Текст книги "Восстание на Боспоре"

Зоил с двумя дандариями явился в провонявший рыбой сарай, битком набитый рабами, среди которых, по сведениям, находился и Савмак. Кефалон с готовностью проводил гостей к засолочным ваннам. В темных углублениях копошились люди. Посолки рыбы сейчас не было, и рабы занимались очисткой цементированных ванн, орудуя тяжелыми скребками. Никакой сытной пищи и отдыха, обещанных Саклеем, они не дождались.

Огромный, как медведь, Зоил смело вошел под крышу рыбозасолочного помещения, морща нос от дурного запаха. Разглядев в полутьме тени двигающихся людей, он попросил указать, который из них Савмак. Кефаллон протянул руку в сторону высокой фигуры, вооруженной скребком.

– Теперь уходи! – приказал надменно Зоил. – Если услышишь крик – не пугайся! Понял ли?

– Понял, – коротко ответил Кефалон и с бьющимся сердцем поспешил покинуть сарай.

– А ну, раб Савмак, подойди сюда, не бойся! – пробасил Зоил, держа за спиной секиру.

Савмак хотел отозваться, но Мукунаг остановил его, шепнув:

– Подожди, я узнаю, чего ему надо. Не мешай мне.

– Берегись! – успел сказать ему Савмак, предчувствуя недоброе.

– Я Савмак! – выглянул из ямы Мукунаг, обтирая лоб рукой. – Чего тебе?

Остальные рабы подняли головы и, вскинув скребки на плечи, приблизились.

– А вот чего! – вскрикнул Зоил и молниеносно взмахнул секирой.

Удар в полутьме оказался неверным, пришелся не по голове, а по плечу, сорвав лоскут кожи вместе с мясом. Этого никто не ожидал, так как все полагали, что дандарии явились с целью увести Савмака на допрос.

– Ты что, убивать пришел? – успел крикнуть Мукунаг. Но другой удар стального лезвия раскроил ему череп.

Все пришло в движение. Рабы стали выбираться из ванн, окружили убийцу и его воинов.

– Не шумите! – спокойно, но грозно окрикнул их Зоил. – Мы никого больше не тронем! Мы укокошили лишь этого пса Савмака, а больше нам никого не надо!

– Савмака? Так я здесь! – вырос рядом высокий, широкоплечий раб. – Вы убили друга моего – Мукунага.

– Это же дандарии, враги наши! – закричал громким голосом Кукунаг. – Они убили Мукунага!..

– Бей их! – высоким голосом поддержал его Пойр. – Бей!..

– Дандарии убивают рабов! Смерть им!..

Словно эхо пронеслось по всем отсекам и ваннам. Нарастающий шум и крики слились в сплошной рев. Отовсюду сбегались толпы рабов. Зоил увидел, что его окружили со всех сторон. На его глазах от страшных ударов пали оба сопровождающих его воина.

– Кефалон, на помощь, зови стражу! – заревел телохранитель царицы.

Это были его последние слова. Его повалили и буквально искромсали железными скребками, после чего неузнаваемые останки трех людей были выброшены во двор. Тут же положили трупы двух убитых в схватке рабов и тело Мукунага.

– Троих на троих! – мрачно сказал Абраг.

Царские стражи никого не застали возле трупов. Рабы скрылись в сараях и готовились к обороне. Появились дандарийские всадники. Они хотели было начать немедленную расправу с бунтовщиками, но примчался верхом на коне Саклей и, разобравшись, в чем дело, закричал на дандариев:

– Куда вы лезете?! Вас сомнут! Здесь надо тысячу панцирных воинов, а не сотню таких, как вы!

И добавил Кефалону почти шепотом:

– Убитых закопать и не начинать никакого сыска! Иначе мы прежде времени развяжем узел Пандоры! Начнутся беспорядки, рабы хлынут на улицы – и тогда…

– Я понимаю… – пробормотал перетрусивший Кефалон.

– Кого они убили?

– Зоила и двух дандариев. А со стороны рабов – кажется, Савмака и еще двух.

– Савмака? Жаль! Теперь он ускользнул из моих рук.

Рабов не тронули. Более того, им дали отдых и улучшенный корм. Рыбные рабы роптали все громче, они были обозлены более других, однако что-либо предпринять против них сейчас было бы ошибкой. Саклей ждал помощи Диофанта.

– Может быть, начать самим? – воинственно предлагал Перисад. – Вывести рабов за город под предлогом работ, а там учинить сыск и расправу!.. Мятежники не иначе как среди рыбников!

– Нет, нет, что ты, государь! – махал руками Саклей. – Рыбные рабы сейчас сплочены и возбуждены! Пускай немного успокоятся, потом мы подошлем к ним своих людей, постараемся поссорить их между собою, вызовем раздоры. Рабы злы, но недружны, часто ссорятся. Вот тогда их можно брать голыми руками. А там и Диофант прибудет с войском!

– Ну, делай как знаешь, я верю тебе.

Пришла печальная зима.

Саклей докладывал царю, что дела у Диофанта, несмотря на победу, не блестящие и он вместе с потрепанными войсками решил зимовать в западных портах, не возвращаясь в голодный Херсонес и не решаясь штурмовать Неаполь.

– Раньше весны нельзя ожидать продолжения войны. А прежде чем будет окончена война с Палаком, Диофант пальцем не пошевельнет для помощи нам.

Перисад слушал такие доклады, нервничал, ломал худые руки, трещал пальцами и скалился, словно от приступа внутренней боли.

Более острого положения в царстве никогда не бывало. Перисад потерял покой, перестал дуться на Саклея. Старик был распорядителен, имел ясный ум, на него можно было положиться. Но тревога росла. Две неравные половины боспорского населения – угнетенные и угнетатели – стояли лицом к лицу, готовые ринуться в свалку. Однако ни та, ни другая сторона не решалась вызвать начало роковых событий. Обе напряженно вглядывались в сторону Скифии. Власти ждали окончательной победы Диофанта, а рабы и крестьяне – его поражения царем Палаком.

Это были памятные и грозные дни ожидания и накопления внутренних сил. Они затянулись страшно долго. Пантикапей словно вымер. На его улицах гуляла метель, в порту стояли корабли, вмерзшие в лед, ночами всюду расхаживали царские стражи в меховых полушубках и остроконечных скифских колпаках. Они хлопали рукавицами и дышали паром.

А сверху, с зубчатых стен акрополя и из окон дворца, смотрели те, кто боялся народного гнева, трепетал перед темной и страшной, по убеждению хозяев, силой легиона рабов. Рабские жилища, присыпанные снегом, парили. Там дышали спертым воздухом тысячи несчастных, стиснув зубы.

– Боги, что творится! – возбужденно говорили Перисаду старшие жрецы, поднимая к небу холеные руки. – Нищие пелаты переполнили город, они заселили многие храмы, превратили их в скотники! Они ночуют у ног божественных кумиров, а если мы их тревожим, то они заявляют, что они «умоляющие». Такое право убежища в храмах существует, но не для тысяч людей!

– О чем они умоляют? – угрюмо спрашивал Перисад.

– О спасении от голода и холода, ибо потеряли все, что имели. Они не могли выплатить долгов и налогов, разорились.

– Нужно крепко запирать храмы и ставить сторожей вокруг храмовых оград!

– Многие из нищих нашли место ночлега в крепостных башнях и внутри городских стен. Ибо фракийцы совсем разленились и не несут ночной стражи. Кого же ставить у храмов? Такое переполнение города черным людом грозит повальными болезнями.

– Верно, – согласился просвещенный царь, – еще отец истории Фукидид сказал, что лимос порождает лоймос! Голод – чуму!

Теперь акрополь походил на укрепленный и осажденный форпост, ожидающий штурма. Во дворце прятали драгоценности, рассовывая их по тайникам и подвалам. Царица сидела на узлах и тюках, собираясь выехать к отцу в Фанагорию. Она уже сделала бы это, но тайный совет постановил оставаться ей в Пантикапее. Царь согласился. Внезапный отъезд царицы был бы истолкован как проявление паники и сам по себе мог явиться толчком к началу беспорядков. Кроме того, Саклей не оставил намерения вытянуть у Карзоаза несколько сот воинов в помощь столице. Но тот медлил, ссылаясь на то, что и у него обстановка не лучше.

– Карзоаз все более напоминает самостоятельного тирана, – пробурчал Саклей в присутствии царя. Тот промолчал.

Рабам выдавали для питания сухую чечевицу. Ограничивались внешней охраной рабских жилищ. Выигрывали время.

– О, скорее бы прибывали войска Диофанта!.. Дотянуть бы!..

Глава четвертая
Опять в Скифии

Скифская столица Неаполь встретила весну мрачным куревом пожарищ и криками бесчисленных ворон, что кружились над оттаявшими трупами. Волки стаями рыскали под самыми стенами города. Смерть, разрушение, печальные картины похорон, торопливые передвижения всадников и пеших воинов, запуганный вид поредевших жителей – вот чем теперь определялось бытие гордой столицы Скилура – Палака.

Уже нет бесчисленных полчищ Палака, что с таким шумом и уверенностью в своих силах шли штурмовать Херсонес. Разгромленные под Керкинитидой поздней осенью, они были окончательно разбиты с первой оттепелью. Это произошло в самом начале весны, когда только что стаял снег, обнажилась бурая поверхность засохших степных трав, на припеках стал появляться зеленый бархат молодых побегов, а холодный ветер принес первые волнующие запахи жизни.

Опять, как и два года назад, понтийские солдаты и херсонесские мужи в панцирях и шлемах ворвались в ворота Неаполя. В памяти жителей надолго сохранятся страшные картины их расправы с защитниками города. Кровь текла ручьями и за ночь замерзала длинными полосами вдоль домов.

Смертельно раненный Палак успел бежать в степь с горстью преданных ему людей. Остальные легли костьми во время штурма или попали в плен. Большая часть вооруженного народа рассеялась по степи, голодная, истекающая кровью, но все-таки не покоренная.

Народ, уходя в степи, оборачивался и грозил врагу кулаком, обещая вернуться и опять взять свою судьбу в собственные руки.

Но пока что Диофант воздвиг горделивый трофей победы на площади Неаполя и наслаждался сознанием своей власти над Скифией.

Князь Дуланак, окруженный понтийской пехотой, сложил оружие и, когда его привели к Диофанту, поклонился ему и поклялся в верности на крови. Диофант принял Дуланака со снисходительностью победителя, проявил милость к поверженному врагу.

– Что же ты, князь, – заметил он, насмешливо прищуривая правый глаз, – раньше моих людей тайных и слушать не хотел! Хотя они тебе говорили, что Митридат милостив к покорным. А теперь решил смириться? Видно, умирать неохота?

– Только великие боги могут противостоять тебе, великий полководец! Но и боги за тебя!.. Зачем же мне идти против судьбы? Вели казнить меня, на то твоя воля!

Гориопиф стоял около, краснел и пыхтел от досады, слушая этот разговор. Он страстно желал смерти Дуланака. Тогда он один остался бы у Диофанта, и, кроме него, некого было бы посадить на место Палака.

Но Диофант думал другое. Князь Гориопиф был предателем и успел снискать в народе всеобщее презрение и ненависть. Дуланак же сохранил влияние в собственном роду, был одним из близких соратников скифского царя и умел внушать страх и послушание черному люду. И в то же время не был настолько любим народом, чтобы стать опасным.

Понтиец принял клятву Дуланака и приказал вернуть ему меч.

– Не гибель Скифии была моей целью, – обратился он к скифским князьям, – а всего лишь усмирение строптивого царя Палака. Палак поклялся два года назад в верности божественному владыке Митридату и нарушил клятву. Боги покарали его за это. Но сколоты здесь ни при чем. И князья сколотские тоже. Ибо Митридат – отец всех народов, в том числе и скифов. Зачем же идти против отца и благодетеля?… Служи, Дуланак, честно и преданно понтийскому царю, и счастье не оставит тебя никогда!

Дуланак преклонил колена. Гориопиф был крайне разочарован таким исходом дела. Однако Диофант и его не обидел. Он поставил обоих князей во главе Скифии на началах равенства, как двух архонтов. Своим представителем и начальником гарнизона понтийских войск оставил в Неаполе старого, в прошлом способного вояку Мазея.

Советник Бритагор в тайной беседе с Диофантом заметил:

– Боюсь, что, стоит нам уехать из Неаполя, Дуланак и Гориопиф перервут друг другу глотки!

– Не перервут, – усмехнулся стратег. – Мазей получит от меня указания. Если князья будут жить не очень дружно, это хорошо. И что народ им не верит – тоже не плохо. Легче управлять народом, в котором разброд и взаимное недоверие. Хуже, если скифы объединятся вновь под началом такого, как Палак, и начнут опять войну.

Бритагор пожевал мягкими губами, потом спросил в раздумье:

– А не думаешь ты, стратег, еще раз поговорить с Фарзоем? Ему уже надоело махать веслом и работать в кузнице. Он теперь будет сговорчивей. Князь мог бы привлечь на нашу сторону тех, кто бежал в степи.

– Нет, – нахмурился Диофант, – Фарзой едва ли будет покорным слугой Митридата. Слишком горд. К тому же и не столь ценен, ибо не имеет талантов полководца.

– Но его уважают в народе.

– Тем хуже. Он опасен для нас. Быть ему рабом до смерти!

– Однако кое-кто им интересуется, его разыскивают.

– Слыхал я, что разбойный вожак крестьян Танай похвалялся, что разыщет Фарзоя. Но опоздал он. Рать его рваная наголову разбита, а сам он скрывается где-то в степях. Я велел разыскать его и казнить на площади Неаполя.

– Нет, не Танай. Теперь Танаю не до розысков Фарзоя.

– Кто же еще?

– Молодая вдова агарского князя Борака, убитого при осаде Херсонеса. Зовут ее Табана. Она здесь и просит допустить ее к тебе.

– Что ж, зови!

Табана предстала перед Диофантом под мрачными сводами неапольского дворца, где недавно раздавались пиршественные крики и похвальба скифских князей, а сейчас расположился с военачальниками удачливый полководец Митридата. Княгиня поразила понтийца своими темными, глубокими глазами, в которых он угадал внутреннюю силу и собранность. Ее женственность и внешняя привлекательность удивительно сочетались со скромной и вместе уверенной манерой держать себя.

Поклонившись стратегу, Табана присела на складной стул и устремила спокойный и внимательный взгляд в его лицо. Она заметила белые нити в его вьющейся блестяще-черной бороде, следы усталости в выпуклых глазах с набухлыми, покрасневшими от бессонных ночей веками. И хотя привычные складки его лба и изгиб мясистых губ отражали властность и неукротимую волю, заметила про себя, что победы над скифами достались прославленному полководцу далеко не даром.

Он приподнял косматые брови и чуть опустил веки, отчего стал походить на старого священнослужителя.

– Боги сопутствуют твоим походам, – начала Табана, – ты великий полководец, быть побежденным тобою – не позор для воина. И я пришла к тебе без неприязни в душе, хотя мой муж Борак погиб от руки херсонесцев, которых ты защищаешь…

Диофант не удержался от жеста изумления после такого смелого и решительного приступа, могущего сделать честь сильному мужу и тем более удивительного в устах слабой женщины.

– Агары ушли в свои земли и больше не воюют с тобою. Я же, княгиня агарского племени, живу сейчас в Неаполе, дабы отдать должное могиле мужа моего. И хочу просить твоей защиты и покровительства.

– Да?… – словно в раздумье протянул Диофант, кладя на стол волосатые руки. – Если ты вдова Борака, князя агаров, врагов моих, то я могу полонить тебя, как законную добычу, и продать в рабство. И ты сама пришла заявить об этом? Думала ли ты о законах войны?

– Я уже сказала, что агары не враги тебе, хотя и помогали Палаку в войне. Ты можешь сделать со мною все, что хочешь, ибо сила и власть в твоих руках… Но агары и роксоланы будут оскорблены тем, что ты полонил меня у могилы мужа, и станут твоими врагами навсегда! Да и дух Борака не успокоится – будет мстить тебе!

– Чего ты хочешь от меня?

– Я хочу, чтобы ты позволил мне поехать на могилу мужа под Херсонес и принести жертву. Для этого мне нужна твоя охранная грамота.

– Хорошо, ты получишь ее. И это все?

– Нет, не все. Я ищу друга мужа моего, князя Фарзоя. Агары зовут его к себе княжить. И будут братьями твоими, если ты отпустишь плененного тобою князя.

– Не помню такого князя, – многозначительно произнес Диофант, прищуривая свои ассирийские глаза, – в числе пленников его не было?

– Это твое последнее слово?

– Да.

Женщина встала и, поклонившись, ушла. Вошел Бритагор.

Диофант смеялся. Заметил сквозь смех, что иметь такую рабыню, как Табана, не отказался бы никто из понтийских властителей.

– Ты поступил мудро, стратег, что не обидел эту женщину. Она пользуется уважением среди всех племен. Ее и скифы знают. Если ты обласкаешь ее, поможешь съездить на могилу мужа и оградишь ее от опасностей в пути, то найдешь доступ к сердцам варваров. А это важно, так как политика Митридата имеет два острия – поражающее строптивых и защищающее покорных!..

– Потому-то я и не повелел схватить ее, как пленницу.

– Хорошо сделал, эта женщина пригодится нам.

Ночью с херсонесских сторожевых башен дозорные увидели на берегу моря огонь, который быстро разгорался и превратился в столб пламени. Отблески его упали на ночные воды залива и на степь, недавно освободившуюся от зимнего покрова.

На башню взошли Орик и Никерат, два стратега херсонесские, и гиппарх Бабон с воинами.

– Это большой костер, – заметил Бабон, – а разведен он у могилы скифского князя Борака.

– Но там движутся какие-то тени, – робко вставил один из стражей, – они скачут выше огня! Уж не проклятые ли души варваров вышли из-под земли и устроили это игрище на горе живущим?

– Какие там души! – заметил Орик, стараясь не показать, что ему тоже стало не по себе.

– Разрешите, стратеги, я сейчас со своими эфебами на галопе слетаю туда! – решительно предложил Бабон, отворачиваясь от суеверного воина. – И будь это сами демоны – приволоку их к воротам города на аркане!

– Зачем к воротам города! – быстро возразил не чуждый грубому суеверию Орик. – Не следует всякую нечисть тащить к стенам священного города! Если это духи – они сами исчезнут под землей или нырнут в волны моря. Если люди – тогда другое дело.

– Тогда, – лениво пробасил невыспавшийся Никерат, прикрывая рот широкой ладонью, – гони их сюда! Тут разберемся.

Бабон знал, кого следует взять с собою в разведку. Он выехал из ворот города в сопровождении десяти всадников. Среди них были Гекатей – уже зрелый муж, испытанный в боях, Ираних – друг Гекатея и лучшие из молодых на лошадях в галоп, держа направление на костер, все ярче разгоравшийся на берегу моря.

Всадники спустились в низину, где еще лежал поздний снег, и через полчаса вынырнули словно из-под земли в непосредственной близости от странного ночного огня. Теперь они могли убедиться, что большой костер пылает на вершине кургана, именуемого «могилой скифа». Ряд меньших костров виднелся вокруг кургана. Люди в скифской одежде, схватившись руками, образовали несколько хороводов и в исступлении кружились вокруг костров. При неверном кровавом свете виднелись туши забитых жертвенных лошадей, бурлили объемистые котлы, испуская соблазнительный аромат мясного варева.

Никто не обратил внимания на конных воинов, появившихся из тьмы ночи. Сами херсонесские разведчики походили в это время на те фигуры, которые изображают черным лаком на траурных погребальных урнах. Только движения людей и их горячих лошадей, мотающих головами, да звяканье удил и цоканье копыт о каменистый грунт свидетельствовали, что эллинские всадники – живые люди и прибыли сюда не для того, чтобы изображать декоративные сцены.

– Эй, люди! – рявкнул Бабон, поднимая руку. – Кто это разрешил вам перед самым городом устраивать демонские пляски?!

Это было сказано по-скифски, но никто не повернул головы в сторону херсонесцев. Кажется, хороводы закружились быстрее, а огни, в которые плясуны бросали куски жертвенного мяса и лили кровь из глиняных плошек, вспыхнули с новой силой. Иногда участники оргии кидали в огонь что-то вроде мелких камней, и тогда поднимались столбы зеленого и желтого дыма. Юные херсонесцы переглянулись в невольном страхе.

Только теперь стало видно, что против кургана между двумя кострами стояла женщина в черном плаще. Ее руки были подняты над головой, а на лице, словно окаменелом, отражалась суровая отрешенность от всего окружающего. Странное освещение, глубокие тени, неровные блики света делали фигуру женщины какой-то воздушной, нереальной. Это была настоящая сивилла, способная предсказывать будущее и творить страшные заклятья.

Женское божество, женщины-жрицы – это было то, что всегда поражало душу древних причерноморских жителей. И всадники невольно притихли при виде изумительной женщины. Бабон опустил задорно поднятую руку и раскрыл рот в немом удивлении.

– О-о-о! Ох! – высоким, кликушеским голосом закричала женщина.

– О-о-ох! – подхватили хороводы такими заунывными нотами, что херсонесцев мороз по коже продрал.

– Тьфу ты! – в замешательстве сплюнул Бабон. – Да никак мы попали на праздник к самой Гекате! А у нас нет макового семени защититься от ее чар!

Не все участники ночного моления оказались увлеченными ритуальными танцами и пением. Один внимательно наблюдал за херсонесским отрядом. И, не ожидая дальнейшего, вышел навстречу Бабону. Это был рослый скиф с русой бородой и прямым крупным носом. Он не торопясь приблизился к всадникам и протянул их главному пергамент, свернутый трубкой.

– Что это? – сердито и надменно спросил Бабон, подбоченясь.

– Это, – ответил скиф по-эллински, – преславная агарская княгиня Табана справляет тризну на могиле своего мужа Борака.

– Борака? – почти закричал Бабон, наливаясь злостью. – Агарская княгиня?… Хо!.. И вы осмелились приблизиться к воротам священного города, который недавно пытались разграбить?! А ну, в арканы весь этот сброд!

Бабон уже поднял руку, намереваясь дать сигнал к атаке. Но, словно по мановению волшебного жезла, плясуны остановились и быстро подняли с земли копья. Мгновенно они окружили свою княгиню плотным кольцом и ощетинились блестящими остриями. Из-за кургана медленно выехал десяток конных, тоже с копьями. Это обстоятельство подействовало на наглого и трусливого Бабона с необыкновенной убедительностью. Он завертел головой, понимая, что в такой обстановке лучше оглянуться в поисках пути для возможного бегства, нежели лезть на рожон.

Он обратил внимание на протянутый пергамент.

– Ага! Что это? – совсем другим тоном переспросил он.

– Это охранная грамота, выданная прекрасной княгине Табане самим Диофантом, войска которого уже заняли Неаполь. В грамоте говорится, что великий понтийский стратег берет под свое покровительство вдову князя и разрешает ей свободно выполнить свой долг на могиле мужа. А все, кто обидит княгиню, головой ответят самому Диофанту по законам войны!

– Ого! – изумился Бабон. – А ну, Гекатей, посмотри, – так ли это?

Все оказалось так.

Посрамленные разведчики повернули коней обратно. Вслед им опять раздались дикие и странно-кликушеские выкрики вдовы и завывание скифов. Вдова продолжала свои моления, не опуская рук. Она даже не взглянула на греков, словно их здесь и не было.

Удалившись на приличное расстояние, Бабон изругался.

– Вы мальчишки! – заявил он спутникам. – Может, вы думаете, что Бабон испугался этого демонического действа?… Нет!.. Вы о другом подумайте!.. Я уже заметил, что Диофант ведет двойную игру. Он воюет со скифами на поле битвы и заигрывает с ними после войны. Не одна жена Борака под его покровительством. Он возвысил пьяницу Гориопифа, он посадил высоко нашего недруга Дуланака! Он не преследует многих, кто участвовал в войне против Херсонеса! О, хитрый человек!.. А еще хитрее – Бритагор!.. Но и мы не столь уж просты!.. Вот ужо уйдет флот…