Текст книги "Встречи в тайге. С вопросами и ответами для почемучек"

В тундре

путешествиях по тундре моим проводником был эвенк Гавриил Попов. На реке Урми он выстроил себе маленький домик только для того, чтобы держать в нём своё походное снаряжение и кое-какое имущество. Мой приятель давно потерял оленей. Он занимался теперь охотой, немного рыбачил, но мечтал вновь, как он сам выражался, «завести рогатых коней».

Хотя Попов и сделался как бы оседлым, но, по дедовским обычаям, постоянно передвигался с места на место: где с попутчиком на лошадях, где на собаках, а где и просто пешком.

Однажды, когда разговор коснулся невзгод кочевого быта, он сказал мне:

– Как это вы можете жить в городе, столько лет на одном месте? Я не выдержал бы и года.

Спокойный, как будто даже равнодушный ко всему, человек этот преображался, когда видел свежий след зверя. Тогда он становился деятельным и энергичным. В эти минуты он забывал всё: голод, усталость – и способен был переносить всякие лишения.

Судьба столкнула меня с ним случайно. В тот год я намеревался проникнуть в горную область Ян-дэ-янге. В последнем нанайском селении, Колдок, мне рекомендовали Попова как хорошего охотника и переводчика. Он был грамотен и свободно говорил по-русски. Я пригласил его – и не раскаялся.

В начале января мы выступили из якутского посёлка Талакана на пятидесяти пяти оленях и пошли на восток. На шестые сутки мы достигли хребта Быгин-Быгинен и, перейдя его, направились к горам Ян-дэ-янге.

Производя маршрутную съёмку, я часто останавливался, для того чтобы отметить повороты нашего пути и записать пройденное расстояние. Северные олени идут очень быстро; ни кочковатые болота, ни густые заросли в лесу для них не препятствие. Просто удивительно, как эти странные животные перебираются через заломы, занесённые снегом, где лошади непременно поломали бы ноги.

Чтобы не задерживать отряд, я велел эвенкам не дожидаться меня, но условился с ними, что около полудня на месте большого привала они оставят мне кое-что поесть. Заблудиться я не мог: двести двадцать оленьих ног протоптали в снегу хорошую дорогу. Эвенки сказали, что по ту сторону водораздела они знают место, где есть олений корм, и как только спустятся с перевала, тотчас станут биваком.

Очень важно было на ночь останавливаться там, где есть ягель – олений мох. Если корма не будет, олени убегут на старый бивак. Один раз так и случилось. Мы гнались за оленями целых шестьдесят километров и потеряли два дня.

Я приготовил планшет и тронулся следом за отрядом. Некоторое время между деревьями виднелись серые силуэты оленей и слышались голоса людей, а затем всё стихло. Я шёл на лыжах рядом с дорогою, протоптанною оленями.

С бивака хребет Ян-дэ-янге казался ближе, чем он был на самом деле. Я думал, что к полудню дойду до перевала. Не тут-то было! Через три часа пути он был от меня ещё далеко и по-прежнему величественно вздымал кверху свои снежно-белые вершины, озарённые яркими лучами полуденного солнца.

Как раз к этому времени я вышел на небольшую полянку, истоптанную и людьми и животными. В стороне, под елью, дымился ещё не успевший потухнуть костёр. Здесь был привал. Тут же поблизости в один из сугробов была воткнута палка с привязанным к ней пучком голых веток, а около неё на снегу лежали кусок сырого медвежьего сала и два сухаря. Я сел на первую попавшуюся валежину, с аппетитом позавтракал, потом, за неимением чая, утолил жажду снегом и пошёл дальше.

Юго-западные склоны Ян-дэ-янге, издали казавшиеся голыми, на самом деле были покрыты редким березняком; кое-где из-под снега виднелись какие-то кустарники.

Только к четырём часам пополудни я добрался до той части хребта, которая круто поднимается кверху и, по существу, составляет его гребень. Подъём в гору был настолько утомителен, что принудил меня несколько раз останавливаться и отдыхать.

Самый перевал представлял собой седловину между сопками. Когда я достиг его, солнце уже совсем склонилось к горизонту. Позади на необозримое пространство расстилалась тундра, казавшаяся сверху большим белым диском, «без меры в длину, без конца в ширину», и уходившая за горизонт. Небесный свод, расцвеченный лучами заходящего солнца в пурпуровые, оранжевые и золотисто-жёлтые тона, как бы опирался на её края и казался громадным хрустальным сосудом, повисшим над землёю. День угасал… Снега, покрывавшие склоны Ян-дэ-янге, окрасились в розоватые и нежно-фиолетовые цвета. Я любовался развернувшейся передо мной картиной и не особенно торопился, полагая, что буду на биваке ещё до наступления сумерек.

Когда солнце совсем скрылось за горизонтом и красивая окраска снегов потускнела, я начал спускаться с хребта Ян-дэ-янге. За перевалом сразу начинался хвойный лес. Я прошёл один километр, другой, третий, а бивака всё не было. Приглядываясь к следам, я заметил, что местами олени бежали рысцой, – значит, эвенки подгоняли их и торопились.

Тайга чем дальше, тем становилась гуще. На открытых местах ещё можно было кое-как рассмотреть следы, но под сенью хвойных деревьев ночная тьма быстро сгущалась, и потому идти становилось всё труднее и труднее. Мои лыжи стали путаться в чаще, – опасаясь сломать их, я должен был уменьшить шаг и бросить съёмку.

В лесу воцарилась тишина, изредка нарушаемая только звонким пощёлкиванием трескающихся от мороза деревьев. Ночь властно вступала в свои права. На потемневшем небе зажглись яркие звёзды. Они как будто знали что-то, касающееся меня, и перемигивались между собой. А я всё шёл и шёл.

Вдруг, к ужасу своему, я увидел, что потерял олений след. Я поспешно достал спичку и чиркнул ею: чистый, ровный снег лежал впереди меня, справа и слева.

«Вот беда-то! – подумал я. – Неужели я заблудился?»

Кому приходилось бывать зимою в тайге, тот знает, что значит заночевать в лесу без тёплой одежды, без топора и без полотнища палатки, которым можно было бы защитить себя от холода. Я остановился, чтобы передохнуть немного и обдумать своё положение, но мороз тотчас дал себя знать. Надо идти. Но куда? Я наугад пошёл вправо.

Как-то лыжа моя подвернулась, я упал и в это время неожиданно нащупал рукою утоптанный снег. Я скорее зажёг спичку и при краткой вспышке огня успел рассмотреть оленьи следы. Я решил идти как можно осторожнее, нащупывая дорогу ногами, чтобы не сбиться больше с проложенного оленями следа. Медленно, шаг за шагом, подвигался я вперёд и, когда терял оленью тропу, возвращался назад и, шаря по снегу руками, отыскивал её снова. Так промаялся я до девяти часов вечера и совершенно выбился из сил.

Стало совсем темно. Наконец случилось то, чего я боялся больше всего: я совсем потерял оленьи следы. Сколько ни искал я их, сколько ни ползал по снегу, всё было напрасно! Я принялся кричать, но эхо возвращало мои крики обратно.

Измученный до последней степени, я сел, не снимая лыж, на какую-то колодину. Я решил отдохнуть немного, развести небольшой огонь и как-нибудь дотянуть до утра. Не помню, сколько времени просидел я так, не помню, как задремал. Чувство озноба пропало. Откуда-то пахнуло теплом, в ушах зашумело, и послышались какие-то странные, бессмысленные слова.

Вдруг одна мысль, как молния, пронзила мой мозг: «Спать нельзя!» Я напряг все свои силы, рванулся с места, открыл глаза. Кругом было темно, как в могиле. Вверху слышался шорох – то лёгкий ветерок пробегал над лесом и чуть трогал вершины деревьев. Я сильно прозяб: холод уже успел проникнуть под одежду; зубы выбивали непрерывную дробь. Я схватился руками за ствол соседнего дерева и поднялся на ноги.

Первые шаги показались мне невероятно тяжёлыми, потом я разошёлся и тихонько побрёл в ту сторону, где был какой-то просвет. Не успел сделать я и сотни шагов, как вдруг лес кончился и передо мной открылась громадная равнина, озарённая слабым светом мерцающих звёзд. Далеко на другом конце её мелькал огонёк. Сонливое состояние разом исчезло – я почувствовал прилив бодрости, оправил лыжи и пошёл прямо на спасительный маяк.

Было поздно. Созвездие Ориона, стоявшее дотоле низко над горизонтом, уже успело подняться до зенита. Великолепный Сириус блистал всеми цветами радуги. Вдруг яркий метеор бесшумно пронёсся высоко над землёю, оставив за собой длинный угасающий след. Как ни был я измучен, но явление это было столь замечательно, что я долго не мог оторвать глаз от неба, и только холод, знобивший руки, вернул меня снова к действительности.

Шёл я долго и медленно. Наконец стали слышны бубенчики оленей. Ещё немного – и я увидел бивак. У опушки леса стояли две палатки. В стороне горел большой костёр. Тысячи искр поднимались кверху и огненным дождём сыпалась обратно в снег. Колеблющиеся языки пламени прыгали по веткам. Неровный свет огня отражался на сугробах, палатках, стволах деревьев и перекидывался в тундру.

Около костра виднелся силуэт человека. Контуры его делались кроваво-красными то с одной, то с другой стороны – в зависимости от того, как освещал человека огонь. Это был Попов.

Собрав последний остаток сил, я дотащился до костра и, не снимая лыж, повалился в снег. Отдышавшись немного, я спросил Попова, как случилось, что эвенки ушли так далеко, вместо того чтобы стать на бивак тотчас за перевалом. Оказалось, что, пройдя Ян-дэ-янге, они попали не в тот ключик, в который хотели. Они заметили свою ошибку тогда, когда уже спустились с хребта. Им не хотелось возвращаться назад, и они решили идти до тех пор, пока не найдут олений мох.

Попов объяснил мне, как эвенки находят пастбища для оленей. Они пускают одного оленя без недоуздка. Он раскапывает передней ногой снег и, если есть корм, начинает пастись; если же корма нет, поднимает голову и смотрит по сторонам.

Кормового мха не было – и это заставило эвенков долго идти по тайге, пока они не вышли на тундру. Они знали, что я запоздаю и, вероятно, заночую в лесу. Но с ними это так часто случается, что моему отсутствию они не придали никакого значения и со спокойной душой улеглись спать. Наоборот, они были крайне удивлены, узнав, что я пришёл на бивак и не остался в лесу до рассвета. Однако Попов решил на всякий случай зажечь огонь. Не разложи он костра, я действительно провёл бы мучительную ночь под открытым небом.

Всё хорошо, что хорошо кончается! Я снял лыжи, пробрался в палатку и тотчас уснул.

Весь следующий день эвенки простояли на месте. Двое из них ходили на охоту и принесли двух глухарей и одного рябчика.

Остальные мужчины исправляли сёдла и прочее походное снаряжение, а женщины починяли одежду.

Около полудня я по своим следам вернулся к тому месту, где бросил съёмку, и заснял весь путь до бивака.

На другой день с рассветом было решено двинуться дальше.

Было ещё совсем темно, когда меня разбудили. Я оделся и вышел из палатки. В воздухе была разлита мгла, которую эвенки называли «туманным морозом». Около палаток стояли два оленя с заиндевевшей шерстью. Термометр показывал минус 50 градусов Цельсия.

Часам к шести утра мы снялись с бивака и пошли дальше. Путь наш опять пролегал по тундре.

Ехавший впереди на «седловом» олене эвенк пел, и пение его было так же уныло и однообразно, как однообразна тундра, по которой он кочевал со своими табунами. Важенки следовали за ним в порядке, гуськом, и не отставали. Все мужчины и женщины сидели как-то странно, на плечах оленей, свесив ноги вперёд, на грудь животных. Малые дети были завёрнуты в меха и лежали в особых сёдлах – зыбках, привязанных к вьюкам ремнями.

После вчерашней злополучной ночи Попов решил идти на лыжах вместе со мной. Но только что тронулись мы в путь, как вынуждены были снова остановиться. Один ребёнок расплакался. Мать немного придержала своего оленя и попросила другую женщину подать ей крикуна. Та ловко соскочила на землю, развязала ремни и подала малютку матери. Мать на ходу накормила его грудью, прикрывшись от мороза шубкой. Потом она стала укачивать ребёнка, но он раскапризничался, брыкался и кричал во всё горло.

Тогда она сказала что-то эвенку, ехавшему впереди неё, тот передал слова её дальше, пока они не дошли до головы отряда. Проводник остановил своего оленя. Тотчас остановился весь табун.

Мать сошла на землю и на морозе стала распелёнывать сына. Раздев маленького буяна донага, она положила его в снег и, смеясь и что-то приговаривая, стала обсыпать его снегом ещё и сверху. Ребёнок барахтался и надрывался от крика. Я так был поражён этим необычайным зрелищем, что готов был броситься к ребёнку на помощь. Купанье в снегу продолжалось не более одной минуты. Затем мать подняла своё дитя, нежно поцеловала его и быстро стала завёртывать в рысий мех; потом уложила в седло-зыбку, ловко вскочила на своего оленя и крикнула проводнику, что можно идти дальше. Минуты через три ребёнок успокоился и всю дорогу спал как убитый.

– Ведь этак ребёнка можно простудить! – обратился я к Попову.

– Нет, – отвечал он, – от этого он не заболеет. Нам часто приходится зябнуть на охоте, а придёшь в юрту, завернёшься в шубу и так крепко уснёшь, что добудиться не могут.

Чем больше мы приближались к Уркану, тем снег становился глубже. Олени умерили шаг. Нам же с Поповым это было совершенно всё равно. Мы были на лыжах и не только не отставали от отряда, но порой даже обгоняли его.

Нашим проводником был эвенк небольшого роста, тщедушный, лет сорока пяти. На лице этого человека, самом заурядном, немного скуластом, было такое выражение, как будто он всегда всматривался в даль.

Мы шли по местности донельзя однообразной. Пусть читатель представит себе большую болотистую и слабо всхолмлённую равнину, покрытую снегом. Хоть бы какой-нибудь предмет, на котором можно было остановить взгляд и который мог бы служить ориентировочным пунктом: небольшое озеро, одинокая сопка, каменистая россыпь, голая скала… Ничего! Пусто! Ни зверей, ни птиц, никаких следов. И так изо дня в день – подряд шесть суток. Это однообразие утомляло меня, я шёл лениво и на планшете отмечал одно только слово: «Тундра». Однако проводник вёл себя иначе. Он часто оглядывался назад и внимательно смотрел по сторонам.

– Не сбился ли с дороги наш вожатый? – спросил я у Попова.

– Почему вы так думаете?

– Да он всё оглядывается и как будто ищет чего-то.

– А это потому, – отвечал Попов, – что он идёт здесь первый раз.

– Как же он ведёт нас? Какой же он проводник?! – невольно воскликнул я, крайне удивлённый.

– Он знает дорогу, – успокоительно сказал Попов. – Ему старик Ингину рассказал путь на шесть дней вперёд от хребта Быгин-Быгинен. Сегодня мы придём на условное место, где должны встретиться с другими эвенками, которые идут с Амгуни. Мы им передадим двух женщин с детьми. Эти эвенки предупреждены недели три назад.

Слова моего спутника озадачили меня ещё больше. Как можно запомнить дорогу в тундре хотя бы на один день, если даже сам ходил по ней! А ведь этот человек запомнил всё со слов другого, да ещё на шесть суток вперёд! Очевидно, тундра для него не так однообразна, как это кажется мне, – он видит то, чего я не замечаю.

Часа три после этого разговора мы шли по оленьим следам и вдруг увидели наш бивак и оленей, пасущихся на воле.

– Ну вот, – сказал Попов, – мы и дошли до того места, где должна произойти встреча двух отрядов.

Я огляделся кругом и не увидел никаких следов зимовья или костров, ничего такого, что указывало бы, что место это – перекрёсток двух путей.

Мы простояли здесь двое суток.

К концу третьего дня я стал беспокоиться, что, может быть, мы попали не туда, куда следует.

В это время в палатку вошёл эвенк и сообщил, что другой отряд приближается.

Мы вышли наружу, но в тундре царило полное спокойствие – ничего не было видно и ничего не было слышно. Попов рассеял моё недоумение.

– Взгляните на оленей, – сказал он. – Видите, они часто поднимают головы и смотрят в одну сторону.

Я постоял на морозе и, не дождавшись гостей, вернулся в палатку. Спустя некоторое время Попов вызвал меня снова наружу.

– Слушайте, – сказал мне Попов.

До слуха моего донеслись звуки деревянных побрякушек, которые эвенки вешают на шеи своих «рогатых коней» вместо металлических звонков. Вслед за тем из перелеска выехал человек на большом седловом олене, а за ним длинной вереницей тянулись важенки. Увидя наши палатки, человек остановился на минуту, осмотрелся и пошёл немного влево.

Это были те самые эвенки, которых мы ждали с таким нетерпением. Они расположились биваком шагах в четырёхстах от нашего табора. Через час вновь прибывшие были у нас. Они привезли новости с Амгуни, говорили о каком-то охотнике, которого задрал медведь, говорили о якутах, о ярмарке и о ценах на пушнину.

Вечером, когда мы с Поповым сидели у печки в палатке, разговор опять зашёл о проводнике, который привёл нас как раз к тому месту, где оба отряда так удачно встретились. Каково же было моё удивление, когда я услышал, что проводник только что пришедшего отряда тоже шёл впервые по этой тундре, по указаниям, данным ему сородичами на девять дней вперёд. Может быть, эвенки, эти скитальцы по тайге и тундре, обладают особо развитым чувством ориентировки?.. Это чувство есть у почтовых голубей и у перелётных птиц.

На следующий день мы передали пришедшим двух женщин с детьми и продолжали свой маршрут на юго-восток.

Характер тундры стал меняться: местность сделалась более холмистой, появились ручьи с берегами, покрытыми хвойно-смешанным лесом. Тут было много звериных следов.

Мы с Поповым шли потихоньку на лыжах и разговаривали между собой. Я заносил наш маршрут на планшет, и он шёл безучастно, пока оленью дорогу не пересекли какие-то следы. Тут Попов остановился, внимательно посмотрел на них и сказал:

– Два человека шли: один – высокий, молодой, другой – низенький и старый.

Действительно, следы были человечьи. Кто-то шёл по снегу без лыж, причём один пешеход раздвигал коленями снег, а другой шагал прямо через сугробы. Шаг второго был уверенный и сильный. Маленький человек больше наступал на пятку, как это делают старики, и часто отдыхал.

– Это русские, – сказал Попов. – Оба в сапогах. (Эвенки носят обувь без каблуков, с мягкими подошвами.)

Вскоре он опять остановился и добавил:

– У маленького в руках была палка. Он нёс ружьё на ремне через левое плечо, а потом перебросил его через другое плечо.

– Почему? – спросил я удивлённо.

Вместо ответа Попов указал мне на следы. Там, где низкий человек оступался между кочками, приклад его ружья делал отметки в снегу. Сначала эти отметины были с правой стороны, а потом стали появляться с левой.

Немного дальше Попов поднял корку белого хлеба, по которой он заключил, что поблизости есть зимовье, где можно выпекать кислый хлеб. Тот, кто далеко уходит в горы, несёт с собою только сухари.

Мы оба внимательно рассматривали следы. В одном месте снег оказался истоптанным. Я понял только, что неизвестные люди здесь отдыхали, причём один из них стоял, а другой сидел на снегу.

– Один человек курит, а другой нет, – заметил Попов, указывая на снег. – Вот тут стоял большой человек и свёртывал папиросу. Он немного просыпал махорки, а тот, что поменьше ростом, ждал, когда товарищ его закурит. У них был обтёртый коробок, и они попортили много спичек. Потом большой человек протянул маленькому руку и помог встать на ноги.

Действительно, по снегу было видно, что маленький человек, вставая, не поворачивался на бок, что, поднимаясь, он крепко упёрся на ноги и глубоко вдавил снег каблуками.

Это чрезвычайно заинтересовало меня. Мы двинулись дальше. Вдруг Попов обернулся и сказал:

– Большой человек сегодня утром ел много солёной рыбы – ему сильно пить хотелось, и он всю дорогу хватал снег горстями.

Следы стали забирать влево, к лесу. Далеко впереди виднелся наш караван. Тоненькой змейкой двигались вьючные олени между сугробами. Отставшие животные казались маленькими точками. Мы взяли направление прямо на них и быстро пошли по занастившемуся снегу. Вскоре олени остановились и сбились в кучу. Когда мы подходили к ним, эвенки развьючивали их и собирались ставить палатки.

– Пойдёмте поищем тех людей, – предложил мне Попов. – Они где-нибудь тут, неподалёку.

– Как ты это узнал? – спросил я у своего приятеля.

– Они здесь прошли, – отвечал он, указывая на следы. – Без лыж по такому снегу далеко не уйдёшь.

Оставив эвенков устраивать бивак, мы пошли по следам, которые скоро привели нас к реке. Многочисленные порубки говорили о том, что те, кого мы ищем, стоят здесь давно и находятся где-то совсем поблизости.

– Погодите, там слышны удары топора, – сказал Попов, указывая на реку.

Не успели мы сделать и двухсот шагов, как увидели дым, а затем и зимовье, сложенное из брёвен, крытое накатником и землёю, а около него двух лошадей. От зимовья вниз по реке шла санная дорога. Когда мы подходили к жилищу, худая собака встретила нас злобным лаем. Здесь мы застали трёх человек: кривоглазого старика с седою головою, одетого в какую-то ватную кацавейку, и двух лесорубов. Один из них, как Попов и предполагал, был действительно высокого роста, лет тридцати, другой значительно старше и ниже ростом. Это были рабочие лесозаготовительного завода.

Старик был караульщиком и кашеваром, а другие двое только два дня назад приехали из Хабаровска и вчера ходили смотреть, много ли в лесу кедра.

Когда я сказал им, как они шли, как несли ружьё, кто из них курил и кто ел солёную рыбу, они очень удивились и спросили, в свою очередь, откуда я знаю такие подробности. Я указал на своего спутника и сказал, что всё это он усмотрел по их следам.

– Вот диво! – воскликнул высокий парень. – Значит, от них, – он кивнул в сторону Попова, – никуда не скроешься… Верно говорили старики, что в лесу надо вести себя хорошо. Выходит, что в городе легче скрыться, чем в тайге.

Попов был настоящим следопытом. Неудивительно, что его сородичи, наши проводники, по признакам, незаметным для моего глаза, нашли друг друга в снежной пустыне.

Мы распрощались с нашими новыми знакомыми и пошли к себе на бивак.

ЧТО ТАКОЕ ЯГЕЛЬ?

Ягель – это лишайник, которым питаются в тундре северные олени. Всего насчитывается более 100 видов лишайников, но только 20 имеют важное пищевое значение, являясь кормом для оленей. Если летом олени едят ещё и траву, то зимой ягель – основной корм животных. К сожалению, растёт ягель очень медленно: всего лишь 3–5 миллиметров в год. Поэтому для восстановления пастбища после выпаса стада олений требуется несколько десятков лет.

СЕЙЧАС МОЖНО ПОПАСТЬ НА ХРЕБЕТ ЯН-ДЭ-ЯНГЕ?

Хребет, который упоминается в рассказе В. К. Арсеньева, сейчас называется Джаки Унахта-Якбыяна. Ближе всего к нему расположен город Комсомольск-на-Амуре. Длина хребта – 150 км, максимальная высота – гора Элеор – 1796 м. Он до сих пор остаётся одним из малоисследованных мест, своеобразным «белым пятном» на карте Хабаровского края.

ПОЧЕМУ, КОГДА МЫ МЁРЗНЕМ, НАШИ ЗУБЫ НАЧИНАЮТ СТУЧАТЬ?

Учёные считают, что это происходит потому, что наша нервная система даёт команду мышцам сокращаться и вырабатывать больше энергии. Ведь энергия – это тепло. Мышцы сокращаются и вырабатывают больше энергии, то есть больше тепла. Так наш организм пытается согреться. Зубы также могут стучать при ознобе, когда у больного повышается температура.

ЧТО ТАКОЕ СОЗВЕЗДИЕ ОРИОНА?

Созвездие Ориона – созвездие в области небесного экватора. Названо в честь охотника Ориона из древнегреческой мифологии.

ЧТО ТАКОЕ МЕТЕОР?

Слово имеет древнегреческое происхождение – «парящий в воздухе». Метеорами называют светящийся след метеорита. То есть это явление, возникающее при сгорании в атмосфере Земли осколков комет или астероидов. А ещё их называют падающими звёздами.

НЕУЖЕЛИ В ТУНДРЕ НИКТО НЕ ЖИВЁТ?

Конечно же, это не так. В тундре очень много животных, например, полярная лисица – песец, полярный волк, белый медведь, горностай, белая куропатка, белый сокол, полярная сова, полярный заяц. Все эти животные белого цвета и хорошо маскируются на снежном покрове тундры. А ещё в тундре живут маленькие грызуны – лемминги, опасный хищник – росомаха, пушистый суслик и огромный овцебык.

ЧТО ТАКОЕ ПУШНИНА?

Пушнина – это выделанные шкурки пушных зверей, используемые для меховых изделий (шуб, шапок, унт и т. д.). К пушным зверям относятся бобр, норка, горностай, соболь, песец, ондарта, нутрия, выдра и другие. Пушнина добывается охотой (пушной промысел) или является продукцией звероводческих хозяйств. Пушнина на Руси всегда ценилась очень высоко.

ЧТО ЭТО ЗА ЧУВСТВО ОРИЕНТИРОВКИ?

Если увезти почтового голубя далеко от дома и выпустить, то он полетит к своей голубятне. Так проявится его врождённая способность всегда возвращаться к своему гнезду. Голубиной почте тысячи лет. Она была у древних египтян, ею пользовались греческие мореплаватели. Во время Первой и даже Второй мировой войны использовали голубей. Что же помогает почтовым голубям ориентироваться? Один из главных ориентиров – солнце. Голуби летят, ориентируясь на него и свои внутренние часы. Интересно, что им не мешают облака, закрывающие солнце.

ЧТО ТАКОЕ ЗИМОВЬЕ?

Зимовье – это дом, где живут зимой или производят какую-нибудь зимнюю работу, промысел. В энциклопедии Брокгауза и Ефрона было написано, что зимовьем в Сибири называется «небольшая деревянная жилая постройка, устраиваемая в лесных таёжных местах и по тундрам звероловами, или же на лесных или других малопроезжих дорогах, где не имеется постоянных людских жилищ и поселений, или же по берегам пустынных рек, озёр, берегам моря, где производятся рыбные и звериные промыслы, но нет селений и деревень».