Текст книги "Восстание на Боспоре"

Древние греки не любили держать преступников в заключении подолгу. Преступник, если он не приговорен к смерти, превращался в раба и должен был тяжким трудом зарабатывать хлеб свой. Сама система рабовладельческого хозяйства, где производитель жизненных благ содержался в условиях вечной каторги, не терпела «дармоедов», что сидят взаперти и едят хлеб, не принося никакой пользы.

Для Савмака сделали исключение. Сразу после великого позора на площади кузнец заклепал на шее бывшего стража железный ошейник с надписью, что отныне тот является вечным рабом. Теперь он уже не мог заявить, что он не раб, как это делал не однажды в прошлом. Воины отвели его в темную каменную яму, и тот же кузнец приковал его наглухо цепью к кольцу, ввинченному в каменный пол. Через узкое окно сюда доносились запахи свежего ветра.

Стараясь устроиться поудобнее на жестком полу, узник начал счет дням и ночам, мысленно представляя Лайонака, скачущего на ретивом коне по зеленой степи, и с замиранием сердца ждал, когда он вернется, но уже не один, а вместе с многоконным войском самого скифского царя. Верил в скорое освобождение.

Но время шло, не принося ничего нового. Думал он и о Гликерии, в тысячный раз задавая себе одни и те же вопросы. Неужели девушка единственно по доброте своей желала предупредить его о грозящей опасности? Едва ли! Ведь она погубила себя этим. Или она воспылала страстью к нему, Савмаку?… О нет, нет!.. Неопытный в делах сердца, он отбрасывал такое предположение, считая его дерзким, невероятным. Она – знатная богачка, заносчивая красавица, от которой не отказался бы сам царь, а он – неимущий копейщик, вскормленник царский. Да и говорила она с ним в последний раз, на площади, так сурово. Что же тогда? Мгновенная прихоть, взбалмошная выходка, столь же благородная, сколь и необдуманная, имеющая одну основу – чувство безнаказанности?… Это походило на правду и одновременно вызывало острую душевную боль, сожаление и досаду.

Да, девушка слишком гордо несла свое имя свободной гражданки Боспора. Обласканная царем, осыпанная милостями такого важного лица, как Саклей, она не допускала и мысли о том, что ее появление в склепе вместе с молодым воином отразится на ее добром имени. Самонадеянная и своевольная красавица переоценила свою роль в боспорском мирке. Она летела на золотой птице собственных грез и не представляла, что может упасть на землю. Увлеченная необычностью своего положения, она была убеждена, что ей сойдет с рук любой каприз, более того, он лишь увеличит всеобщее восхищение ею.

Пренебрегая осторожностью и правилами общественной морали, рисуясь своей независимостью, девушка сделала шаг, оказавшийся для нее роковым.

Смутные догадки сменялись острым и ярким чувством признательности. Девушка самоотверженно спасла его и его друзей, спасла и то большое дело, ради которого он готов был на смерть. О, как хотелось бы увидеть ее, отблагодарить ее и отомстить за ее позор!.. Но когда это будет возможно?… Может – никогда!

Очень мучил голод. Тюремщик приносил ежедневно пригоршню чечевицы и деревянную чашку холодной воды. Савмак стал замечать, что руки его стали узловатыми, а браслеты кандалов свободно болтаются на запястьях. Появились сонливость, нежелание двигаться, неведомое ранее равнодушие ко всему. Даже жизнь, что шла за стеною своей чередой, стала казаться полузабытым сном.

В темнице становилось все холоднее, особенно утрами. Холодные струи дождя врывались в прорезь окна. Залетали мокрые воробьи и клевали на полу остатки пищи. Треща суставами, Савмак пытался приподняться, но это становилось все труднее. Он даже не мог дойти до зловонной ямы в углу. Тело начало полыхать волнами внутреннего жара, хотя он весь при этом дрожал от озноба. Однажды в окно тюрьмы залетели и тут же исчезли белые мухи. Вскоре после этого об узнике вспомнили.

Он предстал перед Саклеем в пыточном подземелье и увидел на заостренном лисьем лице щеголеватого старика сначала мину удивления, затем довольную улыбку.

Савмак как бы состарился, ссутулился в плечах. Из прорех серой конопляной дерюги виднелось тело, покрытое грязью, шероховатое от холода. Спутанная борода странно торчала вперед, в волосах запутался сор. Дурным запахом потянуло от него. Саклей сморщился и помахал маленькой ручкой перед носом.

– Фу-фу! – рассмеялся он колючим смехом. – Видно, в тюрьме не так весело живется, как в царской казарме. Ты, Савмак, подурнел и провонял нечистотами.

Заметив, что заключенный смотрит на него остро и твердо, Саклей согнал усмешку, и лицо его стало надменным. Ударил по столу костяшками пальцев.

– Скажи мне всю правду, и я спасу тебя от пытки, сохраню тебе жизнь!

Савмак с усилием раскрыл запекшиеся губы:

– Какую правду хочешь узнать ты, лохаг? Правда всем видна, всем известна! И все получили за нее сполна!

– Нет, не сполна! Ты получил мало!.. Но я защищу тебя. Скажи лишь – зачем был в склепе и кто еще был с тобою?… Неужели тебе захотелось опозорить мою племянницу?… В твоих силах спасти ее честь и доброе имя. Одно твое слово – и она опять будет свободна и счастлива!.. Она уже сказала, что была в склепе случайно. Признала, что не была твоей любовницей.

– А если она признала, то зачем меня спрашиваешь?

– Чтобы ты подтвердил свои старые показания. Те, что давал в прошлый раз. Ты клялся, что не имел связи с девушкой, готов был идти на пытку за эту правду. А теперь говоришь другое?

– Чего ты добиваешься от меня, старик?

– Подтверди слова Гликерии и свои старые показания. Сними позор с девушки и назови заговорщиков.

– Позови сюда Гликерию, пусть она при мне скажет всю правду, и я буду согласен с нею. Но правда одна! Никаких заговорщиков я не ведаю, в склепе никого не было и быть не могло, кроме нас двоих, а встретились мы для любви.

– Значит, в прошлый раз ты лгал мне, подлый раб?

– Нет, не лгал!.. Ты – старик, ты забыл, что такое любовь, и говоришь смешное. Тогда, у дверей дворца, мы узнали, вспомнили друг друга. А потом встречались втайне… И она стала моей!.. Вот и все.

– Какая может быть любовь у скота и свободной гражданки? – забрызгал слюной Саклей.

– Такая же, как и у всех.

Это могло быть правдой. Савмак смотрел прямо и говорил то же, что и Гликерия. Могли же они почувствовать страсть друг к другу. Оба молодые, красивые.

– Посмотрю, что ты скажешь на пытке.

– Правда всегда одна, – с упорством отвечал Савмак, решив стоять на своем до конца и не выдавать дел заговорщицких, хотя бы ценою доброго имени Гликерии.

– Начинайте! – сверкнул глазами Саклей.

Палачи, тоже из рабов, когда-то плененные на войне, подскочили к Савмаку. Быстро сорвали с него лохмотья. Саклей нахмурился. Он увидел могучие мышцы и широкий костяк этого человека и подумал, что его мало выморили, он выглядел богатырем. Один из заплечных мастеров ловко прихватил веревками ноги узника, прикрутил их к тяжелому засаленному бревну, другой связал ему руки за спиной, сняв предварительно ручные цепи, а конец аркана перекинул через перекладину под потолком, совершенно черным от копоти факелов. Савмак даже поразился, насколько все это было сделано с быстротой и ловкостью необычайной, без каких-либо окриков и грубости. Но вот веревка натянулась, и он почувствовал, как его руки начинают вывертываться в суставах. Это была лишь проба. Палачи вопросительно смотрели на Саклея своими черными, как агат, глазами. Все они были сыны дикого племени из предгорий Кавказа.

– Еще раз спрашиваю тебя: зачем был ты в склепе, кто твои единомышленники, что замышляли?

– Все сказал я, старик! – раздражаясь, ответил пытаемый. – Чего еще хочешь?

Саклей кивнул головой, и веревка натянулась, в суставах затрещало. Узник изогнулся вперед, как человек, собирающийся нырнуть с берега в воду. Из-за спутанных кудрявых волос показались посиневшие кулаки. Лицо его налилось черной кровью, глаза заблестели неестественным блеском, багровые молнии кровяных жил вздулись на лбу. Саклей опять рассыпал сухой, частый смешок, тряся бородой в каком-то внутреннем возбуждении. Его ожесточала картина пытки, сладостное чувство упоения чужими страданиями подкатило к горлу. Он вскочил с легкостью юноши и, продолжая смеяться, наклонился, стараясь лучше разглядеть искаженное лицо Савмака.

– Ну как, – спросил он с издевкой и злорадством, – хорошо на царской дыбе?… Хлеб-то царский приелся, так вот тебе для разносола – бревно к ногам!.. Скотина! Давно надо было тебе руки выкрутить!.. Бунтовать вздумал? Тайные сборища собирал?… Собака, сучий ублюдок!.. Свободным быть захотел?… Вот тебе!

И маленькая морщинистая ладонь звонко шлепнула по багровому лицу. Но Савмак и не почувствовал этого удара. Он лишь видел, как старик озлобленно скалился, кричал на него, а ударив, брезгливо сморщился и вытер ладонь полой кафтана. В ушах звенело, все окружающее как-то отдалилось и стало походить на страшное видение. Неведомое чудовище терзало его своими когтями, вырывало руки, раздирало тело, выламывало ребра. Непередаваемая ясность соображения в первый миг пытки сменилась вдруг густым кровавым туманом. Узник чувствовал, как тошнота наполнила рот сладковатой слюной, струи пота потекли по телу. Последним мелькнуло в голове решительное и злое: «Не скажу ничего!»

– Хватит! – резко приказал Саклей палачам, видя, что Савмак потерял сознание. – Облейте его ледяной водой, пусть очухается. Жаль, что нет времени сегодня продолжить допрос. Но завтра ты у меня заговоришь!..

Но на другой день не пришлось пытать заключенного. Он горел, бредил, не узнавал никого. Саклей ругался, хлестал палкой по спинам перепуганных палачей. Приказал отливать узника ледяной водой, но это не помогло. Решил было прикончить несчастного, но вовремя спохватился. Смерть Савмака означала бы потерю нити от сложного клубка, который нужно было во что бы то ни стало размотать. От этого зависело если не все, то многое.

– Он не от пытки бредит, – с поклоном доложил раб-лекарь, осмотрев больного. – У него внутренний жар. Внешний холод, войдя в человека, легко превращается в жар. Здесь нужно применить заячий корень и траву шандра. А также натирание тела смесью масла и вина.

– Какие там корни и натирания! – огрызнулся недовольный лохаг. – Отправить его в рыбные ямы! Там с рабами пусть и находится. Скоту лечение не нужно, сам поправится. А потом мы еще раз допросим его. Огнем развяжем язык ему! Не выдержит, сдохнет – тем хуже для него!

Савмака отнесли в холодный сарай с ямами для засолки рыбы, сейчас порожними или заполненными до половины вонючим тузлуком и остатками рыбы.

– Тише вы! – сердито прикрикнул Абраг на рабов, что громко обсуждали судьбу Савмака, брошенного в угол на солому. – Разве не видите, душа в человеке еле держится… И бесы безумия овладели им… Дандак, принеси воды!

Молодой говорливый раб метнулся в темноту и скоро принес черепок с водой. Старый Абраг строго взглянул на Бандака и осторожно взял сосуд обезображенными от труда и сырости руками.

– А ну, брат, испей водицы, – произнес он тоном терпеливой няньки, став на колени около больного. Но тот резким движением руки расплескал воду. – Безумен, безумен, – покачал головой старый раб. – А ну, несите воды еще раз!

После нескольких неудачных попыток удалось влить в рот Савмаку глоток воды. Абраг стал осматривать ссадины и раны на теле нового товарища, все время покачивая головой.

– Ай, ай, – говорил он, – все руки порвали веревками и на ногах следы веревок… Горько тебе было, брат, на дыбе, верю тебе, ибо сам испытал эту долю.

С удивительным терпением Абраг возился с бредящим больным, укрывал его соломой и лохмотьями, кормил тюрей из размоченных кусочков ячменной лепешки и часами сидел около, слушая бессвязные, иногда удивительные речи.

– Слушай, дядя Абраг, – с лукавыми искорками в глазах говорил Бандак, – а ведь здорово он придумал – завести девку-то Саклееву в склеп?… Вот это парень по мне!.. Эх, я бы хотел так же!

Рабы, что сидели поодаль вокруг грубого очага, сдержанно смеялись.

– Говорят, – продолжал веселый молодой раб, – они шли голые по улице и все смотрели на них.

– Перестань болтать, мельница пустая, – остановил его дядька, – ничего ты не понимаешь! Тут дело, оказывается, куда побольше бабьего… О великие боги!.. Не то диво, что такой видный парень с девкой в склепе спрятался, а другое…

– Что? Что? – в один голос зашумели рабы, всегда мучимые любопытством, как голодом. – Что узнал ты, говори!

– Многое узнал, да надо держать язык за зубами! Мы сидим в своей протухлой яме, да на свою долю горькую плачемся, а люди-то, оказывается, дело делают! Борьбу готовят!

– Борьбу? – словно проснулся мрачный Мукунаг. – Борьбу?… С кем?… С хозяевами?

– А то с кем же еще, с девками, что ли?!

– О!.. – сжал кулаки Мукунаг. – Я убивал бы всех подряд! От мала до велика! Весь город спалил бы начисто!.. Неужели Савмак этот, что у царя в друзьях был, тоже?

– Что «тоже»?

– Ну, бороться хотел?

– Да еще как! – оживился Абраг. – Вы только помалкивайте! Не время говорить об этом, не наша это тайна – не нам ее и обсуждать!

– Хо-хо-хо! – залился смехом полоумный Пойр. – Я тоже хочу бить надсмотрщиков!

– Тише ты!

Кто-то неизвестный передал в рабское общежитие хлеб, мясо и вино. Абраг с большими трудностями вливал в рот Савмаку вино с тюрькой. Через несколько дней больному стало легче, он перестал бормотать, уснул спокойно.

– Крепок парень! – удовлетворенно заметил вслух Абраг. – Видно, такого и дыба не берет!.. Поправится!

На следующий день вся невольничья артель сгрудилась вокруг ложа больного, когда он впервые пришел в сознание и, полулежа на соломе, водил глазами по бородатым лицам, возможно принимая их за продолжение бреда.

– Успокойся, приди в себя, брат, – с нежностью, так странно звучащей в хриплом голосе, произнес Абраг, гладя корявой рукой свалявшиеся в войлок кудри Савмака, – среди друзей ты, среди своих.

– Среди своих? – порывисто, но словно сквозь сон проговорил тот. – Так Лайонак уже вернулся?… Палак в Пантикапее?

Все было рассмеялись, но Абраг зашипел на них и разогнал по углам.

– Нет, не вернулся еще Лайонак, видно, скоро вернется… Да ты не думай о нем, ведь еще болен ты…

Послышался окрик, надсмотрщик приказал идти в засолочные ямы для очистки их, пока не настали морозы. Это была большая работа перед началом зимы.

– Идите, – сказал Абраг, – а я задержусь. Ты, Мукунаг, будь за меня.

Оставшись наедине с бывшим царским слугой и стражем, а теперь невольником, Абраг стал вытаскивать откуда-то спрятанные хлеб и вино, желая накормить товарища.

На другой день, отправляясь на работу, рабы увели с собой и Савмака, который хотя и не имел сил работать, но, находясь возле них, не мог быть тайно уведенным стражами. Зная, что Савмака снова ждет пытка, Абраг и вся артель решили не выдавать его страже, даже если бы пришлось оказать сопротивление.

– Нельзя его сейчас отпускать, – говорил Абраг товарищам, – он после болезни слаб стал, а вдруг не выдержит и выдаст все, что знает. Тогда многие головы полетят прочь.

– Не выдадим его! – пробурчал решительно Мукунаг.

– Отстоим! – согласились остальные.

Для них появление Савмака было чем-то вроде проблеска в безрадостной жизни. Тайна, на которую намекнул Абраг, заставляла всех строить предположения и с любопытством поглядывать на загадочного узника со столь удивительной судьбой.

Однажды, когда все уже спали, Савмак сидел в углу и, глядя на угли очага, думал о том, с какой теплотой и дружественностью отнеслись к нему рыбные рабы, эти парии среди невольнического мира. Его потрясла картина их жизни и труда. Одетые в лохмотья, они копошились в вонючих ваннах, выгребая оттуда остатки гнилой рыбы, вычерпывая соленую жижу. А потом, вечером, сидя перед очагом, промывали и сушили свои язвы и красные, мокнущие пятна на руках и ногах. Питание этих людей едва ли удовлетворило бы самое неприхотливое животное. К тому же они были ослаблены недоеданием и сыростью своих жилищ, вернее – убежищ, многие страдали болями в животе и стонали по ночам. Казалось, солнце отвернулось от этой провонялой трущобы, а свежий ветер старался обходить ее стороной. Вечный полумрак и спертый воздух являлись той средой, в которой жили и умирали эти несчастные. Савмаку показалось, что деревня, в которой он родился и рос, была раем по сравнению с этой преисподней.

И несмотря на все, он встретил под лохмотьями и страшными лицами настоящие человеческие души, способные чувствовать, как и у всех остальных людей. Неправдоподобным видением представлялась отсюда жизнь акрополя с его дворцами, роскошью и пирами. Чудовищная разница в жизни той и этой рождала острое чувство протеста и разжигала жажду того всеобщего разрушения, о котором всегда твердил Мукунаг, этот озлобленный, рычащий раб.

– Не спишь? – спросил негромко Абраг, подсаживаясь рядом.

– Не спится.

– Да, брат, трудно уснуть, когда одна пытка за спиной, а другая впереди. Не иначе, как вспомнит о тебе Саклей и пришлет людей взять тебя. Но не пугайся, наша артель, а за нею и все остальные, что на рыбном деле работают, порешили не отдавать тебя в руки палачей!

– Да разве вас спросят?

– Спросят, брат мой, да ответа не получат!

– Не следует делать этого! Пускай я один пострадаю за свои дела, а не все вы!

– Нет, Савмак, мы уже все обсудили, и ничто не помешает нам сделать как задумали. Ибо известно стало, что ты за свободу рабов ратуешь вместе с такими смелыми молодцами, как Пастух! А раз так, то нам с тобою по пути. Ты – наш, мы – твои. Вместе будем бороться!

– Откуда ты взял это?

– Все ты в бреду высказал!.. Саклею не надо было тебя пытать, а посидеть около тебя одну ночь – ой, много узнал бы он!.. Ну, да теперь этого не будет… Сейчас хозяева слабы, хотя и мы не так уж сильны. Но если сплотимся, то многое можем сделать!.. Рабы решили драться за свободу!

– Правда? – схватился Савмак за жесткую руку Абрага. – Надо бороться, только через великую драку вырвемся мы из Перисадовой тюрьмы! Вот подойдет Палак к границам, так надо сразу начинать!

Абраг рассмеялся горько.

– Палак с войском уже месяцы стоит под стенами Херсонеса и не может одолеть его. Не пошел он на Боспор, брат мой. Опять уперся лбом в херсонесскую твердыню. И сказывают, скоро флот Диофанта вновь прибудет – и опять повторится то, что уже было в прошлом году. Разобьют его!

– Как? – отшатнулся пораженный Савмак. – Ты смеешься, старик!

– Поздно смеяться. Да и не привык я зубы скалить. Верно говорю – не жди Палака. Свободу надо добывать своими руками!

– Но там Лайонак, посланный наш!

– Знаю и это… Да, видно, не послушал гордый царь совета рабского. Ибо каждый царь – хозяин рабам своим и всегда жаждет лишь добычи и власти!

Только после пытки чувствовал Савмак такой душевный упадок и боль. Сказанное Абрагом сразило его, как отравленная стрела. Все горделивые мечты сразу померкли и сменились горьким разочарованием. Представлялось нелепым, что Палак не внял голосу разума. Или Лайонак не попал к нему, а оказался в руках Перисадовых палачей и давно уже замучен ими в застенке?…

– Нет, старик, – тихо вздохнул он, стараясь не показать своей печали, – без сильного царя скифского не бороться нам и свободы не видеть!

– А я думаю, слабы мы лишь поодиночке, а народ – силен! Если весь подымется да ударит – так все царство разлетится вдребезги, как глиняный горшок!

– Нет, нет! Если Диофант Палака бивал, то уж с нашими рабскими ратями он всегда справится! Не в одном Перисаде сила, а в том, что Митридат, царь заморский, не позволит нам освободиться. А Боспор он уже сторговал у Перисада и вот-вот станет нашим строгим хозяином. Тогда – берегись, рабы! Вы уже не сможете прятать у себя какого-то Савмака. Ибо придут Митридатовы железные ратники и всех заставят работать покорно.

– Не бывать этому! – решительно возразил Абраг. – Не бывать!.. Надо, Савмак, рабам захватывать свою волю сейчас, пока не явился сюда этот Диофант! А добудем свободу – сразу видно будет, что дальше делать. Так я считаю. Ждать нечего!

Савмак с сомнением покачал головой. Он продолжал смотреть в огонь очага, а на душе у него было темно-темно.

Поздно осенью, когда снег уже покрыл опустевшие поля, царь и его друзья возликовали. Всюду стало слышно, как глашатаи бегали по улицам и рынкам и гремели в трубы, сзывая народ.

– Боспорцы! – кричали они. – Радуйтесь и веселитесь! Доблестный полководец царя Митридата Диофант разгромил диких скифов и роксоланов! А сейчас преследует разбитые войска двух царей и приближается к Неаполю! Теперь Палак уже не отделается клятвой верности, как в прошлом году, но сложит свою голову. Конец царству Палака! Слава богам!

Одновременно с этими сообщениями, горделиво распространяемыми во всех городах царства для устрашения простого народа и рабов, поползли иные слухи.

Говорили, что Перисад спешно призывает Диофанта на Боспор и тот обещал после взятия Неаполя прибыть в Пантикапей с частью флота и войск.

– Зачем? – недоумевали одни.

– Затем, – разъясняли им более осведомленные, – чтобы расправиться с рабами, а то они обнаглели и готовы взбунтоваться. И крестьян наказать, особенно тех, которые разделили самовольно зерно еще до того, как его успели увезти в царские амбары.

Странные слухи росли и становились все более тревожными. Они проникли в самые низы боспорского люда, волновали рабов и крестьян. Последние имели все основания бояться появления заморских войск. Говорили, что понтийцы казнят всех строптивых рабов, других отправят на железные рудники, третьих закуют в кандалы навсегда. И с крестьянами расправятся. Тех, что растаскивали царский хлеб, на кол посадят, девок и ребятишек будут собирать и отправлять за море. А на освободившиеся земли поселят солдат Митридата. Всех сатавков превратят в рабов.

Возбуждение в народе росло. Власти ловили распространителей слухов, но их было так много, что трудно было что-либо выяснить и наказать настоящих виновных. По указу царя хватали подозрительных людей, пытали их, казнили. Наступила очередь и Савмака.

– Ну, если меня станут пытать, то в последний раз! – сжимал он кулаки. – Вырвусь из рук палачей и задушу этого Саклея!

– Мы не выдадим тебя! – в один голос отвечали рабы-рыбники. – Не пустим сюда царскую стражу!..

От Форгабака Алкмена узнала, что Саклей решил повторить пытку Савмака и добиться его признания. Обоим казалось, что теперь Савмак не выдержит и расскажет все, как было, что будет равносильно оправданию Гликерии перед царем и народом. Раскрытие заговора возвысит Саклея в глазах Перисада, чего Алкмена не могла допустить.

– Надо заставить Савмака молчать! – коротко сказала она.

– Это можно сделать только одним путем – убить Савмака.

– Да? – встрепенулась Алкмена. – Ты, пожалуй, прав. Так убей же его!

– Нет, – решительно покачал головой осторожный танаит, – я и так много делаю для тебя, государыня. А убивать – это дело твоих воинов. Пусть и они приносят пользу. Прикажи сделать это Зоилу.