Текст книги "Восстание на Боспоре"

Олтак, помятый при столкновении с Савмаком, сумел быстро подавить свою ярость и, сохраняя достойный вид, появился в коридоре дворца, где среди городских представителей увидел Гликерию. Он наклонился к ней и произнес шепотом:

– Ты все дуешься на меня за наши старые ссоры, Гликерия, напрасно! Однако скажу тебе, что твой приезд сюда – указание судьбы! Боги не хотят, чтобы мы жили вдали друг от друга. Ты должна понять это и не противиться их воле.

– Уж не для того ли боги погубили моего отца, отдали мое достояние ненавистному Карзоазу, чтобы я оказалась в Пантикапее рядом с тобой? Если это так, то боги слишком жестоки и слепы, или ты, Олтак, путаешь свои желания с велениями судьбы.

В ответе девушки прозвучала такая насмешка, что уже взвинченный до этого дандарий почувствовал себя дважды оскорбленным и, словно подхлестнутый, выпрямился. Плотно сжал губы, в выпуклых глазах сверкнула жестокость.

– Ты, как всегда, злоязыкая! Но я привык к этому. Придет и моя очередь посмеяться. Не над тобою, нет. А над моей капризной судьбой. Но то, чего я однажды пожелал, рано или поздно будет моим! Так же как и враг не уйдет от моей мести!

Их прервали. Представители двинулись в приемный зал.

Все взоры были обращены на героиню дня. Саклей сам не мог не признать, что девушка похорошела в последнее время. Она выглядела очень выгодно в греческом белоснежном одеянии, символизировавшем ее непорочность. Даже красавица Алкмена с ее смуглым румянцем и огненными смоляными глазами показалась ему какой-то грубой, словно обугленной, по сравнению с весенней свежестью и белизной лица Гликерии.

Перисаду стала очевидна вся нелепость тех грязных утверждений, которые пришлось ему услышать от супруги полчаса назад. Царь во все глаза смотрел на девушку, что не укрылось от внимательных взоров царицы и молчаливых придворных.

«Вот какая ты?» – мысленно встретила ее Алкмена жгучим вопросом. Она пылала тройной ненавистью к золотоволосой красавице, а теперь к этому чувству примешалась еще мучительная ревность.

Перисад с важностью и достоинством обратился к представителям народа. Заявил, что утверждает выбранных лиц, в том числе и Саклея, на городских должностях и милостиво соглашается на некоторое снижение налогов. Отныне права пантикапейцев на беспошлинную торговлю во всех краях царства восстановлены, а пошлины со всех иных городов будут взиматься, как и в прошлом.

– Ибо это закон нашего царства, а Пантикапей – первый город среди городов Боспора! Ему льготы даны свыше, по откровению богов, и никто не смеет эти льготы отменить или уменьшить!..

Тут же Саклей получил приказ выслать дозорные суда в пролив и задерживать все корабли, что минуют Пантикапей. Весь торг с заморскими странами должен идти через стольный город, не иначе.

Потом было объявлено, что Карзоаз возвращает Гликерии все имущество покойного отца, а царь утверждает ее законной наследницей всего достояния Пасиона.

Гликерия стала на колени и со слезами благодарила царя.

– Довольна ли ты? – спросил царь.

– Великий и мудрый государь, – вдруг заговорила она, к великому испугу Саклея и Алцима, – доверши свою справедливость!

– Говори, – милостиво разрешил Перисад.

– Разреши мне остаться в Пантикапее до того времени, когда будут найдены и наказаны истинные убийцы моего отца. Все ценности и вещи его повели переправить из Фанагории сюда. А на мои участки земли и в мои эргастерии назначь сам управителей. Я не смею ступить на тот берег пролива, ибо боюсь Карзоаза и не верю ни одному слову его.

Саклей вздохнул облегченно. Благосклонно взглянул на девушку, которая с такой ясностью выразила его сокровенные желания. Такое решение поставило бы Карзоаза перед необходимостью выполнить свои обещания на деле. Кроме того, перевод ценностей Пасиона из Фанагории в Пантикапей вливал в истощенную городскую казну тот золотой нектар, в котором она так нуждалась.

Даже лицо Перисада чуть смягчилось. Хотя такая просьба означала серьезные трения с фанагорийским полисом, он согласился ее удовлетворить. Алкмена поняла, какой удар готовится против ее отца, и побледнела, смотря на Гликерию с внезапным страхом. Ей было ясно, что Карзоаз так просто не уступит и предстоят дальнейшие осложнения.

Саклей поглаживал рукой с крашеными ногтями острую бородку и составлял в голове разные смелые планы. «Девчонка совсем не так проста, как это казалось вначале, – думал он, – она самостоятельна, хороша собою и имеет голову на плечах!..»

Савмак, связанный веревками, лежал в темном подвале на сыром полу. Мысли быстрыми птицами неслись в его голове. Ему было стыдно перед Фалдарном. Он даже не вздумал обидеться, когда сотник ткнул его рукавицей прямо в лицо и назвал болваном. В нем говорила, более того – кричала, солдатская верность долгу, который он нарушил сгоряча. И, конечно, заслужил наказание.

Обезоруженный, помятый Савмак прислушивался к звенящей тишине и слепо смотрел в кромешную тьму, различая лишь зеленые разбегающиеся круги. Он попал в помещение, расположенное рядом с застенком. Здесь держали и допрашивали провинившихся слуг и рабов. Сколько времени продержат его в этой яме? Подвергнут ли пытке? Что решат? Вместе с этими вопросами в голову лезли сцены из столь далекого прошлого, вдруг оживленного сегодняшней встречей с золотоволосой красавицей. Ее зовут Гликерия. Теперь он знает ее имя. Девушка хороша, настоящая богиня, но тем более она далека от него, как и та жизнь, которой она живет. Гораздо ближе казалась ненависть, что кипела в сердце против Олтака. Почему он не ударил надменного дандария копьем?

Их взаимная неприязнь возникла еще в Фанагории. Теперь прошлое проходило перед глазами во всех подробностях.

Это было в те дни, когда царь Перисад с пышной свитой, в сопровождении целого отряда бородатых аристопилитов и сверкающей фаланги золотой молодежи Боспора, окруженный воинами, писцами, гадателями и разодетыми слугами, прибыл на кораблях в Фанагорию.

Целью столь торжественной поездки была встреча царя с дочерью спесивого Карзоаза и их брак, который вызвал много разногласий в царском совете и породил кучу толков в народе.

И вот великолепная флотилия пересекла пролив, и царь Перисад с подобающими почестями ступил на камни пристани второго по величине и силе города его царства.

Направляясь в Фанагорию, царь хотел показать себя с лучшей стороны, поразить «азиатов» своим богатством и людьми. А так как золотая молодежь Пантикапея уже не блистала особыми добродетелями, в ее пеструю толпу влили лучших из молодых воинов, даже наемников и рабов, видных собою и отличившихся силой и ловкостью. Попали сюда и Савмак – один из блестящих бойцов на всех видах оружия, и Лайонак, признанный мастер наездничества, и много других безвестных доселе юношей.

Дни сплошного веселья, увлекательных состязаний и встреч навсегда остались в памяти Савмака как одна из ярких страниц его жизни. Вместе с другими молодыми людьми он расхаживал по улицам Фанагории, чувствуя себя не временно отпущенным из казармы несвободным воином, но человеком независимым, наподобие сынков богатых пантикапейцев, одним из которых он и должен был казаться.

Он посетил прекрасный храм Санерга и Астары, покровителей огня, солнца и луны. В предместье Фанагории Фианеях он принес жертву Афродите Апатуре перед ее пятиколонным храмом, а в другом предместье, именуемом Диоклеями, любовался изумительным святилищем Аполлона.

Всюду молодых воинов сопровождали восхищенные взгляды местных красоток. Соседняя Синдика славилась своими смуглянками, поэтому в Фанагории красавиц хоть отбавляй. Многие из богатых сынков увлеклись синдскими женщинами, а потом рассказывали о своих приключениях.

Уже сложившийся муж, Савмак, видный и привлекательный своей широкой грудью, темно-русыми кудрями и мужественным профилем, не остался незамеченным. За короткое время он узнал и оценил вкус дорогих вин, участвуя в кутежах знатной молодежи. Он приобщился к беспечной и сытой жизни земных богов, так не похожей на все, что ему удалось видеть до этого. Он даже забывал иногда, что он всего лишь подставное лицо на чужом пиру, что у него за душой нет даже медной монеты. То, что он ест и пьет, – подачка хозяев. А его красивая одежда, оружие и панцирь, красный плащ и блестящий шлем выданы дворцовым ключником со строгим наказом вернуть все в исправности, не залить кафтан жиром.

Ему нравилось разыгрывать из себя «настоящего» человека. И это ему удавалось. Ему кланялись, как знатному господину, с ним разговаривали солидные фанагорийцы, как с равным, женщины льстили ему, и их настойчивость готова была увлечь его в огненный поток еще не изведанных ощущений.

Шли соревнования. Савмак выступал много раз плечо к плечу с Атамбом против фанагорийских силачей и бегунов, уже получил несколько наград.

Атамб, сын Саклея, нескладный парень, любитель пошуметь и выпить, успел познакомиться со всеми гетерами города. Он сорил деньгами, о нем говорили. Но здесь, на ристалище, публика награждала криками восхищения и аплодисментами ловкого и красивого парня с кудрявой головой. Женщины дарили ему венки из роз. Савмака принимали за сына одного из вельмож Пантикапея. Над Атамбом же смеялись, особенно когда он по-медвежьи с кряхтением возился со своим противником, силясь повалить его на землю.

– Сразу видно, – громко говорили в рядах зрителей, – что этот высокий из более благородного рода, чем вон тот увалень.

– У него во всем сквозит чистота эллинской крови! Посмотрите, греческая утонченность в нем чудесно сочетается со скифской силой и страстью!

– Зато у второго – одна лишь скифская неуклюжесть и мужиковатость. Не иначе, он из семьи разбогатевшего варвара-скотовода.

– Но кто этот прекрасный воин? – спрашивали одна другую женщины, сидящие в золоченых ложах. – Он мужественный, грозный и такой… милый!

– Это гордый отпрыск рода Аргота! – сказал кто-то, желая показать свою осведомленность.

– Совсем нет, – возражал более осведомленный, – это старший сын Саклея – Атамб.

Позже Лайонак со смехом рассказывал Савмаку о таких же замечаниях зрителей, им подслушанных. Смеялся и Савмак. Но самолюбивый юноша был в душе польщен тем, что превзошел многих своими успехами и понравился публике. С волнением он открыл истину, что он, сын безвестного крестьянина, совсем не хуже эллинского отпрыска, даже лучше многих из них. Почему же он всего лишь несвободный воин, которого можно наказывать палками и не считать настоящим человеком? Потому лишь, что он сын бедного племени и сам бедняк.

Пантикапейские многоборцы оказались победителями. Они разбили щиты своих фанагорийских противников, поломали их копья, прострелили мишени и повалили на землю их самих.

– Ну, кажется, мы ни в чем не уступим этим азиатам, – смеясь, обратился Савмак к Лайонаку, – всех их одолели!

– Подожди, состязания еще не окончились, – покачал головой товарищ.

Однако большинство зрителей приветствовало криками и рукоплесканиями пантикапейских юношей. Девушки бросали им цветы. Перисад, сидя в центральной ложе среди ковров и гирлянд из роз, посмотрел на Карзоаза торжествующе. Тот усмехнулся, желая скрыть досаду, и взмахом платка дал сигнал к конным состязаниям, скачкам.

Выехали юноши на гнедых конях, покрытых красными чепраками, за ними черно-желтые всадники на вороных конях, проскакали копейщики, катафрактарии, лихие конные рубаки. Последним Перисад противопоставил верховых стрелков из лука.

– Мы еще посмотрим, кто кого одолеет, – смеялся возбужденно царь, – сарматский ли меч, что рассекает человека пополам, или молнии скифских стрел, пущенных на галопе.

Конные состязания шли очень красиво, лихо, напористо с той и другой стороны. Царю и архонту принесли вино и фрукты. Перисад начал хмелеть раньше тяжеловесного Карзоаза. Он подшучивал над будущим тестем, показывая на пантикапейских наездников, что с быстротой и резвостью борзых собак совершали смелые повороты на зеленом лугу. Тогда Карзоаз с кавказской запальчивостью решил блеснуть таким зрелищем, которому ничего не мог противопоставить Перисад. Это были скачки девушек-наездниц.

Юные амазонки мчались на лихих конях, как выпущенные из лука стрелы. Это было во вкусе сарматских праздников. Если на Боспоре ристалища выглядели чисто по-скифски, то здесь явно чувствовалось сарматское влияние, выражающееся в большей свободе и смелости женщин.

Впереди других оказалась наездница на сером злом жеребце. Она скакала быстрее ветра степей. Шапочка с ее головы слетела, золотистые волосы растрепались и полыхали в воздухе, как пламя огромного факела. Было странно смотреть, как девушка сама словно плывет в буйных волнах конской гривы, обхватившей ее густыми прядями. Темная грива и золотые волосы, белые руки и грохочущие копыта, оскаленная морда коня и розово-белое лицо разгоряченной наездницы! Казалось, не всадник, а какое-то неистовое существо разбегается с небывалой быстротой, готовясь взмыть к облакам!

Савмак, как и все зрители, смотрел на эту скачку с выражением изумления и восторга, восхищался смелой наездницей. Лайонак кричал в избытке чувств. Забыв обо всем, он махал шапкой и приплясывал.

– Вот это девка! – развел он руками, когда скачка закончилась и победительница была награждена золотым венком из рук самого Перисада. – И я хотел бы проскакать так же, как она!

Словно в ответ на его желание, к нему подошел царский посланный и сказал:

– Лайонак! Царь разгорячен и пообещал, что, если ты обскачешь всех и удивишь Фанагорию мастерством наездничества, он посвятит тебя Аполлону!

Лайонак оторопел от таких слов. Быть посвященным богу – значит получить освобождение от рабских уз! Со слезами радости на глазах он обратился к Савмаку. Тот обнял его и сказал с чувством:

– Судьба не забыла о тебе. Скорее в седло и добывай свою свободу!

О, тогда Лайонак скакал, как степной волк, на гнедом коне, принадлежащем Саклею. Он добывал себе свободу головокружительными поворотами, поднимал с земли кубки с вином и пил из них, приплясывая на спине лошади. Он прыгал через костры, успевая снять с рогулек горячие шашлыки, стрелял из лука, вскрикивал по-разбойничьи, словно пришитый к седлу.

Это было зрелище столь увлекательное, что люди перепрыгивали через веревки, ограничивающие поле, и бежали с криками к всаднику, желая убедиться – не дух ли он, что так невесомо и легко выделывает необыкновенные упражнения на коне. Даже Перисад вскочил со своего мягкого сиденья и хохотал от души, одной рукой показывая на наездника, а другой шлепая по плотной спине Карзоаза.

– Ну как, сыны Пантикапея не потеряли еще своей доблести? – торжествовал он, глядя на Карзоаза.

– У славного государя хороши и юноши, – уклончиво ответил тот.

Однако золотой венок остался у девушки. Савмак был награжден серебряным, а Лайонак дубовым, что вызвало недоумение среди людей, которые не знали, что лихой всадник всего лишь раб с царской конюшни и что получил он нечто более дорогое для него – вольноотпущенничество, данное ему боспорским владыкой, как говорится, «под горячую руку».

Победители участвовали в заключительном шествии и жертвоприношениях, после чего дорогие венки из золота и серебра должны были возвратиться в казнохранилище города.

Савмак увидел победительницу на скачках совсем рядом.

Ее раскрасневшееся, оживленное лицо морщилось, когда рабыни осторожно снимали с ее головы жесткий венок, а потом связали непослушные волосы красной лентой. Она уже хотела идти переодеваться, как увидела Савмака. Он смотрел на нее с нескрываемым восторгом, раскрыв рот и округлив глаза. Девушка приветливо рассмеялась и смело, по обычаю женолюбивой Сарматии, обратилась к нему:

– Я тоже рукоплескала тебе, прекрасный воин! Но не видела тебя на коне! Почему?

– Я не умею ездить так хорошо, как ты, – вспыхнул и смутился юноша. – За меня Лайонак выступил. А я за него боролся и бегал.

– Ах, так? А я хотела бы обскакать вас обоих! Только не здесь, а за городом. Там свободнее, лучше. Поедем завтра? И друга своего не забудь. А?… Вот посмотришь, что я обскачу вас обоих!.. Хотя я видела лошадей твоего отца, неплохие.

Савмак еще больше покраснел и забормотал что-то невнятное о действительно неплохих конях своего отца и о том, что он готов завтра испытать их быстроту. Потом он не мог без стыда и досады вспоминать это. Ему хотелось остаться в глазах быстроглазой наездницы с худой шеей и золотыми волосами сыном некоего «богатого отца».

Тогда он устыдился своей бедности и проклинал свою судьбу от души.

– Завтра после утренних молитв приезжай с друзьями к восточным воротам города. Я и мои подруги тоже подъедем.

Девушка улыбнулась и исчезла за пологом шатра-раздевальни.

Больше они не виделись, понятно. Но встреча эта запала в душу молодого парня. Разгоряченный необычной обстановкой, победами на соревновании силы и ловкости, разговорами с девушкой, он как бы взмыл в высоту на невидимых крыльях. Забыв, кто он, Савмак готов был предъявить права на счастье и место в жизни. Он уже представлял себя на верховой прогулке в степи рядом с юной наездницей.

Кто-то засмеялся около. Савмак вздрогнул и увидел молодого щеголя с красивым смуглым лицом кавказца. Человек выглядел богачом. Он поклонился Савмаку с улыбкой и учтивостью, к которым тот не привык. Воин ответил кивком головы, но, всмотревшись в лицо щеголя, заметил в его чертах притворную слащавость, а в жгучих глазах вызов и насмешку.

– Когда заглядываетесь на лучших дочерей азиатского Боспора, – сказал человек, – не забывайте: мы, здешние мужчины, вспыльчивы и ревнивы.

Позже Савмак узнал, что это был дандарийский царевич Олтак, он воспитывался в Фанагории при дворе Карзоаза.

Празднества продолжались. Но молодой сатавк уже не стремился в компанию богатых гуляк, не обращал внимания на призывные взгляды женщин, стал задумчив, стараясь поймать неотступную мысль, что вертелась в голове. И не то чтобы он возгорелся страстью к девушке, стал желать ее. Нет, он не смел и подумать об этом. Но девушка словно закрыла перед ним одну дверь и оставила его перед другой. Он не мог понять, куда ведут эти новые пути, хотя ясно ощущал, что его увлекает какая-то непонятная сила в еще не изведанные дали.

С Олтаком они встретились опять уже в Пантикапее. Царевич удивился, увидев Савмака в числе простых воинов. Его подвижное лицо вытянулось с выражением немого вопроса. Но, узнав, в чем дело, он неудержимо расхохотался.

– О боги! – вскричал он, продолжая смеяться. – Так ты был подставным лицом на празднике и изображал одного из пантикапейских юношей? Остроумный человек наш государь! Он нарядил рабов и стражей в дорогие одежды и выдавал их за подлинных людей. О, если бы это знал тогда Карзоаз! Он выставил бы тысячу дюжих рабов с полей и рудников, и они победили бы всех. Даже я впал в обман и принял тебя за одного из сыновей Саклея. Ха-ха-ха!.. Я даже сказал это дочери Пасиона, на которую ты осмелился поднять глаза.

И хотя ничего особенного не произошло между ними, но с того времени эти два человека, стоящие на разных полюсах пантикапейского общества, стали врагами. Савмак всеми силами души возненавидел черноглазого красавца с надменными замашками будущего деспота. Тот не оставался в долгу. Когда они встречались, то у обоих глаза вспыхивали недобрым огнем. Обходительный и тонкий в обращении с вышестоящими, дандарийский царевич проявлял нестерпимую заносчивость и грубую властность с людьми ниже его. Он придирался к Савмаку при всяком удобном случае, видимо рассчитывая на ответную грубость, которая дала бы ему повод обвинить стража в строптивости и добиться его наказания. Савмак чувствовал это и старался отмалчиваться, что надо было сделать и в этот раз. Но получилось совсем плохо. Он не сдержал своего сердца – и вот лежит на голом полу в темнице с перетянутыми руками, как тяжкий преступник.

Откуда взялась опять эта девушка? И как она изменилась, стала величавой, подобной женам и дочерям знатных людей столицы, хотя и обратилась к нему с той же простотой, как и тогда в Фанагории! Неужели ее хрустальные глаза и влажный розовый рот, молочно-белая шея и золотистые волосы одним видом своим отуманили ему голову? И странно – стоило ей появиться, как опять вынырнул этот ненавистный дандарий. Нужно думать, он не просто зол, как волк, но ревнует его, Савмака, к молодой девке.

Последняя мысль заставила узника невольно усмехнуться в черно-зеленую темноту. Таким смешным показалось ему это предположение. Что она ему, эта красивая хозяйская дочь? Она так же далека от него, как и звезда, что мерцает в небе.

Воин вздохнул и попробовал шевельнуть связанными руками, но лишь почувствовал тупую боль. Что они готовят ему?…

Послышались шаги нескольких человек и как будто стон чей-то. С железным скрежетом щелкнул ключ в замке, скрипнула ржавая дверь, и луч света ослепил Савмака.