Текст книги "Восстание на Боспоре"

Неожиданный отъезд дандариев, сопровождавших Алкмену, оказался по своим последствиям равносильным измене. Олтак в самом начале ночных событий вероломно покинул город, хотя именно ему было поручено обеспечить порядок в столице, безопасность царя и его гостей.

Дворец охранялся сравнительно небольшим отрядом сменных воинов. Однако горстка преданных стражей, а с ними большинство слуг, телохранителей вельмож, эллинских эфебов, собранных в коридоры дворца для придания пиру блеска, встретили толпы мятежников ударами мечей, видя в них ночных грабителей и злоумышленников.

Сотник Фалдарн наспех вооружил всех, кого мог, расставил, как перед битвой, и поддерживал их своими по-солдатски простыми словами:

– Держись дружно, рази смело! Царь не забывает верных слуг! Но карает трусов и изменников!

Наступающую черную массу рабов он встретил грубым и властным окриком:

– Стойте! Назад! Куда вы с грязными лапами лезете? Ошалели, что ли? Ваше место не в царских хоромах! Прочь, пока боги не покарали вас! Демоны! Одумайтесь, смиритесь, и царь помилует вас! Не то казнит лютой казнью, да еще проклянет весь род ваш!

Такое предупреждение моментально оживило настроения мистического страха перед царем, упорно сохранявшиеся в темных душах людей, приниженных рабской долей.

– Ой, братья! Куда это мы, в самом деле, а? – пятились рабы, еле успевая отмахиваться от ударов царских защитников.

– Вперед! – загремел Савмак. – Чего остановились, как бараны? Царя испугались, этого пьяницу? Да он не столько вина выпил, сколько крови вашей! Копье ему в горло за это! Наступай! Вперед!.. Руби!..

– Это ты, Савмак? – послышался возмущенный голос Фалдарна. – Образумься, сумасшедший! Ты сам вырос в этом дворце, вскормлен царскими хлебами и смеешь поднимать оружие на своего благодетеля!

– Царь – враг наш, а не благодетель! – ответил во весь голос Савмак. – Рабы! Если мы не возьмем дворец и не сломим головы царским защитникам, они всех нас завтра посадят на колья!

С этими словами Савмак решительно рванулся вперед, размахивая железным кованым скребком. Он сразу убил двух стражей, переломил копье у сотника и, когда тот оказался повергнутым на пол, велел связать его. Повстанцы ворвались в коридоры дворца. В лицо им ударили какие-то особые благовонные запахи, как бы из храма. И несмотря на ярость и решительность рабов, они вновь оробели, испугались расписных сводов и этих запахов, остро напоминающих, что они попали в самое запретное и таинственное место – в жилище самого богоравного владыки боспорского.

– Не отступай! – кричал Савмак, продолжая сражаться. – Эти стены размалеваны рабами, не пугайтесь их! Здесь все сделано рабами! А Перисад, наверное, уже умер от страха!.. Вперед, братья, здесь мы добудем нашу вольную жизнь!

Он со страшной силой орудовал своим скребком, разбивая в куски щиты личных соматофилаков царя. Те падали замертво или в панике отступали, гулко стуча ногами по деревянному настилу полов.

Хорошо зная расположение всех покоев, Савмак увлекал за собою шумную рабскую фалангу, нанося удары врагам, перепрыгивая через их трупы. Юркий слуга хотел закрыть перед ним окованную железом дверь, но он всунул в притвор свое оружие и еще через мгновение с помощью дюжих помощников взломал двери опочивальни самого Перисада. Вбежал туда первым.

В спальне царя чуть теплился огонек светильника. В полумраке возвышался балдахин над широким ложем. Страшная боль стиснула сердце. Савмак боялся приблизиться к ложу, ему казалось – там, во тьме, блеснули знакомые глаза… Видно, не обманул Саклеев раб! Она – здесь!..

– Огня! – сдавленным голосом потребовал он. – Эй, огня сюда!

Принесли факел, свет полыхнул по стенам, выступили из мрака золотые узоры, скачущие лошади, запряженные в колесницы. Из-за балдахина выскочил полураздетый человек с мертвенно-бледным, перекошенным лицом. Видимо, он поднялся с постели раньше, когда еще ломали дверь, и притаился в углу. В длинной рубахе он напоминал воскресшего покойника. Размахивая мечом, он закричал высоким, срывающимся голосом:

– На колени, рабы! Перед вами ваш владыка и жрец всех храмов – царь Перисад!.. Горе вам и страшные муки! Боги поразят вас! Они испепелят каждого, кто пойдет против меня!.. Но я прощу верного, дам свободу и богатство преданным мне!.. Выбирайте – смерть или свобода и богатство!

В его голосе прозвучали одновременно отчаяние и ярость, та жгучая ненависть, которая иногда заменяет людям силы и мужество в страшные минуты смертельной опасности. Хмель мгновенно вылетел из головы его.

Худой, бледный, с мечом в костлявой, жилистой руке, Перисад выглядел неистовым духом смерти и разрушения, что является людям в миг их погибели.

Велика была ярость рабов, восставших против своих жестоких хозяев. Они с дикой радостью искромсали на куски надсмотрщиков и, не страшась смерти, бросались в неравный бой с одетыми в железо наемниками на ночных улицах города. Но чувство страха и преклонения перед царской особой, близкой к богам и волею богов поставленной над людьми, было не менее сильно в душах этих несчастных, запуганных, обезличенных рабской долей. Доведенные до пределов отчаяния нечеловеческими лишениями, они уже показали чудеса храбрости, бунтуя против ненавистных хозяев. Но и столь же безотчетно, следуя инстинкту повиновения, воспитанному долгими годами, могли пасть ниц или бежать в неописуемом страхе, столкнувшись с тем, чего они привыкли бояться или что своей необычностью казалось сверхъестественным. Они верили в какую-то скрытую неведомую силу, что служит и помогает господам и которая может проявить себя сразу, как удар грома.

Сохранилась легенда о древних рабах, захвативших власть в свои руки. Их хозяева-скифы уехали на войну и долго не возвращались. Рабы эти очень стойко сопротивлялись хозяевам, когда те наконец вернулись домой. Но хозяева-воины догадались вложить мечи в ножны и взялись за сыромятные бичи, предназначенные для наказания рабов. И последние, не уступив силе оружия, в панике бежали, услышав знакомое щелканье бичей. Непобедимые как воины, они оказались бессильными подавить в себе рабский инстинкт повиновения.

Порабощенный не допускает, что тот, кому он отдает свои силы и жизнь, ради которого трудится, голодает, носит цепи и спит на сырой земле, ничтожен. Силою воображения он наделяет своего покровителя чертами и качествами существа необыкновенного, одаренного особым умом и характером. Угнетатель в глазах угнетенного превращается в великана, окруженного таинственным ореолом могущества, недоступного обычному пониманию человека. Человек издревле создавал себе божество как на небе, так и на земле. И нередко именно свирепость и жестокость такого божества поддерживали раболепное преклонение перед ним.

Это совсем не такое простое дело – убить царя…

Никто из рабов, проникших в покои Перисада, не посмел бы поднять оружие на избранника богов, на владыку всего царства. Ибо держать в руке судьбы тысяч людей, объявлять войны, порабощать народы не может простой человек, если он не является заранее избранным небесами для такой великой цели! Какой же безумец посмеет идти против божественной силы? Разве лишь тот, кому теми же богами предопределено сделать это.

И сам Перисад, проявивший находчивость и бесстрашие в этот последний миг его жизни, не играл какой-то роли. Он искренне ставил себя выше всех событий, считал себя недосягаемым для черного люда, которым деспотично повелевал. И скорее изумился появлению рабов в своей спальне, нежели испугался.

Его возмущенные крики и приказания рабам были так естественны и неотразимы, что никто из бунтовщиков не усомнился в их законности. Эти окрики прозвучали подобно ударам бичей из старой легенды. Одно сознание того, что перед ними сам царь, его необычный вид и огненный взор, а также обстановка богатой опочивальни, расписанной по стенам невиданными фигурами и личинами, отняли у большинства повстанцев все их мужество и решительность.

Некоторые сразу опустились на колени с выражением покорности и страха. Другие, бросая факелы и оружие, поспешили покинуть дворец. И если бы среди рабов не оказалось человека, который давно распрощался с иллюзиями в отношении царя и его окружения, утратил священный трепет перед троном, сумел возвыситься над суевериями и предрассудками людей своего круга, Перисад одними окриками и угрозами изгнал бы из дворца оробевших бунтарей. И кто знает, может быть, среди них же нашлись бы такие, что, поддавшись на царские посулы, повернули бы копья против товарищей.

Увидев роковую растерянность и животный страх на лицах повстанцев, Савмак с презрением, в бешенстве вскричал:

– Трусы! Вам только и сидеть в рыбозасолочных ямах, носить цепи, а не бороться за свободу! Ведь он один, а вас много! Чего испугались?

Эти слова заставили некоторых устыдиться своего малодушия.

– Светите мне факелами и не вмешивайтесь! – приказал Савмак. – Я один справлюсь с ним!

Теперь Перисад догадался, кто вожак этих людей. Трудно было признать бывшего дворцового вскормленника в этом всклокоченном и диком на вид человеке. Грязный, провонявший рыбной гнилью, он был одет в рубище, напоминающее полуистлевшую морскую траву, выброшенную морем на прибрежный песок. Лохмотья, покрытые блестками соли и чешуйками рыбы, казались присыпанными снегом. Голые ноги с резко выпяченными желваками мышц покрылись синеватыми пятнами, среди которых рдели кровоточащие язвы от рассола. Он держал в совершенно черных руках странное оружие в виде кола с железной лопатой на конце. Царь никогда ранее не видел этого инструмента рабского труда.

Нужно отдать должное Перисаду. Он смело, яростно кинулся навстречу бывшему спутнику своих юношеских лет с криком:

– А тебе, подлый предатель, за измену царю, своему благодетелю, – только смерть! Тебе нет прощения!

Он взмахнул мечом, но Савмак отразил удар тяжелым скребком. Царю также удалось увернуться от ответного удара и даже, сделав выпад, задеть Савмака концом острого клинка. У того на груди показалась кровь.

– А! – торжествующе воскликнул царь. – Трудно бороться с лучшим мечником Боспора!.. Эй, кто там, сюда! Люди! Рабы, бейте его, я дарую вам свободу!

Но никто не ответил ему. Савмак, осторожно отбивая отчаянные взмахи меча, что дождем сыпались на него, улучил миг и ударил противника по левому плечу. Глухо хрястнули кости, и царь со стоном повалился на пол. Рабы охнули, объятые небывалым волнением, в котором чувствовалось больше страха, чем радости или боевого задора.

Перепрыгнув через поверженного врага, Савмак подскочил к постели и распахнул полы занавеса. Ложе оказалось пустым. Он кинулся в дверцу рядом и попал в небольшую молельню, слабо освещенную бронзовой лампой. Отдернув занавеску, вздрогнул от неожиданности. Вот она! Только не живая, но изваянная из розового мрамора. Он замер на мгновение, упершись глазами в столь знакомые и дорогие черты задорного юного лица, искусно переданные резцом скульптора. Но где же сама Гликерия? Может, ее здесь и не было!

Он выбежал обратно в опочивальню, как бы намереваясь допросить Перисада, но тот лежал скорчившись в луже крови, хлеставшей из раны.

Савмак быстрым взглядом окинул людей, словно околдованных видом сраженного повелителя. Понял, что останавливаться на полпути нельзя. Надо было как-то разрядить обстановку замешательства. Пощадить Перисада было бы безумием. Он смело наступил на правую руку тяжело раненного царя и выхватил у него меч. Не теряя времени, одним ударом отсек ему голову и, схватив ее за жидкие волосы, поднял высоко.

– Вот она, голова лютого врага вашего и угнетателя! Нет больше Перисада, нет Боспорского царства! С этой минуты вы хозяева! Вы теперь свободны полностью и на всю жизнь! Никто никогда не назовет вас рабами!

Слова эти магически подействовали на рабов. Они словно очнулись, зашумели, оцепенение прошло. Послышались радостные возгласы, торжествующий смех.

– Нет больше царя, Савмак убил его!

– Мы свободны!.. Слава Савмаку!

Люди смеялись, плакали, обнимали один другого. Савмак протолкался через толпу, прошел знакомыми коридорами, неся высоко голову царя, и кричал:

– Кончилось царство Спартокидов! Нет царя-кровопийцы! Народ свободен!..

При этом размахивал отрубленной головой, орошая свежей кровью смятые ковры и настенные фрески, изображающие голых наяд и скачущих всадников на конях зеленого и красного цвета.

В сопровождении ликующей толпы, полный небывалыми чувствами, он вышел на внешнюю дворцовую галерею, где неоднократно стоял на посту. Здесь он второй раз после Фанагории увидел Гликерию, отсюда же его взяли под стражу после стычки с Олтаком в тот памятный день…

Всего лишь несколько часов назад он лежал на гнилой соломе рядом с другими рабами. Потом дрался насмерть на улицах города. И вот убил самого царя в его собственном дворце! А сейчас – этот свет и торжество! Пылают факелы, тысячная толпа вооруженных невольников волнуется на широком дворе акрополя, а он стоит на крыльце царского жилища, держа в руке страшный трофей – отсеченную голову Перисада!

Горожане попрятались по домам, сопротивление царской охраны и фракийской дружины оказалось сломленным. Город был во власти повстанцев. Шумные толпы разгоряченных борьбой рабов шли к акрополю, торжествуя победу.

– Вот, глядите! – прогремел на весь широкий двор мужественный голос Савмака. – Вот он, угнетатель и враг скифского народа, – Перисад!

Он поднял высоко отсеченную голову. В огнях факелов она казалась красной. Толпа ответила оглушительным победным ревом, руки с оружием вскинулись вверх.

– Кончилась царская власть на Боспоре! Кончились наши беды, братья!.. Конец рабству!.. Свобода, свобода!..

Шум и торжествующие клики усиливаются, их слышно далеко за городом.

– Мы, угнетенные рабы, порвали свои цепи и вернулись на волю! Мы получили ее не даром, заплатили за нее кровью! Но отныне мы сами себе хозяева, мы же и хозяева Боспора!

Неописуемое ликование было ответом на эти слова. Все точно опьянели, кричали, хохотали, пускались в пляс. В свете огней рабы выглядели исступленными. Только после слов Савмака, после того, как увидели голову бывшего царя, большинство начало сознавать, что произошло нечто великое, небывалое. Пантикапей, город крови и невольничьих слез, оказался поверженным к их ногам. Страшное чудовище, что держало их в своем плену и пожирало их, издыхало от смертельной раны, уже бессильное вернуть свою власть. Савмак провозгласил и сделал понятным то, что совершили повстанцы своими руками. Казалось, после громких и простых слов этого человека добытая мечом свобода получала права непререкаемого закона. Смотря во все глаза на колоннады дворца и храмов, дивясь подвигу Савмака, не испугавшегося самого царя, каждый из бунтарей почувствовал, как невидимая тяжесть свалилась с его плеч, сердце затрепетало в радостном порыве. А речь этого удивительного мужа помогла рабам осознать себя уже не как нарушителей железного порядка Спартокидов, но как полноправных граждан прекрасного, недоступного ранее, Свободного Мира!

Савмак пережидал восторги толпы, желая продолжить свою речь. Площадь медленно затихала. Ее гипнотизировал дерзкий «вскормленник» царский, спокойно и самоуверенно попирающий своими рваными постолами мраморные ступени. Те самые ступени, около которых раб мог появляться лишь с метлой в руках, да и то в ранние часы утра, когда господа еще спят. А он разбудил самого царя! Вошел к нему в опочивальню как новый хозяин таинственного чертога, населенного доселе лишь богами – земными и небесными. И вот от прежнего владыки осталась лишь эта жалкая голова, что висит в сиянии факелов, удерживаемая сильной, бестрепетной рукой.

Нет владыки на Боспоре! В этом звучало что-то потрясающее душу.

– Отныне никто не посмеет надеть цепи на освобожденного раба! Никто не отнимет у него семью! А каждому, кто осмелится угрожать нашей свободе, мы снесем голову с плеч, вот так же, как сейчас поступили с Перисадом! Отныне нет на Боспоре иных хозяев, кроме бывших рабов! Есть лишь вольные люди, имя им да будет – с к о л о т ы!.. Эй, сколоты, держите!

Савмак бросил в толпу голову царя. Ее подхватило несколько рук, перебросило другим, и пошла гулять голова гордого и жестокого царя по тем самым рукам, которые раньше работали на нее. Это напоминало игру в мяч.

Голова прыгала над толпой, и, когда появлялась в наиболее освещенных местах, можно было разглядеть на мгновение ее лицо, бледное и бесстрастное. Кто знал Перисада, впервые видел его лицо не искаженным гневом, злостью, едкой насмешкой, подозрительностью и всеми теми страстями, что терзали душу последнего Спартокида при жизни.

Находились такие, что боялись прикоснуться к страшному трофею, охваченные мистическим ужасом. Им казалось, что голова наблюдает из-под опущенных век, видит все, запоминает, чтобы после отомстить. Мертвые вообще опасны, а те, над которыми надругались, особенно.

Другие, наоборот, с любопытством протягивали руки, стараясь поймать теплый, влажный шар, и громко кричали:

– Огня!..

– Голова самого царя!.. Да может ли быть такое?

Это ошеломляло, как нечто сказочное, невероятное. Царя казнили!..

– Нет Перисада! Хо-хо-хо! – захохотал полоумный Пойр на весь широкий двор, вернее – площадь акрополя. Он плясал в исступлении и взывал высоким голосом: – Эй, вы, рабы! Поглядите! Я, раб Пойр, держу в руках голову, что носила диадему! Вот она, царская кровь! Она такая же, как и наша, красная. Я часто видел кровь рабов, нередко и свою, когда меня били и пытали, а вот царскую кровь вижу впервые. Пусть царская кровь принесет мне счастье!

Все как зачарованные смотрели на полубезумного, кривляющегося человека и повторяли вслед за ним:

– Царская голова!.. Царская кровь!.. Как же это так?… Значит, нет больше царя, нет эргастериев?… Неужели это могло случиться?…

– Хо-хо! – продолжал неистовствовать и приплясывать Пойр. – Нет царства Спартокидов! Перисада – нет!.. Он есть, но он в моих руках! Кто убил его, кто осмелился убить царя?

– Его не убили, Пойр, – отвечали рабы, – он погиб в честном бою. Савмак победил его!

– Савмак?… Это он поднял руку на порфироносца, пращур которого был признан богом! Нет! Такие дела не совершаются простыми смертными без участия и благословения богов!

– А разве ты не знаешь, что Савмак колдун?! Он получил свои тайные знания от деда-колдуна!

– Нет! – вдруг выпрямился Пойр. – Нет! Не колдуны вольны освобождать рабов и убивать тиранов. Они могут лишь наслать порчу на скот или причаровать красотку. А рушить царства по силам лишь великим богам! Савмак – избранник богов!.. Где он?

Пойр приблизился к ступеням дворца, где стоял подобно статуе Геракла Савмак.

– Ты, ты! – кликушеским голосом вскричал Пойр. – Ты победил в честном бою Перисада, ты отсек ему голову! Ты – избранный богами для подвига! Ты сразил царя, так скажи: кто же теперь будет новым царем нашим? Рабским царем?

– Нет больше царей на Боспоре! – отвечал с улыбкой Савмак.

– Нет царей?… Нет царя на Боспоре?… Как же жить будем?

– Да! – раздался голос в толпе. – Как без царя жить будем? Или разбредемся всюду, как скот, вернутся хозяева и переловят нас!

Толпа ответила на эти слова нарастающим гулом. Всем показалось, что почва не столь уж крепка под ними. Как жить без царя? Может ли жить тело без головы?

Выскочил на ступени Атамаз, весь залитый кровью врагов, опаленный пламенем пожара. Поднял руку.

– Нет одного царя – жестокого! – зычно, как медная труба, гаркнул он на всю площадь. – Но есть царь другой, которого сами боги указали нам!..

– Что он говорит?… Где?… Какой другой царь?…

– Вот он! – продолжал Атамаз. – Разве не видите? Ослепли, что ли? Савмак – царь наш рабский!.. Поглядите – Пойр тоже говорит не свое, он изрекает волю богов!

Пойр корчился в припадке на ступенях дворца и пронзительным голосом выкликал:

– Ты, Савмак, поднял меч ради свободы нашей! Ты обрушил смерть на головы хозяев! Ты убил Перисада! Ты теперь царь наш! Царь Савмак!..

– Царь Савмак! – выкрикнул Атамаз. – Царствуй на Боспоре!

Все притихли от неожиданности. Отрубленная голова прекратила свою скачку и словно в немом удивлении застыла в чьих-то руках. Савмак был ошарашен выходкой Атамаза и обратился к нему с растерянной улыбкой, желая спросить о чем-то. Но тот, пользуясь мгновенным затишьем, продолжал, подняв руки:

– Теперь у нас будет свой царь, рабский, сколотский! Тот, что сам только что снял цепи рабства и будет грудью защищать нашу свободу! Вот он, народный царь! Смотрите на него! Имя нашему царю – Савмак! Пусть он правит нами, как того хотят боги! Слава! Слава!

Все это не понравилось Савмаку, так как походило на насмешку некстати.

– Полно тебе, Атамаз, дурить! – с досадой бросил он. – Не ко времени языку волю даешь. Ведь не для шуток собрались мы здесь, дело делаем великое. Ярмо рабства сбросили, народ ликует. Зачем же меня на смех выставлять? Пойру я прощаю – безумен он. А ты-то зачем его слова повторяешь?!

Но столь неожиданное и смелое предложение нашло отклик в сердцах большинства. Слова горластого Атамаза показались повстанцам остроумными и удачными. Действительно, без царя люди жить не могут. А если они выберут царя из своей среды, то это придаст захвату власти видимость законности. Один царь сменил другого. Хороший, справедливый – плохого и жестокого. А Савмак вышел всем – и внешностью, и храбростью, и ученостью. Сам царя убил! И, говорят, знает науку чародейства. С таким ничто не страшно.

Самые веселые на горячий выкрик Атамаза ответили оглушительным хохотом, сочли его за шутку и были рады позабавиться. Но смех утих, сменился невнятным гомоном. Речь шла о выборе вожака, военного предводителя. А Савмак таким и показал себя с начала восстания, прошел во главе мятежных толп от рабских эргастериев до опочивальни Перисада!..

И после минутного замешательства, стоившего Атамазу большого душевного напряжения (он и сам не знал, насколько удачно или нет его внезапно возникшее предложение), многотысячная толпа ответила глухим шумом, который перерос в громоподобный рев, выражающий волю народа, его восторг и удовлетворение.

– Раб Савмак вместо царя Перисада!

– Савмак – царь наш!

– Слава рабскому царю Савмаку!

– Слава!.. Слава!..

Лайонак, Атамаз и группа друзей Савмака поняли, что произошло нечто большее, нежели они ожидали. Народ оказался единодушным в своем волеизъявлении. Их сердца забились в горделивой тревоге. Они выхватили мечи и стали по сторонам Савмака, как телохранители нового царя, готовые защищать его до последнего вздоха. Танай, Абраг, слабый еще, но полный возбуждения Бунак оказались тут же, вооруженные, торжествующие, решительные.

– Царю нашему рабскому – внимание и повиновение!

Савмак переживал небывалое томление, однако и он осознал, что все это не шутка – он в самом деле избран народом в руководители восстания – и что теперь на него ложится тяжкая ноша забот о завтрашнем дне, о судьбе всех этих людей. Ведь борьба-то далеко не окончена.