Текст книги "Индивидуальное и универсальное как зеркало вечного противостояния в философии"

Рассматривая взаимоотношения права и морали в Новое время, авторы уделяют особое внимание мнению Гегеля по данному вопросу. Отмечая его несомненный вклад в развитие теории права и нравственности, они не соглашаются с тем, что немецкий философ ставил нормы позитивного права выше ценностей естественного. «Субъектоцентристская концепция нашего исследования, – считают они, – направлена на утверждение обратного: в нормах утрачивается ценностное свободное начало (курсив наш. – Авт.), они более формализуются, подчиняя себе человека, стандартизируя его. Чем более глобально государство, тем сильнее и масштабнее проявляется процесс этой стандартизации, нормативистского насилия» [13, с. 166].

Авторы не скрывают сути своей нравственно-правовой концепции, в центре которой – доминирующая роль в праве индивидуальных начал, которые одни только и способны обеспечить «ценностное наполнение» правовых норм.

Правовед О. В. Скакун в своей книге «Юридическая деонтология» устанавливает достаточно высокую планку требований к современному юристу, оценивая его всестороннюю подготовку результатами освоения таких смежных культур, как психологическая, этическая, политическая, эстетическая, экономическая, информационная и даже экологическая.

Несмотря на отсутствие в этом перечне философской культуры мышления, автор достаточно подробно останавливается на ее этической составляющей. «Связь морали и права, – считает он, – находит проявление в:

– единстве и общности;

– различии;

– взаимодействии и взаимообогащении.

Общее норм права и морали, продолжает он, в том, что они:

1) действуют в едином поле социальных связей, т. е. являются социальными:

2) преследуют общую цель – установление и поддержание порядка в обществе;

3) имеют единое функциональное назначение – воздействовать на поведение людей, регулировать их отношения, формировать масштабы (эталоны, стандарты) поведения;

4) адресованы ко всем либо к большей группе людей, т. е. являются правилами поведения общего характера;

5) имеют единую духовную природу, общий ценностный стержень – справедливость. Даже в древних государствах нормы права являлись выражением лежащей в основании норм морали» [85, с. 310].

Двойственный характер права в форме противопоставления его норм нормам морали проявляется в воззрениях автора как естественный, когда речь идет о различиях между ними. И хотя при этом не используются термины «универсальный» и «индивидуальный», их присутствие ощущается, когда он оценивает эти различия как:

а) догосударственные – государственные (по происхождению);

б) внутреннее осознание – внешнее поведение (по сфере действия);

в) обобщенные безличные правила – конкретные варианты поведения (по системе детализации);

г) не закрепляются в специальных актах – закрепляются в государственных актах (по форме выражения);

д) соблюдаются добровольно – обеспечиваются принуждением (по способу охраны от нарушений).

Р. Р. Апресян развивает свои представления об общественной морали, исходя из популярного во второй половине XX в. тезиса о том, что именно «логика общественной морали в современную эпоху требует снижения пафоса индивидуализации и личной автономии» [81, с. 59]. Если предыдущие авторы появление общественной (социальной) морали и права обусловливали стремлением сдержать и ограничить влияние индивидуализма, то у него исходной точкой раз-вития концепции общественной морали является, наоборот, сама ее цель как средство против индивидуализации.

А. В. Прокофьев, исследующий в своей статье его взгляды, обращает внимание не на направленность этих взглядов, а на важность развития этой тематики для нравственного воспитания современного общества. А заканчивает он статью сожалением о том, что вряд ли услышат призыв Апресяна те, к кому он обращается прежде всего: «Он может, в лучшем случае, объяснить, как работает мораль в “политике”, но выводы его исследований вряд ли смогут работать в ней» [там же, с. 61].

Многие философы и правоведы воспринимают универсальное в праве не как направленность правосознания на исследование всеобщего характера юридических норм, а как ценностное содержание, отвечающее состоянию культуры, традиций и морали общества. Аксиологический подход к проблемам права берет свое начало с Платона, однако как отдельная ветвь философии права получил свое развитие в 40-е годы XX в. Отчасти это было вызвано кризисом 30-х годов и Второй мировой войной, которые способствовали пересмотру ценностей во всех сферах деятельности человека. Отчасти это явилось следствием независимой и постепенно нарастающей тенденции переноса центра тяжести философских исследований с человека, как носителя и автора идей, на общество, как единое «тело идеи». Рожденная Платоном и восстановленная русским философом кн. С. Н. Трубецким, эта концепция получила наибольшее развитие у французских философов в учении «социальной этики».

В современное время центр тяжести исследований аксиологических проблем в области права переместился с Западной Европы на постсоветское пространство. Рост популярности аксиологии здесь среди философов и правоведов можно объяснить обратным тяготением к индивидуальному, которое естественно для общества, где вместе с доминированием публичного права и универсальных начал в его восприятии вдруг открылись зияющая пустота и неопределенность в путях дальнейшего его развития.

В книге «Очерки по философии права» ее автор Г. В. Гребеньков пишет, что право как явление социального бытия есть всегда результат телеологической, целе– и ценностно-рациональной деятельности социального субъекта. «Право в качестве исходного своего основания, – полагает он, – имеет такие нравственные и моральные феномены аксиологической природы, как справедливость, долг, ответственность, свобода и автономия личности…» [25, c. 127]. Он, так же как и многие другие современные философы и правоведы, убежден, что право возникает не там, где кто-то исполняет чужую волю, а там, где человек действует в соответствии со своей разумной волей как личность «сама в себе закон».

Аксиологический подход при рассмотрении правовых проблем как онтологической реальности, по мнению автора, требует восприятия права как вида конкретно-исторических ценностей. А это, в свою очередь, приводит к тому, что оно вбирает в себя содержание «универсалий культуры как исторического феномена бытия» [там же, с. 111]. Другими словами, он воспринимает универсальное в праве как его ценностное содержание, в котором присутствуют элементы культуры поведения, морали.

Таким образом, аксиологический подход Г. В. Гребенькова позволяет «пронизать» всю субъектно-объектную систему права стремлением дать ему ценностно-смысловую оценку, обратить внимание специалистов на соответствие норм права нормам морали.

В. И. Мильдон противопоставляет индивидуализму не универсализм, а эгоизм. «Главное отличие эгоиста от индивидуалиста состоит в том, что первый считает себя совершенным, а второй – совершаемым» [73, с. 44]. С его точки зрения, социальное целое, которое начинается с «другого», возможно только тогда, когда «индивиды осознанно и целенаправленно соединяют свои усилия…» [там же].

Спокойный стиль изложения сменяется всплеском оригинальных идей, которые можно извлечь из его простого анализа истории языка, свидетельствующего, что местоимение «Я» – продукт позднего раз-вития. В русском же языке это последняя буква алфавита. Указывая в конце статьи на главную особенность эпохи начала XXI в. – высочайшую степень зависимости жизни всего общества от свободного выбора человека, от его личной ответственности за этот выбор, – автор не уточняет, о каком слое этого общества идет речь.

Лауреат Нобелевской премии К. Лоренц в своей книге «Оборотная сторона зеркала» с монистических позиций рассматривает природу человеческого сознания, настаивая на гносеологическом единстве «субъекта» и «объекта», «материального» и «идеального». Оценивая процесс познания как взгляд в зеркало, он упрекает идеалистов за то, что они ничего не видят другого, кроме себя в нем, а реалистов – за то, что они не смотрят в зеркало как в потустороннюю реальность и не замечают себя как часть этого внешнего мира.

Такой монистический подход полезен и в философии права, особенно для понимания того, что соотношение любых правовых категорий является отражением общих закономерностей человеческого мышления. Вот как пишет об этом сам Лоренц: «Направление зрения мешает обеим увидеть, что у зеркала есть неотражающая оборотная сторона, ставящая его в один ряд с реальными вещами, которые оно отражает: физиологический аппарат, функция которого состоит в познании внешнего мира, не менее реален, чем сам этот мир» [66, с. 260].

Известный специалист в области философии науки Р. А. Аронов ставит философские исследования австрийского биолога и этолога К. Лоренца в один ряд с такими именами, как К. Поппер, Д. Кэмпбелл и др. Р. А. Аронова в трудах австрийского ученого интересует, прежде всего, «попытка понять эволюцию человеческих познавательных способностей» [4, с. 99]. Для нас же важен сам факт такого квалифицированного участия в исследовании философских проблем представителя естественнонаучных дисциплин, особенно при существующем дефиците обратного влияния.

Нейрофизиологические основы разделения абстрактного и конкретного мышления человека рассматривают авторы коллективного сборника «Физиология человека». Особенность структурно-функциональной организации коры большого мозга обусловлена тем, что в эволюции происходила кортикализация функций, т. е. передача коре головного мозга функций нижележащих структур мозга. Однако это не означает, пишут авторы, что кора берет на себя выполнение функций других структур. Ее роль сводится к коррекции возможных нарушений функций взаимодействующих с ней систем, более совершенного, с учетом индивидуального опыта, анализа сигналов и организации оптимальной реакции на эти сигналы, формирование в своих и других заинтересованных структурах мозга памятных следов о сигнале, его характеристиках, значении и характере реакции на него. Другими словами, мозг человека своей организацией дает великолепный пример сочетания централизации с периферийной самостоятельностью, универсального способа управления с индивидуальным опытом и особенностями конкретного человека.

Другой особенностью корковых полей является экранный принцип их функционирования. Это означает, что один сигнал фиксируется не одним нейроном, а примерно пятью тысячами, что обеспечивает его полный анализ и возможность передачи в другие заинтересованные структуры.

Еще во второй половине XIX в. были замечены различия в работе полушарий, получившие название концепции доминантности полушарий (Дакс, Брок и др.). В настоящее время известно, что межполушарная асимметрия в решающей мере зависит от функционального уровня переработки информации. Принято считать, утверждают авторы, что правое полушарие специализируется в переработке информации на образном функциональном уровне, левое – на категориальном. Левое полушарие обладает способностью к переработке информации как на семантическом, так и на перцептивном уровнях, возможности правого полушария ограничиваются перцептивным уровнем.

Основываясь на этих различиях, известный русский врач, экономист и философ А. А. Богданов сделал вывод о преобладающем развитии левого полушария у всесторонне развитых людей и отнес их к классу «организаторов». Люди же с преобладающим развитием правого полушария добиваются, как правило, больших успехов при узкой специализации труда и творчества и потому, по его классификации, относятся к классу «исполнителей».

А. А. Богданов считал, что такая классификация (независимо от уровня цивилизации общества и его социально-политической структуры) исторически обусловлена развитием общественного разделения труда, которое в течение длительного времени приводит к подобным биологическим последствиям социального «подбора».

«Авторитетное сотрудничество, – утверждал он, – это такая форма трудовых отношений, когда деятельность организаторская отделена от исполнительской, так что та и другая воплощаются в раз-личных особях» [9, с. 121]. При этом оба класса имеют абсолютно одинаковый социально-экономический статус. Бывают периоды, считает он, когда общество больше нуждается в классе организаторов – для проведения экономико-правовых или социально-политических реформ, когда на первом месте стоит задача выработки стратегии дальнейшего развития общества. После этого, наоборот, общество в большей степени нуждается в тех, кто может воплотить эту стратегию в жизнь, – в высококлассных специалистах узкого профиля.

Вегетативная нервная система, продолжают авторы «Физиологии человека», также отражает собой противополагающий характер отношений между симпатической и парасимпатической частями нервной системы. Их взаимоотношение уподоблялось коромыслу весов, в которых подъем на определенный уровень одной чаши сопровождался снижением на такой же уровень другой.

Обе системы оказывают на управляемые органы противоположное воздействие: если, например, парасимпатическая система отвечает за сужение бронхов, то симпатическая – за их расширение. Точно так же первая отвечает за усиление моторики надпочечников и кишечника, а вторая – за ослабление и т. д.

Но и тут организм достигает требуемого баланса в сочетании противоположных начал: задачу восстановления и поддержания этого баланса, нарушенного в результате возбуждения симпатической части автономной нервной системы, берет на себя метасимпатическая и отчасти парасимпатическая части нервной системы.

Интересную трактовку взаимодействия индивидуального и универсального дает современный немецкий филолог Ч. Шталь в блестящей статье «Единое Платона – корень “неиного” Н. Кузанского?». Доказывая принципиальное несовпадение взглядов А. Лосева и Н. Кузанского по обсуждаемой теме, автор указывает главное в миро-воззрении обоих философов. А. Лосев, на его взгляд, признает абсолютно недоступный для познания онтологический абсолют и считает, что «примат веры над знанием может предохранить человека от духовной смерти» [125, с. 114]. Кузанец, пишет Шталь, не стремится доказать существование Бога в «неином», а стремится к познанию Бога, начиная с обоснования истинного познания.

Мировоззрение немецкого философа Шталь определяет как «концепцию соединения гносеологического индивидуализма с онтологическим универсализмом». Если бы этой концепцией руководствовались философы и правоведы при создании в XVII в. рациональной теории права, автору этой книги пришлось бы детально использовать их труды для обоснования своей темы.

В. П. Малахов рассматривает индивидуальное и универсальное в праве как часть «совокупного социально-духовного опыта народа». Индивидуальная правовая культура, считает он, накапливается на основе индивидуально-социального духовного опыта освоения и воспроизводства существующих культурных достижений. Ее накопление носит случайный характер. По Малахову, индивидуальная правовая культура и универсальный духовный опыт соотносятся как часть к своему целому, причем содержание этой части носит случайный и неопределимый характер.

«Каждому человеку, – полагает он, – принадлежит определенная совокупность прав, которые являются элементами общественной правовой культуры» [67, с. 188]. Структурный подход к анализу различных правовых проблем характерен, когда, например, универсальное – это право общества в целом, а индивидуальное – право индивида.

У И. И. Кального проблема соотношения индивидуального и универсального проявляет себя как проекция на общепринятую для философов плоскость понимания специфических проблем. В этой проекции индивидуальное – это правовое чувство, о котором он пишет, а универсальное – рациональное отношение к действующему праву, с которым он сравнивает первое. Такой подход является надежным способом правового воспитания, но спорным, если оценивать его эффективность как средство для анализа правовых воззрений уже состоявшихся философов и правоведов.

Когда он пишет, что «правовые чувства формируются на уровне обыденного сознания, как правовой инстинкт…» [45, с. 85], возникает надежда на верховенство разума в процессе усвоения правовых знаний. А когда он заключает, что «чувство не только основание рационального освоения права, но и форма реакции на те или иные нормативные акты…» [там же], чувствуется связь его философских воззрений с эмпириомонизмом А. А. Богданова.

Универсальное выступает у Кального при оценке правосознания как формы общественного сознания. Отсюда неожиданно вытекает очень важный для темы монографии вывод о единстве философского сознания с правосознанием. Сам автор говорит об этом так: «Если философию можно назвать душой культуры в целом, то правосознание является душой правовой культуры» [там же, с. 86].

Возвращаясь к проблеме отношений между Востоком и Западом как своеобразной трактовке взаимодействия индивидуального и универсального, следует остановиться на статье А. А. Крушинского «Язык и мышление в Китае». Рассматривая закономерности эволюции китайского мышления, автор улавливает сходство в воздействии пиктограмм как носителей образов и эмоций, составивших основу китайской письменности, с кантовскими категориями чистого разума. «Категоризация пиктограмм, – пишет автор, – понималась китайскими мыслителями, скорее, как единократный акт воображения – так сказать, “идеализация” – по разным причинам в данный момент эмпирически невоспринимаемой, но с помощью некоторого конкретного “следа” мысленно восстановимой предметности» [59, с. 103].

В отличие от обычного абстрактного понятия, в данном случае происходит выбор среди единичных понятий одного главного и воз-ведение его в общее. Такой способ создания универсальных понятий называется «репрезентативная абстракция». Вместо привычной для нас теоретико-множественной концепции обобщения, полагает автор, мы имеем дело с концепцией «репрезентативного обобщения». Иначе говоря, специфика китайского обобщения заключается в том, что она опирается на идею конструкций, фундирующих репрезентативное абстрагирование.

Это наглядно демонстрирует различия в мышлении Востока и Запада с еще одной стороны. Они определяют отношение китайцев и к демократии, и к правам человека. Если на Западе концепция права исходит из наиболее общих понятий естественного права и приводит к осознанию автономии воли человека, то в Китае «мышление из себя» восходит до осмысливания общественно необходимой установки на поведение, определяемое (репрезентируемое) внешними авторитетами (религия, обычаи, решение партии или диктатора).

В. А. Бачинин в своей книге «Философия права» раскрывает суть диалектического подхода к решению правовых проблем, особое внимание уделяя состоянию «амбивалентность» (двойственность, раздвоенность, противоречивость), которое, в его понимании, означает сосуществование в человеческой психике противоречащих друг другу установок, влечений, интенций, настроений.

С его точки зрения, «амбивалентность следует считать нормальной формой сосуществования и развития морально-правового сознания, неизбежной в условиях социализации личности, в обстановке противоречивых социальных отношений, постоянно предлагающих личности альтернативные варианты возможных действий» [6, с. 158].

Рационально-рассудочная амбивалентность выглядит для него как столкновение противоположных объяснительных моделей, идей, концепций относительно одного правового феномена. Ее характерным выражением является антиномия, воспринимающаяся обыденным право-сознанием как симптом познавательно-ориентированного тупика.

Раскрывая суть социологического подхода к праву, В. А. Бачинин утверждает, что он предполагает подчиненность логики исследования принципу социального детерминизма, который исходит из приоритета общественного над личностным. «Социологический подход, – полагает он, – имманентно несет в себе идею приоритета целого над частью, социума над индивидом, и право в свете его предписаний – средство проведения этой идеи в практику…» [там же, с. 165].

В другой работе («Морально-правовая философия») В. А. Бачинин определяет цель в праве как способ «осуществлять встречную, причинную детерминацию из виртуального будущего…», если рассматривать эту цель как ценности, ради достижения которых и обладания которыми люди готовы прилагать огромные духовные и практические усилия.

«Благо и справедливость, свобода и равенство, социальный порядок и права гражданина представляют собой ценности, которыми дорожат культурное сознание и цивилизованный мир» [7, с. 178]. В этой цитате В. А. Бачинин приводит три пары понятий, ценностное содержание которых он раскрывает в последующем изложении, не анализируя их как взаимодействие индивидуальных и универсальных начал в праве.

Известный американский правовед Денис Ллойд в своей книге «Идея права» констатирует необычайную популярность теории индивидуализма в XVIII–XIX вв., которая все более и более приобретала экономический характер. Уже в самом названии одного из разделов книги – «Индивидуализация и коллективизм» – угадывается его подход: индивидуальное, как философско-психологическое начало, в поведении и мировоззрении человека противопоставляется коллективизму, как альтернативному мировоззрению.

Это подтверждают следующие его слова: «Но как бы ни были влиятельны идеи свободы предпринимательства, они, тем не менее, проигрывали битву другой идее, которая подчеркивала важность социального обеспечения и необходимость законодательного вмешательства с целью создания необходимых условий для достижения общества благоденствия» [65, с. 227].

Идеальной серединой Д. Ллойд считает детерминистов, которые хотя и оставались индивидуалистами, но придавали первостепенное значение и поощряли рост материального благосостояния общества в целом. Далее автор констатирует как исторический факт обреченность и несостоятельность и этой правовой теории, однако не дает конструктивных решений, ориентируясь на решение всех проблем экономическими путями.

Одним из косвенных подтверждений недостаточной освещенности в правовой теории проблем соотношения индивидуального и универсального является такая же неясность в отношениях публичного и частного права. Обращая внимание специалистов на эту проблему, Л. А. Андреева пишет: «До сих пор проблема соотношения публичного права и частного не получила должного освещения в российском правоведении. В отличие от МПП (международное публичное право. – Авт.) отечественная юридическая наука не может похвастаться тем, что имеющиеся в области ЧП знания сложились в теоретическую систему в строгом значении этого понятия» [2, с. 4].

Оценивая состояние современной правовой науки, она считает, что, даже взятые в совокупности, такие категории, как «субъект права», «метод правового регулирования» и т. д., не дают цельного представления о праве и могут квалифицироваться лишь как элементы научной теории, но не как «концентрированное выражение самой теории».

Ее справедливое утверждение о том, что международное частное право как наука, как система категорий, определений практически отсутствует, можно рассматривать как своеобразный методологический прием вынесения правовой проблемы на такой уровень, на котором, как при солнечном свете, видны все недоработки и недостатки, связанные с отсутствием единого метода исследований, преодолевающего «национальные границы» правосознания.

В статье «Правовой эгоцентризм как разновидность деформации индивидуального правосознания» А. А. Малиновский сообщает о принятой в юридической науке классификации таких деформаций правосознания: правовой инфантилизм, правовой негативизм, право-вой нигилизм и правовой идеализм. Незаслуженно, на его взгляд, обойден вниманием вопрос: «Какая из разновидностей деформации правосознания детерминирует совершение индивидом злоупотреблений правом?»

Прежде чем дать ответ на этот вопрос, автор рассматривает вышеуказанные «деформации».

В частности, правовой негативизм он представляет как «отрицание ценности права как универсального социо-нормативного регулятора общественных отношений» [68, с. 172]. Закон всегда можно обойти, считают «негативисты». «Идеалист», напротив, верит во всесильность права.

Эгоцентризм оценивается автором как разновидность эгоизма, самая крайняя форма его проявления. Правовой эгоцентризм становится мировоззрением, которое во многом детерминирует индивидуальное сознание и поведение. «Субъективное право с эгоцентрической точки зрения рассматривается индивидом как средство удовлетворения только своих потребностей, а правоохранительная система – как инструмент, призванный защитить исключительно его интересы» [там же, с. 175]. Отождествляя фактически эгоцентризм с утилитаризмом, автор полагает, что правовой эгоцентризм характеризуется прагматическим знанием права и желанием его утилитарного использования.

О. Э. Лейст в книге «Сущность права» разделяет мнение о его двойственной природе с первого же вопроса – определения его сущности. Он полагает, что понятие права как воплощение свободы вызывает ряд сомнений, и если оно применимо к естественному праву, то в отношении действительного права неприемлемо.

Сущность права, считает он, не только не может быть постигнута методами практической юриспруденции, но и вообще не относится к кругу ее интересов. Он разделяет мнение известного правоведа Шершеневича, который считает, что философия права не может быть построена на одних юридических началах. Без социологии и этики общей теории права никогда не удастся выявить, что такое право и что такое государство.

«Важно понимать, – пишет далее О. Э. Лейст, – что философия права качественно отличается от общей теории права не только более высокой степенью абстрактности философских понятий и категорий, но и выходом за границы юридической проблематики» [62, с. 7].

Теория права, полагает автор книги, выступает как индуктивное знание, исходящее из достижений конкретных юридических наук, тогда как философия права формируется в качестве дедуктивного знания о мироздании. «Методологический плюрализм» и созданные на его основе разные понятия – определения права – имеют познавательное значение и не ведут к постижению сущности права.

«Существенное разнообразие правопониманий, – полагает О. Э. Лейст, – обусловлено сложностью объекта исследования, методом, углом зрения исследователя и нередко идеологическими установками… Многие конфликты современного мира – международные, внутригосударственные, социальные, национальные и другие, связаны с проблемами правовыми, их различным толкованием и пониманием» [там же, с. 13].

Такую же двойственность видит автор и внутри одной правовой системы, исходя из того, что гражданам разрешено все, что не запрещено законом, а должностным лицам разрешено только то, что вытекает из их компетенции или предписано приказом.

По-своему понимает проявление универсального начала в праве автор статьи «Нравственный идеал и право» А. М. Величко. Анализ природы права на всем его историческом пути, считает он, свидетельствует о наличии в праве нравственной составляющей. И только благодаря ей «право выступает в роли универсального регулятора человеческой свободы» [19, с. 195]. Причем универсальный характер самой нравственности придает, по его мнению, удовлетворение ее двум требованиям:

– опираться на реальную, а не воображаемую идею свободы личности;

– идеал свободы и нравственности должен быть внеисторическим и надмирным, т. е. носить безусловный характер.

Легко предположить, что именно в нравственности видит он единственное средство для сдерживания и ограничения в праве индивидуального начала во всех его проявлениях. Об этом свидетельствуют следующие его слова: «Таким образом, право, поставленное вне рамок нравственного начала, становится самодостаточной величиной и если и не формирует индивидуальный эгоизм, то, по крайней мере, защищает его, развивает и даже узаконивает» [там же, с. 196–197].

Своеобразное понимание соотношения индивидуального и универсального усматривается в статье «Санкция как структурный элемент правовой нормы», хотя ее автор А. И. Мягких не употребляет этих терминов. Оно также вытекает из двойственной структуры права, понимаемой в данном случае как вполне обоснованная концепция бинарной структуры строения правовой нормы, которую разделяют и другие правоведы (В. В. Нырков и др.). Согласно этой концепции существуют регулятивные нормы, состоящие из двух элементов – гипотезы и диспозиции, и охранительные нормы, также состоящие из двух элементов – гипотезы и санкции.

Стремление автора к сочетанию универсального и индивидуального в данной статье следует усматривать не только как удачную попытку логического выведения конкретных правовых терминов из более общих понятий, но и как не менее удачное обоснование необходимости сочетания поощрительных и репрессивных санкций в гражданском праве.

«Признание существования логической нормы, – пишет он, – как комплекса двух двухчленных норм (регулятивной и охранительной) снимает противоречия (курсив наш. – Авт.) во взглядах противников и сторонников “поощрительных санкций” на структуру поощрительной нормы и на место санкции в ней» [74, с. 110].

В качестве аргумента в свою пользу автор приводит пример из Гражданского кодекса РФ, в котором используется как поощрительная норма (вознаграждение за находку утерянного животного), так и репрессивная (обязанность надлежащим образом содержать найденных животных).

С завидным постоянством тема о соотношении универсального и индивидуального с различных точек зрения обсуждалась на страницах журнала «Вопросы философии». В статье Г. Д. Левина «Проблема универсалий в диалектическом материализме» предлагалось договориться о словоупотреблении. Если соответствие общего понятия действительности по-прежнему понимать так, как понимали его концептуалисты, платонисты и номиналисты, т. е. как зеркальное, дубликатное, то ни о каком соответствии общего понятия объектам, составляющим его объем, не может быть и речи.

Автор не соглашался со многими советскими философами, считавшими, что «битве средневекового схоластического номинализма и реализма (платонизм) по взгляду на природу универсалий… был положен конец марксистской философией, разработавшей диалектику единичного и всеобщего» [61, c. 68]. Свое мнение он аргументировал тем, что в средневековой проблеме универсализма речь идет о диалектике не единичного и общего, а субъективно и объективно общего.

Развивая далее свою мысль, Г. Д. Левин утверждал, что никаких других концепций, кроме концептуализма, номинализма и платонизма, на базе «зеркального соответствия» создать нельзя. Вырваться из треугольника «концептуализм – платонизм – номинализм» можно только на основе «максимы Рамсея» – за счет отрицания того, что принимается как очевидное всеми тремя – «принципа зеркальности». Именно в отказе от него, переходе к фактической трактовке соответствия, возникающей не на умозрительных рассуждениях, а из тщательного анализа реального положения дел, и состоит, на взгляд автора статьи, вклад диалектического материализма в исследование традиционной проблемы универсалий.