Текст книги "Восстание на Боспоре"

Глава шестая
Зарево над Боспором

История не сохранила всех подробностей великой битвы рабов с многочисленным и хорошо вооруженным врагом, но мы знаем, что это была славная страница в книге подвигов угнетенных, восставших против угнетателей. Каждый народ становится героем, когда он борется за свободу.

Началось с того, что замысел Диофанта разгромить царство Савмака осенью того же года претерпел неудачу.

Человек может очень многое, если действует с настойчивостью. Лайонак, прибыв в Неаполь, времени не терял. Не однажды встречался с Фарзоем, говорил с Табаной, передал ей подарки от Савмака и Гликерии, использовал свою дружбу с Танаем, сумел направить Пифодора к таврским горцам, где тот разыскал друзей и вручил через них таврским старейшинам богатые дары от двух царей сразу.

До Пантикапея донесся слух, что тавры подняли голову, их отряды спустились с гор и вырезали гарнизон Евпатории. Кто знает, или горцев окрылили успехи скифов и затруднения понтийцев и они решили отомстить Диофанту и херсонесцам за былые поражения, или их подтолкнули усилия Лайонака. Диофант принужден был высадить пехоту с кораблей на берег и направить ее против таврских отрядов.

Была поздняя осень, приближалась зима, а понтийцы все еще месили грязь, блуждая по предгорьям. Они строили укрепления, ремонтировали стены полуразрушенной Евпатории и проклинали Скифию и Таврию с их неспокойными народами. Углубляться в горы Диофанту никак не хотелось. Это означало бы оставить в покое Савмака, обнажить Херсонес на соблазн полчищам Фарзоя, которому полководец не очень доверял, а потом увязнуть в погоне за горцами среди хребтов и снежных буранов, от одних воспоминаний о которых понтийцы чувствовали холодную дрожь. И гордый Диофант со своими «несгибаемыми» занимался карательными экспедициями в предгорьях, терял время и наконец принужден был отложить свой поход против Пантикапея до весны. Савмак и его советники расценили это как успех Лайонака.

Савмак деятельно готовил свои нестройные рати к неизбежной войне, мечтал с друзьями о расширении посевов пшеницы в грядущую весну, делился с Гликерией замыслами о несокрушимом военном союзе с Фарзоем.

После предвесенних метелей пришло тепло. Приближалась и годовщина существования рабского государства. Начался сев, с помощью воинов и горожан. Все царские земли оказались под пшеницей. Число свободных сеятелей небывало возросло. Каждый хотел иметь свое поле, вырастить свой хлеб. Ремесленники, торговцы наряду с обездоленными ранее пелатами получали делянки и засевали их с великой тщательностью. Сеятели рассчитывали обеспечить себя и семью пропитанием в тяжелую годину, приближение которой ощущали все. Многие историки отмечают, что после рабского восстания огромная масса городского населения Боспора «окрестьянилась», стала сама пахать и сеять, о чем свидетельствует большое количество зерновых ям, найденных при раскопках Пантикапея и других поселений, обилие крестьянских орудий труда, относящихся к этому периоду.

Стоило пронестись известию, что Диофант вышел с флотом из Херсонеса, как бывшие невольники на Боспоре сразу забросили свои дела и схватились за оружие. С невиданными страстью и решительностью стали готовиться к встрече незваных гостей.

Даже закованные в цепи преступники, что отбывали наказание в мастерских, просились в строй, желая участвовать в войне.

– О великий царь! – кричали они, гремя кандалами, при виде озабоченного Савмака, часто посещавшего кузницы и оружейные мастерские. – Не забудь о нас, дай нам оружие, мы хотим разить врагов наших!.. Мы кровью искупим свою вину перед тобой!.. Смилуйся!..

Получив копье и свободу, они торопливо бежали в бани, мылись, добывали кое-какую одежду и превращались в воинов.

А весна стояла зеленая, кудрявая. Сады отцвели, как никогда, богато. Зеленели нескончаемые поля, теплые дожди сменялись солнечными, паркими днями. К Савмаку пришли жрецы и объявили, что верхние боги милостивы к нему.

– Все откровения свыше говорят о хорошем урожае, об изобилии плодов в этом году. Благоволят к тебе боги, государь, признали они тебя!

– Но не все! – многозначительно возражали служители Аида, Гефеста и подземных богинь, одетые в черные складчатые одежды. – Не все!

И с лицемерными вздохами сообщали, что странный подземный гул слышен ночами в храмах, а у жертвенного барана печень оказалась с левой стороны.

Савмак выслушивал жрецов внимательно, делал посвящения богам, приносил жертвы, но в душе чувствовал неприязнь к служителям греческих храмов, видя в их глазах скрытую ложь. Их предсказаниям не верил. Зато Гликерия трепетала, вслушиваясь в зловещие намеки жрецов.

– Ничего, – со смехом успокаивал ее Савмак, – если бы боги хотели нас погубить, они вполне могли бы сделать это в ночь восстания. А то, что печень у жертвенного барана оказалась слева, пусть не тревожит тебя. Говорят, перед восстанием все жертвенные гадания предсказывали Перисаду долгую жизнь и счастливое царствование. А он в одну ночь потерял не только свое царство, но и голову!

Однако в народе ходили слухи, что где-то кобыла ожеребилась вороном. А гадатели по зеркалам определили, что отражения в зеркалах приняли красный оттенок. Настроение тревоги и ожидания страшных бедствий охватило горожан.

Савмак оказался слишком прост для опытного в военной хитрости Диофанта. Он поверил беглому фанагорийскому рабу, который переправился через пролив на плоту из двух бревен и сообщил, что Карзоаз хочет высадить свои войска в Парфении. Диофант же, по словам беглеца, нанесет первый удар с моря по Нимфею. Раб был изранен и худ, страшно зарос бородою. Он клялся, что подслушал разговор господ и из их уст получил эти сведения. Большего он сказать не мог, так как был якобы схвачен стражей, пытаем, но сумел ночью порвать узы и бежать в лагерь свободы.

Таким образом, беглый раб подтвердил ранее полученные сведения о намерении врага и его планах.

К Нимфею немедленно подтянули сотни молодых сатавков Пастуха. Побережье заняли сильнейшими отрядами с Атамазом во главе. Все воины последнего были в защитных доспехах, умели обращаться с крутильными и рычажными камнеметами. Многие отлично стреляли из тугих луков.

Но Диофант внезапно начал высадку в Феодосии. Его войска брели по воде к берегу, прикрываемые непрерывным дождем каменных глыб, свинцовых ядер и огромных, как копье, стрел из катапульт, установленных на палубах многочисленных кораблей, в том числе и херсонесских.

Феодосийские рабы не сдали бы города сразу, они были сплочены и послали за помощью к Савмаку. Но в результате предательства кучки рабов, подкупленных зажиточными горожанами, гонцы были перехвачены, ворота города открыты. Панцирная тяжелая пехота ворвалась в город, круша все на своем пути, подобно стальному тарану. Рабы с топорами и выкованными клевцами, что пробивали латы и шлемы, обрушились на них из боковых улиц, погибли во множестве, но сумели положить всех воинов передового, ударного отряда Диофанта, залив кровью каменные мостовые.

Немногие из воинов-рабов спаслись из феодосийской мясорубки. Они рассказывали, как им в тыл ударили вооруженные эллины-горожане. Зажатые с двух сторон, рабы смешались. Их окружили и стали забрасывать горящими амфорами с земляным маслом, камнями и расстреливать в упор из невиданного оружия, именуемого «гастрафетами». Один такой гастрафет доставили Савмаку. Чтобы натянуть крепчайшую тетиву из бычьих жил этого самострела, царь должен был навалиться на приклад его животом, уперев передний конец в землю.

Вызвав оружейников, Савмак приказал им немедленно начать изготовление таких гастрафетов, работая днем и ночью.

Немало феодосийских повстанцев, как рассказывали участники первых боев, спасались в храмах, объявив себя «умоляющими» у алтарей. По старинным законам, умоляющие являлись неприкосновенными. Но понтийцы не посчитались с этим. Они ворвались в храмы с обнаженными мечами и рубили мятежников у ног идолов, не щадя даже матерей с младенцами на руках. Колонны храмов и стены в них были забрызганы кровью на высоту человеческого роста.

– Законы, земные и небесные, не для взбунтовавшихся рабов! – заявил Диофант на площади. – Убивайте мятежников всеми способами! И чем больше убьете, тем большее благо будет вам!

Были и такие, что сдались врагу, дабы спасти свои шкуры. Они объявили, что готовы идти в бой против Савмака. Полководец вывел их на рыночную площадь и всех прибил к столбам наконечниками поломанных копий. Одним копья втыкали в глаза, а потом стучали камнями, чтобы острия, пронизав череп, вошли в дерево. Другим вскрывали животы и обматывали столбы кишками. Третьим пропускали веревки через рот до самого низа, проталкивали их палками, а потом растягивали казненного меж столбов – «для просушки», как говорили озверелые воины. Пленных вешали за ребро, сажали на колья, окутывали сеном и поджигали.

Савмак приказал все это рассказать воинам и народу Пантикапея.

– И в сараях жгли людей, – повествовали феодосийцы, – кругом города на много стадий несет духом горелой человечины. К оружию, братья, стойко держитесь, понтийцы не такие богатыри, как это кажется трусам!.. Но если они одолеют нас – горе нам!..

Был разыскан и схвачен тот раб, который дал ложные показания о намерениях врага. В нем опознали бывшего Саклеева доверенного – длинноголового Аорса.

Так началась последняя, печальная страница короткой истории рабского государства, содержанием которой явилась отчаянная защита каждой пяди освобожденной земли.

Стало известно, что Диофант после занятия Феодосии повел рати на север, видимо поспешая пересечь перешеек Боспорского полуострова в самом узком его месте. В этом раскрывался замысел полководца – отрезать мятежный Боспор от Скифии, не позволить Фарзою прийти на помощь Савмаку, а потом вместе с войском Карзоаза начать планомерное окружение Пантикапея, замкнуть вокруг него огненное кольцо.

Флот Карзоаза, состоящий из кораблей, рыбачьих баркасов и лодок, наполненных воинами, сплошной стеной занял море против Пантикапея. Даже утлые однодеревки – моноксилы и те шныряли против гавани. До ушей защитников города доносились выкрики и ругань вражеских воинов, потрясавших оружием.

И хотя Карзоаз высадки войск не начинал, зная, что сразу напорется на копья и яростную решительность повстанцев, однако вынудил рати Савмака топтаться на побережье пролива, вместо того чтобы поспешить наперерез Диофанту. Ни о каком движении в сторону Феодосии не могло быть и речи. Думая до этого быть везде нападающим, молодой царь с самого начала войны уступил свободу действий опытному и сильному врагу. Планы Атамаза драться на восточном берегу, имея возможность в случае неудачи отступить на запад, теперь выглядели всего лишь детскими предположениями.

Сразу сказалась нехватка конницы, которую можно было бы направить на помощь крестьянским отрядам Пастуха, что слились с остатками феодосийских рабских дружин. Пастух двинулся вначале на выручку Феодосии, но оказался лицом к лицу с понтийскими фалангами, был разбит и уходил к берегу Меотиды. Атамаз вызвался выступить со своими молодцами на запад, но Савмак не пустил его. Стали спешно собирать в один кулак всех конников, какие оказались налицо. Кроме того, по селам помчались гонцы с призывом к всеобщему народному ополчению против врага.

– Делить наши рати не будем, – твердо решил Савмак, – надо укрепиться в Пантикапее и на берегу пролива! А сатавки соберут силы и помогут нам разбить Диофанта!

Царь оставил Атамаза в Пантикапее, а сам с Абрагом и отрядом панцирных всадников отправился по селениям набирать войско. Навстречу им уже тянулись вереницы крестьян, потерпевших поражение от Диофанта. Шли люди с разрубленными лицами, раненные копьями и стрелами. Они рассказывали страшные вещи. Наиболее робкие из крестьян, не успев собраться в отряды, стали разбегаться по своим деревням. Ядро более решительных мужей отозвалось на призывы царя и поддержало разрозненные ряды пехоты Пастуха. Диофант был оставлен. Принужденный обороняться, полководец проявил большую изобретательность, стремясь обмануть повстанцев, сильных своим героизмом, но не понимающих маневра. Ложными атаками он заставил рабское войско перестроиться, часть гоплитов и конницу горожан направил в обход его левого крыла. Создалась видимость окружения. Казалось, к понтийцам на подмогу прибыли новые, свежие отряды. И хотя в первых рядах сражался сам Савмак с блестящими конными латниками, крестьянское войско стушевалось, дрогнуло и остановилось. Этого оказалось достаточно, чтобы враг ринулся вперед, предводительствуемый своим полководцем. После жаркой схватки сатавки не выдержали и хлынули назад, их рати превратились в разрозненные толпы, охваченные паникой. Зеленеющие поля были потоптаны тысячами ног, устланы трупами тех, кто их возделал и засеял. Наименее стойкие пытались найти убежище в своих селениях. Более дальновидные скрылись в степях Срединной Тавриды.

– Не напрасно я вчера принес в жертву Пану двух быков, – удовлетворенно заявил Диофант своим воеводам, – бунтарей охватил панический страх!

Диофант после этого боя решил, что лучшие рати Савмака разбиты, поскольку самого царя видели бегущим в сторону Пантикапея с несколькими десятками всадников. И даже высказал уверенность, что многие прибрежные города уже захвачены Карзоазом. Понтийские воины торопливо хоронили сотни убитых товарищей, приносили жертвы на их могилах, поглядывая на восток. Они опасались, что опоздают на грабеж боспорской столицы.

Пастух, раненный в грудь, умер в седле, его привезли в Пантикапей уже мертвого. Устроили похороны, клялись на его могиле – отомстить. Царь в душе досадовал, что хора не проявила той стойкости, которой он ожидал от нее. Но верил, что когорты рабов не отступят и в последнем сражении добьются венца победы.

Под прикрытием корабельных катапульт началась высадка конницы Олтака и синдских гоплитов южнее Пантикапея. Городки Китей и Акра, а вскоре и Ермизий оказались в руках врага. Севернее высадились лучшие дружины Карзоаза. С запада шел Диофант, преодолевая отчаянное, но неорганизованное сопротивление сатавков. За несколько недель царство Савмака сократилось до небольшого куска земли вокруг Пантикапея. Битвы шли на древних валах, построенных когда-то боспорцами для обороны против кочевых скифов.

Кто-то подсказал Савмаку, что лучше собрать сильнейших воинов и, покинув город, разорвать петлю вражьего окружения, а потом бежать в степи к Фарзою. Но он, вскинув брови, сделал отрицательный жест рукой.

– Врага мы разобьем! – заявил он жестко. – А отступать нам некуда и незачем!

– Эх, если бы помогли нам скифы Фарзоевы! – вздохнул Атамаз.

И все же Савмак приказал Атамазу захватить северные выходы к Меотийскому морю и держать там суда на причалах, на всякий случай. Выполняя этот приказ, Атамаз обрушился на отряды Карзоаза, выбил их из Мирмекея и гнал до Парфения, где всегда была переправа на ту сторону пролива. Фанагорийцы принуждены были спасаться на судах, оставив на берегу сотни убитых и пленных.

И если Диофант уже готовился торжествовать победу, то ему пришлось убедиться, что он поспешил. Каждый вал, пересекающий путь к Пантикапею, приходилось брать с боя, устилая дорогу трупами.

Эти страдные дни и недели отчаянной обороны рабского государства для многих оказались последними в их жизни. И те, кто нес на своих плечах всю тяжесть ратных трудов, не зная отдыха ни днем, ни ночью, думали, что они видят какой-то тяжелый сон.

Города и селения доставались врагу охваченными пожарами. Трупы уже не хоронили, а оставляли на растерзание волчьих стай. Раненых некому было вынести с поля битвы. Поселяне бежали из своих домов, скапливались на дорогах в нестройные толпы, мешая движению войск. Ураган смерти и разрушения следовал за беженцами. Остервенелые варвары с азиатской стороны Боспора не разбирали ни правого, ни виноватого. Опьяненные кровью, эти люди дали волю своим хищническим страстям. Они походили не на людей, призванных восстановить «порядок», нарушенный мятежниками, а на стаю волков, ворвавшихся в овечий загон. Дандарии в косматых шапках, синды в кольчугах, сарматы, меоты – люди, разные на вид, но одержимые одним исступленным стремлением убивать, – врывались в дома поселян и горожан, насиловали, грабили, рубили, резали, поджигали. Пьяные, они насмерть дрались между собою, не поделив добычи. Вытаскивали из домов детей и в страшном веселье, с хохотом подкидывали их вверх, а потом ловили на подставленное копье под одобрительные возгласы товарищей.

И кто жаждал скорейшего падения «рабской власти», шипел и тайно злословил, утверждая, что от Савмака «всего можно ожидать, кроме хорошего», сейчас был потрясен ужасами, которые творили долгожданные «освободители». Правление Савмака и даже все, что совершалось в памятную ночь, когда рабская волна перелилась через край своей тюрьмы и затопила улицы города, теперь большинству представлялось как верх благородства и умеренности.

Фанагорийские горожане-гоплиты, отброшенные Атамазом в сторону моря, вновь высадились в Нимфее. Фанагорийцы издавна питали к пантикапейцам и нимфейцам чувство зависти, поскольку столица царства и соседние с нею города пользовались многими правами и льготами, недоступными для жителей «той стороны». И теперь старались всячески навредить. Поджигали мастерские, ломали плавильные формы и инструменты, разбивали пифосы с вином, если были не в состоянии тут же на месте выпить их содержимое.

– Как же это так? – недоумевали ошалевшие эллины. – Мы ждали восстановления законной власти и усмирения рабов, а к нам пришли смерть, насилие и произвол!

– Только сейчас видно, что царствование Савмака было справедливым. Он не разорял никого, кроме врагов, и всячески оберегал покой горожан.

Говорили даже, что Савмак подобен главарю хиосских рабов Дримаку, который, по преданию, сумел примирить восставших рабов и хозяев, за что после трагической смерти был удостоен памятника, как «благодетельный герой».

Но эти запоздалые признания уже не имели никакого значения. Их никто не слушал. Теперь на Боспоре царствовал безраздельно свирепый бог войны Арес с его кровавыми законами.

Что же касается воинов Диофанта, то для них добыча являлась основным хлебом войны. Шаг за шагом они разрушали и разграбляли все, что встречалось на пути. И следует сказать, что ни Пантикапей, ни другие города Боспора уже не могли восстановить свое благосостояние в течение десятков, даже сотен лет после этого разгрома.

Диофант, раздосадованный и обеспокоенный упорством рабов и своими потерями, отвечал на жалобы горожан гневными ругательствами. Он решил ни в коем случае не мешать солдатам делать свое дело, хотя бы они совершали на каждом шагу вопиющие преступления. Более того, он поощрял весь этот кровавый разгул, чтобы развязать в душах своих людей низменные и жестокие инстинкты, которые всегда, во все времена являлись испытанным средством поддержания боевого духа в армиях народного подавления.

– Мне надо освободить царство от рабов-захватчиков! – кричал он, брызгая слюной. – А если воин возьмет как добычу золотые подвески или поиграет грубо с какой-нибудь неуступчивой красоткой, то боги простят ему это! И для защиты очагов я не буду жертвовать боевым порывом своих солдат! Пусть хорошо дерутся и с богом награждают себя за ратный труд!

Эти слова полководца стали известны всему войску и вызвали взрыв восторга. Сам стратег разрешает воинам брать боевую добычу! Это казалось вполне справедливым для тех, кто весь в грязи и поту должен лезть на укрепления и гибнуть под ударами мечей и топоров повстанцев, этих разъяренных демонов, что решили умереть, но не отдать своей свободы.

Стойкость рабской обороны вызывала изумление и тревогу. Диофант с необыкновенной энергией появлялся в разных местах, стремясь внушить воинам уверенность в скорой победе. Он говорил:

– Главное – идти вперед, не считаясь ни с чем! Трусов – убивать на месте! Если из десятка убегут трое – остальных казнить на поле боя!

Это грозное повеление еще больше ожесточило сердца воинов.

Враги ворвались в Пантикапей опять-таки благодаря изменническим действиям горожан. Ворота оказались открытыми, и ревущие толпы вражеских солдат начали свою кровавую работу на улицах столицы.

Савмак и часть войск были осаждены в акрополе. Атамаз с тысячью воинов начал создавать завалы в северной половине города, перегораживать улицы и рыть волчьи ямы на пути конницы. Его целью было сохранить выход из Пантикапея через северные ворота. Где-то за стенами действовал Абраг. Он сумел сплотить разрозненные отряды рабов и сатавков и создал угрозу левому крылу войск Диофанта, обеспечив этим возможность отхода Савмака к Парфению и Железному холму.

Пантикапей оставляли не сразу. Дни и ночи рубились на улицах и площадях. Жители бежали в более спокойные, отдаленные от центра переулки, но смерть и насилие настигали их везде. Горели и с грохотом рушились дома и надворные постройки. Зловещий шум и треск пламени, неистовые крики сражающихся, вопли женщин и плач детей слились в водопад звуков, от которых кровь стыла в жилах.

Стены акрополя подкапывали и обрушивали на дома горожан. В храмах устроили укрепления и места отдыха для воинов, так как бои шли круглые сутки. Здесь же скапливались огромные толпы раненых. На крыши храмов втаскивали баллисты и оттуда непрерывно обстреливали позиции повстанцев. Пленных убивали на месте или тащили в нижний город, где бросали в пылающие гончарные печи. На улицах было трудно дышать от мясной гари и тяжелого дыма, что стелился по земле.

Против сильнейших отрядов Атамаза Диофант повелел Олтаку двинуть полчища конных дандариев и сарматов, приказав им на скаку преодолеть завалы. Но воины Атамаза, распаленные боевой страстью, не дрогнули перед неистовым напором всадников. Они подготовили им достойную встречу. Когда конница с воем и гамом ворвалась в узкие улицы, захламленные обломками зданий, то все дома вокруг и кучи мусора оказались облитыми маслом, взятым из запасов, созданных ранее самим же Атамазом. Полетели факелы, и со всех сторон загудело жаркое пламя.

– Вот вам за сожженных братьев наших! Это наша жертва богу свободы!

Торжествующими криками повстанцы приветствовали страшную картину. Сотни всадников сгорели в пламени небывалого пожара вместе с конями и оружием. Кто и успевал покинуть его живым, то, пробежав несколько шагов, падал на мостовую и катался в мучениях, тщетно стараясь погасить горящие одежды. Лошади с пылающими гривами и выжженными глазами разбивались о заборы и дома, пытаясь вырваться из огненного ада.

И, вместо ожидаемого отступления, воины Атамаза предприняли встречную атаку. Они, как лава вулкана, прокатились по улицам до самого акрополя и ударили в тыл понтийцам, штурмовавшим эту последнюю твердыню Пантикапея.

– Держитесь, рабы! – кричал Атамаз, весь черный, как угольщик, размахивая топором. – Идем вам на подмогу!

Понтийские солдаты дрогнули, смешались, они не ожидали тылового удара. Пользуясь замешательством, рабы в неистовой ярости убивали их дубинами, рубили топорами, перебивали им ноги и, повергнув на землю, пятками крушили им ребра.

Атамаз в боевой страсти, которую уже нельзя было назвать ни храбростью, ни мужеством, но каким-то безумным возбуждением, после которого нет возврата к обычным чувствам и мыслям, казался неуязвимым. Его свирепость, свист его топора и удары, рассекающие человека пополам, внушили врагам такой ужас, что, несмотря на крики военачальников и самого Диофанта, понтийцы начали бегство в сторону порта, где стояли их корабли.

Диофант походил на помешанного. Он выхватил меч и рубил им, не разбирая ни своих, ни чужих. Но и он должен был отступить перед натиском тех, кто побратался со смертью и не боялся ничего, кроме плена.

– За свободу! – взывал Атамаз. – Убивайте, убивайте! Мы победим!

Результатом атаки было освобождение всех, кто оказался осажденным в акрополе.

Вот и Савмак! Атамаз кинулся навстречу другу. Тот вышел из ворот акрополя вместе с толпой изнуренных нечеловеческим напряжением воинов-рабов. Царь тяжело дышал, полураскрыв рот, губы его запеклись, глаза, налитые кровью, округлились, как у разъяренного дикого коня-табунщика, отбивающего нападение стаи волков. Распаленный боем, в окровавленном панцире и многократно помятом блестящем шлеме, он выглядел настоящим богом войны. Рядом с ним, одетая в скифскую кольчатую рубаху и кожаные шаровары, решительно шагала Гликерия с мечом в руке. Она напоминала женщину-воительницу из древних сказаний. Все заметили, что на лезвии ее меча краснела кровь.

– Смотрите! – зычно крикнул Атамаз своим воинам. – Сама царица наша обнажила меч и поражала врагов! Вот она, Афина Паллада! Слава царю и царице! Мы победим!

Но враги не дремали. В ответ на временное поражение понтийцы, объединив вокруг себя херсонесцев, фанагорийцев и варваров Олтака, устремились обратно сплошной стеной, начали метать камни и свинцовые шары из пращей, нанося рабам большой урон.

Царь после краткого совета с Атамазом приказал отступать к северным воротам. Рабы, покидая город, поджигали все, что могло гореть. Зная о предательстве эллинской общины, убивали подряд всех домовладельцев, разнося в пух и прах их имущество. Теперь уже ни Савмак и ни кто другой не смог бы остановить это мщение, как в первую ночь восстания. Рабы платили полновесной монетой за свою невольничью долю, за предательство, за те поражения, что терпели сейчас от врага. После неистовых рукопашных схваток, продолжавшихся на протяжении еще нескольких суток, Пантикапей оказался целиком в руках врагов свободы. Но какой ценой! Диофант проклинал тот день, когда ступил ногою на проклятую скифскую землю. После испытаний войны с Палаком он нес чудовищные потери в борьбе с рабами, которые тоже величали себя с гордостью сколотами. По улицам Пантикапея нельзя было пройти, не наступив на трупы. Со всех сторон слышались крики раненых. Черные вороны уже слетались на пир и с криками кружили над городом.

А борьба еще далеко не кончилась.