Текст книги "Матросские досуги (сборник)"

Первая победа на Балтийском море

Пришел 1714 год. В прошлом году флот наш сходил первый поход свой, до Ревеля и обратно в Кронштадт, и в первый раз парусный флот наш вступил в дело с неприятелем, которое кончилось, впрочем, потерей одного нашего корабля, севшего на камень и нами же сожженного; а в 1714 году мы одержали первую на море победу.

Материк, соединявший нас со Швецией, был весь завоеван, но война все еще длилась, нас теперь разделяло море. За море шестом не досягнешь – надо было снаряжать флот. С этого года начинается морская война со шведами, и первый успех необычайно обрадовал царя.

Петр Великий решил сделать высадку на шведских берегах и поиск, но «в землю неприятельскую не гораздо в даль ходить». Он еще опасался, чтобы не потерять своего флота, и приказал остерегаться этого и с сильнейшим неприятелем не связываться. В готовом для похода флоте в

Кронштадте было: девять кораблей и семь меньших судов, под началом контр-адмирала Петра Михайлова; в гребном: девяносто девять галер, много транспортных судов и шестнадцать тысяч сухопутного войска, под началом генерал-адмирала графа Апраксина.

Галерному флоту было назначено идти вдоль берегов Финляндии, выгрузить, где нужно, провиант, принять там еще дивизию войска, идти к Аландским островам, а оттуда сделать высадку на берега Швеции.

Корабельному флоту, проводив гребной до шхерного фарватера, за Выборг, идти в Ревель; а соединясь там с семью кораблями – частью пришедшими из Архангельска, а частью купленными еще у англичан, – возвратиться, стараясь отыскать на обратном пути неприятеля.

Оба флота вышли 20 мая; 31-го галеры вошли в шхеры, а корабли пошли в Ревель. Гребной флот выгрузил в Гельсингфорсе провиант, отослал транспорты обратно, принял еще двенадцать разной величины судов и пошел далее. В Поэ-Кирке также сдали часть провианта, приняли пришедшие из Або войска, и 28 июня гребной флот пришел в Твереминне, на полуостров Гангут, и здесь только узнали, что неприятельский парусный флот, из шестнадцати линейных кораблей и двух фрегатов, у мыса Гангут загородил нам дорогу. По одну сторону Гангута лежит Гельсингфорс, откуда шла флотилия наша, а по другую Або, куда надо ей было попасть, а шведы стали поперек дороги.

Этот полуостров Гангут, выдаваясь глубоко в море, разделяет шхеры Финляндии, или островитый берег ее, на две половины; по приглубости его он очень удобен для парусных судов, и им, стоя тут, легко перерезать путь судам, которые должны обходить этот мыс.

Генерал-адмирал Апраксин остановился у перешейка полуострова в шхерах и дал знать о своем положении государю в Ревель, предлагая отвлечь неприятеля корабельным флотом. «А без того, – писал он, – не знаем, можем ли пройти к Абову, – неприятель стоит в открытом море, где нам миновать нельзя».

Государь пришел 11 июня с корабельным флотом в Ревель, нашел там новые семь кораблей еще не в порядке. Люди на флоте стали сильно болеть. А между тем вдруг 17-го вечером увидели шведскую эскадру. В больших попыхах стали готовиться к выходу в море; и тут опять все еще боялись друг друга: шведы, высмотрев эскадру нашу, удалились. 27-го было получено донесение графа Апраксина, который просил царя отвлечь неприятеля, говоря, что шведы у Гангута довольно слабы.

Числом судов, а в особенности числом орудий, шведы были сильнее нас; но, кроме того, государь находил, что у нас только два надежных корабля, а прочие, в особенности покупные, плохие ходоки. И потому, если подойти к неприятелю близко, говорил государь, то в случае неудачи нельзя будет отступить; а если показаться издали, то был бы только «смех неприятелю». Притом для незнакомых нам мест в море не было лоцманов.

Положено было не выходить в открытое море, а искать кораблям прохода к галерам шхерами; а царь отправился этим же путем к галерному флоту, куда и прибыл 20 июля.

Три недели наш галерный и неприятельский корабельный флоты стояли в одном положении у мыса Гангут. Царь осмотрел лично положение и думал поставить на берегу несколько батарей и под их прикрытием провести под берегом свои галеры, но вскоре нашел и это неудобным. Капитан-командор Змаевич отыскал узкое место Гангутского перешейка, версты в две; царь осмотрел его и тотчас решил перейти галерами волоком. В тот же день, 24 июля, стали готовиться, настилать подмосты, делать катки; и кабы нам еще несколько дней покоя, то не успели б оглянуться шведы, как сотни галер наших очутились бы в тылу у них, по ту сторону перешейка. Но чухонские рыбаки дали знать неприятелю, что у нас делается, и шведский адмирал Ватранг распорядился так: один фрегат, шесть галер и три шхербота послал он навстречу галер наших, к самому переволоку. Сам с шестью кораблями и двумя фрегатами остался на прежнем месте, на мысу, а всю остальную часть эскадры отправил к Твереминне, чтобы отрезать выход из шхер нашим галерам со стороны Гельсингфорса.

В самое это время царь, с тридцатью пятью галерами, стоял за Гангутским мысом, высматривая неприятеля и полагая, что отделившаяся часть эскадры пошла в Ревель, дал туда об этом знать. Между тем, видя, что пост у самого мыса весьма ослаблен, придумал другое: посоветовавшись с генерал-адмиралом, приказал он двадцати галерам обойти неприятеля, взяв мористее его, и войти опять в шхеры по ту сторону полуострова, к волоку.

26 июня двадцать галер, под началом командора Змаевича и бригадира Волкова, пошли на веслах и благополучно обошли неприятеля; затем прошли также и остальные пятнадцать. Шведский адмирал безуспешно хотел перерезать им путь – они проскочили. Испугавшись, он воротил к себе корабли, посланные в Твереминне, и не знал, что начать. Он упустил гребной флот наш, разбросал свой и видел, что быть беде.

Однако ж что теперь было делать и нашим шестидесяти пяти галерам, отрезанным по ту сторону полуострова? Волок был открыт и занят неприятелем; обойти усиленную эскадру его, у мыса, при засвежевшем ветре для гребного флота было слишком трудно: надо было огребать далеко в море, и легко неприятель мог бы перехватить галеры; осталось разве одно, необыкновенно смелое средство – пробиться у берега. На это и решились, сделавшись от бывшей оплошности неприятеля посмелее.

Галеры подошли ночью к самому мысу и с зарею пустились в путь, держась вплоть под берегом. Авангард вел генерал Вейде, кордебата-лию – генерал-адмирал Апраксин, арьергард – князь Голицын. Неприятель, ушедши в прошлую погоню от берега, теперь, поняв, в чем дело, стал под всеми парусами опять подходить; но, на наше счастье, стояло маловетрие – только три корабля подоспели на выстрел, и если бы одна галера наша не стала на мель, то все дело кончилось бы у нас одним раненым; но галера эта и с нею двести тридцать два человека команды были взяты. Прочие галеры наши все благополучно соединились по эту сторону мыса.

Таким образом, смелое и едва сбыточное намерение – перетащить сотню галер волоком – исплошило неприятеля, заставило его разделить силы свои и дало нам средства, несмотря на первую неудачу, провести весь гребной флот в абовскую половину шхер.

Теперь перейдем к описанию того, что сбылось после прорыва нашего гребного флота.

Первые прошедшие за мыс тридцать пять галер заперли шведские суда, отделившиеся для наблюдения за волоком, и потребовали сдачи их. Тут были один фрегат, шесть галер, три шхербота, под адмиралом Эреншильдом. Он отказал и, поставив фрегат посреди шести галер, шхерботы – позади себя и выбрав притом место для этого между тремя камнями, ожидал нападения. На шведских судах было всего сто шестнадцать орудий и девятьсот сорок один человек команды.

У нас было до ста галер, на них до трехсот орудий и до двадцати тысяч человек. Конечно, мы были несоразмерно сильнее; но надо вспомнить, что едва ли половина сил наших могла вдруг вступить в дело и употребить орудия свои. Кроме того, возвышенность фрегатской батареи против галеры, возможность потопить ее немногими выстрелами и, главное, неопытность наша в бою не дали нам дешево купить эту победу.

В два часа 26 июля начался приступ: с фронта одиннадцать галер, под начальством бригадира Лефорта и капитана Дежимонта; с правого фланга девять галер, с генералом Вейде – он же и главный начальник; с левого фланга девять галер, под бригадиром Волковым и капитаном Демьяновым; за ними, в таком же порядке, остальные, под предводительством контр-адмирала Петра Михайлова.

На тесном месте под жестоким огнем артиллерии галеры наши два раза подступали и два раза были отбиваемы; видя это, царь бросился вперед и стал отчаянно пробиваться со своими галерами на приступ; тогда передовые галеры наши кинулись на «ура», сцепились сперва с гребными судами, а потом и с фрегатом. Когда лезли наши на фрегат, то многих разорвало пушечными выстрелами в упор; одни падали, другие лезли за ними. Шведы не успевали заряжать пушек и должны были взяться за ручное оружие. Пошел рукопашный бой.

Храбрый шведский адмирал Эреншильд был ранен в руку и в ногу, упал в свалке за борт, запутался в снастях и взят был в плен капитаном Бакеевым. Затем наши захватили фрегат в плен, перебив много команды. Сражение длилось два часа.

Счастливый победой, Петр I поцеловал своего знаменитого пленника и сам заботился о приведении его в чувство. Государь, благодаря сподвижников своих, говорил им, какое славное выиграно дело: взяты суда – фрегат, шесть галер и три шхербота – и взят храбрый адмирал, флагман! «Первый блин, да не комом!» – говорил радостный царь. Никто в первую победу молодым флотом своим не пленял флагмана!

У неприятеля убито девять офицеров и триста пятьдесят два нижних чинов; но и мы потеряли много: убитых сто двадцать четыре, раненых триста сорок два, в числе первых полковник и семь офицеров; в числе раненых – бригадир Волков и шестнадцать офицеров.

Эту первую победу нашу в море государь почтил великими почестями. В то время не было еще введено многих знаков отличий, которые ныне даются по заслугам. Но царь всех наградил медалями, генералу Вейде пожаловал орден Св. Андрея Первозванного и даже контр-адмирала Петра Михайлова пожаловал в вице-адмиралы. Выбиты также и розданы были золотые и серебряные медали с надписью: «Прилежание и верность превосходят сильно» – и другая медаль, с латинской надписью: «Первые плоды Российского флота».

Победители с торжеством вступили в столицу таким порядком: наперед наши три галеры, украшенные флагами; три пленных шхербота; шесть шведских галер; шведский фрегат с пленным флагманом; наша адмиральская галера с контр-адмиралом Петром Михайловым; две галеры с войском и генералом Вейде. Берега Невы покрыты были народом, который целый час кричал «ура»; пальба шла с галер наших, из крепости и со всей набережной. На берегу также устроилось шествие – с пушками, пленниками и со взятыми знаменами и флагами; царь был в адмиральском мундире; и проходили через торжественные ворота, над которыми орел держал в когтях слона, с надписью: «Орел не мух ловит». Надо припомнить, что пленный фрегат шведский именовался «Слоном».

Воротившись по окончании торжества на свою галеру, царь тотчас поднял вице-адмиральский флаг, по новому сану своему, и вновь началась пальба, салюты флагу этому и ответы. Затем был обед у князя Меншикова, куда царь привел с собою и пленного адмирала. За столом он милостиво беседовал с ним и сказал:

– Господа! Вы видите здесь верного и храброго слугу своего государя, который заслуживает милость нашу и уважение. Прощаю ему, что он немало побил моих храбрых солдат и матросов; он сделал свое дело честно.

Адмирал Эреншильд со слезами отвечал:

– Правда, что я служил государю своему верно; я не берег себя от смерти. Одно мне, несчастному, осталось утешение: что я побежден и пленен великим и славным адмиралом.

Испугавшись победы нашей и боясь высадки, шведский флот ушел к своим берегам, а наш вышел из Ревеля, крейсировал с неделю около Гогланда, зашел в Гельсингфорс, а потом под начальством самого царя и с пленными судами прибыл в сентябре в Кронштадт. Галерный флот прошел шхерами мимо Або, захватив в море несколько вражеских судов. Одним словом, первая и, по-видимому, не весьма значительная победа эта доставила нам господство в этой части моря.

Опасение

Подумаешь – каких страстей нет на море! Разобьет судно – потонешь; затопит его, опрокинет – не лучше того; упадешь в море – туда же ко дну; либо упадешь с рея да убьешься; либо убьет тебя переломленный нок рея или брам-стеньга; либо захлестнет снастью да выкинет за борт; или руки оторвет при пушечной пальбе; либо живой сгоришь, как пожар сделается, а не хочешь гореть – топись; или подымет на воздух, как взорвет судно, что и волоса своего не соберешь; либо смерч набежит; а уж о морском сражении и говорить нечего – это сущий ад!

Когда государь Петр Великий снаряжался в морское сражение на шведов в 1713 году, то адмирал Крюйс, страшась и одной мысли, что царь мог при этом погибнуть, упрашивал его не идти самому с флотом и при этом случае представил царю доклад, на котором было рассказано несколько примеров бедствий на море: такой-то шведский корабль разбило и все погибли; такой-то датский корабль взорвало порохом, и прочее.

Петр Великий написал на докладе этом своей рукой:

«Дворянин Никита Долгой, ехав Окою, вез себе бочонок пороху, который взорвало, и Долгого искалечило.

Год тому, как фейерверком на Москве подорвало подполковника Страсбурга и многих обожгло.

Ивана Ивановича Бутурлина палаты задавили; а окольничий Засекин свиным ухом подавился.

Бояться пульки – нейти в солдаты; или кому деньги дороже чести, тот оставь службу.

Слишком рисковать не велят, не советуют, а деньги брать и не служить стыдно».

Написав это, государь прибавил:

«Восемнадцать лет, как служу своему государству и в скольких сражениях, делах и осадах ни бывал, везде от добрых и честных офицеров прошен был, дабы не отлучался, а не отсылай, дабы дома, яко дитя, сидел; но не хочу быть помехой доброму и нужному делу и оставляю свою команду, предлагая только мнение свое; а таким или иным образом, все равно, лишь бы дело было сделано».

Чтобы понять этот отзыв государя, надо объяснить, что царь в это время числился шаутбенахтом (контр-адмиралом) своего флота; а как Крюйс был вице-адмирал и главный начальник, то Петр I, умея быть в одно время славным царем и послушным подчиненным, не хотел показать примера непослушания. Несмотря на сильное желание быть при флоте, он на сей раз от этого отказался.

В другой раз, когда дела с поляками, турками, саксонцами и шведами были весьма запутаны (шведы старались усыпить и обмануть царя пустословием, а между тем подымали турок и татар на Россию), Петр Великий писал адмиралу своему Апраксину: «Здесь все еще дело и безделье, как брага, бродит, и не знаем, что будет, однако если всё несчастия бояться, то и счастия не будет. Неопасение, конечно, в беду вводит, но трусость прямо губит».

Петербургская верфь

После заложения крепости в Санкт-Петербурге при самом основании столицы этой, в Троицын день 1703 года, первым делом Петра Великого было заложение верфи корабельной и адмиралтейства. 1714 года в сентябре царь спустил со стапеля корабль «Шлиссельбург», заложенный по его чертежу и собственными его руками. Царь при спуске этом распоряжался лично, как корабельный мастер, и, когда корабль сошел прекрасно, в общей радости сказал всем бывшим тут такое слово:

– Товарищи! Есть ли кто из нас такой, кому бы за двадцать лет пред сим пришло на мысль, что он будет со мною на Балтийском море побеждать неприятеля на кораблях, построенных нашими руками!

А думал ли кто, что мы переселимся в эти места, усвоенные потом нашим и кровью?

Думал ли кто видеть здесь таких победоносных матросов и солдат русской крови и город этот, новую столицу, населенную нами и большим числом чужестранцев – мастеровых, торговых и ученых, – прибывших к нам, как на общий пир, для сожития с нами?

А чаял ли кто, что мы увидим себя в таком почтении у всех прочих владетелей?

В древности науки и просвещение были дома в Греции, оттуда через Италию разлились по всему Западу – а мы остались в прежних потемках, наравне с азиатцами. Пришел и наш черед: вы видите все на деле, что если захотите прямо, честно и старательно помогать мне, трудиться с послушанием, то мы скоро никому ни в чем не уступим.

Наука, знание, искусства, просвещение обращаются по всему человечеству, как кровь в теле нашем; как она протекает по всем членам, согревая и оживляя каждый, так и науки дают человеку и всей общине жизнь и разум; предвижу, любезные товарищи мои, что придет время, когда мы сравняемся с самыми просвещенными народами, сравняемся и, может быть, превзойдем их успехами в науках, неутомимостью в трудах и величием громкой и заслуженной славы.

Все бывшие при этом, слушая речь царя и не проронив ни словечка, воскликнули:

– Ей, самая истина это, и рады мы стараться за тобою, указывай и веди нас, великий государь, по пути света!

Военный приз

Во время шведской войны Петр Великий как вице-адмирал доносил генерал-адмиралу со флота, при котором находился:

«Сегодня отъезжаем в Мекленбург, где увидимся с королями датским и прусским, и что там учинится нового, о том к вам будем писать вперед. А еще доношу вам, яко адмиралу своему, что незадолго взяли мы здесь на море шведский корабль с железом и сукнами, которые розданы в награду матросам; а нам на разделе досталось из добычи этой несколько фунтов табаку, из которого к вашей милости посылаем фунт; извольте его во здравие употреблять».

Первый салют

В 1716 году царь Петр Великий, создатель флота нашего, прибыл в Копенгаген с молодым флотом своим из шестнадцати кораблей, пяти фрегатов и сорока пяти галер. Для начала сила изрядная! В это время находились там кроме эскадры датской также английская и голландская, которые пришли вразумить шведского короля Карла XII, разбитого уже окончательно русскими и на сухом пути, и на море. Требуя от всех народов помощи противу Петра I и не получая ее ни от кого, он до того озлобился, что стал захватывать в море без разбора торговые суда всех народов. Это в сторону – а дело в том, что в это время флот наш впервые был встречен салютом с эскадр трех держав, а в том числе, в первый раз, и английской. Царь до того был радостен и доволен, что сказал: «Благодарю Бога, что он дал мне дожить до морского салюта от учителей моих, голландцев и англичан, и что не стыдно мне им ответить!»

Но этого мало. Петру Великому предстояла еще почесть небывалая: соединенные эскадры положили вывести до сотни купеческих кораблей разных государств под конвоем своим из Копенгагена и охранить их от ограбления шведами. Адмиралы просили царя нашего принять на себя звание главнокомандующего соединенного флота, и он писал графу Апраксину: «Посылаю ордер баталии, сколько воинских соединенного флота кораблей под штандартом российским и сколько купеческих под конвоем; чаю, ваша милость, сие прочтеши, пословицу свою не забудет, что от роду первые».

5 августа 1716 года Петр Великий поднял на корабле своем «Ингерманланде» штандарт при девяти пушечных выстрелах; английский адмирал отсалютовал двадцатью одним, а голландский и датский двадцатью семью выстрелами, причем датская эскадра, в знак уважения своего, опустила донизу флаги и вымпела. Великий адмирал ответил двадцатью одним выстрелом и сделал сигнал: сняться с якоря.

Весь флот этот состоял из двадцати одного русского корабля, не считая галер, шестнадцати кораблей и трех фрегатов английских, шестнадцати кораблей и трех фрегатов датских и двадцати голландских, всего восьмидесяти четырех. Царь делал ученье всему соединенному флоту, и сердце его радовалось, когда видел, что молодая морская сила его мало в чем уступает старым и опытным флотам.

Проводив благополучно купеческий флот, но не встретив шведов, царь 14-го спустил при общем салюте штандарт свой и, сделав все нужные распоряжения, отправился в Померанию.

В память этого события, столь радостного и необыкновенного, выбита была медаль, у которой на одной стороне изображена глава царя на пьедестале, окруженная военными доспехами, с надписью: «Петр Великий Всероссийский. 1716 год», а на другой стороне – Нептун на колеснице, запряженной двумя морскими конями, с русским штандартом, английским, датским и голландским флагами и с надписью: «Владычествует четырьмя. При Борнгольме».

Кроме того, это начальство соединенными флотами ознаменовано еще было принятием в число русских флагов английского – пестрого четырехугольника, который находится в верхнем углу кормового флага военных и купеческих судов Англии и означает соединение трех королевств, ее составляющих. Адмирал Норрис поднес государю флаг свой при этом случае, и его величество, изменив только в рисунке флага синий крест, идущий от средины каждой стороны, на крест с угла на угол, или Андреевский, дал ему название гюйса и повелел, по примеру англичан, подымать его на всех приморских укреплениях и на носовой части военных судов, для такого же означения их крепостями плавающими.