Текст книги "Индивидуальное и универсальное как зеркало вечного противостояния в философии"

Абстракция отождествления – главный, но не единственный компонент того механизма, который позволяет видеть класс сходных предметов, как один общий предмет. Развивая этот тезис, автор фактически приходит к новой формулировке старого принципа зеркальности: «…чтобы понять, как общее абстрактное понятие соответствует (здесь и ниже курсив наш. – Авт.) плану исходных, одинаковых признаков, разномощному классу их носителей, необходимо: 1) абстрагироваться от всех других признаков, присущих этим носителям; 2) абсолютизировать сходство оставшихся признаков; 3) отождествить каждый из носителей такого признака к самим этим признакам; 4) заменить абсолютное сходство таких признаков тождеством» [61, с. 73].

Конец 80-х годов прошлого столетия отмечен в истории философии права СССР пересмотром своих правовых концепций многими философами. В частности, Ю. А. Замошкин в статье «За новый под-ход к проблеме индивидуализма» признает, что «связь индивидуализма с созданием правового государства и тем более форм демократии не была объектом столь пристального внимания» [34, с. 4].

Если раньше, считает он, с индивидуализмом у нас ассоциировалась тенденция нравственного релятивизма и аморализм, то сейчас, после изучения опыта США и Западной Европы, следует признать, что нормы права и морали выступали там и выступают не только в роли ограничителя по отношению к целям и притязаниям, санкционируемым индивидуализмом, но и в роли условий, благоприятных для таких целей и притязаний. При этом индивидуальный интерес, обеспечивающий высокое качество труда и его производительность, без которой трудно достичь успеха, сопровождался также сознанием того, что труд становился полезным и для всего общества в целом.

Раскрывая положительные стороны индивидуализма, автор утверждает: «Американская история последних десятилетий свидетельствует, что индивидуалистическая традиция в ее демократическом варианте может оказываться также препятствием для развития национализма, точнее, того его особенно опасного статически-авторитарного и нередко милитаристского варианта, который настаивает на полном подчинении личности государству…» [там же, с. 13].

Индивидуализм у нас, полагает Ю. А. Замошкин, принято изображать как тотальную противоположность коллективизму. Однако именно свободная и самостоятельная личность, как свидетельствует об этом опыт США и Западной Европы, проявляет гораздо большую способность к коллективным организованным действиям.

Выступая в рамках «круглого стола» по теме «Право. Свобода. Демократия», проводимого редакцией журнала «Вопросы философии», В. А. Мальцев отметил: «Разрыв права и действительности – вот основной порок нормативизма, который логически ведет к спиритуализации и фетишизации правовой нормы… Проблема права излагается в изоляции от проблем личности, от проблем общества, от проблем морали» [69, с. 17]. Этот разрыв можно оценивать и как последствие разрыва индивидуальных и универсальных начал в праве.

В рамках этого же «круглого стола» В. Д. Зорькин высказал мысль о единстве субъективного и объективного права в мировоззрении тех правоведов, которые в одинаковой степени признают истинным как естественное, так и позитивное определение права. «Многообразные юридические масштабы, – утверждает он, – нормы, правила и аксиомы (“каждому по его труду”), презумпция невиновности и т. д. восходят к всеобщей правовой мере – справедливости. Она состоит из двух взаимосвязанных аспектов. Во-первых, это справедливость уравнивающая, т. е. юридическое равенство субъектов права. Во-вторых, справедливость распределяющая, т. е. юридический эквивалент, относящийся к сфере распределения благ, товаров и услуг, а также воздаяний и наказаний за правонарушения. Это так называемое золотое правило нормативной регуляции: “каждому по делам его”» [38, с. 21].

В. Д. Зорькин считает, что в единстве и взаимодействии права и морали образуется сфера нравственного мира человека. Поэтому так опасны попытки разобщить и противопоставить право и мораль.

К еще более оригинальной трактовке соотношения универсального и индивидуального можно отнести проблему соотношения функций права и функций юридической ответственности, которую раскрывает в своей статье Д. А. Липинский. Доказывая, что регулятивная функция юридической ответственности участвует в реанимации регулятивной функции права, автор призывает к многостороннему анализу взаимодействия между ними.

Весьма важным, считает он, представляется вопрос соотношения превентивной функции юридической ответственности с функциями права: «Превентивное воздействие, – полагает он, – образуется из частнопревентивного и общепревентивного направления правового воздействия юридической ответственности» [64, с. 150]. Они оба по-разному относятся и взаимодействуют с функциями права. «По нашему мнению, – продолжает он, – общественное воздействие осуществляется в рамках регулятивной функции права, а частное превентивное – в рамках охранительных» [там же].

Угроза наказания является вспомогательным воздействием на лиц, способных к преступлению. С точки зрения Д. А. Липинского, «способы осуществления превентивной функции схожи со способа-ми осуществления регулятивной функции, однако есть определенное сходство и с охранительной функцией права» [там же]. Взаимосвязь состоит в следующем: охранительная функция устанавливает запреты совершать определенные поступки, в то же время «запрет совершать определенные действия предполагает обязанность действовать соответствующим образом» [там же].

Таким образом, рассматривая проблему взаимоотношения раз-личных функций права, автор определяет для функций юридической ответственности промежуточное положение между регулятивными функциями права и отдельными видами охранительных функций.

Отсюда Д. А. Липинский делает вывод об ошибочности сведения карательной функции юридической ответственности к карательной функции наказания. Первая больше последней и включает ее в себя. Но, с другой стороны, карательное воздействие юридической ответственности составляет как часть регулятивной, так и часть охранительной функции права.

Подтверждая понимание важности проблемы соотношения более общих (универсальных) правовых понятий с более конкретными (индивидуальными), автор справедливо упрекает некоторых ученых, у которых «вообще не возникает вопроса о соотношении охранительной функции права и восстановительной функции юридической ответственности» [там же, с. 152]. Специфика восстановительного воздействия юридической ответственности (восстановить, например, причиненный ущерб), отличающая ее от других проявлений восстановительной функции права, состоит в том, что она осуществляется одновременно с карательной функцией юридической ответственности.

В таком же ключе автор рассматривает и сравнивает воспитательные функции права и юридической ответственности. Здесь первые снова занимают место более общих (универсальных), а вторые – более конкретных (индивидуальных).

Обратную тенденцию – тяготение к индивидуальным началам – проявляет в своей статье «Уголовная ответственность и ее применение» Ю. Н. Ткачевский.

Ссылаясь на ч. 2 ст. 8 УПК РФ, автор обращает внимание своих оппонентов на то, что никто не может быть признан виновным в совершении преступления и подвергнут уголовному наказанию иначе, как по приговору суда.

Для убедительности своей концепции автор готов оспорить выражение «уголовное наказание», считая его неточным и предлагая вместо него фразу «уголовная ответственность». Даже если чело-век будет признан судом виновным, считает он, закон предусматривает возможность освобождения его от уголовной ответственности (ст. 75–78 УК РФ).

«Поэтому, – делает он вывод, – если согласиться с тем, что уголовная ответственность начинается с момента совершения преступления, или возбуждения уголовного дела, или привлечения лица в качестве обвиняемого, то в подобных случаях, до принятия судом рассматриваемого решения, лицо уже частично понесет уголовную ответственность. В таких случаях будет иметь место не освобождение от уголовной ответственности, а от ее продолжения» [92, с. 313]. Значит, термины «уголовная ответственность» и «уголовное наказание» не тождественны.

Далее автор признает ошибочными и взгляды некоторых юристов, относящих принудительные меры воспитательного характера к элементам уголовной ответственности. Он считает, что они не преследуют цель наказания, а ориентированы только на исправление лица. По своему характеру, полагает Ю. Н. Ткачевский, уголовная ответственность ретроперспективна. Она устанавливается за прошлые, совершенные преступления. Нельзя согласиться с тем, что уголовное право устанавливает и позитивную уголовную ответственность, которая выражается в воздержании лица от совершения преступления, в его позитивном поведении. «Ответственность, – считает он, – это то, что следует за какими-то действиями (бездействием). Лицо отвечает за них. Позитивные действия не могут вызвать ответственность, за них поощряют» [там же, с. 319].

Даже такой известный юрист, как О. Э. Лейст, занимающий по данному вопросу более персонифицируемую позицию, чем автор предыдущей статьи (Д. А. Липинский), выглядит сторонником более универсальной точки зрения, т. е. оппонентом Ю. Н. Ткачевского. Такая «расстановка» правовых воззрений трех авторов по линии «универсальное – индивидуальное» достаточно четко просматривается, поскольку автор последней статьи довольно часто вспоминает точку зрения О. Э. Лейста, вступая с ним в заочную полемику.

Подводя итог, Ю. Н. Ткачевский дает единственно верное, на его взгляд, определение: «…уголовная ответственность – правовое последствие, результат применения норм уголовного права к лицу, совершившему преступление. Оно заключается в осуждении от имени государства виновного лица за совершение преступлений» [там же, с. 328].

У А. Валицкого (США) индивидуальное и универсальное усматривается в плоскости исследуемых им взаимоотношений между частным и публичным правом. Оценивая высказывания Б. Н. Чичерина в пользу не только частного, но и естественного права, он делает на этом основании вывод о неизбежной конфронтации его с правом государственным (публичным). «Из этого следовало, что право должно быть автономной сферой, не зависимой от государственной власти и от целей проводимой государственной политики» [17, с. 30]. Исследуя точку зрения либералов (Б. Н. Чичерина, В. С. Соловьева, Б. А. Кистяковского и др.) на взаимоотношения права и экономики, американский профессор оценивает ее как радикальную, не допускающую никакого государственного вмешательства в сферу экономики. Причем само вмешательство при этом он оценивает как попытку более нравственного распределения. Это дает ему повод далее говорить об отсутствии связи между правом и нравственностью как определяющем элементе в концепции права одних русских либералов (Б. Н. Чичерин и др.) и, наоборот, об «инквизиторских замашках» тех (В. С. Соловьев и др.), которые, по его мнению, насильно внедряли нравственность в право.

Следует отметить, что его оценка различий во взглядах русских либералов на отношение права и нравственности является зеркальным отображением учений западных либералов. «Таким образом, – делает он вывод, – проблематика споров, о которых я говорил в своем докладе, жива и в настоящее время. Как я стремился показать, русская либеральная мысль начала XX века развивалась в том же русле, что и западная, и отнюдь не отставала от нее» [17, с. 37].

В статье «Правовая система и критерии отраслевой дифференциации права» Н. В. Разуваев подвергает глубокой критике три основных способа структурирования правовой системы государства на четыре вида права: конституционное, административное, уголовное, гражданское.

На примере анализа имущественных отношений автор приходит к выводу, который разделяют и многие другие юристы: эти отношения могут быть предметом как гражданского, так и административного права. «Отсюда явствует, – считает он, – что, по крайней мере, некоторые имущественные отношения (а именно те, к числу участников которых принадлежат органы государственной власти) регулируются одновременно нормами гражданского и административного права» [82, с. 34].

Отталкиваясь от фундаментального признака любой системы (в том числе и правовой) – принципа бинарной оппозиционности, – автор приходит к выводу о необходимости переосмысления, прежде всего, самой правовой системы в пользу определения ее как мета-системы «правовая культура».

Развивая эту мысль, Н. В. Разуваев предлагает пойти еще дальше, разграничив одну сферу духовной культуры на две достаточно самостоятельные, включающие в себя правовую и политическую культуру, отражающие в качестве «объективной стороны» соответственно частное и публичное право.

Ссылаясь на римских юристов, которые постоянно подчеркивали кардинальные различия двух правовых режимов (частное и публичное право), автор пишет: «Ясно, что в данном случае перед нами нечто большее, чем два различных способа правового регулирования общественных отношений разного типа (к чему зачастую пытались свести дихотомию «частного» и «публичного» романисты Нового времени). Представляется, что здесь мы имеем дело с двумя принципиально различными трактовками качества и свойств одной и той же личности» [82, с. 42].

Расхождение между правовой и политической культурой, полагает автор, проявляется, прежде всего, в том, что каждая из них формирует, конституирует свой собственный культурно значимый образ тех или иных (зачастую тех же) феноменов. В итоге мы получаем иногда две трактовки одного явления, присущие правовой и политической культуре. Эта разница проявляется затем на всех уровнях правовой системы и влечет за собой ее первичную, самую общую дифференциацию на отрасли частного и публичного права.

Так у автора статьи по мере изложения своей концепции все отчетливее и яснее проявляются «очертания» соотношения индивидуального и универсального.

Два различных толкования свободы анализирует Э. В. Ильенков в своей статье «Свобода воли», которые также можно расценить как преобладание универсальных либо индивидуальных начал в миро-воззрении человека. Для Фихте, пишет он, существует негативное определение – способность действовать вопреки давлению массы «внешних» обстоятельств – и позитивное определение – способность строить действия сообразно цели, в противоположность причине. Цель определяется как идеал, чтобы отсечь материальные цели, свойственные как животным, так и людям.

Спинозистов, продолжает он, справедливо, на первый взгляд, обвиняли в фатализме, ибо они отождествляли понятие «свободы воли», которую понимали как неосознанную причину, скрытую на подсознательном уровне. «Однако, – считает Э. В. Ильенков, – Спиноза разделяет эти понятия, понимая свободу как познанную универсальную необходимость, которой противопоставляет зависимость от частных ближайших обстоятельств» [41, с. 70].

Продолжая развивать свое отношение к противопоставлению двух подходов, автор утверждает, что воля – это чисто идеальный фактор деятельности, несмотря на то, что он, как и все остальные психические функции, реализуется вполне материально – нервно-мозговыми механизмами. Функция всей совокупности внешнего действия создает себе орган, а не наоборот.

Способность воли Э. В. Ильенков определяет как «способность осуществлять всю совокупность действий вопреки онтологическим воздействиям ближайших обстоятельств, т. е. “свободно” по отношению к ним, сообразуя действия с универсальной зависимостью (необходимостью), идеально выраженной в форме цели (т. е. потребности чисто социального – всеобщего, а не индивидуального, происхождения и свойства» [там же, с. 73].

Другими словами, полагает он, это не «моя» (индивидуально-эгоистическая) потребность, а всеобщая (коллективно-положительная) потребность, сделавшаяся моей личной.

У Спинозы воля тем сильнее (тем свободнее), чем яснее представление о всей совокупности обстоятельств. У Фихте («перевернутый» Спиноза) воля фигурирует как «бессознательный интеллект», как деятельность до рефлексии.

В поисках компромисса между двумя направлениями Э. В. Ильенков предполагает, что человек – и не как индивид, и не как то, одинаково общее каждому индивиду, а как «конкретно-историческая развившаяся совокупность всех общественных отношений, как их полный ансамбль. Притом отношений, опосредованных вещами, созданными человеком для человека» [там же, с. 75].

Из выдающихся философов только С. Л. Франк оценил двойственный характер права как проблему соотношения «индивидуализма» и «универсализма». В своей блестящей работе «Очерки методологии общественных наук» он заканчивает критический анализ практически всех известных на то время (1922 г.) направлений социальной философии рассмотрением именно этого соотношения.

Однако и у него они выступают как два независимых, противоположных друг другу учения. Индивидуализм ему представляется как более общее выражение психологизма в обществоведении. «Под именем индивидуализма, в теоретическом, методологическом смысле – иногда его в этом смысле обозначают также термином сингуляризма как практического социально-политического направления – мы разумеем воззрение, попирающее общество, как сумму или совокупность индивидов, и поэтому методологически предполагающее, что рассмотрение свойств отдельных людей, составляющих общество, их потребностей, стремлений и т. п., и необходимо, и достаточно для научного познания природы общественных явлений» [110, с. 49]. Ему противостоит, полагает русский философ, универсализм – точка зрения, которая исходит из понятия общества как целого или подчиненного единства, не сводимого к сумме или совокупности отдельных людей и имеющее свою самобытную природу, которая как таковая и есть предмет изучения обществоведов.

Оба течения у Франка разделяются не только по сути, но и по времени их доминирования в общественном сознании. Если первое было господствующим в эпоху торжества рационального познания XVII в. – первой половины XVIII в., то второе расцвело накануне Французской революции и стало его идеологическим знаменем.

С. Л. Франк – один из немногих, кто не связывал особенность того или иного социально-философского учения с методологическими основами его. «Главнейшим вопросом методологии общественных наук, – полагает он, – является разрешение спора между индивидуализмом и универсализмом, или общее между онтологически-механическим и органическим воззрением на общество» [там же, с. 57]. Другими словами, он уже тогда видел необходимость сбалансированного сочетания индивидуальных и универсальных начал в организации любой общественной науки, в том числе и в праве, но, к сожалению, не в организации мышления, направленного на общественное обустройство посредством решения правовых, экономических и социально-политических проблем.

Итак, анализ литературных источников свидетельствует об отсутствии оценок исследуемых в них философских и правовых проблем с точки зрения соотношения индивидуального и универсального. Тем не менее практически во всех рассмотренных работах авторы настолько близки к этой идее, что ее не составляло особого труда усмотреть в их противопоставлениях, амбивалентной структуре изложения, дихотомическом духе рассуждений.

Например, легко рефлексируется мысль об индивидуальном и универсальном при анализе условий признания всеобщего сознания наряду с сознанием отдельного человека, развития на этой основе концепции «соборного сознания» у таких авторов, как В. С. Соловьев, Н. А. Бердяев, С. Н. Трубецкой, Шютц и др.

Такая же аналогия напрашивается при рассмотрении работ, посвященных психологическим исследованиям по такой актуальной проблеме, как индивидуализм и коллективизм у таких авторов, как С. Л. Франк, А. А. Малиновский, Ю. А. Замошкин и др.

Наиболее плодотворным представляется рефлексия в пользу индивидуального и универсального при анализе следующих проявлений двойственного характера права:

– общий характер законодательной деятельности контрастирует у Б. Н. Чичерина с конкретным применением судебной власти;

– нравственный закон «конфликтует» с государственным у Б. Н. Чичерина, В. И. Шамшурина, А. М. Величко, О. В. Скакуна, И. Канта и многих др.;

– вечное противостояние мировоззренческих парадигм Востока и Запада у В. С. Соловьева, Н. А. Бердяева, А. А. Крушинского, М. Т. Степанца, Макинтайра и др.;

– взаимодействие и противостояние позитивного и естественного права у А. И. Медушинского, О. Э. Лейста, В. Д. Зорькина;

– логическое и юридическое содержание норм права у М. Н. Марченко, Р. Ф. Гринюка, Ф. В. Тарановского, А. И. Мягких, В. А. Мальцева;

– индивидуальное и социальное право у Г. Д. Гурвича, М. В. Антонова, Э. Райха, О. Эрлиха и др.;

– формальный и аксиологический подход к праву у С. С. Алексеева, Г. В. Гребенькова, А. М. Величко и многих др.;

– материальное и идеальное в правовом сознании и в мировоззрении человека в целом у К. Лоренца, Р. А. Аронова и Э. В. Ильенкова;

– полярность исходных принципов частного и публичного права у Б. Н. Чичерина, Л. А. Андреевой, Н. В. Разуваева и др.;

– неоднородность функций права и юридической ответственности у Д. А. Липинского, О. Э. Лейста и Ю. Н. Ткачевского.

Выявленный таким образом «дефицит» исследований по проблеме соотношения индивидуального и универсального создает дополнительные стимулы для подробного обзора методик, используемых в юриспруденции и философии права для решения вышеуказанных и других задач правовой науки. Если это и не поможет узнать место нахождения «станции “Индивидуальное-Универсальное”», которую проскочил «экспресс правовой мысли», то, возможно, укажет путь к ней.