Текст книги "Индивидуальное и универсальное как зеркало вечного противостояния в философии"

Глава 3. Обзор методов, используемых в правовых исследованиях

Метод изложения истории права Рудольфа Иеринга характеризуется многоуровневой структурой. Во-первых, с системной точки зрения он имеет структурно-лингвистическую основу: немецкий юрист расчленяет понятие «история права» на два отдельных – «история» и «право». Отдавая приоритет природе права, Иеринг пишет: «В той же мере, в какой всеобщее учение о природе права подвинется вперед путем философии права и опытного сравнения и обогащения новыми идеями и точками зрения, в той же мере расширится и знание истинного существа римского права» [40, с. 20].

Во-вторых, требование, заключающееся в природе права, он рассматривает с двух точек зрения: анатомического и физиологического исследования правового организма. При этом он исходит из господствующего в середине XIX в. понимания права как объективного организма человеческой свободы.

Главной целью анатомического исследования, на его взгляд, является точное установление предмета права: «Чтобы верно изобразить предмет, потребна двойная способность – верно воспринимать его и верно воспроизводить его – т. е. дар наблюдательности и талант воспроизведения» [там же, c. 24]. Если последнее не всегда удается даже у высокоразвитого народа, как же велико может быть различие между фактическим и формулированным правом у народа, не достигшего своей духовной зрелости?

Анатомическое исследование, полагает Иеринг, позволяет сделать вывод о том, что правовые положения суть только самые внешние верхушки права, не исчерпывающие ни количественно, ни качественно его действительное содержание: «Эта основная мысль, с одной стороны, предостережение, с другой – выставляет требование. Предостережение – не отождествлять право какого-либо времени с его правовыми положениями…» [там же, с. 29]. «Требование» – исследовать право систематической деятельностью, сущность которой заключается в том, что «она не только, как во всякой другой науке, размещает отдельные части по их местам, но что этот формальный процесс оказывает вещественное воздействие на самый материал и что этой процедурой производится внутреннее преобразование правовых положений» [там же, с. 31].

Физиологическое рассмотрение правового организма Иеринг начинает с выражения, которое вместе с физиологическим смыслом определяет одновременно и сущность метода: «Цель органов лежит в их функциях…» [там же, с. 41]. Истинное достоинство права лежит в его функциях, т. е. в его практической годности. Функция права, полагает он, состоит в его осуществлении; что не реализуется, не есть право, и, наоборот, то, что отправляет функции, есть право, хотя бы оно и не было признано таким (обычаи, прецеденты). В связи с этим Иеринг различает материальную и формальную осуществимость права. Под первой он понимает относительность и обусловленность требований конкретным историческим и экономическим условиям. Под второй – легкость и надежность применения абстрактного права к частным случаям.

Именно второй, т. е. логический, путь составляет основу метода, которым до сих пор руководствуются юристы при разработке многих норм права: «Каждое правовое положение, – развивает он свою мысль, – присоединяет к определенному предположению (“если кто-либо сделает то-то и то-то”) определенное следствие (“то должно совершиться то-то и то-то”)» [там же, с. 44].

Во второй части своей методологии Иеринг рассматривает требования, лежащие в основе истории, и соотносит их применимость к изучению права. Исследуя различные ступени историографии, он делает вывод о том, что «внутреннее родство и соотношение фактов есть более существенный момент, чем их внешняя связь во времени» [там же, с. 51–52].

Если руководствоваться этим методологическим приемом, то можно дать следующую оценку римскому праву, которая представляет резкий контраст с большинством его изложений: «…в моих глазах история этого права представляет бесподобное художественное произведение, в котором величайшая простота и единство сочетались с богатейшей полнотой развития» [там же, с. 53]. Именно внутреннее единство, полагает Иеринг, определяет идею «индивидуализирующей тенденции» позднейшего римского права.

Вторым методологическим приемом, сформулированным немецким юристом на основе анализа историографии, стало положение об одновременности исторического движения. Значение момента времени для истории права состоит в том, что «история работает в этой области чрезвычайно медленно, при малой производительности употребляет необыкновенно много времени» [там же, с. 58].

Таким образом, считает автор, момент времени признается в истории права несущественным, а момент связи (хронологическое и систематическое единство) – определяющим.

Б. А. Кистяковский (1868–1920) разделяет концепцию некоторых своих современников (Шершеневича и др.), для которых «теоретические подходы» и есть метод познания права. Такая методологическая концепция позволяет ему в своей работе «Право и метод» одним мазком дать полную картину современных ему правовых теорий: «Само собой понятно, что как только меняется научная дисциплина, которая служит для ориентировки науки о праве, тотчас же изменяется и взгляд на то, к какой области явлений надо причислять право. Таким образом, в зависимости от признания той или иной области научного знания исходной для построения науки о праве, одни ученые причисляют право к государственно-повелительным явлениям, другие – к социальным, а третьи – к явлениям психическим» [53, c. 342].

Известный русский правовед Л. И. Петражицкий в своей статье «Введение в изучение права и нравственности» рассматривает миссию будущей науки политики права как сознательное ведение человечества в том же направлении, в каком оно двигалось пока путем бессознательно-эмпирического приспособления. Отсюда он делает вывод, что политика права есть психологическая наука. То есть, по существу, под политикой права он понимает методологию права и дает свое четкое представление о требованиях к ней: «Теоретическим базисом ее должно быть общее психологическое знание факторов и процессов мотивации человеческого поведения и развития человеческого характера и специальное учение о природе и причинных свойствах права, в частности, учение о правовой мотивации и учение о правовой педагогике» [77, с. 498].

Основным методом право-политического мышления Петражицкий считает психологическую дедукцию, умозаключения на основании надлежащих психологических посылок относительно тех мотивационных последствий, которые должны получаться в результате действия известных начал и институтов права. Поскольку в известных областях возможно применение и индуктивного метода, политика права должна пользоваться и этим методом для проверки правильности дедуктивных выводов.

Следует отметить, что Л. И. Петражицкий внес заметный вклад в усиление позиций теории и философии права как базисной науки для реальной юриспруденции.

Е. Н. Трубецкой практически во всех работах, посвященных теории права, пользуется логическим приемом, который можно определить как «метод отсечения». Суть его состоит в том, что для установления принадлежности рассматриваемого признака или понятия к существенным признакам или категориям права необходимо мысленно отсечь его от понятия самого права. Если понятие права допускает свое существование без этого признака, тогда его нельзя отнести к существенным понятиям (признакам) права. Такой методологический подход позволил ему эффективно выявлять заблуждения и ошибки в правовых воззрениях даже таких выдающихся юристов, как Савиньи, Гуго, Иеринг и др.

В третьем разделе настоящей работы будут приведены конкретные примеры, подтверждающие эффективность этого метода.

Известный русский правовед, знаток римского права И. А. Покровский в небольшой, но оригинальной работе «Абстрактный и конкретный человек перед лицом Гражданского права» рассматривает усредненное понятие гражданского человека – «абстрактный чело-век» – как специальный методологический прием для поиска оптимального решения некоторых приведенных им правовых проблем. Используя этот прием при построении норм гражданского права, он предупреждает: «…необходимо помнить, чтобы за этим абстрактным человеком не был забыт конкретный человек, живая человеческая личность» [78, с. 7].

В первом примере он использует понятие «абстрактный чело-век» для разрешения спора о признании юридической силы только «типичных договоров». До сих пор сторонники римского права, отмечает он, считают, что если договор не может быть подведен под тот или иной законом регулируемый тип, суд должен отказать в его признании. Сам Покровский в данном примере выступает на стороне реального живого многообразия, т. е. против сторонников римского права и «абстрактного человека».

Иное дело, полагает он, когда речь идет об «обязательствах абстрактных», т. е. об обязательствах без указания причины. Вопрос о признании или непризнании абстрактных обязательств при таких условиях есть, прежде всего, вопрос об отношении закона к самому «абстрактному человеку». В Европе этот вопрос, констатирует автор, решается положительно, и он разделяет эту позицию.

Третий пример касается непризнания имущественного характера непременным признаком обязательства. И. А. Покровский разделяет мнение тех, кто отстаивает наличие и важность неимущественных прав человека, призывая окончательно перейти от понятия «экономического человека» к понятию «абстрактного человека». Но когда стоит вопрос, нужно ли удовлетворять «индивидуальную прихоть» любого человека в этой области прав, он не поддерживает сторонников «абстрактного человека», считающих, что необходимо ограничить сферу неимущественных прав, дабы не расширять гражданское право до неоправданно больших размеров.

В последнем примере он рассматривает правовую коллизию, связанную с непризнанием сделок, совершенных под принуждением. Сторонники «абстрактного человека» считают, что возможны случаи необоснованного страха: некто испугается там, где «средний человек» не испугался бы. И. А. Покровский не разделяет эту точку зрения, считая, что и «трусы» имеют право на защиту своих интересов – «право чудака на существование» [там же, с. 18].

Излагаемый Покровским метод интересен при разрешении правовых вопросов, но он не имеет того универсального значения, в котором нуждаются правоведы. Его позитивным отличием является то, что даже в локальных, «микроскопических» примерах находит свое отражение проблема соотношения индивидуального и универсального.

Рассматривая иррациональный подход как особый методологический прием при толковании и осмыслении вечной сути права и власти, И. А. Исаев пишет: «Юридическая герменевтика рождается в Библии, где выявление сокровенного смысла божественного закона осуществляется в контексте множества переплетенных смыслов, выраженных в символике зла, знания, воли, греха и преступления» [44, с. 353].

Противопоставляя в одних случаях теологическую и юридическую герменевтику, автор полагает, что при толковании законов и замысла законодателя их позиции весьма близко соприкасаются: теологическая герменевтика, чтобы подчеркнуть важность прочитанного, исходит из предпосылки, что слова Писания потрясают и лишь потрясенный ими способен их понять.

Для усиления своей точки зрения автор приводит цитату Х. Г. Гадамера из книги «Истина и метод»: «…подлежащий пониманию текст обретает конкурентность и завершенность лишь в истолковании (курсив наш. – Авт.), тем не менее, это последнее крепко держится за смысл самого текста. Ни юрист, ни теолог не смотрят на задачу аппликации как на полную свободу по отношению к тексту» [там же, с. 376].

Справедливо настаивая на необходимости методологического единства формы и содержания закона, И. А. Исаев утверждает, что высшим достижением словесной формы становится формула, в которой происходит консервация логики межэлементарных связей, пронизывающих данное предписание. Формула – это готовый конгломерат смыслов в области юриспруденции, совпадающий с понятием нормы: логика нормы есть внутренняя структура юридической нормы.

Правило действует силой формы, считает он, и эффект рациональности только приумножает эту силу, добавляя ей логику и социальность; рациональность соединяет силу универсального, логического, формального с силой официального.

Рассматривая методологические проблемы общественных наук в статье «О необходимости науки о межгосударственной системе», Г. И. Тункин пытается обосновать необходимость новой науки о межгосударственной системе. Явления межгосударственной системы, пишет он, изучаются многими науками, прежде всего наукой о межгосударственных отношениях, наукой международного права, наукой о межгосударственных организациях и другими. Однако не существует науки, которая бы изучала межгосударственную систему в целом, как систему. Это и будет делом науки о межгосударственной системе. Этим, прежде всего, определяется ее положение в системе наук.

Понимая, что для новой науки нужен свой метод исследований, автор статьи оправдывает его создание и отличие от уже существующих методов исследования вышеуказанных наук. По его мнению, изучение системы невозможно без изучения отдельных факторов и их взаимодействия, однако изучение системы не сводится к этому, а идет дальше, включая изучение системы в целом, интегративных свойств системы, ее специфических закономерностей.

Между тем в статье не обозначен переход от общих терминов к определению тех конкретных методологических приемов, которые будут отличать новую науку от уже существующих.

Современная методология, считает Г. И. Иконникова, под методом понимает совокупность приемов, способов, алгоритмов достижения поставленной цели. По степени общности различаются философские методы (методы-подходы), общенаучные (методы-приемы) и специальные методы конкретных наук.

Уровень философии науки, полагает она, это не специальные, а наиболее общие методы: исторический, диалектический, метафизический, логический, системный, аксиологический, феноменологический, деятельностный и герменевтический.

Естественно, что для познания правовой реальности широко используются и общезначимые методы — анализ, синтез, сравнение, моделирование, индукция, дедукция, абдукция, эксперимент и наблюдение.

Рассматривая герменевтику как один из самых эффективных методов исследования в праве, автор пишет: «…герменевтика как теория и метод требует, чтобы частное согласовывалось с целым. Применительно к правовой сфере это означает: любой закон, подзаконный акт должны выражать интерес жизненного мира, а не отдельной монополии, холдинга, “семьи”, олигарха, ибо нет более важной целостности, чем Человек» [43, с. 210].

Г. И. Иконникова считает, что герменевтика выступает теоретической и методологической основой для толкования закона анализом языка текста. Для законодателя герменевтичекая ориентация означает, что нельзя писать законы только для математиков, политиков, военных и т. д. Закон следует формулировать так, чтобы он был понятен любому гражданину.

Говоря о методологии, как способе исследования правовых проблем, а также критерии для объяснения различных точек зрения по одному и тому же вопросу, нельзя не вспомнить тех ученых, которые освещают творческую функцию языка не только как средство общения, но и как реальную причину, определяющую заключительный этап процесса мышления.

Родоначальником такого отношения к языку можно считать немецкого мыслителя В. Гумбольта. Он писал, что «язык следует рассматривать не как мертвый продукт, но как созерцающий процесс» [36, с. 90].

Один из самых значительных специалистов в этой области – Н. Хомский – дает свое понимание творческого начала языка: «Безграничные возможности мысли и воображения находят свое выражение в творческом аспекте использования языка. Язык предоставляет конечное средство для неконечных возможностей выражения, ограниченных только правилами формирования концептов и формирования предложений, которые, будучи частично идиосинхронными (присущими отдельным языкам) и частично универсальными, образуют общечеловеческую способность» [там же, с. 81]. История развития культуры разных народов подтверждает, что «идиосинхронные» особенности языков накладывают свой отпечаток, в том числе и на понимание и способы выражения правовых аспектов человеческих отношений и в целом на формирование правовых воззрений.

Более того, «принцип неконечности языковых образований» всегда может служить предпосылкой для оригинального выражения определенной правовой проблемы, отличающейся от предыдущих или обобщающей их.

Другой представитель порождающей семантики Джеймс Мак Коли отмечает, что Хомский прав, когда утверждает, что человеческий язык обладает творческими потенциями.

Основатель стратификационной грамматики Сидней Лэм считает, что теория Хомского не способна объяснить способности человека в создании новых идиом, т. е. новых лексем. «Существует также способность создавать новые концепты, новые словосочетания, когда вы берете две раздельные идеи и выясняете, что же можно соединить, – это включает установление связей между двумя различными элементами в концептуальной сети» [там же, с. 82].

Принципиальное различие концепции языка и его употребления, о котором неизменно настаивает Н. Хомский, является одним из возможных объяснений непонимания правоведами друг друга, поскольку в сфере права, так же как и в других сферах деятельности человека, эта разница составляет «дистанцию огромного размера». Хотя именно в правоведении актуальность общения с идеально говорящим – слушающим и знающим свой язык в совершенстве – намного выше, чем в других сферах знания.

В связи с этим уместно напомнить замечание Дж. Мак Коли относительно того, что язык тесно связан с культурой и овладение языком равнозначно овладению знаниями, зафиксированными языком.

Подводя итоги рассмотрения лингвистических проблем, О. В. Звегинцева пишет: «Используя традиционное противопоставление языка (универсальное. – Авт.) и речи (индивидуальное. – Авт.), мы полагали, что для осуществления речевой деятельности необходимо располагать языком, который, в свою очередь, воссоздается и преобразуется в речевой деятельности. Эта извечная связь существует, пока живет язык, и исчезнет только со смертью языка. Именно эта взаимообусловленность является источником творчества в языке, пронизывающего всю область его жизнедеятельности» [там же, с. 86].

Поскольку причинность в теории права всегда являлась одним из ключевых понятий общефилософского лексикона, следует обратить внимание на интересную статью профессора из Великобритании Д. А. Мел лора. Только действия, считает он, могут быть объективным свидетельством своих причин, а причины – своих действий. Опираясь на достижения современной физики, автор статьи не разделяет мнения тех, кто признает реальными универсальные причины. «Это могло бы означать. – полагает он, – что некоторые события не имеют причины, т. е. причинность не является универсальной» [72, с. 81].

Такая мысль вынуждает его более глубоко исследовать смысл понятия «причинность». Д. А. Меллор признает, что имеется четыре основных и вместе с тем дополнительных значения причинности:

1) временная: причины предшествуют своим действиям;

2) предсказательная: причины дают основания для предсказания своих действий;

3) объяснительная: причины объясняют действия;

4) средство-цель: если действие есть цель, то причина является средством для него.

Но когда он пишет, что «если бомбардировка атома вызывает его распад, то она будет: 1) предшествовать его распаду; 2) давать основание для его предсказания; 3) объяснять распад; 4) служить средством для этой цели» [там же], то становится ясно, что речь идет о различных трактовках одной и той же причины, детерминирующей определенное событие (распад атома).

Тем не менее его исследование представляет огромный интерес для юристов и правоведов не только наглядностью интерпретации простого, на первый взгляд, понятия на несколько составляющих, но и выводимыми из него примерами: «Есть и другие основания для требования, чтобы объяснения увеличивали смысл объясняемого (курсив наш. – Авт.): при объяснении может расшириться сфера объясняемого» [там же, с. 90].

Такой подход особенно эффективен в гуманитарных науках. В праве его дополнительная эффективность может быть обеспечена фактом совершенствования правовой системы только за счет улучшения правового воспитания членов общества.

Рассматривая возникшую проблему как источник познания, немецкий философ К. Поппер отводит ей место на границе между знанием и незнанием. Нет проблемы без знания и нет проблемы без незнания. Применяя этот тезис к особенностям познания социальных наук, он пишет: «Метод социальных наук, как и наук естественных, заключается в испытании предлагаемых для данных проблем решений – проблем, из коих они исходят… научный метод, следовательно, есть метод решения, контролируемый самой строгой критикой. Это критическое развитие метода проб и ошибок» [80, с. 66].

Поясняет свою точку зрения Поппер следующим образом: «Примером могут служить промахи и недоразумения методологического натурализма и сциентизма, который требует от социальных наук, чтобы они, наконец, научились у естественных наук научному методу» [там же, с. 67].

Объясняя причину подавления социологии антропологией более последовательным применением естественнонаучного индуктивного метода познания, немецкий философ пишет: «Победа антропологии есть победа мнимого наблюдателя, мнимого описания и мнимой объективности, а потому лишь мнимого естественнонаучного метода. Это – пиррова победа, еще одна такая победа, и мы утратим и антропологию, и социологию» [там же, с. 68].

Незначительный элемент движения мысли проявляется в последующем уточнении Поппера: «…дедуктивная логика есть теория переноса (курсив наш. – Авт.) истины от посылок к следствиям» [там же, с. 71].

Оценивая прошлые попытки глубокого и всестороннего изучения монархии и оценки ее как негативной формы правления, один из учеников П. И. Новгородцева – русский эмигрант И. А. Ильин – объясняет их неспособностью преодолеть методологические трудности. Для того чтобы разобраться в этом, полагает он, «нужна серьезная философская подготовка, и справедливость требует признать, что многие из опытных и даже признанных юристов не разбираются в ней надлежащим образом» [42, с. 104].

Эту реплику русского философа и правоведа можно отнести к объективной оценке философской культуры мышления большинства юристов и правоведов, а также к объяснению причин их заблуждений в правовых воззрениях.

События реальной жизни, считает он, «не спросясь» у норм, возникают, развиваются, длятся и кончаются по законам «причинной необходимости», независимо от того, были они предусмотрены правовыми нормами или нет.

Поэтому методологически следует изучать законы и их состав – отдельно и сначала, что создаст так называемую «догму права», в силу которой отличие монархии от республики будет одно. А потом надо изучать отдельно политический состав исторических фактов, что даст политическую историю, и тогда быстро окажется, что отличие монархии от республики будет совсем другое. Ясность и строгость мысли будет осуществлена, пишет он, но единый критерий отличия будет устранен.

Таким оригинальным способом, опираясь, прежде всего, на иррациональный способ мышления, Ильин убеждает, что разные методы исследования одной и той же проблемы, применяемые даже одним и тем же человеком, дадут обязательно разные результаты.

Всесторонне анализируя юридическую норму, А. Ф. Закомлистов использует так называемый гносеологический метод исследования. Он объясняет его как сочетание позитивной рецептивности (воспринятости) нормы и ее негативной рецептивности социальной аномалии. «Рецептивность, как воспринятость юридической нормы, – сообщает автор, – означает состояние ее всеобщей обозримости и прозрачности как публикацию и доведение до всех членов общества» [33, с. 39].

Нарушение запрета, полагает А. Ф. Закомлистов, означает переход в другое нормологическое пространство – юридической ответственности, где реализуется негативная рецептивность.

Диалектический метод в данном исследовании автор понимает как диалектику процесса нормообразования в осуществлении правового качества отношений между людьми.

«В диалектической манифестации значения утверждается, – пишет он, – что в результате рефлексии (отражения) происходит восхождение знания как воплощающегося в действительности от исходного момента спекулятивного разума до степени абсолютного закона в виде Абсолютной идеи» [там же, с. 131].

Н. И. Козюбра считает, что до сих пор (1990 г.) в научной литературе отсутствует однозначная, целостная и непротиворечивая трактовка понятий «метод», «методология» и производных от них. В юриспруденции наиболее распространенным является понимание методологии юридической науки как системы теоретических принципов, логических процессов и специальных методов и средств познания государственно-правовых явлений.

От теории познания, исследующей процесс познавательной деятельности, методологию отличает акцент на методах, путях достижения истинного и практически эффективного знания.

По мнению автора, методология подразделяется на несколько уровней. Философская методология – методология высшего уровня обобщения. Диалектико-материалистическая философия выполняет особую мировоззренческую и методологическую функцию, которую не могут взять на себя ни отдельные науки, ни совокупность конкретно-научного знания вообще.

«Методология юридической науки не является чем-то принципиально отличным и обособленным по отношению к научной методологии вообще, – утверждает Н. И. Козюбра, – как разновидность последней, она подчиняется общим законам развития методологического знания» [55, с. 8]. Автор выделяет в юридической методологии две отличающие ее от других видов особенности:

а) совокупность теоретических принципов, специально научных методов и способов познания государственно-правовых явлений, методики и технику познавательной деятельности;

б) конкретно-познавательное учение о государственно-правовой действительности.

В заключение статьи автор делает вполне ожидаемый вывод: «Следовательно, в разработке понятийного аппарата юридической науки, как и в решении многих других ее методологических проблем, необходим поворот в мышлении» [там же, с. 17].

Придавая особое значение прогностической функции юридической науки, в другой статье сборника «Методологические проблемы юридической науки» Н. И. Козюбра пишет: «Высказывания правоведов о перспективах развития конкретных государственно-правовых явлений нередко опираются на общие соображения, а не на комплексные исследования закономерностей и тенденций развития этих явлений, широкое использование данных практики и соответствующую методику» [56, с. 56].

Здесь же он высказывает ряд соображений, характеризующих его оценку права как науки «приземленной», в отличие, например, от философии и других общественных наук. Отличительной особенностью права, полагает он, является привязанность к так называемому «малому времени». Точность и конкретность методик прогноза – основные требования автора, логично дополняемые пониманием необходимости увеличения степени их математического обеспечения.

Другой автор этого же сборника – Е. В. Бурлай – посвящает статью анализу некоторых аспектов вопроса о методологических функциях, выполняемых философским знанием по отношению к юридической науке, в частности к теории государства и права. Из этого анализа нельзя оспорить только одно: философия должна играть руководящую роль при совершенствовании методологической составляющей юриспруденции.

В. В. Оксамытный в этом же сборнике рассматривает социологические методы исследования правовых явлений. По его мнению, социологические методы применяются для исследования ряда важных проблем юридической науки: правосознания различных групп общества, эффективности правовых норм и институтов, деятельности средств массовой информации в сфере правовой пропаганды и правового воспитания, причин судебных ошибок и т. д.

А. П. Заец в этом же сборнике затрагивает вопросы методики исследования эффективности республиканского законодательства. Эффективность права (правовых норм), считает он, определяется в юридической литературе как соотношение между фактическим результатом и действием и теми социальными целями, для достижения которых эти нормы были приняты.

Отсюда недостатки законодательства автор понимает как объективно установленные факты: неточное отражение условий общественного развития, несоответствие правового регулирования существующим условиям хозяйствования и формальная противоречивость предписаний друг другу.

Один из авторов сборника «Введение в теорию государственно-правовой организации социальных систем» – В. И. Крюков – утверждает, что анализ социальных систем основан на единстве логического и исторического исследований. Системная стратегия исследований предполагает переход от анализа к синтезу, от изучения отдельных элементов, частей и их свойств к изучению системы в целом. «Только логический способ исследования, – считает он, – положенный в основу системно-логического метода, может дать конкретное системное знание. Он предполагает выявление общего, повторяющегося, присущего любой социальной системе логического средства существенных сторон, и в этом, как представляется, его методологический потенциал» [60, с. 25]. Тут же автор проводит анализ исследований в области формирования методологии изучения социальных систем таких специалистов, как С. Янг, В. Р. Афанасьев, Б. Н. Лазарев и др.

Рассматривая современные проблемы нормативно-правового регулирования социальных систем в сфере экономики, другой автор сборника – В. И. Тимошенко – справедливо констатирует, что до сих пор нет единого понимания некоторых понятий, например, «субъекта хозяйственной деятельности», без чего невозможно проведение эффективных исследований этого феномена. «Отсутствие четких признаков и характеристик субъектов хозяйственной деятельности лишило законодателя возможности кодификации законодательства, регулирующего их деятельность» [91, с. 131].

Заканчивая анализ нормативно-правовых проблем, возникающих при переходе стран СНГ с социалистического пути развития на «альтернативный», автор делает вывод о необходимости усиления роли государства в переходный период, с одновременным увеличением уровня юридической регламентации общественных отношений.