Текст книги "Восстание на Боспоре"

В разгаре многолюдного столованья никто не заметил, как вошли Атамаз и Фарзой и стали за спиной царя. Оба сверкали шлемами, их пластинчатые панцири казались при свете факелов и светильников чешуей золотых рыб. На плечах Фарзоя поверх панциря был накинут красивый ярко-красный плащ с золотой фибулой на правом плече. Следует сказать, что, несмотря на свое решение остаться простым воином в войске Савмака, Фарзой не гнушался роскошных одежд и вооружения, которыми щедро одарил его царь.

Атамаз снял шлем, тряхнул буйными волосами и наклонился к уху цареву. Савмак повернул голову, продолжая жевать и улыбаться. Его рот блестел от жирной пищи. При повороте головы мощно выпятились мускулы шеи.

– Что случилось, друг мой? Или возжаждал и пришел промочить горло?

– Нет, государь преславный, не то!

По мере того как Атамаз что-то говорил, показывая рукой в сторону пролива, улыбка сбегала с лица Савмака и его яркие, как самоцветы, глаза становились серьезными. Он медленно взял со стола вышитое полотенце и так же не спеша вытер им губы и лоб, покрытый каплями пота. Отодвинув от себя горячее мясное блюдо и наполовину опорожненную чашу, Савмак окинул взглядом гостей и, опять улыбнувшись, поднялся и вышел из-за стола. За ним поспешно вскочили соратники, но он жестом усадил их на свои места.

– Пируйте и радуйтесь, – сказал он им дружески, – а я отлучусь ненадолго по делам государственным. Атамаз, ты со мною, а тебе, князь Фарзой, место на пиру. Угощайся и угощай своих соплеменников!

Гости проводили царя глазами. Никто не сказал ничего, но все подумали, что этот величавый муж, сияющий яркими одеждами, всего лишь воин, даже не воин, а портовый грузчик, более того – раб из царских рыбозасолочных ям, – ныне чудом вознесенный на трон Боспора.

– Дивно это, – прошептал Мирак, обращая к соседям свое опаленное солнцем и степными ветрами бородатое лицо, – дивна судьба этого достойного витязя! Он укротил Боспор, как наездник дикую лошадь! Кто, как не сами всесильные боги, дал ему столь чудесный удел?

– Боги предрекли, а народ исполнил их волю! – раздался за спиною звонкий голос.

Мирак обернулся и увидел человека с огромной амфорой, которую тот нес, как ребенка. Лицо виночерпия показалось знакомым, он смешно выворачивал нижнюю губу и подмигивал одним глазом.

– Бунак, шут Палака, ты здесь? – воскликнул Мирак, поднимая брови.

Вместо ответа Бунак налил Мираку огромную чашу душистого вина с пряностями и ягодами. Потом долил чаши другим. Хотел возгласить здравицу царю Савмаку, но застыл с открытым ртом от внезапного крика, что вдруг рассек шум пира, заставив содрогнуться полутемные своды царского дворца. Опьяневшие «ястребы» вскочили, роняя скамьи. Кубки и чаши посыпались на пол со звоном. Сородичи, увидев своего князя, приветствовали его родовым кличем, подняли руки с обнаженными мечами, у кого они были, а то и просто увесистые, крепко стиснутые кулаки.

– Слава князю нашему Фарзою!.. Слава!..

– Воистину князь наш в воде не тонет и в огне не горит!..

Дюжие парни в засаленных и продырявленных скифских шароварах, с толстыми шеями и черными лицами пастухов окружили Фарзоя, кланялись ему и наперебой старались выказать свою радость. От них так и веяло потом, винными парами и тем особым «скифским» духом, который оказался для обоняния культурного князя не только не противным, но вызвал у него яркие воспоминания детства, неразлучные с этими запахами продымленной юрты и плохо выделанной седельной кожи. С бьющимся сердцем, обрадованный и вместе смущенный, Фарзой смотрел на родичей и сам удивился, что сейчас они были для него куда ближе и желанней, чем в прошлом году, когда он вернулся из Эллады. Потому ли, что он сам окунулся с головой в мир простых людей, привык к вкусу и запаху трудового пота, или потому, что заговорило его сердце сколота, но его потянуло к этим людям. Именно к ним, с их простыми разговорами и открытыми душами, туда, в полынные степи, к ночным кострам, к табунам и юртам! Ему захотелось окунуться в сутолоку лихих скачек, набегов, степных игрищ, увидеть свой род «на коне», сильным и грозным, каким он был во времена его отца и дедов.

– Народ не забыл тебя, храбрый князь! В степи песни поют про тебя! Вспоминают тебя как друга и родственника самого Палака, славят ум твой, отвагу твою, меч твой, который жалит как змея, рубит как топор, поражает как молния!

– К тебе приехали, князь, просить тебя – вернись в род свой! Могилы отцов наших зовут тебя!

– Песни поют обо мне?… – растерянно развел руки князь. – Да разве славят в песнях того, кто попал в плен к врагу?

– Славят, князь, славят! – смеялись «ястребы» радостно. – Узнали, что жив ты, и ждут твоего возвращения! Война началась против врагов наших! А ты – здесь!

– Неужели ты примиришься с тем, что в Скифии враг твой Гориопиф правит? А род твой опять нищенствует, каждый норовит обидеть его, насмеяться над ним!..

Странно звучали такие речи для князя, обжигали его сердце, как огнем. Не верить этим простодушным людям не было причин, но и то, что они говорили, казалось сказкой. Он уже хотел сказать теплое слово «ястребам», но поднял глаза и встретился взглядом с Мираком, которого знал как гуляку и спесивого друга Гориопифа. Ему показалось, что в черных глазах главы скифского посольства мелькнула насмешка. И в тот же момент Фарзой увидел себя снова в лохмотьях, прикованным к веслу, и стыд, досада охватили его, потушили в нем радость встречи. «Лучше бы я был убит в ту ночь, когда освободился!» – мысленно вскричал он, желая провалиться сквозь плиты дворцового пола. И вместо хороших слов он поник головой и, присев на скамью, ударил кулаком по столу.

– Эй, Бунак! – обратился он к виночерпию. – Налей чего-нибудь, да покрепче!

Мирак продолжал смотреть на него своими острыми глазами.

– «Ястребы» правду говорят, – с неожиданной мягкостью заговорил он, – пора тебе, Фарзой, вновь обрести свою родину! Надо вернуться на свой стан после испытаний и горького плена! Скифии нужны добрые витязи, которых любит народ!

Все ответили шумными восклицаниями. Фарзой испытующе всмотрелся в лицо когда-то заносчивого Мирака. Но тот смотрел прямо и доброжелательно.

– Пора нам забыть, – продолжал Мирак, поднимая чашу и окинув глазами своих спутников, – те недомолвки, что бывали между нами в прошлом. Многое открыла перед тобою жизнь и неволя – не так ли?… И меня тоже кое-чему научила минувшая война. Одна у нас печаль с тобою – о делах сколотских! Народ поднялся против понтийского ига, против наглых херсонесцев, что ныне хотят стать нашими хозяевами и господами! А Гориопифа и Дуланака все ненавидят за то, что врагу продались!

При упоминании о Гориопифе Фарзой сжал кулак и опустил его на расшитую скатерть, залитую вином, словно кровью.

– Почему же вы, родовые князья, не объединились против изменников, если они нелюбы вам и народу? – спросил он.

– Объединяемся, стремимся к этому, да многие погибли, кто в плен угодил, как ты вот… Но не хмурься, князь, тебя помнят в Скифии, и слава о тебе идет!

– Разная слава бывает, – с досадой отозвался Фарзой, окидывая застольников хмурым взглядом.

– О хорошей славе говорю, князь, – громко возразил Мирак, – все подтвердят это!

– Верно, верно, – подхватили «ястребы», а за ними и остальные члены посольства, – поедем, князь, с нами, постоим за народ и за могилы отцов наших!

– Изгоним из степей врагов и восславим племя царских сколотов! – выкрикнул задорно молодой воин.

– Гуляйте сейчас! – отозвался Лайонак, заметив, что крестьянские представители зашептались: им не совсем по душе пришлись последние слова. – Ешьте и пейте! Потом будете решать дела ваши. Всем известно, что ничего не пожалеет царь Савмак для дружбы со степной Скифией!.. Эй, Бунак, тащи еще амфоры, давай вина! Пусть горькое будет, лишь бы покрепче!

В стороне сидел Зенон, рядом с ним храпел Оронт, уже сраженный винными парами. Старый учитель сквозь дымку опьянения не переставал наблюдать шумное собрание тех, кто вчера или немного раньше вырвался из душной полутьмы эргастериев, оставил кирку землекопа, лопату чистильщика сточных ям или топор плотника с судостроительных верфей. Тех, которые освободились от ржавых цепей и ударов сыромятного бича, сбросили вшивые лохмотья и натянули на зудящие плечи тонкошерстные ткани, окрашенные красной финикийской краской. Воин и раб Савмак, его друзья и соратники ни в чем не уступят прежним вельможам! Более того – если сравнить этих новых владык Боспора со старыми, то они своими молодыми лицами, широкими плечами и огненными глазами, в которых светятся ум и отвага, уже затмили своих противников. Ехидные старцы, выжившие из ума вельможи, развратные женщины и хилые отпрыски Спартокидов – вот кто стоял над ними вчера. Страстные в борьбе и веселые на пиру молодые парни, крепкие как камень мужи, вроде Абрага или Пастуха, а за ними неистовая и бесчисленная толпа отчаянных людей заменили собою опустившихся фракийцев и диких дандариев и стали крепкими ногами на Пантикапейском холме. И если Перисад и его власть оказались сметенными, как мусор, в одну ночь жилистыми руками этих бесстрашных людей, то где та сила, которая смогла бы согнуть новую власть?! В голову старику приходила Фанагория, видимо сейчас объятая страхом, потом Митридат, которому едва ли спится спокойно после того, как Диофант прислал ему подобранную на площади голову Перисада в виде страшного свидетельства о событиях в Тавриде…

Зенон не мог не признаться, что ветры над Боспором стали как бы свежее, чище. Словно распахнулись настежь двери затхлого помещения и впустили струю свежего… даже слишком свежего, воздуха! Многим зябко от этой свежести!

Осторожно уложив на лавку пьяного Оронта, Зенон выбрался из-за стола и покинул пир. Крики и хохот, звуки флейты и удары гонга мешали ему разрешить трудную задачу, вернее – загадку, родившуюся в голове. Он стал замечать, что мысли в последнее время начали ускользать от него. Он забывал начисто, о чем думал накануне. И сейчас шел в сторону темных улиц города, боясь растерять то, что возникло в его мозгу. Однако, бросив взгляд назад, опять вернулся к сделанному им открытию, что те самые рабы, которых, как нечистой силы, боялись властители Боспора, вели себя нисколько не хуже былых хозяев. Внешнее благообразие и достоинство царских друзей казались поразительными.

Переполненный не столько мыслями, сколько непривычными переживаниями, старик углубился нетвердой походкой в лабиринт улиц Пантикапея. Любимый и прекрасный город! Грустное и сладкое чувство подступило к самому горлу. Зенон хотел бы протянуть руки и обнять все эти дома и храмы. Пантикапей, еле оправившийся после кровавых тревог и пожаров, уютный и красивый город северных эллинов, словно усмехался ему, желая сказать: «Оба мы стары, Зенон! Новые силы и новые люди идут на смену нам, и наш с тобою конец едва ли стал бы концом мира. Волны жизни сменяют одна другую, не теряя своей силы и движения».

«Неужели все так просто? – спрашивал себя Зенон в сотый раз. – Неужели народ сам способен на иные дела, кроме разрушений и дикой жестокости?»

Но одурманенный мозг плохо отвечал на такие вопросы.

Бунак вертелся между столами, не ленился подливать в объемистые кубки вино различных ароматов и крепости. Он, как привидение, появлялся то тут, то там, выглядывал из-за спины Мирака, успевал шепнуть пару слов на ухо Пифодору, выслушивал указания Лайонака, а потом исчезал, подобно домовому, кривясь в своей демонически лукавой усмешке.

Бунак имел острый глаз и заметил, что Фарзой пьет без меры и уже не обращает внимания на своих одноплеменников, большинство которых или пыталось петь какие-то бессвязные песни, или свалилось под столы, испуская храп. Внимание князя приковала к себе танцовщица с кукольным лицом и большими глазами, гибкая, как трость. Размахивая кисейными рукавами, девушка двигалась в танце плавно, как морская наяда.

Подойдя к князю, шут шепнул ему:

– Бойся, витязь, женской красоты, ибо она налагает цепи покрепче тех, которыми Диофант держал тебя на «Арголиде». Попадешь в них – пропадешь!

– Весьма пленительна эта дочь Афродиты! – пробормотал Фарзой, еле ворочая языком. – Кто она?… Я уже видел ее в храме у Синдиды, но тогда она была печальна, а сейчас весела.

– Ай, ай! – перебил его Пифодор, подсаживаясь рядом. – Вот они, Синдидины козочки! Как красиво танцуют!

Махнув рукой, Фарзой оставил свое место за столом и нетвердой поступью направился к той, которая пленила его сердце. Он видел, как она мелькнула между столами и скрылась за колоннами дворцовой галереи. Настиг ее у балюстрады, откуда открывался вид на город и ночное море. Справа и слева чернели громады башен акрополя, облитые с одной стороны алыми отблесками пиршественных огней и черно-синеватые с другой.

Она стояла вполуоборот и, смеясь, рассматривала при неверном свете сверкающее огнями ожерелье, полученное в подарок за танец. Толстая коса ее падала ниже пояса и казалась в полумраке черной змеей. Девушка пыталась прикрепить к середине ожерелья цветок, вынутый из волос.

– Кто ты, прекрасная сестра моя? – обратился князь невнятно, протягивая руки. – Ты не нимфа, сошедшая с неба?

Девушка быстро обернулась, точно в испуге, лицо ее стало строгим. Увидев перед собою одного из друзей царя, улыбнулась.

– Нет, – ответила она без страха и смущения, – я не нимфа. И не с неба сошла. Наоборот, сегодня я взлетела высоко над землей! – Она расхохоталась, задорно вскинув голову.

– Ты танцевала как Психея! Я любовался тобою! И заметил тебя еще в храме Синдиды!.. Хочешь, я увезу тебя в Скифию? Будешь жить со мною в одном шатре. Княгиней будешь!

– Ах! – Девушка вскинула руки, как бы защищаясь. Улыбка опять сбежала с ее лица. Она внимательно вгляделась в помутневшие от хмеля глаза князя и, словно в раздумье, ответила: – Да, я была в храме Афродиты Пандемос, но хорошо, что недолго. Царь Савмак дал мне все – свободу, счастье и… вот это ожерелье! А ехать я никуда не хочу, я родилась в Пантикапее, и он кажется мне самым лучшим местом в мире! Разве может быть человек счастлив, если он на чужбине?

– Что? – широко раскрыл глаза Фарзой, как бы подстегнутый этими словами. Потом нахмурился. – Так ты не хочешь никуда отсюда?

– Нет, хочу!

– Куда же? Со мною в степь?

– Нет, хочу обратно за столы, где пируют!

Девушка громко рассмеялась и упорхнула так быстро, что и впрямь можно было принять ее за жительницу эфира. Быстрым движением она успела вложить что-то в руку Фарзоя. Тот медленно опустил голову и увидел, что на его ладони остался полуоборванный цветок. Как он попал в его руки, он не мог сообразить. В голове шумело, все окружающее выглядело призрачно. Он положил цветок на край балюстрады и побрел обратно.

Пир продолжался. Вернувшись к столу, Фарзой искал глазами ту, с которой только что беседовал, но тут же ощутил нечто подобное гневу или оскорблению. Его прекрасная нимфа сидела в обнимку с простым воином и, смеясь, ела моченые вишни, беря их с тарелки своими белыми пальчиками.

– Князь, – раздался рядом тихий смеющийся голос Бунака, – ты хотел узнать, кто эта красавица. Я был отвлечен Пифодором и не успел ответить тебе. Это – Пситира, дочь ремесленника, невеста воина Иафага. Завтра их свадьба. Видишь, как милуются молодые! Они счастливы в новом царстве Савмака!

Обескураженный Фарзой широко раскрыл глаза, хотел о чем-то расспросить Бунака, но лишь вздохнул. Взяв в руки чашу, сказал шуту:

– Налей до самых краев! Я хочу выпить за здоровье жениха и невесты!

И, смотря на густую струю вина, беззвучно льющуюся в сосуд, добавил с усмешкой:

– Кажется, мне и впрямь пора возвращаться в Скифию.

Под прикрытием ночной темноты через пролив переправилась целая флотилия лодок, перегруженных людьми. Слышались стоны и проклятия, вперемежку с радостными восклицаниями и приветствиями. Высаживаясь на берег, люди грозили кулаками в сторону Фанагории.

К месту высадки Атамаз придвинул более двух сотен хорошо вооруженных панцирных воинов, опасаясь измены.

Но это была излишняя предосторожность. Из лодок вышли рабы, что бежали из Фанагории после неудачного восстания. Среди них выделялись силуэты женских и детских фигур. Тяжелораненые не могли сами выйти на берег, стонали и охали, просили помощи.

Спускаясь к берегу, Савмак выслушал подробный рассказ Атамаза об этих людях.

– Хотели они вырезать господ и присоединиться к нам. Не вышло! Подавили их, почти всех перебили, только вот эта кучка спаслась.

Высадка закончилась. По приказанию Савмака десять носильщиков принесли котлы с жареным мясом и амфоры с царским вином. Это оказалось весьма кстати. Беглецы чуть не умирали от голода. Тут же, на плитах мостовой, при слабом освещении они уселись в кружки и с жадностью накинулись на вкусную и обильную еду, запивая ее дорогим вином. Восторженно кричали, увидев Савмака и узнав от местных воинов, что это и есть сам рабский справедливый царь.

– Слава народному царю!.. Много лет живи и царствуй на счастье освобожденных рабов!

По отрывистым и сбивчивым рассказам Савмаку стало ясно, что рабы сделали попытку захватить Фанагорию и запереться в городе, послав за помощью в Пантикапей. Но после неудачи прорвались к берегу и, дойдя до рыбачьего поселка, захватили переправу и на лодках добрались до берега свободы, чудом избежав нападения сторожевых кораблей.

– Великий царь, – говорили рабы, перебивая друг друга, – не медли, готовься к решительным боям! Карзоаз собрал большое войско. Не только эллины, но и дандарии, меоты, синды и даже аланы у него под началом. Готовят корабли для переправы. Хотят переплыть через пролив вместе с конями и перевезти метательные катапульты.

– А Диофант, – добавляли другие, – сейчас в Херсонесе. Он собирает отряд херсонесских греков, намеревается скоро прибыть к боспорским берегам со всем флотом. Царь Митридат приказал ему разбить твое войско и уничтожить твое рабское царство. Но это ему не удастся! Возьми нас в свое войско!

– Ну, это видно будет, кто кого уничтожит! – усмехнулся Савмак. И, обернувшись к своим людям, сказал: – Надо раненых устроить под крышу и передать Бунаку, чтобы он помог им скорее встать на ноги. И кормить их хорошо!

В рассказах беглецов не было чего-то неожиданного для нового царя. Однако они заставили его задуматься. Вернувшись в акрополь, он собрал друзей в уединенном покое, где расписные стены еле выступали из тьмы, освещенные бронзовыми светильнями-корабликами. Сюда глухо доносились пьяные песни и хохот пирующих. Царь и его советники сами были навеселе, однако хмель быстро улетучивался из голов, озабоченных тревожными вестями.

Савмак сказал, что посланцы степной Скифии прибыли кстати. Близится грозный час великой битвы боспорских рабов с черными легионами врагов свободы. Сейчас надежный друг дороже отца родного. Но до ушей Карзоаза быстро долетит новость о побратимстве рабского Боспора со скифскими немирными родами. Это побратимство означает, что родственные племена Тавриды хотят слиться воедино и взять в руки поводья своего счастья!.. Такая новость едва ли обрадует Карзоаза или Диофанта. Скорее она еще больше распалит их ярость, ускорит начало войны.

– Карзоаз и Диофант, – продолжал царь, – могут напасть на нас лишь с моря. Но полагаю, что понтиец потребует от князей-изменников Дуланака и Гориопифа помочь ему с суши своей конницей. Поэтому та война, что опять завязалась в Скифии, нам великая помощь! Она не даст князьям ударить нам в спину, свяжет им руки, да и Диофанту наступит на край плаща!.. Ему придется лучших гоплитов оставить в Херсонесе для подмоги грекам и князьям-предателям!.. Наша забота – помочь послам, одарить и обласкать их, снабдить оружием и доспехами ратными! Чем они сильнее, тем лучше для нас! Пусть наступают на Неаполь! И если боги помогут им овладеть сколотской столицей, то это будет и наша победа! Тогда они и к Херсонесу подступят. Не знаю только – надежен ли князь Мирак? Был он недавно другом Гориопифа. Не вспомнит ли он старой дружбы, не изменит ли?

– Фарзоя надо уговорить поехать с ними в Скифию! – выскочил вперед горячий Пифодор. – За него – вся степь!.. «Ястребы» говорят, что имя Фарзоя – ныне боевой клич всех немирных скифских родов! Довольно ему здесь по храмам гулять да на храмовых девок заглядываться!

Царь не удержался от улыбки. Выступил Танай. Он с крестьянской солидностью откашлялся в ладонь и не спеша сказал:

– Верны слова Пифодора, Фарзою надо ехать! Но, видно, придется и мне вернуться на родину, ибо там у меня наберется не одна сотня молодцов из крестьян, что воевали вместе со мною. Я помогу Фарзою, если ты повелишь, великий государь, и оружием поможешь. Вместе мы сделаем так, что князья не выступят против тебя, не до того им будет.

Советники одобрили мужественную речь крестьянского воеводы, что показал свою храбрость и боевую смекалку во время ночных сражений.

– Оружие будет, – твердо ответил Савмак, – немало осталось его нам в наследство от Перисада, есть мечи, копья и щиты хорошие. Но мне неведомо – поедет ли Фарзой? Что-то мрачен он и не очень приветлив со своими родичами.

– Томит его то, что рабом он был, – опять выступил Пифодор, – задор княжеский не дает покоя. Надо мною, говорит, даже вороны неапольские смеяться будут. Я, мол, освобожденный раб и останусь у Савмака простым воином.

– Возможно, от князей он и не дождется ничего, кроме насмешки, да ведь поедет не с пустыми руками. Дадим ему оружие и людей. И Танай при нем будет. Кто посмеется над сильным!.. А его родичи, «ястребы», я слыхал, народ отчаянный!

– Верно, государь, верно, – покрутил родосец головой, – отчаянные, так и лезут в драку! Сам бы ходил с ними в удалые набеги!

– Поедешь и ты с ними, – рассмеялся Савмак, – забирай своих пиратов! Они опять замечены в грабежах! Народ неспокойный! Позовите Фарзоя!

– Пьян он, очень много вина выпил. Чашу за чашей лил в себя, как воду.

Однако князь явился по первому зову. Лицо его пылало, глаза смотрели хмельно, но решительно. Он сразу догадался, о чем будет разговор, и был готов к ответу.

– Не хотел я, – ответил он с хрипотой в голосе, – покидать Боспора. Хотел стать твоим, Савмак, воином под именем Сколот. Но сейчас решил иное. Великая у меня вражда с Гориопифом, обидел он меня и род мой! Поеду мстить! Да и сердце рвется к родным местам.

– Сами боги указуют тебе путь правильный, – торжественно заключил Савмак. – Ты царский сколот и родственник Палака, ты любим народом! Твоя судьба не здесь, а там! Поезжай, брат мой!

Савмак обнял Фарзоя, они расцеловались.

– А насчет рабства скажу тебе как царь боспорский: властью своею и обычаем снимаю с тебя скверну рабства, возвращаю тебе звание князя и назначаю тебя своим воеводою! Ты поедешь в степи не как беглый раб, а как мой князь и воевода! И дружину дам тебе – не одна сотня рабов рвется к родным очагам в степи, ибо немало оказалось среди нас бывших кочевых скифов. Да еще охотников наберешь. Всех во фракийские латы оденем, вооружим и на коней посадим. Пусть кто-нибудь скажет о тебе обидное слово!.. Танай также поможет своими людьми… И Пифодора захвати, он грек пронырливый, сослужит тебе службу, и не одну!

– Велика твоя мудрость, молодой царь! – возгласили советники.

– А теперь идите догуливайте, нельзя оставлять гостей одних! Вы хозяева. Угощайте послов и сами угощайтесь!

– А ты? – спросил царя Лайонак.

– Я пойду прилягу, что-то язвы на ногах разгорелись.