была в склепе из каприза, детская сказка! Я была там для встречи с Савмаком! Я… любила его!

Она вызывающе вскинула голову, готовая сопротивляться. Олтак на мгновение задумался, лицо его стало хмурым и приобрело выражение язвительной насмешки. Но он быстро стряхнул это, опять рассмеялся и прищурил глаза с какой-то особой восточной хитрецой.

– Скажу тебе, Гликерия, обмануть Олтака не так просто… Первое – Алкмена тебя не увидит. Как только мы ступим ногами на тот берег, ты в сопровождении моих людей птицей понесешься в город отцов моих Созу. Там найдешь убежище, все удобства для жизни. А я провожу Алкмену в Фанагорию и примчусь следом за тобою. На крыльях буду лететь!.. Второе – Савмака нет в живых…

– Савмак жив! – перебила его девушка. – Это он поднял рабов на борьбу!.. – Она осеклась, чувствуя, что проговорилась.

– Ха-ха-ха! – рассмеялся царевич. – Вот ты и выдала себя! Савмак был в склепе не для любви, а для встречи с заговорщиками!.. Как опрометчиво ты поступила, прикрыв заговор! Восстание можно было предупредить. Но дело сейчас не в этом. – Он прищурился с лукавством варвара. – Дело в другом… Если Савмак жив и даже возглавляет бунт, если ты любишь его, то зачем бежишь на ту сторону? Разве любящие бегут от того, кого любят?… Нет, Гликерия, меня не проведешь!

Словно кинжалом пронзили ее эти слова. Гликерия широко открыла глаза и уставилась в торжествующее лицо царевича. Он сказал то, что прозвучало так просто и в то же время взбудоражило всю ее душу. Она не подумала об этом. Действительно, зачем она бежит из проклятого города? Ведь и ее враги – Олтак и Алкмена – тоже бегут оттуда! Она хотела убежать из мира неволи в степи Сарматии? Но неволя уже догнала ее и вот поставила перед новым хозяином и господином, перед которым вялый любезник Алцим может показаться вестником богов. Зачем она бежала? Чтобы стать наложницей варварского царька? Или попасть в руки ненавистного Карзоаза?… Перед нею, как бездна, раскрылась вся зияющая глубина совершенной ошибки. Еще одной ошибки в ее жизни, пожалуй самой роковой. Она боялась восставших рабов? Но Савмак защитил бы ее. О боги!..

– Я не поеду! – вскрикнула она. – Оставь меня!

Со всей силой девушка оттолкнула дандария и кинулась бежать. По знаку Олтака ее быстро настигли двое воинов. Девушка бешено сопротивлялась. Ее завернули в войлочную бурку и бережно унесли на корабль. Следом шел Олтак, то хмурясь, то улыбаясь своим мыслям.

Рыбаки тупо смотрели на эту сцену. Знакомый рыбак с сожалением покачал головой и сказал тихо своим собратьям:

– Час назад она рвалась на ту сторону. Сейчас ее увозят туда насильно. Разве поймешь знатных господ и богатых хозяев?! Поэтому-то бедный человек никогда не умеет угодить им и получает лишь окрики да плети!..

Вздохнув, он пошел отвязывать причальный канат своей барки.

Солнце уже взошло и пронизало своими лучами туман, напоив его розовым вином. Яркие блики заблистали на поверхности моря, дунул зябкий ветерок. Из труб хижин потянулись вверх струи дыма. Женщины-рыбачки и малые дети, стоя на порогах своих жилищ, со страхом смотрели, как отплывает от берега флотилия судов, на которых уезжают за пролив все эти дикие, шумливые люди в дорогих одеждах и с красивым оружием.

У борта одной из барок стоял Олтак. Он с чувством ликования прислушивался к всхлипывающим стонам девушки, и все существо его наполнялось буйной и жгучей страстью. Он нашел ее! Теперь она будет принадлежать только ему! То, что попало в руки дандарийского царевича, готовящегося стать царем, уходит от него лишь в могилу!..