Текст книги "Индивидуальное и универсальное как зеркало вечного противостояния в философии"

Однако такой вывод англичанина не следует воспринимать слишком оптимистично. Об этом предостерегал еще М. И. Каринский – русский философ конца XIX в. Он мало известен даже среди искушенных интеллектуалов и знатоков философии, поскольку не создал своей теории (очевидно, понимал, что после Канта это делать бессмысленно…), но подвергал глубочайшему анализу уже известные творения человеческой мысли. Его труд «Классификация выводов» можно назвать самой серьезной аналитической работой в философском мире во второй половине XIX в.

В самом ее начале он задается неожиданным вопросом: какова причина того, что мы на формулы индуктивных доказательств смотрим как на формулы заключения от частного к общему? Если не задумываться над подобным вопросом, утверждает он, то еще более легкомысленно делать обратное: переносить свойства общего (свойства ряда) на свойства отдельного субъекта. Если мы установили, что все люди смертны, это не значит, что вытекающий отсюда вывод «Ной смертен» можно считать причиной такого общего. Частные случаи, полагает Каринский, подбираются веками путем кропотливого труда, а общее – давно готовое достояние человеческого знания.

Далее он рассматривает силлогизмы с целью уточнения их прав на свое место в его классификации выводов. Напомним, что простейшим видом силлогизма является суждение со следующей формулой: «Если А = В, а В = С, то С = А».

Заканчивая исторический анализ отношения к силлогизмам отдельных философов, Каринский заключает: «Таким образом, отрицание за силлогизмом значения выводного процесса, соединялось ли оно с отрицанием вообще выводов от общего к частному, как у Бэкона, или пыталось силлогистические формулы заменить новыми, не силлогистическими, как у Локка, или, наконец, хотело свести выводы от общего к частному, к индукции, как у Милля, всегда запутывалось в противоречии и тем выдавало свою полную несостоятельность» [49, с. 63].

Поэтому задачей учения о выводах может быть не устранение силлогистических формул из классификации выводов, а только преобразование ходячих теорий силлогизма.

Почему логика, вопрошает он, считает своей задачей разъяснение формулы индуктивного доказательства, а аксиому равенства (А = В) не принимает в систему?

«Выводом обычно называют такую операцию мысли, – продолжает он, – в которой мы убеждаемся в истинности известного суждения при посредстве других суждений» [там же, с. 77]. Вывод устанавливает признак для данного в мысли субъекта или, наоборот, устанавливает субъект для данного в мысли признака. Таким выводом Каринский не только высказывает свое понимание соответственно синтетических и аналитических суждений, но и обосновывает возможность отнести силлогизмы к общей классификации выводов.

Акт вывода, считает он, содержит в себе два момента: присоединение одного элемента к другому; присоединение при таких условиях, которые вынуждают признание законности этого присоединения. Если А = В, а В = С и С = А, то это не значит, что мы В выводим из А, а С из В. Мы только устанавливаем связь между ними: вопрос же реальности существования А, В и С не имеет здесь никакого значения.

Но самым главным для создания классификации выводов Каринский считает ответ на следующий вопрос: какое отношение между соответствующими элементами двух суждений дает нам право переносить оставшиеся элементы из одного суждения в другое? Отвечая на него, он рассуждает следующим образом.

Тело протяженно не потому, что в понятии тела есть признак протяженности, а потому, что оно обладает свойством протяженности. Значит, «протяженность» – это не субъект суждения, а одно из свойств тела, являющегося таким субъектом. Поэтому мы и можем сравнивать два понятия одного субъекта суждения (в данном случае – тело). Это и есть применение формулы выводов на основании тождества.

Имея суждение о некоторых членах группы, продолжает Каринский, мы только о них можем сделать вывод на основании реального тождества. В противном случае возможны ошибки. Например, все металлы тонут в воде. Такой вывод называется неполной индукцией. Поэтому суждение о всеобщей причинной связи является не аксиомой, как думает Милль, а искомой индукцией.

Методологическое значение этого вывода Каринского трудно переоценить. Привыкшие в обиходе к термину «индукция», даже опытные ученые забывают вовремя остановить процесс обобществления своей мысли и впадают в заблуждение. «Неполная индукция» Каринского настораживает исследователя, помогает ему не потерять бдительность и вовремя остановиться!

Если же мы имеем группу с содержанием одного признака, выводы этого рода называются выводами по неполной аналогии. Для того чтобы из общего суждения сделать вывод к частному, достаточно превратить это суждение о каждом члене группы. В данном случае применяется формула выводов на основании противоречия.

Заканчивая свою классификацию, М. И. Каринский дает блестящее определение: «…процесс умозаключения есть решение вопроса о праве перенести один из элементов одного суждения на соответствующее ему место в другом суждении» [там же, с. 270].

Остается добавить, что философская культура мышления многих философов (представителей других дисциплин тем более!) была бы значительно выше, если бы они познакомились с глубокими мыслями русского философа XIX в.

Таким кратким обзором, естественно, не исчерпывается все методологическое богатство философского наследия человечества. Оно необъятно по содержанию и настолько многосторонне по форме, что до сих пор ни один философ не решился на такое специфическое и трудоемкое исследование, как создание общей методологии.

Современная правовая наука немыслима без теории управления. Наиболее заметное взаимодействие их проявляется в правовых воз-зрениях американских юристов. Теоретическим фундаментом этой науки стал прагматизм, одним из основоположников которого можно считать утилитариста Бентама, с правовой концепцией которого нам предстоит познакомиться в следующем разделе. Односторонность и ограниченность этой теории достаточно убедительно раскрыл С. Л. Франк в одной из своих статей.

Тем не менее именно эта наука, основанная на оригинальных идеях «Всеобщей организационной науки» А. А. Богданова, послужила одной из главных причин мощного рывка западной экономики в начале 50-х годов прошлого столетия.

Теоретико-технологические принципы этой науки изложены в блестящем труде А. Холла «Опыт методологии в системотехнике». С первых же страниц этой книги ее утилитаристский подход обнаруживается в определении одной из главных категорий «потребность». «Потребность есть состояние напряжения или неравновесия в окружении, порождающее стремление к поведению, направленному на снятие напряжения или на восстановление равновесия» [115, с. 36].

Системотехник подходит к исследованию потребностей объективно: главный шаг при выяснении того, что нужно людям, формируется просто – спросить их самих! Одним из главных проявлений компетентности, на взгляд Холла, является умение планировать, которое означает установление того, что надо делать. Именно при планировании наблюдается максимальная концентрация творческого процесса, который автор понимает как временную последовательность действий или событий, приводящих к созданию новой системы, удовлетворяющей целям данной группы в данный момент времени.

Подробно описывая творческий процесс мышления, Холл ссылается на авторитетное мнение Дьюи, который считает, что этот процесс должен начинаться с идеи, оценки или задачи и что ни один из компонентов нельзя выбросить или сделать определяющим по отношению к другим. «Увидеть (курсив наш. – Авт.), что ситуация требует исследования, есть начальный шаг к исследованию» [там же, с. 104].

Наступающее после уяснения задачи планирование должно в точности предусмотреть последующий процесс выполнения проекта, программы и т. д. Если в процессе изготовления детали токарь должен «открутить патрон и перевернуть заготовку» – так и должно быть записано в технологической карте на ее изготовление. Ухмылки опытных станочников, что «это само собой разумеется», исчезли с их лица, когда появились первые станки с числовым программным управлением. Робот не понимает таких фраз, как «само собой разумеется», «очевидно» и др.

Вывод Холла наводит на грустные размышления: сколько замечательных проектов было загублено из-за непродуманности мелочей, из-за отсутствия разработанного механизма устранения любых препятствий, что, собственно, и должен продумывать и реализовывать системотехник.

Особенно остро ощущается дефицит в методологически подготовленных системотехниках в законодательной деятельности. Как часто приходится слышать от юристов и законодателей о безупречно разработанных и принятых новых законах, у которых есть, к сожалению, один «маленький недостаток» – отсутствует механизм их выполнения или взаимодействия с другими нормативными актами.

Но кто же такой этот системотехник? «Важнейшим личным качеством системотехника, – утверждает А. Холл, – следует считать склонность к системной точке зрения. Он должен уметь подчинять синтез (воображение) анализу и наоборот. Он должен обладать способностью “ладить” с людьми, проявлять положительные свойства лидера, такт, дипломатию и гибкость, столь важные для системной работы. Он должен обладать даром выражения (устно, письменно, графически) мнения, заключения других людей.

Его следует обучать следующим наукам:

1. Вероятность и статистика.

2. Философия.

3. Экономика.

4. Психология.

5. Язык + опыт (в своем виде профессиональной деятельности. – Авт.)» [там же, c. 34].

Раскрывая возможности системотехников на примере деятельности телефонной компании Белла по реализации крупного проекта, автор лестно отзывается об оборонно-промышленном комплексе СССР, где также, на его взгляд, были выдающиеся представители этой профессии. К их числу следует отнести, прежде всего, генерального конструктора С. П. Королева, который своей памятной фразой, высказанной устами артиста Кирилла Лаврова, – «мне даны большие права» – отметил главнейшее различие в работе системотехников двух правовых систем. На Западе они сами завоевывают право на лидирующие позиции. У нас же это право является публичным. Однако суть от этого не меняется, поскольку с точки зрения реализации способностей системотехника важны не права, а предоставленная свобода. Ощущение свободы – вот что первично, а не права, которые можно лишь констатировать. Энергия мысли ищет свободы для своей реализации, а не прав, ограничивающих ее.

Из всех используемых в работе не рассмотренным остался только трансцендентальный метод И. Канта. Чтобы не оставлять читателя в полном неведении относительно него, следует привести упрощенное и вместе с тем достаточно точное объяснение его из книги С. Л. Франка «Непостижимое».

Предметное мышление, поясняет автор, пользуется рациональностью как своим орудием, но не замечает самого орудия, которым оно при этом пользуется. В противоположность этому мышление, направленное на саму рациональность, «трансцендентально»; оно направляет свой взор на общие условия предметности как итога мышления, т. е. имеет предметом своего рассмотрения саму глубину, из которой проистекает мышление, мыслящее овладение реальностью.

Описывать этот метод подробно словами настолько же сложно, насколько не просто изобразить 5-ю симфонию Бетховена в прозе или стихами. Его следует постигать непосредственно в действии, что мы и попытаемся сделать во второй главе четвертого раздела.

Глава 2. Синтез и анализ метода

Проведенного в предыдущей главе анализа истории методологии и обзора методов, используемых в современной юриспруденции и философии права, оказалось недостаточно для разработки нового универсального метода. И дело даже не в том, что целое больше частей, его составляющих, а метод, как правило, является именно тем, чего не хватает мысли для обретения целостности и полноты по исследуемому вопросу.

Метод – это такое неуловимое движение мысли, которое может «затеряться» даже среди известных, неоднократно высказываемых и используемых суждений рассудка и положений разума. В том-то и состоит иногда непостижимая игра воображения, когда «увиденное вдруг» это неуловимое движение мысли приводит к озарению и появлению новой идеи.

Большинство ученых считают, что озарение приходит одним из двух способов. В первом оно является следствием восприятия какого-либо факта и сопоставления его с уже подготовленной в сознании цепочкой рассуждений по проблемному вопросу. К этому способу в качестве примера можно отнести знаменитую легенду о яблоке, которое упало на голову Исаака Ньютона. Во втором оно является результатом огромного интеллектуального труда, количество которого в какой-то момент накопления переходит в качество – в озарение. Образцом такого способа можно считать знаменитый сон Д. И. Менделеева, когда ему приснилась периодическая таблица химических элементов.

Нам представляется, что деление этих способов носит условный характер, поскольку «уже подготовленная в сознании цепочка рас-суждений» в первом случае является результатом «огромного интеллектуального труда» из второго варианта.

Аргументом в пользу такого предположения может служить следующее. В предыдущей главе ознакомление с методикой Платона и Аристотеля велось на основе «Курса истории древней философии» С. Н. Трубецкого, который автор монографии считает не только самым исчерпывающим и простым одновременно, но и обладающим максимальным «озаряющим» эффектом из всех изученных работ. Помимо этой замечательной книги, с историей античной мысли можно ознакомиться по трудам таких авторов, как А. Ф. Лосев, А. Н. Чанышев, В. Ф. Асмус, К. Фишер, Целлер и многие другие.

Особое положение среди них занимает книга В. Ф. Асмуса «Античная философия», которая была опубликована благодаря огромному авторитету А. Ф. Лосева и настойчивости, которую сумел проявить лучший в мире специалист по мифологии. Как оказалось, именно цитата из этой книги о взглядах Платона, объективное изложение которых так раздражало некоторых сторонников «диалектического материализма», и именно только после третьего ее прочтения, вызвала потребность изобразить концепцию Платона графически.

Вот как Асмус выразил свое понимание главной заслуги Платона в развитии философии и методологии: «В учении Платона “об идеях” ход мысли учеников и читателей Платона направляется от идей (“эйдосов”), как первообразов бытия, с одной стороны, к явлениям чувственного мира, будто бы искажающим истинные формы или причины бытия: а с другой – к понятиям, охватывающим сущность явлений – их тождественную, общую и неизменную основу» [5, с. 266]. Значит, идею можно представить как некий «первообраз бытия» в виде круга, из которого, как из вселенского центра, исходят два луча (см. рис. 1); вниз налево, к точке 2, обозначенной как «явление», и вниз направо, к точке 3, обозначенной как «понятие».

Рис. 1

Следует отметить, что стиль изложения Трубецкого и Асмуса, структура текста и порядок ознакомления с философией Платона во многом определяются не только различиями в мировоззрениях двух авторов, но и отличающимися концепциями в понимании платоновского учения об идеях. Но если сопоставить их тексты, то трудно подобрать две цитаты, которые бы настолько близко соприкасались в отношении к рассматриваемой проблеме, как приведенные в этой и в предыдущей главах, несмотря на их внешнее и смысловое различие. Их близость определяется внутренним содержанием, тем величием, которые оба придают «идеям» Платона, и тем «озаряющим эффектом», который они привносят в сознание читающего.

Нас же интересует то направление, которое приближает к созданию нового метода. Желание графически изобразить оценку Асмусом учения Платона об идеях оказалось решающим для достижения этой цели.

Следующим эффективным шагом оказалось ознакомление с книгой А. Эйнштейна «Эволюция физики».

Чтобы понять связь физики с философско-правовым пониманием методологии, необходимо вкратце изложить один эпизод из нее, в котором автор теории относительности по-новому, с предельным «озаряющим эффектом» напоминает известное любому школьнику ньютоновское толкование законов движения.

У истоков нового понимания сути движения стоял, безусловно, Г. Галилей. Он первым заметил, что если на тело не действует ни какая сила, оно покоится или движется равномерно и прямолинейно. Следовательно, скорость сама по себе не показывает, действуют на тело внешние силы или нет.

Ньютон развивает эту мысль так: не сама скорость, а ее изменение есть следствие воздействия силы. Чтобы учесть частные случаи, в которых направление движения не совпадает с направлением приложения новой силы, он формирует закон инерции в более общем виде: в общем случае действие внешней силы изменяет не только скорость, но и направление движения. Понимание этого факта подготавливает нас к обобщению, вводимому в физику понятием вектора.

В чем состоит исторический смысл этого «интеллектуального перехода»? До него скорость определялась только числом. После него это стало возможным и с помощью понятия. У философов напрашивается аналогия с Платоном, который превратил «число Пифагора» в «идею». А. Эйнштейн так оценил смысл этого перехода: «… это приводит к следующему выводу: одного числа недостаточно для описания некоторых физических понятий. Направление (здесь и ниже курсив наш. – Авт.), так же как и число, существенно, например, для характеристики скорости. Такая величина, обладающая и числовым значением и направлением, называется вектором» [127, с. 21].

Представим себе изменяющуюся траекторию движения точки, как на рис. 2.

Рис. 2

Каждый вектор показывает направление движения в конкретной точке. Такое криволинейное движение не только описывается «треугольником векторов», но и сводится к прямолинейному как к своему частному случаю (см. рис. 3).

Рис. 3

Показанное пунктиром изменение скорости движения, на первый взгляд, утверждает Эйнштейн, абсурдно. Но, хватит физики!

Именно в этом месте, глядя на рис. 3, возникает желание соединить точки 2 и 3 на первом рисунке, где изображен метод Платона, и превратить каждую линию в вектор (см. рис. 4).

Рис. 4

Напомним, что точка 1 – это идея, которая направляет свою мысль или на явление (точка 2), или на понятие (точка 3). Тогда воображаемый нами вектор 2–3 есть не что иное, как реальное движение мысли от опыта, зафиксированного осознанием определенного явления, к понятию, получаемому в результате обобщения рассудком подобных явлений в одно общее для них понятие. Другими словами, этот вектор изображает эмпирический способ мышления, который с методологической точки зрения известен нам как синтез, или индуктивный способ мышления.

Проведенный пунктиром в обратном направлении вектор 3–2 изображает движение мысли от понятия к конкретному явлению. С методологической точки зрения он известен как анализ, или дедуктивный метод мышления.

К данному моменту еще не создано нового метода: имеет место лишь оригинальная трактовка существующих методов, рассмотренных в предыдущей главе. Дальнейшую разработку этого метода следует проводить, имея в виду, что это делается для создания руководства, прежде всего, правовых исследований, а также для анализа известных правовых воззрений.

Напомним, что право, как и другие общественные науки (социология, психология, политэкономия и др.), определяется действиями, совершаемыми не по законам природы, а по законам свободы.

Лучшие умы человечества относились к свободе не только как к источнику права, но и как к его конечной цели. Если представить процесс совершенствования права в его бесконечном движении к своему идеалу в виде линии, тогда мы получим изображенную на рис. 5 бес-конечную линию, на которой можно поставить две условные точки.

Рис. 5

Точка А означает такое предельное проявление индивидуальных свобод отдельных членов первобытного общества, которое привело к осознанию жизненной необходимости создания элементарных правовых норм. Точка В – это тот видимый нами идеал права, когда свобода каждого подразумевает свободу всех, когда принцип «каждому воздам должное» приобретает наиболее универсальный и справедливый характер.

Такое расположение точек на «линии свободы» вполне соответствует учению Чичерина, который придает свободе, как источнику права, индивидуальный характер, а свободе, составляющей цель права, – универсальный характер. Это означает, что право развивается в направлении к своему идеалу, т. е. к абсолютному универсальному началу, при котором индивидуальная свобода будет в максимальной степени удовлетворять двум универсальным требованиям:

1) предоставлять возможность для самореализации человека и воплощения в его жизни целей божественного предназначения;

2) обеспечить полную гармонию личной свободы с общественными интересами и моральным законом (божественными заповедями).

Реальное правовое состояние любого общества, определяемое как «обладание свободой», обозначается конкретной точкой на линии свободы между А и В. Такая точка разделит этот отрезок на два участка пути: пройденный путь (индивидуальное начало свободы) и непройденный путь (универсальное начало свободы). Уже здесь можно сделать важный вывод: в реальном обществе сама свобода несет в себе необходимость сочетания индивидуального и универсального своего начала.

Чтобы «внедрить» рассмотренную линию свободы в реальные общественные отношения, необходимо представить себе точку А как степень индивидуальной свободы человека в обществе, а точку В – как степень универсальных свобод, которыми обладает общество в целом и каждый человек в отдельности. Наглядность, обнаруживаемая при таком «внедрении», легко опровергает притязания на истинность примитивных представлений об идеалах свободы представителей как «правых», так и «левых» взглядов.

Правые взгляды либералов потому и называются «правыми», что в их представлении реальная точка должна находиться недалеко от В, отдавая при этом большую часть отрезка индивидуальной свободе. Сторонники социальных учений, прежде всего марксизма, напротив, считают, что эта точка должна находиться как можно ближе к А: потому их взгляды и называют «левыми». Рисунок 5, в сочетании с принципом непрерывности, опровергает как первых, так и вторых. Общество не сможет прийти к своей конечной цели в достижении универсальной свободы в В, если при максимальном приближении к ней будет увеличиваться степень индивидуальных свобод, а при приближении к А – доля универсальной составляющей.

Для разрешения видимого (но не реального!) противоречия необходимо совместить воображаемую линию свободы с векторным треугольником создаваемого метода и вспомнить еще раз Аристотеля и Канта. Рассматривая категорию причины, оба утверждали, что есть действия, которые обусловливаются не своим началом, а своим концом. Всякое разумное человеческое действие объясняется из своего конца, из цели. Второй вид причины, имеющий отношение к поступкам человека, а значит, и к праву, носит естественный характер и определяется склонностями, привычками и потребностями человека, которые, в свою очередь, обусловлены окружающей средой. Этот вид причин определяет себя вместе с началом действия и практически сливается с точкой 2, составляя часть эмпирических условий познавательной или практической деятельности человека.

Первый вид причин, вытекающих из сознания человека как свободного существа, мы имеем полное право совместить с точками А и В на линии свободы. В точке А расположится индивидуальное начало свободы, а в точке В – универсальное начало. Поскольку для этого вида причин начало есть фактически «конец», т. е. – цель, для человека, находящегося в А, в роли побудительных причин, обусловливающих его поступки, могут выступать только универсальные начала, расположенные в В. По аналогии, для человека, находящегося в В, представляют интерес лишь индивидуальные начала, находящиеся в А. Такое упрощенное раздвоение интересов объясняется привычной для обыденного сознания мыслью о том, что в качестве целей для человека обычно выступает нечто, чем он не обладает и что может привести его душевное состояние в положение равновесия: универсального не хватает более всего в А, а индивидуального – в В.

После такого упрощенного представления о границах человеческой свободы (позднее мы их расширим) линию свободы можно совместить с векторами 2–3 и 3–2. При этом мы получим два основных метода в праве: эмпирио-универсальный и рационально-индивидуальный. Первый метод вполне согласуется с индуктивным, однако носит более универсальный характер. Если в философском методе индукции общее понятие является искомым, результатом законченного процесса познания, то эмпирио-универсальный метод, давая такой же результат, является одновременно и целью действия, в том числе и целью познания, которая в данном случае более отчетливо заявляет о себе, что зачастую забывается при использовании обычной индукции. В таком сочетании (познания и действия) нет никакого противоречия, более того, оно впервые «легализует» знаменитый принцип Канта: реальность нам не дана, а задана. Оспаривать это суждение все равно что доказывать возможность достижения какой-либо цели без познавательной деятельности и без осмысления этой цели до начала деятельности.

Второй метод может вызвать у его оппонентов, среди которых следует более всего ожидать эмпириков и материалистов, еще большие возражения. Однако он имеет в качестве одного из главных своих «адвокатов» ту самую историю, против которой не смеют возразить сторонники именно материалистического мировоззрения. Возникшая в XVII в., благодаря усилиям Декарта и Гроция, рационалистическая теория права не случайно ориентировалась на индивидуальные идеалы личности. Основоположник этой теории Г. Гроций не мог по-другому сформулировать свое мировоззрение, поскольку находился в точке 3 векторного треугольника и более вероятной для направления движения своей мысли видел точку 2. Таким образом, история является косвенным доказательством правильности «логики выведения» метода.

При более внимательном рассмотрении векторного треугольника (см. рис. 6) следует понять смысл каждого из шести векторов, составляющих отдельные конкретные методы мышления. Но прежде чем делать это, необходимо устранить одну допущенную неточность.

Рис. 6

Выше уже отмечалось, что точки 2 и 3 имеют двойное значение: они отражают исходную гносеологическую установку познавательной деятельности (эмпиризм или рационализм, индукцию или дедукцию, синтез или анализ) и характер целеполагания практической деятельности. Таким образом, подтверждается единство теоретической и практической (нравственной) деятельности человека в реальной жизни, в том числе и в области права.

Оказывается, что и точка 1 имеет такое двойственное значение. Напомним, что Платон предложил альтернативный способ познания, считая исходной и конечной его точкой «идею», вместо существовавшего еще до него в качестве исходной точки «первоначала бытия», т. е. материи. Собственно, так и возникло в истории философии «вечное противостояние», понимаемое на примитивном уровне как «борьба материализма с идеализмом». Для наглядности следует разделить векторный треугольник на два подобных, не показывая лишних векторов для придания большей убедительности последующему описанию.

Рис. 7

Если внимательно посмотреть на оба треугольника, невольно возникает вопрос: а какое влияние оказывает вершина треугольника («материя» или «идея») на особенности теоретико-практической деятельности человека? Практически никакого!

Высококвалифицированные философы и без таких рисунков прекрасно знают и понимают, что истинный смысл философского противостояния заключается в характере отношений между точками 2 и 3, рассматриваемыми в их гносеологическом значении. Эмпирики (Бэкон, Локк, Кондильяк и др.) считают, что первичным, определяющим является эмпирическое познание, т. е. вектор 2–3. Рационалисты, напротив, отдают предпочтение рациональному методу познания, т. е. вектору 3–2. При этом и те, и другие иногда проявляют непоследовательность, пользуясь методом своих оппонентов.

Такой факт лишь условно можно назвать «непоследовательностью», поскольку любой здравомыслящий человек в каждой конкретной познавательной ситуации стремится воспользоваться именно тем методом, который, на его взгляд, даст наилучший результат. Точно так же верно и другое положение: доказывая неэффективность рационального метода в научном познании, эмпирик пользуется тем же разумом, который создает критикуемый им метод.

Древнегреческие философы Левкипп и Демокрит создали свое учение об атоме умозрительным путем, поэтому отнесение их к категории «материалистов» выглядит весьма условным. Точно так же оценивает Эйнштейн и сформулированный Ньютоном закон инерции: «Этот закон нельзя вывести экспериментально, его можно вывести лишь умозрительно» [127, c. 16].

Отсюда и берутся столь популярные у начинающих философов исторические оценки их предшественников, такие как «дуалист», «агностик» и т. д. Например, Локк в теории познания был эмпириком, а в этике – сторонником здравого смысла, т. е. фактически рационалистом. Спиноза, напротив, в теории познания был рационалистом, а в практической философии – сторонником детерминизма, который всегда был «знаменем» материалистов. Даже у такого яркого представителя объективного идеализма, как Гегель, наиболее проницательные специалисты усматривали склонность к «скрытому эмпиризму», особенно в его исторической концепции и в теории права.

К сожалению, в истории не просто найти примеры, подтверждающие, особенно на бытовом уровне, условность мировоззренческих тенденций тех или иных философов. Мы можем только предположить, что такой умнейший человек, как Лейбниц, если у него возни-кала потребность отремонтировать стул, подбирал наиболее подходящую для этих целей древесину, исследуя экспериментальным путем ее структуру, а не рассуждал о принципе непрерывности.

Итак, созданный метод наглядно подтверждает, что «вечное противостояние» в философии носит условный характер, определяемый различной степенью сочетания в теоретико-познавательной деятельности двух его основных методов: эмпирио-универсального (индуктивного) и рационально-индивидуального (дедуктивного).

Однако на треугольнике векторов есть еще четыре вектора. Что означают они? Для дальнейшего изложения попробуем взглянуть на него сбоку, чтобы увидеть оба его слоя (см. рис. 8).

Рис. 8

Основным для линии 1–2 и 2–1 является «материальный слой». Это значит, что вектор 2–1, в котором конечной точкой движения является осознание конкретного свойства отдельного предмета, следует назвать эмпирио-индивидуальным методом познания. Из истории права мы узнаем, что он был характерен на ранней стадии его развития. Обратный ему вектор 1–2 – не что иное, как сам процесс восприятия этого предмета, и отражает собой не процесс движения мысли, а направление движения нервного сигнала, осознавая который мы воспринимаем предмет как данное нам явление. Этот вектор можно еще назвать и способом явления нам предмета, поскольку альтернативный вариант – вектор 1'–2' – определяет другой способ явления вещей – как результат внутренней работы мозга, исходной точкой которой Платон считал идею.