Текст книги "Матросские досуги (сборник)"

Сражение при Гренгаме, 1720

Шведы были упорны: семнадцать лет прошло уже от основания Петербурга и много побед мы над ними одержали, а они все еще надеялись вырвать опять из рук Петра Балтийское море и земли. Они оставили все сторонние ссоры свои, помирились, не без потерь, с Англией, Данией, Польшей, Пруссией, приглашали всех к себе на помощь и хотя немного нашли помощников, однако опять пошли на Россию.

Английский флот и точно в 1720 году соединился было со шведским и вошел в Финский залив, угрожая Петербургу; но он успел только сжечь одну русскую баню на острове Наргене, близ Ревеля, и спешно отозван был к столице шведской, Стокгольму, которой уже грозили наши войска.

Петр готовился везде к обороне и к нападению, выжидая, что сделает неприятель; а узнав, что у Аландских островов показались шведские галеры, он приказал князю Голицыну, начальнику в Финляндии, послать на них нашу гребную флотилию. Князь Голицын пошел сам с войском на шестидесяти одной галере, об одной пушке каждая, и двадцати девяти лодках; войдя в острова, он увидел не гребные суда шведские, а линейный корабль под флагом вице-адмирала, четыре фрегата и еще девять мелких судов.

Ветер был свежий, невыгодный для гребных судов, и притом противный, но Голицын положил не отступать перед неприятелем, хотя он был несравненно сильнее, а выждать только, не затихнет ли ветер. Но шведский адмирал тотчас сам пустился на него под всеми парусами, считая гребную флотилию нашу верной добычей. Князь Голицын, уклоняясь от неравного боя на открытом месте, пустился в пролив между двух островов, Френсберг и Роскиер, где много подводных каменьев. Шведы запальчиво преследовали его до острова Гренгам, надеясь на знание местности и своих лоцманов. Но тут князь Голицын вдруг обратился на неприятеля – так неожиданно, что, начав строиться в боевой порядок, два шведских фрегата попали на мель.

Этого наши и ждали: часть галер отделилась и, бросившись на абордаж, взяла оба фрегата; другие успели в тесноте отрезать путь остальным двум фрегатам и, после нескольких выстрелов по ним, также взяли их на абордаж. Корабль ушел один, и галеры наши не могли гнаться за ним в открытое море. Наших было убито, однако же, восемьдесят два человека, ранено двести сорок шесть.

Эта победа одержана была в годовщину гангут-ской. Четыре фрегата, на коих взято сто четыре пушки и четыреста семь пленных, торжественно и благополучно приведены были в Петербург, мимо английского флота, под начальством адмирала

Норриса, который не устерег наших за темнотою ночи. Царь писал Меншикову: «Не малая победа, потому что одержана при очах господ англичан, пришедших оборонять от нас шведов».

Дедушка

В 1691 году молодой царь Петр Алексеевич нашел в одном из сараев в подмосковном селе Измайлове брошенный там ботик, который когда-то поднесен был англичанами родителю Петра, царю Алексею Михайловичу. Не видав никогда такого судна, любознательный царь рассматривал его с большим вниманием и очень обрадовался, когда призванный голландец Брант взялся починить его, оснастить и пустить на воду.

Ботик и точно был спущен, с мачтой и парусом, на реку Яузу. Царь катался по реке, по Просяному пруду, по озеру Переяславскому, и это ему так полюбилось, что он решился основать флот, хотя в то время не владел еще нигде морем, кроме Архангельска.

Однако настало для Петра то время, когда флот наш, гребной и парусный, не только явился на Азовском и Балтийском морях, но даже был главною причиною воинских успехов, особенно против шведов. По Ништадтскому миру в 1721 году балтийские губернии и Финляндия остались за нами, и на завоеванной земле процветала уже новая столица, Петербург, а в гаванях балтийских спокойно стоял наш флот. Тогда царь, вспомнив ботик на Яузе, назвал его «Дедушкою русского флота» и в честь ему устроил особое торжество: ботик привезен был в 1723 году из Москвы в Шлиссельбург, там вновь исправлен, и сам царь поплыл на нем Невою в столицу свою.

У Смольного монастыря встретила его царица с невским гребным флотом. Спустившись до Троицкой церкви, при пальбе и празднестве, ботик был поставлен под особый навес на сохранение.

Вскоре царь сделал большой смотр кронштадтскому флоту. На рейде было девятнадцать кораблей и четыре фрегата кроме множества галер и других мелких судов. Здесь ботик прошел под штандартом вдоль всей линии, при пальбе изо всех пушек флота и крепости, при барабанном бое и музыке и громогласном клике «ура».

В это время гребцами на «Дедушке» были четыре флагмана: адмиралы Сивере, Гордон, Сенявин и Сандерс. Государь стоял на руле, а генерал-адмирал Апраксин и адмирал Крюйс сидели на почетном месте. «Дедушка» отвечал на здравствование внучатам своим из четырех пушчонок. Все празднество это длилось двое суток.

Затем «Дедушка» был опять привезен в Питер и отдан коменданту на вечное сохранение. Еще два года сряду, до кончины государя, ботик 30 августа был спускаем для празднества. Императрица Елисавета Петровна возобновила торжество это, но с 1750 года ботик покоился под навесом; только в 1803 году, когда праздновали столетие Санкт-Петербурга, ботик поставлен был на возвышении, на стопушечном корабле «Гавриил», посредине Невы, супротив конного памятника Петру Великому.

В 1836 году, 28 июня, при салюте с крепости, ботик снова спущен был на Неву и, принятый Адмиралтейств-советом от коменданта, приведен на буксире парохода в Кронштадт и введен, при салютах же, в военную гавань. 2 июля «Дедушку» поставили при почетном карауле на возвышенное место, покрытое алым сукном, на пароходе «Геркулес». Двадцать шесть линейных кораблей, двадцать один фрегат, десять бригов, две шкуны, два люгера, две яхты – всего шестьдесят четыре вымпела, под начальством 84-летнего адмирала Крона, стояли в линии на девяти верстах. Сам государь Николай I с семейством своим, двором и иноземными послами прибыл на пароходе «Ижора». Тогда «Геркулес» под адмиральским флагом обошел всю линию флота, при отдании ботику чести, с барабанным боем и кликами «ура».

Затем «Геркулес» стал на якорь, на ботике поднят был штандарт, и пальба открылась со всего флота и с крепостей. «Дедушка» ответил семью выстрелами, и все корабли расцветились флагами.

Потом ботик привезен был опять в Петербург и сдан под хранение коменданту, поставлен в особом домике, где посещают его любопытные, поклоняясь в нем памяти Петра Великого[8]8
  В наши дни бот Петра I выставлен в Центральном военно-морском музее в Санкт-Петербурге.


[Закрыть].

Чесменское сражение

В турецкую войну нашу 1769 года императрица Екатерина II повелела готовиться Балтийскому флоту в поход, в Средиземное море, чтобы побеспокоить турок с того конца, где они русских не ожидали. Изготовлено было семь кораблей, один фрегат, одно бомбардирское судно, 6 транспортных судов, и начальство над ними поручено адмиралу Спиридову. 17 июля государыня сама посетила флот на кронштадтском рейде и наградила адмирала орденом Александра Невского. На другой день флот снялся, имея восемь рот пехотных солдат и две роты артиллерии для десанта.

После разных похождений, при которых некоторые корабли отстали, другие зашли в иностранные порты, один транспорт разбился в Каттегате, а один корабль и вовсе покинут был в Англии, флот наш собрался к зиме в Средиземном море. Придан был еще контр-адмирал Эльфинстон, с тремя кораблями, двумя фрегатами и несколькими транспортами, а главное начальство на море и на суше принял граф Алексей Григорьевич Орлов.

Всю зиму флот занят был блокированием или занятием турецких городов и крепостей, то высадкой, то сбором тут и там войска в подкрепление грекам; но по их своевольству, непривычке к порядку и послушанию все попытки их, даже при нашей помощи, были довольно неудачны.

Весной 1770 года турецкий флот вышел из Цареградского пролива (Босфор) и через Дарданеллы; тогда флот наш всеми силами пустился на поиск за ним.

Контр-адмирал Эльфинстон, с тремя кораблями и фрегатом, первый открыл в половине мая неприятеля, за мысом Св. Ангела, на самой южной оконечности полуострова Морея[9]9
  Южная часть полуострова Пелопоннес, территория Греции.


[Закрыть]. Адмирал пустился на турецкий флот, несмотря на слабость свою, и завязал было сражение; но турки уклонились и при затишье успели уйти буксиром в залив Навплия.

На другой день подул нам противный ветер; эскадра гнала к ветру подо всеми парусами и нашла турок на якоре под крепостными пушками Навплии. Наши открыли огонь, но опять заштилело; течением понесло корабли наши в бухту, почему они вынуждены были бросить якорь, чтобы поворотиться боком к неприятелю, и продолжали сражаться; но к вечеру вышли опять из бухты, причем корабль «Саратов», зашедший слишком глубоко, насилу выведен был гребными судами.

Видя, что с такими неравными силами нельзя атаковать неприятеля под крепостью, адмирал отошел от бухты, выжидая выхода его в море. В то же время послал он греческое судно в Наварин, где граф Ф. Г. Орлов занят был другими военными распоряжениями, известить его, что турецкий флот отыскан. 22 мая граф Ф. Г. Орлов с флотом соединился с эскадрою Эльфинстона у острова Цериго; 24-го в полдень, при южном ветре, открылся неприятельский флот на якоре при острове Специя. Поднят был сигнал общей погони.

Турки спешно обрубили канаты, подняли паруса и пошли на восток. Русские быстро их догоняли. Южный ветер свежел, корабли Эльфинстона выбежали вперед; к шести часам, когда ветер опять затих, корабли «Саратов» и «Не тронь меня» открыли пальбу. Турки обрадовались затишью и отбуксировали корабли свои гребными судами вне выстрела.

На рассвете 25-го подул слабый норд. Турецкий флот был милях в четырех, на ветре; погоня возобновилась, но безуспешно. При маловетрии во все следующие дни турецкий флот ушел из виду и скрылся за островами.

Адмиралы Спиридов и Эльфинстон разделились для наливки водой, в которой терпели нужду. Затем оба отправились к острову Цериго за главнокомандующим графом Алексеем Григорьевичем Орловым, под начальством коего они желали атаковать турок.

11 июня граф Орлов соединился с флотом у острова Специя; затем некоторые корабли опять наливались водой, а 19-го флот направился к острову Хиос отыскивать неприятеля и отрезать ему путь домой. Но опять маловетрие удерживало флот наш. Наконец 23 июня подул свежий зюйд-вест, и в то же время грек привез весть, что турки стоят между Хиосом и Анатолиею.

Флот наш пустился туда подо всеми парусами. Командор Грейг, высланный вперед на корабле «Ростислав» с двумя малыми фрегатами для поиска неприятеля, в четыре часа пополудни увидел весь турецкий флот, становившийся на якорь под неприятельским берегом. Командор Грейг поднял сигнал: «Вижу неприятеля»; граф Орлов поднял другой: «Всему флоту идти к „Ростиславу“». Ночь заставила флот наш остановиться, но неприятеля прижали к берегу.

На рассвете, в четыре часа, главнокомандующий поднял сигнал общей погони. Весь флот пустился в кильватер ему. В шесть часов при входе в пролив, между островом Хиосом и материковым берегом, увидели неприятеля по левой руке, под берегом этим, на якоре, в две линии. В половине девятого, в двух милях от неприятеля, нашему флоту было велено строиться в боевой порядок, причем адмирал Спиридов начальствовал авангардом, граф Орлов – кордебаталиею, а адмирал Эльфинстон – арьергардом. В одиннадцатом часу вся линия наша стянулась.

У турок в первой линии стояло десять семидесяти– и восьмидесятипушечных кораблей, в том числе один девяностошести– и один стопушечный. Во второй – семь кораблей, четыре фрегата. Турки стояли хорошо: расстояние между кораблями одной линии было немного более двойной длины судна; корабли поставлены на якоря, чтобы их не заворотило при перемене ветра; суда второй линии поставлены противу промежутков первой; вся линия стояла малым погибом, дугой, со впадиною посредине; от берега были они не далее полумили; правый фланг примыкал к низменному острову, левый – к Чесменской губе. Гребные суда, баркасы и галеры держались на веслах между флотом и берегом, где расположен был стан сухопутного войска.

В одиннадцать часов дан был сигнал: «Пуститься на неприятеля». Адмирал Спиридов с авангардом тотчас начал продвигаться, а за ним в кильватер прочие. В исходе двенадцатого передовой корабль «Европа» подошел на выстрел, и неприятель открыл сильный огонь со всех кораблей. Но наши молчали и, подошедши на пистолетный выстрел, вдруг стали стрелять вдоль неприятельской линии, осыпая ее ядрами. Так делали и все прочие корабли наши, оборачиваясь боком против турок. В половине первого все корабли уже вступили в жаркое дело.

Скажем теперь слово о некоторых кораблях наших порознь.

Авангард и кордебаталия в особенности смело напирали. Корабль «Европа» подошел к врагу вплотную, но когда следовавший за ним «Евстафий» стал напирать, то корабль «Европа» должен был уступить ему место, поднял паруса и вышел вперед крайнего, наветренного неприятельского корабля; затем он поворотил и, заняв место позади «Ростислава», вступил опять в самый жаркий бой.

«Евстафий», при быстрой и меткой пальбе, в свою очередь также вышел вперед тем же путем; также хотел поворотить, но, по сильным повреждениям, не сумел, увалился под ветер и напал на передовой турецкий корабль «Реал-Мус-тафа». При самой свалке пушечный и ружейный огонь не умолкал. Турки стали бросаться за борт и достигать вплавь берега. Сам адмирал турецкий Гасан-бей был ранен, бросился за борт и едва был спасен турецкою шлюпкой. Но «Мустафа» загорелся, пламя пошло по снастям и парусам и перешло на «Евстафий». На нем были адмирал Спиридов и граф Федор Григорьевич Орлов, родной брат главнокомандующего. Они едва успели спастись на шлюпке, как горящая грот-мачта упала на «Евстафий», и он взлетел на воздух. Это сделалось так скоро, что шлюпки со всего флота, посланные тотчас на помощь «Евстафию», опоздали и успели только снять капитана Крюйса и двух человек с остова взорванного корабля.

Граф Алексей Григорьевич Орлов не знал о спасении брата своего до конца сражения; он считал его погибшим.

Корабль «Три Святителя» шел за «Евстафием». Он лег борт о борт с неприятелем и громил его ядрами. Увидев участь «Евстафия» и рассудив, что, потеряв ход, также поворотить против ветра не сможет, он решился прорезать неприятельскую линию; при этом прошел между обеих линий неприятельских и, осыпая их ядрами вправо и влево, благополучно поворотил и вышел на простор.

За ним шел «Св. Януарий». Он стрелял залпами, проходя мимо, по каждому кораблю и, не потеряв ходу, когда шедший перед ним «Три Святителя» должен был спуститься, поворотил против ветра на другой галс.

За «Януарием» шел «Три Иерарха». Чтобы не упасть на неприятеля, он бросил якорь против турецкого флагмана. Он до того одолел капудана-пашу страшным пушечным и ружейным огнем, что тот, обрубив канат, бросился на берег. Но второпях и в страхе он позабыл обрубить кормовой якорь свой, поэтому корабль уклонился носом к берегу, а кормой стал против борта «Трех Иерархов»; с четверть часа этот громил его продольными выстрелами и разбил в пух.

За флагманом следовал «Ростислав». Он также, оставаясь на одном месте, осыпал неприятеля ядрами. За ним следовали уже три арьергардных корабля, которые также сделали свое, но не подходили на такое близкое расстояние к неприятелю, как первые шесть кораблей, и были менее в деле.

Покуда оба флота были в этом тесном и жестоком бою, где каждое ядро пробивало оба борта навылет, турецкие корабли, будучи все под ветром, стали думать только о своем спасении: все они стали рубить канаты, ставить паруса и уходить без оглядки в Чесменскую бухту. Страх объял их, чтобы горящие корабли с наветру на них не навалили.

Как только турки пошли на побег, то главнокомандующий, обрубив и сам канат на «Трех Иерархах», поднял сигнал: «Гнаться за неприятелем» – и турецкий флот в такой тревоге и беспорядке стал тискаться в бухту, что корабли давили и ломали друг друга.

У нас не было брандеров, которые бы легко было пустить на неприятеля, бывшего в таком расстройстве. Граф Орлов велел всем кораблям бросить якоря, а сам стал у самого входа в бухту, на пушечный выстрел от неприятельского флота. Граф Алексей Григорьевич тотчас послал в самую бухту командора Грейга на бомбардирском судне «Гром», чтобы в неурядицу эту бросать бомбы; в то же время приказал он снарядить брандерами четыре греческих судна, бывших при флоте. Это поручено было бригадиру Ганнибалу[10]10
  И. А. Ганнибал, двоюродный дед А. С. Пушкина.


[Закрыть].

Все замечательное дело это (24 июня), за которым следовало, как мы увидим, еще славнейшее, длилось не более как полтора часа. В два часа пополудни турки уже стояли в бухте. Мы потеряли, конечно, много, на одном только погибшем «Евстафии»: офицеров, морских и сухопутных, тридцать пять, нижних чинов четыреста семьдесят три. На прочих кораблях: всего тринадцать убитых и около двадцати пяти раненых. Турки стреляли так бестолково, что все ядра шли через верх и только шальное ядро попадало в корпус. На флагмановом корабле избиты были все три мачты, бушприт, реи; но этим турки, конечно, не могли унять пальбы нашего флота. О потере у турок ничего даже близкого к делу не знаем, но она, как видно по всему, была очень велика.

До самой ночи корабли наши чинились и снаряжали брандеры; во все время это «Гром» бросал снаряды свои на турецкий флот, беспокоил его и держал в страхе. Он уже и не смел более отстреливаться. Брандеры, под надзором бригадира Ганнибала, поспели только на другой день (25 июня) к вечеру.

Между тем турки также чинились и строили на берегу батареи; шесть больших кораблей поставили они поперек, против входа в бухту; остальные по бокам и за первыми, противу промежутков. В этом положении ожидали они нашего нападения; уйти им было некуда. Ветер дул норд-вест, нам попутный в бухту, которая была битком набита турецкими кораблями, транспортами, гребными галерами и даже купцами; при самом же входе в бухту можно было стать не более как трем кораблям в ряд.

По всему этому назначены были для приступа четыре корабля: «Ростислав» – командир Лупан-дин; «Европа» – командир Клокачев; «Не тронь меня» – командир Безенцов; «Саратов» – командир Хметевский; два фрегата: «Надежда» – командир Степанов; «Африка» – командир Клеопин; затем бомбардирское судно и четыре брандера. Начальство над отрядом поручено командору С. К. Грейгу, и ему приказано: войти лунною ночью с эскадрой в Чесменскую бухту, поставить суда как можно ближе к неприятельским, разгромить их пушками и сжечь брандерами. Командирами брандеров назначены были охотники: капитан-лейтенант Дугдал, лейтенанты Мекензи и Ильин и мичман князь Гагарин.

В одиннадцать часов ночи 25 июня командор Грейг поднял фонарь на гафеле, чтобы не встревожить неприятеля выстрелами, – это был условленный сигнал: «Сняться с якоря». Корабли эскадры, идущей в дело, ответили фонарем на кормовом флагштоке: «Готовы». Командор поднял три фонаря: «Идти на неприятеля».

«Европа» в полночь бросила якорь в самом близком расстоянии от турок; они открыли по нему с кораблей и с береговых батарей сильный огонь; он стал на якорь и отстреливался от кораблей и от батарей. Вскоре подоспел командор и бросил якорь с «Ростислава» по самой средине бухты близко от «Европы», оставив его справа. «Не тронь меня» в то же время бросил якорь левее «Ростислава»; фрегаты стали еще левее, против береговых батарей.

Час с четвертью длилась страшная пальба, от которой земля и море стонали. Тогда каркас, или зажигательное ядро, брошенное с бомбардирского судна, упал в парус турецкого корабля; парус был из бумажной парусины, сухой, как порох; пламя обняло его мигом, перегоревшая грот-стеньга упала на палубу и обдала огнем весь корабль. Страх объял турок, и командор, не упуская времени, подал сигнал брандерам: «Спуститься на корабли неприятеля и, сцепившись, зажечь их».

Капитан-лейтенант Дугдал на передовом брандере, поставив все паруса, прошел мимо командора, но тут встретил две гребные турецкие галеры, которые, видно, стерегли его и кинулись на абордаж. Он зажег брандер, бросился за борт и выплыл на свою шлюпку, которая отдала буксир при самом нападении галер и далеко отстала. Но турки пустили брандер ко дну.

Лейтенант Мекензи подошел очень близко к неприятелю и зажег свой брандер. Но в это время пожар с горевшего турецкого корабля перешел уже под ветер на три других, а с этих стало осыпать головнями соседей, и едва ли не половина турецкого флота стояла уже в огне, и брандер Мекензи навалил на горевший корабль.

Когда затем третий брандер, лейтенанта Ильина, проходил мимо командора, то этот закричал ему: не зажигать брандера, не сцепившись наперед с одним из кораблей, бывших у турецкого флота на ветре, потому что подветренные уже сами собой загорались. Ильин исполнил это: сошелся борт о борт, зажег брандер, бросил бранд-скугель на неприятельский корабль и сам кинулся в шлюпку.

Мичман князь Гагарин подошел на четвертом брандере; но как уже большая часть турецкого флота, в тесноте этой, стояла в огне, то и он попал на горевший корабль. Таким образом один только брандер Ильина мог исполнить дело свое удачно; от брандера Ильина загорелась вся наветренная часть турецкого флота.

Вместе со спуском брандеров корабли наши перестали стрелять, но так как затем несколько наветренных (от своего флота) турецких кораблей не загорались и продолжали пальбу, то командор также открыл опять по ним огонь.

К трем часам ночи вся бухта стояла в страшном огне. Турки замолкли и были заняты только своим спасением. Гребные суда их тонули или опрокидывались от множества народу, который бросался в них толпой; целые команды, обеспамятев, кидались в воду, прыгая с корабля друг на друга и затопляя десятки и сотни людей. Вся бухта, среди тесноты и множества объятых пламенем судов, покрылась несчастными, которые, спасаясь, топили один другого. Немногие из них добрались до берега. Командор от жалости к ним приказал остановить пальбу. На турок нагнали такого страху, что они не только бросали на произвол судьбы не загоревшиеся еще корабли свои, но даже бежали из крепости и города Чесмы, откуда жители ушли еще прежде.

Приказав прочим кораблям отойти немного для безопасности от пожарища, «Ростислав» остался наблюдать за развязкой. На корабле этом перекрепили паруса потуже, чтобы искра не могла завалиться, и обливали их и весь такелаж из пожарных труб, а палубы и борта ведрами.

Гребные суда посланы были, чтобы постараться выбуксировать один из двух не загоревшихся еще турецких кораблей. Ближайшие корабли уже взрывало один за другим на воздух. Несмотря на это, посланные два офицера исполнили поручение, но один из кораблей этих загорелся уже на буксире от близкого взрыва и был брошен; другой, «Родос», благополучно выведен к флоту. На свету взяты были также брошенные турками галеры и баркасы. Затем в бухте не осталось не только ни одного корабля, но даже шлюпки, которая бы не сгорела или не была выведена к эскадре.

Командор вышел из бухты, отсалютовал флагману и отправился к нему с отчетом. Наш урон был ничтожный: на «Европе» убито восемь человек, на «Не тронь меня» – трое. На «Ростиславе» пострадали только снасти. Турки потеряли более десяти тысяч человек, взрывы продолжались до девяти часов утра.

Все командиры собраны были у главнокомандующего. После обеда граф Алексей Григорьевич поехал осматривать побоище и, нашедши нескольких раненых и тонувших турок, приказал подать им помощь. Медные пушки с батарей и частью с затонувших кораблей были взяты. Князь Юрий Долгорукий, поехавший с графом Орловым, говорит в записках своих: «Вода в бухте помутилась от крови и золы с угольем. Трупы запрудили проезд на шлюпках…»

Чесменская победа – одна из самых полных и знаменитых, какие были одержаны когда-либо на море. Кроме семнадцати кораблей и шести фрегатов погибло в деле этом большое число всякого рода турецких судов: шебек, бригантин, полугалер, галер, фелюк, всего близко сотни. Мы променяли «Евстафий» на «Родос» и помянули вечною памятью храбрых офицеров и команду первого, погибших со славою.[11]11
  В честь подвига «Евстафия» решено было содержать в Российском флоте корабль с названием «Память „Евстафия“». Такой же чести удостоились позднее бриг «Меркурий» и корабль «Азов».


[Закрыть]