Текст книги "Правительство и рынки: Меняющаяся экономическая роль государства"

Часть II
Исторический обзор

Я не знаю, от чего человек становится более консервативным – от того, что не знает ни о чем, кроме настоящего, или ни о чем, кроме прошлого.

Джон Мейнард Кейнс. Конец laissez-faire

Глава 2
Роль государства в экономике в период перед Второй мировой войной

СЛЕДУЮЩИЕ пять глав второй части содержат исторический обзор изменений роли государства в экономике. Большая часть этого обзора посвящена XIX и XX векам. Мы рассмотрим различные факторы и отметим экономистов, которые повлияли на восприятие того, какой должна быть роль государства в экономике, и способствовали изменениям в экономической деятельности государств в течение двух последних столетий. При этом мы рассмотрим, как со временем изменялось отношение к бедности, распределению дохода и использованию возможностей, открывающихся перед гражданами. Признавая некоторые исключения и различия между странами, мы можем выделить три основных периода.

В первый период, который продолжался со Средних веков до первой половины XIX века, социальное и экономическое положение человека зависело по большей части или почти исключительно от его происхождения. Семья и семейные связи были основными действующими факторами. Бедность (или низкое положение) считались естественным состоянием части людей. Сержио Рикосса (Ricossa, [1986] 2006) приводит следующие слова монаха Джордано да Ривальто (Джордано Пизанского), знаменитого теолога и проповедника начала XIII века: «Если бы все были королями, то кто бы обрабатывал землю? Бог установил так, чтобы были богатые и бедные и чтобы бедные служили богатым, а богатые помогали бедным» (перевод мой. – В. Т.). Рикосса добавляет, что позиция Джордано отражала позицию церкви, которая была заинтересована в оказании помощи беднякам через сеть благотворительных учреждений, финансированных богатыми. Такое понимание естественного порядка вещей не ограничивалось только XIII веком и только Италией. Как показал сэр Луэллин Вудворд в книге «Век реформ, 1815–1870», в первой половине XIX века в Англии бытовало аналогичное отношение к бедности (Woodward, 1962). Алексис де Токвиль высказывал тот же взгляд в эссе 1835 года «Записки о пауперизме». Алан Вольф в книге «Будущее либерализма» в 2009 году подтвердил мнение Вудворда об отношении к неравенству в XIX веке, написав следующее: «Реализм требует, чтобы мы приняли мир таким, каким он был, а мир тогда был насквозь неравноправным» (Wolfe, 2009, p. 65). Ему вторил Роберт Кифер Вебб:

Еще большее значение при поиске причин неспособности страны [в начале XIX века] помочь бедным законодательным путем имеет распространенное в среднем и высшем классе отношение… к социальной помощи. Одни считали, что эффективное регулирование невозможно в быстро меняющейся экономике; другие полагали, что человек не сможет изменить установленный Богом социальный порядок, в котором бедные составляли важную и необходимую часть. Было и меньшинство, которое политэкономические доктрины laissez-faire убедили в бесполезности вмешательства (Webb, 1980, p. 158).

В феврале 1834 года английский парламент проголосовал за закон о помощи бедным, и вскоре после этого одна шестая часть населения Англии стала получать некоторую поддержку (Tocqueville, [1835] 1998, p. 39). Во второй половине XIX века отношение к бедности начало меняться, отчасти в результате политических перемен во многих странах, а отчасти потому, что в ходе промышленной революции некоторые люди незнатного происхождения разбогатели, образовав новый класс буржуазии» с растущей финансовой и политической властью. В этот период возрастало общественное давление в пользу законов, обеспечивающих равные возможности для всех: например, равные избирательные права, права рабочих, права женщин и права детей. Этот период продолжался до Первой мировой войны или примерно до Великой депрессии. Таким образом, общество стало менять свое отношение к бедности, переходя от приятия бедности и зависимости положения в обществе от происхождения как естественных явлений к заинтересованности в создании возможностей. Это давало шанс хотя бы некоторым людям избежать бедности и покинуть тот класс, к которому они принадлежали по рождению. (Об этом изменении см. также в главе 3 книги Вольфа.)

Сквозной темой в трудах XIX века становится обсуждение вероятности того, что рост политического участия граждан и всеобщие выборы, в которых участвует все возрастающая доля населения, приведут к росту спроса масс на поддержку и на перераспределение доходов и богатств. Все большее число граждан, и не только беднейшие слои, требовали от правительства поддержки с целью обеспечения равенства условий. Это давление вело к увеличению государственных расходов, повышению налогов и в конечном счете к централизации политической власти, что подвергало опасности личную свободу людей, ставя их в зависимость от тирании большинства. Чем сильнее было стремление к равенству, тем сильнее становились ограничения на личную свободу. Но если равенство было лишь фактом, то свобода рассматривалась как важная ценность. Эта тема мощно прозвучала в упомянутом выше эссе Токвиля (Tocqueville, [1835] 1998). Она и сегодня остается популярной в консервативных политических кругах. Противоположная тема заключается в том, что бедность имеет серьезные негативные внешние эффекты для общества, так как вызывает рост преступности и моральную деградацию. Именно поэтому бедным необходимо помогать и улучшать их положение с помощью государственных программ. Это мнение остается популярным среди левых политиков.

С началом Великой депрессии фокус внимания стал меняться снова, переходя с равенства возможностей на равенство результатов. Стало уже недостаточно просто помогать бедным справляться с трудностями и выживать; появилась новая, амбициозная и абстрактная цель – обеспечить равенство результатов. В эгалитарном обществе различия в уровне жизни и особенно в возможностях получения доступа к «базовым товарам» становились все менее приемлемыми и начинали раздражать чувства многих. Если не учитывать социалистические эксперименты в ряде стран, где доведенная до крайности идея равенства начала угрожать личным свободам, то построение государств всеобщего благосостояния стало самым решительным шагом правительств стран с рыночной экономикой к достижению равенства или по меньшей мере к подъему уровня жизни всех граждан – членов свободного общества выше минимального уровня, который в свою очередь выше актуального для прошлых лет уровня удовлетворения базовых биологических потребностей.

Следует отметить, что этот сдвиг, помимо вышеперечисленных последствий для личной свободы, породил серьезные разногласия, так как некоторые люди не считают равенство нормальным положением вещей. По их мнению, равенство противоречит законам природы и биологии. Человек – общественное животное. Он предпочитает жить в группах, поэтому его личная свобода всегда в некоторой степени ограничена и определяется поведением и обстоятельствами группы, к которой принадлежит конкретный человек. При этом в человеческом обществе всегда (за редким исключением) существует иерархия. Она возникает уже в семье, где власть мужчины почти всегда сильнее власти женщины, родители сильнее детей, мальчики сильнее девочек, первый ребенок сильнее последующих и т. д. В больших группах существует сходная иерархия, а в некоторых обществах она закреплена в кастах, которые продолжают существовать до сегодняшнего дня. В продолжительный период Средних веков иерархичность общества получила осмысление, объяснявшее принцип распределения результатов совместных действий людей внутри групп. По этой причине в «естественном», «биологическом» или «историческом» смысле эгалитаризм, несмотря на его высокую мораль (за редким исключением), видится противоречащим этому давнему и естественному порядку. Вот почему многие до сих пор возражают против стремления к равенству результатов и вообще против постановки такой цели, видя в ней угрозу личной свободе. Правомерность подобной цели в условиях рыночной экономики по-прежнему вызывает множество споров. (См. также Burke, 2000; Wolfe, 2009.)

Так как обеспечение равенства неизбежно требует определенного ограничения свободы отдельных людей, эту концепцию критиковал и Роберт Нозик, и другие консервативные комментаторы, которые считали, что личная свобода имеет больший вес, чем равенство результатов, и полагали, что свобода должна устанавливать пределы равенства.

В современной стране роль, которую государство или, если обобщить, правительство играет или должно играть в экономике, зависит от нескольких факторов. Среди наиболее важных из них – то, в какой степени люди, составляющие вместе население страны, чувствуют себя частью единого сообщества; политическая система, которая отбирает политиков и устанавливает рамки для их решений; позиция лиц политических деятелей, политическое давление и ограничения, в условиях которых они действуют; а также решения, принятые политиками или правительствами ранее, которые в случае успеха часто задают траекторию движения, с которой следующим правительствам трудно свернуть. На принимаемые решения неизбежно влияют господствующие концепции и идеи. В последние годы экономисты и политологи уделяли значительное внимание некоторым из этих вопросов и в особенности второму из перечисленных факторов. Особенно важны работы представителей школы теории государственного выбора, так как они привлекают внимание к правилам (таким, как конституционные нормы), которые ограничивают или должны ограничивать деятельность правительств. Но в долгосрочном плане даже конституционные нормы могут стать эндогенными по отношению к системе, так как они могут меняться и часто меняются.

В работах этих экономистов и политологов обычно рассматривалась рыночная экономика в стране с демократической политической системой, при этом основное внимание уделялось вопросам организации и институтов, регулирующих деятельность правительства. Как следствие, они несколько страдали от того, что Лайонел Роббинс называл «провинциальной замкнутостью на настоящем времени». В последующих главах мы рассмотрим эти работы более подробно, а сейчас укажем на две диаметрально противоположные роли, которые определяют низший и высший пределы роли, которую государство может играть в экономике. При этом нам придется заглянуть, по выражению Шумпетера (Schumpeter, 1954), в «чулан» старых идей. Затем мы покажем, что в большинстве стран реальная роль государства в экономике находится где-то между двумя полярными возможностями.

В первом из этих полярных случаев обязанности государства ограничены, так как предполагается, что граждане с помощью предположительно хорошо функционирующего рынка, полагаясь на собственные силы и доходы, сами обеспечивают удовлетворение своих потребностей, как личных, так и общественных. В таких обществах люди свободно организуются в гражданские группы для реализации своих групповых или общественных задач. В этом случае государству отводится ограниченная роль, заключающаяся в основном в исправлении серьезных провалов рынка, производстве базовых общественных благ и (иногда) в дополнении результатов рыночной деятельности. Государство также может вмешиваться в серьезных ситуациях, таких как крупные стихийные бедствия, если ничего не помогает (Moss, 2002). Большинство людей считает, что при ликвидации последствий стихийных бедствий государство должно вмешиваться и играть ведущую роль, за исключением случаев вмешательства иностранных государств, как было после землетрясения на Гаити и – в меньшей степени – после наводнения в Пакистане в 2010 году. Обычно именно эту роль государства экономисты приписывают экономической системе, которую принято называть “laissez-faire”. В той или иной форме такая система преобладала на протяжении XIX века и была представлена концепцией, которую разрабатывали экономисты так называемой классической школы.

Вторая роль, противоположная первой, – это роль, при которой большинство экономических решений принимается политическими представителями граждан или трудящихся классов, которые, как предполагается, сами выполняют функции государства. Поскольку некоторые или даже большинство из этих «представителей» вполне могут назначать себя сами, термин «представители» может и не относиться к выборным должностям. В такой системе государство берет на себя ответственность за экономическое благополучие граждан и за принятие большинства экономических решений. Государство владеет почти всеми средствами производства, почти полностью запрещает частную собственность и не оставляет места рыночным силам, которые почти исчезают, так как им не дают действовать. Большинство экономических решений принимаются по указанию государства и координируются через процесс централизованного планирования. Советский экономист сталинского времени С. Г. Струмилин однажды сказал: «Наша задача не в том, чтобы изучать экономику, а в том, чтобы переделывать ее; никакие законы нас не связывают». Эта система не дает людям экономической свободы и не заинтересована в их экономической деятельности, которую она не одобряет и пытается ликвидировать. Люди становятся собственностью государства, которое может использовать их по своему усмотрению. При этом личные предпочтения граждан значения не имеют. Политики же являются единственными выразителями потребностей общества (или «рабочего класса»). Такую систему обычно называют «системой централизованного планирования» или «административно-командной экономикой». (Научное описание «командной экономики» см. в Kornai, 1992; Корнаи, 2000.)

Эти две полярные системы принято увязывать с именами двух известных экономистов – Адама Смита и Карла Маркса, хотя в их создании участвовали многие другие экономисты, так что не вполне ясно, в какой мере Смит и Маркс ответственны за то, как другие развили их идеи. Смит и Маркс написали две самые влиятельные книги по экономике из всех, когда-либо написанных. Адам Смит, который считал себя специалистом по философии морали, а не экономистом, создал «Исследование о природе и причинах богатства народов» (Smith, 1776; Смит, 2007) – книгу, которая, как считают, легла в основу экономической системы laissez-faire и значительно повлияла на ход экономического развития в современных развитых странах. В 1759 году Смит опубликовал другую важную книгу, «Теория нравственных чувств», которая имела больший философский уклон и которую некоторые историки полагают самой важной работой Смита (см., например, Herman, 2001; Himmelfarb, 2004). В дальнейшем мы покажем, что связывать систему laissez-faire с именем Адама Смита не совсем верно.

Карл Маркс, который был «философом, историком, экономистом, лингвистом, литературным критиком и революционером», написал «Капитал» (1867 год, первое английское издание вышло в 1886 году) – книгу, которая проложила путь к созданию командной экономики с централизованным планированием. Современный биограф Маркса заметил: «В течение ста лет после его смерти [в 1883 году] половина населения мира оказалась под властью правительств, которые избрали марксизм своей руководящей теорией. Идеи Маркса изменили экономическую науку… Никогда со времен Иисуса Христа малоизвестная поначалу идея не распространялась так быстро по всему миру, не приобретала столько последователей и, к сожалению, не была так неверно истолкована» (см. Wheen, 1999, p. 1). На похоронах Маркса 17 марта 1883 года присутствовало только 11 человек[44]44
  На самом деле идеи Маркса были использованы совсем не так, как он предполагал. Биограф Маркса писал: «Маркс… пришел бы в ужас от преступлений, совершенных от его имени» (см. Wheen, 1999, p. 2). Маркс полагал, что государство станет инструментом рабочего класса и со временем исчезнет. Позднее ему возразили авторы австрийской школы, считавшие, что командная экономика неизбежно приводит к возникновению авторитарного государства. Также остается открытым вопрос о том, насколько точно общепринятые толкования системы laissez-faire отражают взгляды Адама Смита. У идей Кейнса была такая же судьба. Представляется, что кейнсианская экономика зашла намного дальше, чем этого хотел бы сам Кейнс. Питер Кларк цитирует Кейнса, который после участия во встрече экономистов-кейнсианцев в США в 1944 г. сказал: «Я был там единственный некейнсианец» (Clarke, 2009).


[Закрыть]. (Перечень социалистических стран по состоянию на 1987 год приводится в Kornai, 1992, p. 6–7; Корнаи, 2000, с. 32–34.)

И «Исследование о природе и причинах богатства народов», и «Капитал» прямо, но чаще косвенно, через трактовку последователями, оказали огромное воздействие на политиков и политику государства в самых разных частях мира и в разное время. Исторически влияние Маркса проявлялось более непосредственным образом и было более очевидным, чем влияние Смита. Оправдывая свою политику и объясняя свои действия, политики нередко ссылались на какую-либо из этих книг, но часто даже не читали их. Необходимо понимать, что Адам Смит и Карл Маркс, а также созданные при посредстве их идей экономические системы представляют два полярных случая. В современном мире в большинстве стран роль государства в экономике располагается достаточно далеко от обоих полюсов: большинство экономических систем не являются ни системой laissez-faire, ни командной экономикой. Роль государства сейчас значительно шире, чем мыслили ее Адам Смит и его последователи, но и не столь всеобъемлющая, как в командной экономике. В некоторых странах роль государства ближе к идеям Маркса, в большинстве стран она ближе к идеям Смита. В так называемых государствах всеобщего благосостояния, которые полностью оформились в 1960-е и 1970-е годы, роль государства в экономике значительно шире той, которую ассоциируют с именем Адама Смита. Однако в них достаточно свободы рыночных сил и индивидуального предпринимательства, а также гарантий частной собственности, хотя доходы ограничиваются с помощью высоких налогов и правовых норм, таких как правила зонирования. Немногие сохранившиеся централизованные плановые экономики приобрели заметные рыночные элементы. Пойти на это их вынудила глобализация и политическая конкуренция с рыночными экономиками. Однако в целом можно считать, что роль государства в экономике в настоящее время ближе к представлениям Адама Смита, чем Карла Маркса. Но два или три десятилетия назад в стане Маркса было значительно больше стран и некоторое время даже существовали опасения, что они могут победить в соревновании идей.

Идея централизованного планирования впервые воплотилась в реальность в России после большевистской революции 1917 года. (См., в частности, Rostow, 1953; Kornai, 1992; Корнаи, 2000.) После Второй мировой войны эта система была экспортирована во многие страны, которые попали под политическое или идеологическое влияние России и коммунистической идеологии. Среди них были Китай и несколько других азиатских государств, страны Восточной Европы и некоторые страны Африки и Латинской Америки. Концепция централизованного планирования оказала влияние еще на ряд стран, включая, например, Индию, но в них не сложились командные экономики. В течение примерно 70 лет, с 1920 по 1990 год, марксистская идеология была серьезным интеллектуальным и практическим вызовом для экономического направления, ассоциирующего себя с именем Адама Смита или с классической либо неоклассической экономической наукой. Она также вызывала интерес у многих, в том числе ведущих, экономистов в западных странах[45]45
  В 1983 г., комментируя книгу Генри Саймонса «Положительная программа laissez-faire», Милтон Фридман писал, что в 1934 г., когда появилась книга Саймонса, «почти большинство преподавателей и студентов-гуманитариев в Чикагском университете были либо членами коммунистической партии, либо очень близки к ней» (цит. по: Van Overtveldt, 2007, p. 201). Во многих европейских университетах таких людей было, возможно, еще больше.


[Закрыть]. После крушения Советского Союза и падения коммунизма в 1990 году во многих странах начался процесс перехода от централизованного планирования и командной экономики к рыночной экономике, что повысило значение Адама Смита и снизило значимость Карла Маркса (Stiglitz, 1994; Tanzi, 1993 и 2010). В течение следующих двух десятилетий представители берущей начало от Адама Смита либеральной экономической школы в ее современной, обновленной версии вновь стали популярны во многих частях света. В этот период и особенно в 1990-е годы стали звучать все более громкие призывы дать больше свободы рынку. При этом часто говорилось о необходимости ослабить роль государства. Однако современная версия либеральной экономической школы подразумевает значительно более обширные государственные расходы, чем те, которые предполагали Адам Смит и представители классической школы.

Начавшийся в 2008 году экономический кризис снова вызвал критику рыночных теорий laissez-faire и рыночных экономик, и вновь раздались требования расширить роль государства, как это было в период Великой депрессии. Некоторые из этих требований были связаны с вновь вошедшим в моду кейнсианством, в соответствии с которым экономикам ведущих стран необходимо масштабное налогово-бюджетное стимулирование для роста совокупного спроса и выхода из кризиса. Однако были и призывы активизировать уже выполняемую государством роль в различных секторах экономики, таких как финансовые рынки, здравоохранение, образование, инфраструктура, исследования и энергетика, а также к поддержке организаций на грани банкротства, таким как банки. Промышленная политика вновь стала модной темой. Пока еще рано прогнозировать, как эти призывы скажутся на государственных расходах и роли государства в экономике в долгосрочной перспективе.

Экономисты привыкли представлять экономику laissez-faire как экономическую систему, которая существовала во многих (хотя и не во всех) нынешних развитых странах в течение ста лет вплоть до начала Первой мировой войны или, возможно, до Великой депрессии. В некоторых странах свобода рынка была ограничена, так как правительства деятельно регулировали торговлю и развивали различные отрасли даже тогда, когда государственные расходы были низкими. Тем не менее в этот период было достигнуто максимально близкое приближение к тому состоянию экономики и к той роли государства в ней, которую теоретически обосновывали и рекомендовали Адам Смит и его европейские и американские последователи, создавшие классическую экономическую теорию. В дальнейшем мы увидим, что сам Адам Смит, возможно, внес меньший вклад в теорию laissez-faire, чем принято считать. Так или иначе, в 1880-х и 1890-х годах политика в духе laissez-faire утратила популярность и правительства начали склоняться в сторону большего вмешательства в экономику.

Российский эксперимент 1920–1990-х годов, а равно опыт других стран, попавших под советское влияние после Второй мировой войны, был максимальным приближением реальной жизни к марксистской модели экономики. Однако экономики laissez-faire и марксистские эксперименты никогда не существовали в истории одновременно, за возможным исключением периода 1920-х годов. Марксистский эксперимент проходил в основном в окружении экономик смешанного типа, а не экономик laissez-faire.

В экономиках laissez-faire непосредственная экономическая роль государства была минимальной и сводилась к выполнению лишь нескольких основных функций[46]46
  Следует помнить, что у правительства помимо прямых экономических функций есть еще и много других. В период перед Великой депрессией в различных странах было введено множество социальных законов, которые имели косвенное влияние на экономику, так как давали право объединяться в профсоюзы, голосовать, право на забастовки, отпуска, безопасность на рабочем месте и т. д. Все это не требовало значительного увеличения государственных расходов, но меняло отношения в частном секторе. Тем не менее для реализации этих прав требовалась эффективная бюрократическая машина (Weber, 1947).


[Закрыть]. В экономиках с централизованным планированием участие государства было вездесущим и непомерным: государство владело большей частью собственности и активов, оно определяло, как использовать трудовые ресурсы, и устанавливало заработную плату работников, а также принимало решения о накоплении и инвестировании и о том, какие товары производить и по каким ценам их продавать. Государство отвечало за капиталовложения, которые обычно осуществляли государственные предприятия, а также за импорт и экспорт. В таких экономиках государственный сектор давал почти 100 % промышленного производства страны. В результате было невозможно отличить государственные финансовые средства от частных, так как почти все средства были государственными. Динамика рынка была почти полностью подменена решениями политиков, утвержденными коммунистическими партиями таких стран. Эти решения определяли всю деятельность государственных предприятий. Экономические решения отдельных граждан не учитывались, а их экономические устремления не поощрялись, поскольку могли войти в конфликт с общественными целями, такими как построение эгалитарного общества. Люди, последовательно преследовавшие личные экономические интересы, считались антисоциальными элементами, так как их поведение вело к возникновению неравенства доходов (Tanzi, 2010). Государство осуществляло социальные расходы в основном через крупные государственные предприятия. Они обеспечивали занятость, медицинские услуги, пенсии и другие дополнительные льготы своим работникам. Официально безработицы не существовало, так как государственные предприятия должны были использовать все доступные трудовые ресурсы даже тогда, когда они в них не нуждались[47]47
  Принято было говорить, что в капиталистических странах безработные гуляют по улицам, а в странах с централизованным планированием экономики – по предприятиям.


[Закрыть].

В долгосрочной перспективе плановые экономики проиграли. Централизованное планирование оказалось ненадежным, так как вся система была исключительно жесткой и неэффективной, особенно в условиях современной, сложно устроенной экономики. Несложно планировать работу экономики, которая производит в основном сельскохозяйственную продукцию и несколько видов стандартных товаров, таких как «рубашки Мао» в традиционном китайском стиле, и намного сложнее планировать в экономике, которая производит тысячи разнообразных товаров и услуг. Чтобы справиться с возрастающей сложностью экономики, экономисты разрабатывали продвинутые математические модели, включая анализ «затраты–выпуск». Но в конечном счете система стала слишком сложной и рухнула.

Уже в начале коммунистического эксперимента австрийский экономист Людвиг фон Мизес предвидел, что эксперимент окончится неудачей, так как в условиях «социализма» будет сложно или невозможно делать рациональные экономические расчеты (Mises, 1922). Другой известный австрийский экономист, Фридрих фон Хайек, в 1944 году дал более подробное объяснение, почему так будет. Все дело в информации, которая заключена в тысячах свободно определяемых на рынке цен и необходима для того, чтобы незнакомые люди могли взаимодействовать и производили то, что нужно людям; в плановой экономике цены не содержат такой информации (Hayek, 1944; Хайек, 2005). Хайек высказал еще одну мысль, спорную по мнению многих (включая Пола Самуэльсона), что необходимость контролировать экономическую деятельность неизбежно приведет к политической тирании. Следовательно, совместить командную экономику и по-настоящему демократический процесс будет невозможно.

По мере усложнения экономик отсутствие стимулов и информации, передаваемой свободно устанавливаемыми в рыночной экономике ценами, становится все более серьезной проблемой и растет нагрузка на составителей планов, управляющих деятельностью других людей. Как отмечал Питер Беттке, «важен не размер правительства, а масштабы его деятельности, и поэтому Хайек считает, что расширение масштабов деятельности правительства за пределы его административных возможностей ведет к непредусмотренным и нежелательным последствиям» (Boettke, 2005, p. 1046–1047). Но вывод о том, что наличие значительного государственного сектора в стране приведет к репрессиям и, возможно, тирании, является спорным. Хотя Кейнс выразил практически полное согласие с содержанием книги Хайека 1944 года, многие другие известные авторы (включая Джорджа Оруэлла и Пола Самуэльсона) отнеслись очень критично к его выводам. Вместе с тем Дженнифер Шусслер отмечает, что «Хайек не был противником всех форм государственного вмешательства» (Schuessler, 2010). Она приводит цитату из работы Хайека, которая показывает, что для него задача «защиты конкуренции» не является «несовместимой с развитой системой социальных услуг». В те годы, когда вышла книга Хайека, экономисты приветствовали рост государственного сектора и взгляды Хайека не приобрели особой популярности; более того, насколько я помню, в 1960-х годах, когда я работал над докторской диссертацией по экономике в Гарвардском университете, сочинение Хайека не входило с перечень изучаемых работ, ее даже не обсуждали.

Когда прошел революционный и почти религиозный энтузиазм, сопровождавший приход к власти коммунистических партий, стали заметны апатия, коррупция, неэффективность и другие проб-лемы, о которых говорили Хайек и Мизес. Ряд стран (включая Кубу и Северную Корею) все еще пытаются сегодня сохранить такую систему, хотя Куба уже ввела некоторые элементы рыночной экономики. Ни одна из этих стран не служит образцом экономической эффективности. На это их руководители могли бы возразить, что эффективность не является главной задачей их экономик. Главная задача – снабжение всех граждан необходимыми благами и обеспечение равенства результатов. В других странах (в том числе Китае и Вьетнаме) по-прежнему правят коммунистические партии, но эти страны де-факто отказались от коммунистических принципов в экономике. В них фактически, хотя и неофициально и не полностью, сложились экономики смешанного типа с тоталитарным политическим режимом с элементами экономического планирования. Пока что эти тоталитарные режимы не вредят их экономическому развитию. Они даже могут облегчать процесс создания остро необходимой инфраструктуры, устраняя политические препятствия, типичные для демократических стран. Со временем, когда они станут более развитыми, им потребуются демократические политические институты и более четкие правовые нормы.