Текст книги "Правительство и рынки: Меняющаяся экономическая роль государства"

В работах Адама Смита нет упоминаний вклада государства в перераспределение доходов или в стабилизацию экономики. Он бы не доверил государству своего времени такую задачу. Государства возьмутся за нее лишь в XX веке, когда изменится характер государства и представления публики о его возможностях и обязанностях. Это изменение отражало факт роста политического влияния тех групп, которые выигрывали от перераспределения. Смит понимал, что в исключительных обстоятельствах (в основном в случае войн) правительство вправе делать заимствования, что и произошло в Англии несколько десятилетий спустя, в период Наполеоновских войн. Но он, как и другие экономисты его времени и до него, очень критично смотрел на иные государственные долги (Смит, 2007, кн. V, гл. 4; см. также: Hume, 1955; Mill, 2004, p. 796–802). Мнение, что государственный бюджет должен быть сбалансирован (не обязательно ежегодно, но в среднесрочной перспективе), восходит к римскому государственному деятелю Цицерону и оставалось общепринятым вплоть до «кейнсианской революции»[57]57
  В 43 г. до н. э. Цицерон писал: «Государственный бюджет должен быть сбалансирован. Государственный долг должен сокращаться. Высокомерие власти должно смягчаться и контролироваться. Платежи иностранным государствам должны сокращаться, если страна не хочет стать банкротом. А люди должны снова научиться работать, а не жить на государственную помощь». Стоит процитировать и Дэвида Юма, современника Адама Смита: «Премьер-министру заманчиво иметь такое средство, которое позволит ему стать значительным лицом во время своего срока в должности без того, чтобы перегружать народ налогами и вызывать протесты. Поэтому практика сокращения долга почти наверняка будет нарушаться при каждом правительстве». Таким образом, «последствия… будут… заключаться в одной… из двух следующих возможностей: либо государство уничтожит государственный кредит, либо государственный кредит уничтожит государство». Hume, 1955.


[Закрыть].

Смит понимал необходимость помощи самым бедным – задачи, которую в Англии до времени правления Елизаветы I брали на себя общины, а не государство, а в Шотландии – церковь (Trevelyan, 1942, p. 433–434; а также Ritter, 1991; Solomon, 1972 – о защите бедного населения во Франции в XVII веке; и Zamagni, 2000, об аналогичной политике в Италии). Как выразился Говард Соломон, «тот принцип, что каждый приход отвечает за своих бедняков, был установлен давно» (Solomon, 1972, p. 22). В деревнях и городках Швеции отмечалось то же самое. Согласно Кнуту Рексиду, «в наследство от раннего кланового общества [в Скандинавских странах] осталась забота о других членах местной общины и их защита. Каждая деревня и город коллективно отвечали за своих бедняков, больных, инвалидов и сирот» (Rexеd, 2000, p. 8). Однако Адам Смит, как и многие другие в его время, видел в этой практике не перераспределение дохода, а способ решения проблем, которые создает бедность. Бедность считалась негативным внешним эффектом и проблемой, которую нужно решить[58]58
  Отметим, что в странах Северной Европы церковь была инкорпорирована государством в XVI в. в ходе Реформации. После этого церковь уже не могла играть свою роль независимо от государства. В Англии Генрих VIII распустил монастыри и монашеские братства в 1930-х годах и присвоил их активы, часто под предлогом борьбы с коррупцией. См. MacCulloch, 2003, p. 46.


[Закрыть]. Следует повторить, что, несмотря на их ограниченность, взгляды Смита на роль государства были значительно более либеральными (то есть более прогосударственными), чем взгляды многих экономистов классической школы XIX века.

В первой половине XIX века было невозможно поддерживать высокий уровень государственных расходов из-за низкого уровня налогов; те, кто контролировал деятельность правительства, не допустили бы повышения налогов для самих себя (правительство контролировалось аристократами, владевшими большей частью производственных активов); не было ни возможностей управлять государственными программами, ни обученных специалистов. Поэтому рост государственных расходов откладывался до того времени, когда политическая власть перешла к народу, добившемуся более широкого представительства, стало возможно повышение налогов и возросли возможности государственного управления (см. Woodward, 1962, book 4, p. 444–472).

Первый вопрос, который приходит на ум, когда читаешь «Исследование о природе и причинах богатства народов», – это вопрос о том, какой уровень государственных расходов был бы необходим в мире, устроенном по принципам Адама Смита. В таком мире государство ограничивает свою деятельность сферами обороны, внутренней безопасности, администрирования, начального образования, поддержкой самых бедных и инфраструктурными проектами. В соответствии с имеющимися данными по некоторым странам, которые сегодня считаются развитыми, государственные расходы в них выросли с 10 % ВВП в 1870 году до примерно 13 % ВВП перед началом Первой мировой войны[59]59
  Здесь требуется пояснение. В анализируемый период не существовало национальной статистики национального дохода. Следовательно, имеющиеся данные следует рассматривать как приблизительные, а не точные цифры.


[Закрыть]. Это был период интенсивной глобализации, во время которого экономическая политика, вероятно, наиболее точно соответствовала принципам Адама Смита (см. табл. 1.1). Этот период не был «каменным веком». К тому же мир в этот период очень сильно отличался от того, каким он был веком раньше, когда Адам Смит писал свое «Исследование о природе и причинах богатства народов». Напротив, это был период интенсивной модернизации, основанной на достижениях целого века промышленной революции, важнейших научных открытий и технического прогресса. В этот период во многих странах стали использовать электричество; в Милане была построена торговая галерея, посвященная королю Виктору Эммануилу II, ставшая моделью для современных крытых торговых центров, во многих странах были построены железные дороги, позволившие большему числу людей перемещаться на большие расстояния за меньшее время; появилась значительная часть сооружений современного Парижа, включая знаменитое парижское метро и Эйфелеву башню; были открыты Суэцкий и затем Панамский каналы; стали популярны французские импрессионисты; появились первые автомобили и аэропланы. Таким образом, мы говорим о государственных расходах в относительно современных и быстро развивающихся экономиках. Кроме того, оценки государственных расходов этого времени завышены из-за обслуживания значительного государственного долга, возникшего у ряда стран во время предыдущих войн и в связи с подготовкой к новым войнам.

В фундаментальном труде XIX века о государственных финансах Поль Леруа-Больё хотя и сетовал на расточительство в ходе осуществления государственных расходов и непомерный рост числа особых государственных счетов (что делает эту работу очень современной), но также отмечал, что государственные расходы оставались стабильными примерно до 1840 года, а затем начали быстро расти из-за появления парламентских режимов и демократических движений (cм. Leroy-Beaulieu, 1888, pp. VI и 9). Приведенная выше оценка государственных расходов в размере 10–13 % ВВП отражает прирост, произошедший после 1840 года. В вышедшей в 1897 году в Италии книге итальянского экономиста Августо Грациани говорится, что «рост государственных расходов – явление столь распространенное и столь присущее современным государствам, что его нельзя счесть случайным или вызванным патологическими причинами» (Graziani, 1897, p. 171; перевод мой. – В. Т.). Таким образом, уровень государственных расходов (как доля от национального дохода), хотя и был в конце XIX века невысоким по современным меркам, уже тогда рассматривался как результат процессов, ведущих к росту доли государственного сектора в экономике и к непроизводительным расходам.

В другом фундаментальном труде о государственных финансах (более тысячи страниц), напечатанном в 1903 году, Франческо Саверио Нитти перечислил причины роста государственных расходов в XIX веке: постоянный рост военных расходов; крупные общественные проекты, связанные с внедрением новых технологий, таких как электричество, паровые двигатели, железные дороги и телеграф; рост государственного долга; разного рода «социальные превенции», осуществляемые государством. В этой работе Нитти утверждает, что действия государства необходимы для предотвращения негативных явлений. В частности, в их числе он упоминает санитарно-гигиенические меры и отмечает, что обеспечить их может только государство. Такого же мнения придерживался и Джеймс Вальвин (Walvin, 1988). Тот факт, что XIX век был периодом интенсивной урбанизации, делал такие меры особенно важными. Наконец, Нитти упомянул и растущую роль народных масс в общественной жизни[60]60
  Французский экономист, сторонник laissez-faire Жан-Батист Сэй, сформулировавший закон Сэя, согласно которому предложение рождает свой собственный спрос, назвал рост государственных расходов в его время «всеобщим злом».


[Закрыть] (см. Nitti, 1903, p. 113–116 издания 1972 года).

Величину государственных расходов накануне Первой мировой войны стоит сравнить с уровнем в более 50 % ВВП, к которому некоторые европейские страны приблизились (а несколько стран превзошли) к концу XX века (см. табл. 1.1). Новые уровни государственных расходов отражали значительное расширение представлений о том, что должно делать государство.

Несмотря на беспокойство ряда экономистов того времени по поводу роста государственных расходов, период с 1870 по 1913 год принято считать периодом преобладания экономической политики laissez-faire. В это время расходы государства оставались ограниченными и налоги тоже были невелики. Но этот период также характеризовался значительной социальной активностью, направленной на введение социального законодательства в отношении избирательных прав, прав женщин, прав рабочих, прав детей и т. д. Поэтому этот период можно считать периодом, когда правительства оказались заинтересованы в том, чтобы с помощью социального законодательства создать более равные возможности гражданам. Но, несмотря на небольшой абсолютный рост государственных расходов и усилия правительств по обновлению и лучшему исполнению социального законодательства (за счет создания более эффективных бюрократических систем), непосредственная роль государства в экономике оставалась скромной, соответствующей в основном принципам политики laissez-faire. Отклонение от концепции Адама Смита оставалось небольшим.

Чтобы лучше понять дух того времени, стоит посмотреть на того, каких взглядов на уровень налогообложения придерживался упомянутый выше французский экономист Поль Леруа-Больё. Этот исследователь был отлично осведомлен о состоянии государственных финансов во всем мире и в своем двухтомном труде представил подробные статистические данные по многим странам. Он считал, что может эмпирическим путем определить желаемый минимум и допустимый максимум доли налогов в национальном доходе, то, что мы теперь называем налоговым бременем. Налогообложение на уровне 5–6 % национального дохода он полагал «очень умеренным». Именно таким, по его мнению, должен быть уровень налогообложения в стране с небольшим государственным долгом и умеренными военными расходами; впрочем, он признавал, что рост государственного долга и войны приводят к превышению этого уровня. Примерно на таком же уровне в то время находились налоги в Соединенных Штатах. «Нормальными» считались и уровни от 6 до 12 %. Налоги выше 12–13 % национального дохода становятся непомерными и начинают мешать экономическому росту. Леруа-Больё отмечал, что, хотя высокое налоговое бремя и может существовать в некоторых странах, «оно, несомненно, будет замедлять рост национального богатства: свобода промышленности и граждан окажется под угрозой и будет неполной из-за притеснений и ограничений, которые неизбежно возникают при усложнении налоговой системы и увеличении налогов (Leroy-Beaulieu, 1888, p. 127–128; перевод мой. – В. Т.). Сто лет назад он предвосхитил все современные работы о возможном негативном воздействии высоких налогов на экономический рост и свободу граждан. Для полноты исторической картины можно также привести мнение Бенджамина Франклина о высоких налогах. В своей знаменитой брошюре 1758 года «Путь к изобилию» Франклин писал: «Правительство, которое со своего народа взимало бы налог, равный одной десятой времени, потраченного на работу, считалось бы жестоким». Таким образом, Франклин считал чрезмерным налог на уровне 10 %.

Экономическая мысль в США вплоть до начала Первой мировой войны придерживалась схожих взглядов. При этом государственные расходы в Соединенных Штатах были ниже, чем в других промышленно развитых странах (см. табл. 1.1). В 1913 году, когда Конгресс США обсуждал законопроект о введении налога на прибыль с базовой (минимальной) ставкой 1 % и предельной (максимальной) ставкой 6 % (на доход, превышающий полмиллиона долларов США, в ценах 1913 года), один из профессоров Гарвардского университета заявил на слушаниях в Конгрессе, что такие ставки налога «очевидно чрезмерны». Когда в 1913 году был введен федеральный налог на прибыль с базовой ставкой 1 % и предельной ставкой 7 % (а не 6 %, как предлагалось) на доход, превышающий полмиллиона долларов США, председатель Бюджетного комитета Конгресса заявил, что этот налог «принесет больше денег, чем человеческий разум способен придумать способов потратить» (см. Tanzi, 1988, p. 99). Предложение ввести федеральный подоходный налог вызвало грандиозную политическую баталию между его сторонниками и противниками. Чтобы учредить этот налог, пришлось внести поправку в Конституцию США. В том же 1913 году в Швеции была введена базовая программа всеобщего социального страхования; в нескольких европейских странах введено базовое социальное законодательство. Опираясь на эти факты, специалист по государствам всеобщего благосостояния Тони Аткинсон заключает, что государства всеобщего благосостояния начали формироваться до 1918 года (Atkinson, 2008, p. 22). Однако даже если это были государства всеобщего благосостояния, их финансирование не требовало высокого уровня налогов, и они обеспечивали весьма скромный объем социальной помощи.

Статистические данные показывают, что перед Первой мировой войной налоговое бремя (и уровень государственных расходов) в среднем достигало 13 % национального дохода. В этот период руководящим принципом стало знаменитое высказывание Жан-Батиста Кольбера, заметившего, что «взимание налогов – это искусство ощипывать гуся так, чтобы получить максимальное количество перьев с минимумом писка». В то время население по-прежнему крайне отрицательно относилось к высоким налогам[61]61
  Жан-Батист Кольбер, известный министр финансов короля Франции Людовика XIV, многое сделал для политики меркантилизма во Франции.


[Закрыть]. Основными налогами перед Первой мировой войной были налоги на внешнеторговую деятельность; налоги на собственность, рассчитываемые по кадастровой стоимости имущества (то есть стоимости, устанавливаемой административно на основе физических свойств имущества) или на основе таких параметров, как количество окон или ширина дома; условно-расчетные налоги на различные виды деловой или профессиональной деятельности; акцизы на такие товары, как табак, соль, скобяные товары, вино, игральные карты; кое-где действовали налоги на передачу собственности и местные подушные налоги. Иногда налогами облагались свадьбы и похороны.

Возникает естественный вопрос: «Как налоги могли оставаться такими низкими в то время?» Разве правительства не нуждались в более высоких доходах для выполнения своих основных функций? Отчасти ответ на этот вопрос дает рассмотрение спроса на налоговые поступления со стороны правительства и доступного правительствам предложения налоговых платежей. Сначала посмотрим на факторы, определяющие спрос на налоговые поступления. Как мы уже видели, в большинстве случаев правительства решали лишь самые насущные задачи, и их роль была близка к той, которую обрисовал Адам Смит. Для исполнения такой роли не требовалось значительных объемов средств. Если сегодняшние правительства ограничатся теми же задачами, им тоже не потребуются значительные средства. Государственных денежных трансфертов почти не было, и все платежи осуществлялись напрямую. Расходы ограничивались финансированием крупных инфраструктурных проектов некоторых предприятий, которые занимались предоставлением услуг в муниципальных образованиях, основных административных органов, обороны, защиты частных лиц и их собственности, а также ограниченным финансированием начального образования, оплаты труда и пенсий государственных служащих и финансированием ряда таких учреждений, как приюты для душевнобольных, стариков и детей-сирот.

В задачу правительств не входили расходы на стабилизацию экономики, перераспределение доходов между различными категориями граждан или между поколениями. Вместе с тем, как уже сказано выше, государство все же направляло определенные ресурсы на поддержку самых бедных. Не было почти никаких «социальных трансфертов», то есть государственных расходов (денежных или в натуральной форме), направленных на защиту граждан от отдельных рисков, таких как болезнь, старость, безработица, инвалидность и т. д. Такие трансферты либо не существовали вообще, либо были минимальными (табл. 2.1). Социальные трансферты начали приобретать некоторое значение только в 1930-е годы – отчасти из-за Великой депрессии, а отчасти из-за изменения взглядов на роль государства в экономике. Также было очень мало трансфертов частным предприятиям и связанных с ними трансфертов другим странам. Перед Первой мировой войной потребность в значительном повышении государственных доходов возникала только во время войны и при обслуживании крупного государственного долга после войны.

ТАБЛИЦА 2.1 Социальные трансферты в отдельных странах (в % от ВВП в текущих ценах) в период с 1880 по 1930 г.

ПРИМЕЧАНИЕ. Трансферты включают субсидирование социального обеспечения, пособий по безработице, пенсий, здравоохранения, а также жилищные субсидии. Обратите внимание, что расходы на государственное образование сюда не включены. «0» означает «равны нулю»; н/д – отсутствие данных (страна не является независимым государством либо известно, что трансферты ненулевые, но точное значение их не установлено).

ИСТОЧНИК: по данным из Lindert, 2002.

Всеобщее избирательное право стало еще одним фактором, который последовательно, и особенно в XX веке, приводил к повышению государственных расходов и, следовательно, к росту налогов. Как сказано выше, уже в XIX веке этот фактор привлек внимание ряда экономистов и политологов. Другим фактором стала урбанизация, которая сопровождалась ростом потребности в социальных услугах и усилением роли государства. Джеймс Вальвин высказывает интересное мнение о роли урбанизации в Викторианскую эпоху и ее влиянии на роль государства (Walvin, 1988).

Ведущий специалист последних десятилетий в области государственных финансов Алан Пикок писал в книге «Исследования общественного выбора в исторической перспективе», что «один из основных политических споров XIX века шел вокруг последствий введения всеобщего избирательного права» (Peacock, 1992, p. 42). Спор касался двух смежных вопросов, хотя основное внимание уделялось первому из них – «взаимосвязи между расширением избирательного права и обеспечением действия принципов свободного рынка». Второй вопрос касался влияния всеобщего избирательного права на налогообложение, государственные расходы и роль государственного сектора. Экономисты опасались, что в условиях всеобщего избирательного права большинство не имеющих собственности граждан утратят уважение к правам собственности, которые они считали одной из основ рыночной экономики. (Этот спор подробно рассмотрен в Hutchison, 1981, ch. 2.)

Спор привлек внимание Алексиса де Токвиля (Tocqueville, 1835) и Джеймса Милля (Mill, 1819), отца Джона Стюарта Милля. Опасения, что всеобщее избирательное право разрушит рыночную экономику, проявлялись наиболее сильно в Европе, и особенно сильно в Англии как стране с наибольшей концентрацией собственности. Токвиль считал, что такой проблемы не будет в Соединенных Штатах, где большинство населения имели какую-либо собственность, чаще всего землю (Tocqueville, 1835, p. 150). Именно поэтому Джеймс Милль предлагал предоставить избирательное право в Англии только мужчинам старше 40 лет. Следует заметить, что в XIX веке владение состоянием было значительно важнее, чем доход. Состояние более зримо, осязаемо и менее переменчиво, чем доход. Со временем, а также благодаря возникшему с развитием экономики разделению собственности между многочисленными акционерами предприятий и вложением состояний в акции и иных финансовых инструментов, накопленные богатства стали менее заметны и менее осязаемы, так что основное внимание стали уделять доходу. Кроме того, с течением времени благодаря росту человеческого капитала выросло значение дохода от трудовой деятельности.

Вопрос влияния всеобщего избирательного права на налогообложение и государственные расходы привлек меньше внимания, чем заслуживает. Деятельность государственного сектора переориентировалась с обеспечения общественных благ и учреждения основных институтов на перераспределение дохода и защиту от экономических рисков. Стоит также указать, что, когда женщины получили право голоса, государственные расходы в странах всеобщего благосостояния стали осуществляться к большей выгоде женщин.

В Великобритании доля глав домохозяйств с правом участия в голосовании выросла с 4,2 % в 1867 году до 74,2 % в 1911 году, а затем выросла еще сильнее (Lindert, 2002, p. 191). В других странах происходило то же самое. Питер Линдерт объяснил это так: «Государственные расходы любого рода были незначительны до начала XX века в основном из-за ограничений на политическое самовыражение» (Lindert, 2002, p. 190). Линдерт подчеркивает важность спроса на общественные услуги, что несколько отличается от объяснений роста государственных расходов, основывающихся на иных предположениях, таких как «гипотеза Баумоля», в соответствии с которой экономический рост приводит к росту себестоимости государственных услуг из-за менее высоких темпов роста продуктивности по сравнению с темпами роста продуктивности частного сектора (Baumol, 1967).

Итальянский экономист Де Вити де Марко, внесший значительный вклад в итальянскую “scienza delle finanze” («финансовую науку») и пользовавшийся сто лет назад значительным авторитетом, также опасался, что всеобщее избирательное право с неравным распределением дохода приведет к тому, более бедные граждане будут требовать выгодных для себя государственных услуг и перекладывать налоговое бремя на немногих богатых членов общества. Массы будут поддерживать своими голосами выгодные для них государственные программы и голосовать за налоги на богатых (De Viti de Marco, 1936). Последнее издание его книги «Об основных принципах финансовой экономики» вышло в Италии в 1928 году, а более ранние издания были опубликованы в последней четверти XIX века. Математическую интерпретацию взглядов Де Вити де Марко представил Хагерстром (Hagerstrom, 1938). Хагерстром, как и Де Вити де Марко и другие, предсказал, что демократия приведет к радикальному эгалитаризму и, следовательно, к росту государственных расходов. В недавние десятилетия эта озабоченность заставила некоторых представителей экономической теории общественного выбора (которая разрабатывалась в основном, хотя и не только, в Соединенных Штатах в 1960-е и 1970-е годы), таких как Джеймс Бьюкенен, Франческо Форте и другие, поддерживать идею введения конституционных ограничений на налогообложение по образцу, представленных в Конституции Швейцарии (Forte, 1985). По мнению Бьюкенена, такие ограничения необходимы для того, чтобы сдержать популистское давление на правительства, способное навредить экономической деятельности и ограничить свободу личности (Brennan and Buchanan, 1980)[62]62
  См. также статью Бруно Фрея (Frey, 1985).


[Закрыть].

Представители экономической теории общественного выбора, и в особенности Джеймс Бьюкенен, признавали влияние, которое оказала на них итальянская “scienza delle finanze” («финансовая наука»). Недавно Бьюкенен назвал книгу Де Вити де Марко в числе десяти книг, которые «оказали наиболее сильное влияние на [его] работу и [его] идеи» (Buchanan, 2003, p. 283). Представители этой экономической школы никогда не забывали про политическое давление, которое влияет на политические решения и результаты экономической политики[63]63
  Они бы очень удивились, познакомившись с литературой о максимизации всеобщего благосостояния и функциях его обеспечения, для которых необходим щедрый и всезнающий диктатор. Они бы скептически отнеслись к теориям добровольного обмена. См. Fausto and De Bonis, 2003.


[Закрыть]. Они отвергали взгляд, что «правительство является только лишь механизмом реализации политики» (Peacock, 1992, p. 7). «Ограничение налогообложения» стало частью распространившегося в последние годы движения за введение финансовых правил, регулирующих государственные расходы, налогообложение, государственный долг и бюджетный дефицит. Нидерланды стали первой страной, которая ввела ограничения на государственные расходы, а Швейцария первой ввела конституционные ограничения на налогообложение[64]64
  После введения таких ограничений в Нидерландах удалось значительно сократить государственные расходы.


[Закрыть]. Европейский валютный союз ввел ограничения на размеры бюджетного дефицита и государственного долга, оставив решения об уровне налогообложения и расходов на усмотрение стран-членов. Эта тенденция развивалась в последние годы и в других странах, где также вводились какие-либо ограничения бюджетно-налоговых показателей (Kopits, 2007). Нужно понимать, что до некоторой степени это стало возвратом к основополагающему правилу Цицерона о необходимости поддерживать бюджет в сбалансированном состоянии в средне– и долгосрочной перспективе.

Аспект предложения и факторы, определяющие поступление налоговых платежей, также имеют исторически важное значение. В условиях, сложившихся перед Первой мировой войной, потребность в государственных расходах могла расти, но налоговые поступления не увеличивались из-за трудностей повышения уровня налогообложения. Таких сложностей было несколько: во-первых, средний класс оставался небольшим, а налогообложение бедных классов не могло дать значительных доходов, в то время как налогообложение богатых было бы сложно осуществить по политическим причинам, так как богатые продолжали контролировать все политические решения. Во-вторых, ограничения на сбор налогов накладывала сама структура экономики. Например, официальная заработная плата рабочих и служащих составляла очень небольшую долю в национальном доходе; крупные организации, способные удерживать налоги самостоятельно (на доходы работников или на свои доходы от продаж), были малочисленны; доля сельского хозяйства в экономике была велика; преобладала неформальная экономическая деятельность. Все эти обстоятельства делали значительное повышение уровня налогообложения очень сложным, хотя и не невозможным делом (Tanzi, 1994). Кроме этого, «технологии налогообложения» находились в зачаточном состоянии. Приносящие наибольший доход налоги (глобальный подоходный налог, взносы в систему социального обеспечения и налог на добавленную стоимость) еще не существовали или использовались крайне редко. Взносы в систему социального обеспечения не собирались, так как еще не существовало развитых систем социального обеспечения или пенсионных систем. Но, несмотря на эти ограничения, некоторым странам удалось в ходе Первой мировой войны вдвое нарастить налоговую нагрузку, хотя и до уровня значительно ниже, чем современный. Накануне и сразу после начала Первой мировой войны в ряде стран был введен общегосударственный налог на доход. В их числе – Соединенные Штаты, Франция и Германия. В Великобритании небольшой подоходный налог уже существовал, но после начала войны его значение существенно возросло[65]65
  В 1880-е гг. налог на доходы в Англии составлял от 2 до 6,5 пенса на каждый фунт стерлингов. См. Trevelyan, 1942, p. 558. Во время войны порог налогообложения дохода был снижен со 160 до 130 фунтов стерлингов в год, а ставка налога на доходы была повышена с 5,8 до 30 %. См. Stevenson, 2007, p. 178.


[Закрыть]. Налог на доходы также существовал в королевстве Саксония в Германии. В Британии налог на доходы был введен еще во времена Наполеоновских войн, то есть больше чем за сто лет до Первой мировой войны. Но он был отменен в 1816 году. Неприятие этого налога было столь велико, что отменяющий его закон предписывал уничтожить все архивные записи о его уплате. Этот налог был снова введен в 1841 году (Webb, 1980, p. 158).

Начало Первой мировой войны предоставило политикам возможность обосновать свои действия политикам, которые хотели закрепить повышенный уровень налогообложения навсегда. В нескольких странах этой возможностью воспользовались. Однако сопротивление повышению налогов было так велико в этот период, что с помощью налогов удавалось покрывать лишь небольшую долю военных расходов. Эта доля составляла 16,7 % в Германии и 26,2 % в Великобритании. Во Франции, Италии и России вклад налогов в финансирование военных расходов был значительно меньше. Во Франции введение налога на доход задерживалось до 1916 года. Налог на сверхприбыль было ввести проще; он ограничивал военные прибыли, которые в условиях войны получал ряд предприятий. (См. Stevenson, 2007, p. 180–181; Ferguson, 2007, p. 318–319).

Война в основном финансировалась с помощью займов и печатания денег. В ряде стран денежная эмиссия привела к гиперинфляции, которая разрушила благосостояние среднего класса и резко сократила накопленный за время войны государственный долг[66]66
  В основе займов лежала идея о том, что будущие поколения должны помогать финансировать ведение войны. Призывы покупать государственные облигации были направлены к патриотическим чувствам граждан. Те, кто купили облигации, по сути оплатили большую часть расходов на войну, так как послевоенная инфляция значительно обесценила их облигации.


[Закрыть]. Таким образом, налогоплательщики косвенно, через инфляционный налог, оплатили стоимость войны. Общая стоимость войны оценивается в 82,4 миллиарда долларов США (в ценах 1913 года). Для того времени это было громадное число. К 1917 году из-за военных затрат государственные расходы выросли до 76 % чистого национального продукта в Германии, до 70 % в Великобритании и до более 100 % во Франции. Во время войны требовалось выплачивать денежное содержание солдатским женам, помощь была необходима инвалидам, вдовам и сиротам, а также тысячам беженцев (Stevenson, 2007, p. 179). Так как некоторые расходы сохранились после войны, налоги оставались выше предвоенных. Возник «инерционный эффект», который в будущем начал поддерживать рост государственных расходов. Этот инерционный эффект был еще сильнее после Второй мировой войны, когда ожидалось, что правительства будут играть более значительную роль в экономике, а сопротивление повышению налогов ослабло (Peacock and Wiseman, 1961).