Текст книги "Американский доктор из России, или История успеха"

Русский барин

В самолете я достал рукопись книги Олега Волкова «Погружение во тьму» – и все глубже сам в нее погружался, и не мог оторваться.

Его арестовали молодым человеком в 1926 году, выпустили стариком в 1956-м. Хотя – каким стариком? Волков прожил еще тридцать лет. Но в книге была не только его судьба – вся многострадальная история России XX века проходила передо мной. А между строк всплывали и мои собственные воспоминания…

В 1941–1943 годах мы с мамой жили в эвакуации в маленьком городе Чистополе, на Каме. Когда немцы стали приближаться к Москве, мы бежали от нашествия в глубину России. От Чистополя рукой подать до лесистой Пермской области и Башкирии, а оттуда прямая дорога на Сибирь. Географию своей страны я тогда знал плохо, а что такое внутренняя политика Советского Союза, представлял только по пропаганде в пионерской организации школы. Если бы не это, я смог бы понять, почему по улицам нашего городка часто проводили длинные колонны осужденных. Медленно покачиваясь из стороны в сторону, они двигались километровой лентой по середине мостовой. Вид у них был до отчаяния жалкий, лица изможденные и хмурые, одежда – грязная рванина. По бокам шествия вышагивали солдаты с винтовками с примкнутыми штыками наперевес. Летом колонны поднимали столбы пыли, и еще до их приближения ветер доносил смрад и едкий запах пота. Зимой они еле плелись между сугробами, продрогшие до синевы. Ребята на улице кричали: «Арестантов ведут, арестантов ведут!..» Я смотрел на них из окна нашего дома и еще – стоя у городской тюрьмы, когда их вводили или выводили через ворота. Тюрьма соседствовала со школой, так что я десятки раз смотрел издали на тех арестантов.

Подавленный их видом, я спрашивал у взрослых: «Кто эти люди?» Мне разъяснили, что это преступники – воры, грабители, убийцы. Я не сомневался: раз они осуждены, значит – преступники. Смущало лишь то, что их было слишком много. Ведь в СССР низкая преступность… И еще, как ни был я наивен, в толк не мог взять: почему в тяжелое время войны нужно посвящать им столько времени и сил? Я не разбирался в политике, но мои детские сомнения, не получавшие ответа, были в основе правильные: далеко не все в тех серых колоннах были воры и убийцы, большинство составляли «политические» – крестьяне, специалисты, партработники, военные, интеллигенты и дворяне. Это их гнали мимо меня по дороге в сибирские лагеря…

Но вот прошло время погружения России во тьму, и стали появляться в печати воспоминания тех, кто выжил и сохранил рассудок, в основном представителей номенклатуры и писателей. Не было только книг русских дворян – их принялись уничтожать в первую очередь и мало кто из них дожил до XX съезда партии. Дворяне-декабристы почти все дожили до глубокой старости, но случаи выживания «бывших» в СССР были крайне редки. Поэтому примеры сохранения их как личностей – носителей чести и достоинства были поистине уникальны. И самым ярким из них был Олег Васильевич Волков.

Я вряд ли мог видеть его в одной из колонн арестантов в Чистополе, но мне посчастливилось узнать Олега Васильевича в 1970-х, и могу с гордостью сказать, что был удостоен его бесед. А он, истинный аристократ, не всех удостаивал общения.

Теперь я читал его горькое творение – не просто книгу воспоминаний, а именно творение непобежденного интеллекта, где он пишет об одном из людей своей среды и судьбы: «В Б. были все приметы русского барства: вежливость, исключающая и тень фамильярности; сознание собственного достоинства, и даже исключительности, при достаточно скромной манере держаться; благосклонность с еле проступающим оттенком снисходительности; забота о внешнем благообразии и – вскормленное вековыми привычками себялюбие». Все это было сразу видно в самом Олеге Васильевиче, все выдавало благородство и породистость: высокий и стройный, не по своим семидесяти, с гордо посаженной на длинной шее головой, украшенной прядями поредевшей шевелюры и длинной седой бородой; глаза с легким прищуром и с неизменно внимательным выражением, все понимающие с первого взгляда; нос изящной пропорции, с горбинкой, на которой сидели небольшие очки, и с тонкими ноздрями; волевые губы тоже с тонкой каемкой. Одет Олег Васильевич всегда был в один и тот же поношенный серый костюм, наверное, из дешевого ширпотреба, однако на нем и это одеяние смотрелось элегантно.

Это его описал Солженицын в повести «Один день Ивана Денисовича»: когда поздно вечером Иван Шухов едва поспел в лагерную столовку, чтобы впервые за целый день работы хлебнуть горячей баланды, туда пришел и другой заключенный – высокий, с аристократическими манерами. До Ивана доходили слухи, что этим зэком «по всем лагерям было невесть сколько сижено-пересижено». И голодный Иван, только что с жадностью высосавший свою порцию прямо из жестяной плошки, через край, с почтением простолюдина наблюдает, как тот, высокий, сперва вынимает из кармана чистую белую тряпочку и расстилает перед собой, потом «ложит» на нее свою порцию хлеба и не спеша начинает есть баланду из плошки, будто перед ним сервиз, а он сам – за барским столом…

Как и почему этого русского барина не согнули, не сломали, не искалечили десятилетия мучений, голода, холода, лишений и унижений в его скитаниях по адовым кругам российских тюрем и лагерей? Как и почему?

Через двадцать лет после освобождения Волкова, стоя рядом с ним у окна в вагоне поезда, я спросил его об этом.

Я робел перед ним и не мог так прямо сформулировать свой вопрос: «Как вам удалось уцелеть и сохраниться?» Но по его быстрому взгляду я увидел, что он понял меня прямо. И ответил прямо.

В железнодорожных странствиях случается много интересных собеседований, очевидно, мирный стук колес способствует рассказам:

– Знаете, мне помогал общий уровень моей культуры. Я не имею университетского образования – как сына помещика, меня не принимали в советские университеты. Но я с детства знал несколько языков. Французский, несмотря ни на что, крепко сидел в моем сердце. Я много читал и многое помнил наизусть. В самые тяжелые и грустные моменты испытаний, чтобы не поддаться ни на муки, ни на провокации, я памятью цеплялся за прочитанное, концентрировался на воспоминаниях детства и всей моей тогда еще недолгой жизни. Я научился уходить в себя, в свое прошлое, как черепаха прячется в свой панцирь. Это было мое моральное преимущество перед мучителями: в такие минуты я им не принадлежал. Иногда это давало мне и практические преимущества: как-то начальник одного из лагерей приставил меня учить своих детей немецкому языку, что спасло от изнурительных работ в морозном лесу. Да и кормили меня лучше, и в баню посылали чаще, чтобы вшей им не занес. Иногда, если начальник был не зверь, поручали мне какую-нибудь конторскую работу… В общем, закваска моей юности помогала. Но чаще это служило источником дополнительных осложнений. Охранники всех рангов всегда тыкали меня носом в мою интеллигентность. В их глазах она усугубляла мою и без того преступную сущность. У них был просто какой-то зуд выкорчевать мое чистоплюйство…

Слушать рассказ Волкова было тяжело, я не знал, куда девать глаза. Становилось не по себе от сознания, что на мою долю не выпали подобные испытания. Родись я на десять лет раньше, и мне могло бы достаться такое же. Тем более что мама моя была дворянка, а отец – еврей. На этот счет у русского народа есть пословица: «От сумы и от тюрьмы не зарекайся».

– Да в чем же все-таки вас обвиняли?

– За четыре судимости разное было: и контрреволюционер, и шпион, и даже министр какого-то тайного правительства: и доносы, и просто выдумки. Но не это главное. Я все время шел по 58-й статье, политической, поэтому к концу каждого срока мне давали повторный. Подходил конец одного срока – мне шили новое дело. А то и так бывало: приводили к следователю, тот говорил: «Мы вас ни в чем не обвиняем, но оставить на воле не можем. Вы повторник, – вот ведь и новый термин выдумали! – и мы вынуждены вас изолировать. Даем вам минимальный новый срок». А минимальный для таких, как я, был десять лет. «Вот, – говорил следователь, – прочитайте и распишитесь». И я понимал, что ни возмущаться, ни спорить нет смысла. И расписывался не читая. И меня опять уводили под конвоем. Но, знаете, все эти сцены я видел как будто со стороны, словно не со мной то было. Я понимал: конец тебе, человече, в лагерях. Нет у тебя ни прав, ни возможности вырваться отсюда.

С Волковым в поезде ехала его жена, вдвое моложе его, и дочка-подросток. Выходило, что он не только устоял против разрушения своей личности, но оказался сильнее судьбы, немилосердной к самому факту его существования.

В своей книге Волков много пишет об аристократах, встреченных им на лагерных перепутьях, подробно останавливается на их происхождении, на тесных друг с другом родственных связях. Но еще больше в его книге уважительного отношения к крестьянам, знания их нужд и быта. Кажется, что сам Лев Николаевич Толстой, другой русский барин, не смог бы лучше о них написать. Самые горькие лагерные сожаления Волкова – не за аристократов и интеллигентов, а за мужиков, которых он там перевидал и проводил в могилы многими тысячами. Читая его, понимаешь глубокую связь всего многострадального русского народа, каждого со всеми другими, понимаешь, что настоящий барин – та же кость от кости крестьянской, все – русские люди…

Самолет гудел и покачивался, я изредка отрывался от рукописи и думал: разрушающая сила невежества, дикости всегда брала верх над силой созидательной, перед ней не могли устоять неприступные стены великих городов, и единственное, что может не поддаться ей, – гордый человеческий дух. Русский барин Олег Волков доказал это чудом своей долгой и красивой жизни, самим обликом своим.

И вот что случилось со мной, когда, летя высоко над землей, погружался я во тьму, описанную Волковым: я вдруг осознал, почему люди в покинутой мной России с таким энтузиазмом встречали перестройку и гласность. Я должен был сам себе признаться, что за одиннадцать лет жизни в демократической стране моя душа заржавела, стала менее отзывчива на чужие страдания, не отдельного человека, а несвободного общества в целом. Хорошее всегда избаловывает. Книга Волкова и воспоминание о разговоре с ним дали мне почувствовать то, что я недопережил, недопонял, недоосознал в суете краткого приезда в Москву. И с какой-то новой теплотой подумал я об оставленных друзьях и моем родном городе.

Лас-Вегас – символ Америки

Громадные неоновые буквы над павильоном возвещали «ILIZAROV TECHNIQUE – ИЛИЗАРОВСКИЙ МЕТОД» – так фирма «Ричардс» рекламировала свою продажу аппаратов Илизарова. Павильон стоял в центре выставочного зала в городе Лас-Вегас, где шел Конгресс Академии Ортопедической хирургии. «Ричардс» не имел лицензии от автора, но фирма перекупала аппараты у Италии, имевшей лицензию, и продавала их в Америке чуть ли не в три раза дороже – в богатой Америке покупали и за такие деньги. Илизаровский бизнес фирмы разросся в многомиллионное предприятие. Это был типичный пример активного американского предпринимательства: вложение больших средств давало фирме возможность получить обратно во много раз больше. Конгресс американских ортопедических хирургов – это самый авторитетный научный форум по специальности. Он устраивается ежегодно по очереди в больших городах, где есть специальные гигантские Центры Конгрессов. В 1989 году была очередь Лас-Вегаса. Туда съехалось более десяти тысяч американских докторов и несколько тысяч гостей – доктора со всего мира. Как все в Америке, конгресс тоже был многомиллионным предприятием и делался на средства академии и участников – каждый платил от 300 до 500 долларов. Были сняты лучшие отели с большими конференц-залами (за отели доктора платили сами, но поскольку это «business expenses – деловые затраты», то всю сумму расходов они списывали со своего годового дохода, чтобы платить меньше налогов).

В залах одновременно шли доклады по подразделам специальности. И каждый год перед концом конгресса выбирается президент академии – на один год. В Америке академия специалистов это то, что соответствует научному обществу специалистов в России. Все ортопедические хирурги могут быть членами академии, за это они должны платить членские взносы. Принадлежность к ней дает им права специалистов высшей категории, то есть право получать больше денег за операции (что и является основным движущим стимулом работы докторов).

Все крупные медицинские фирмы мира присылают на конгрессы образцы своего производства. Их показывают на стендах и в павильонах выставки более пятнадцати тысяч «фирмачей». Выставка в Лас-Вегасе размещалась в Центре конгрессов, пройти его из конца в конец занимало около получаса.

Самой большой новинкой конгресса были доклады и стенды по илизаровскому методу, а самой большой новинкой выставки были илизаровские аппараты. Поэтому в самом ее центре и размещался павильон «ILIZAROV TECHNIQUE» с громадными неоновыми буквами и множеством аппаратов на стендах. Это привлекало участников конгресса, они толпами шли в павильон, интересовались аппаратами и покупали их. Все было представлено ярко и толково – организованная демонстрация продукции была примером деловой американской рекламы (которая, как известно, и есть двигатель торговли). Каждый день с утра до вечера там шел показ аппаратов и фильмов операций, объяснялись детали техники и раздавались красиво изданные рекламные брошюры и множество сувениров. Для этого в павильоне работали инженеры фирмы «Ричардс» и доктора – специалисты по илизаровским операциями. В их число пригласили и меня.

Невозможно не поражаться размахом и богатством американских научных конгрессов и их четкой организацией. Престиж американской науки особенно ярко виден в том, как много ученых и специалистов со всего мира привлекают к себе эти конгрессы. Каждый стремится попасть на них, чтобы доложить о своих работах или услышать доклады других. А Лас-Вегас привлекает самое большое число участников, потому что их манит этот уникальный город – известный всему миру американский центр развлечений.

Лас-Вегас – это конгломерат роскошных и дорогих отелей-гигантов, похожих на сказочные дворцы с фонтанами и скульптурами; это сотни шикарных магазинов и ресторанов, заполненных предметами роскоши и блюдами изысканной кухни со всего мира; это десятки многотысячных концертных залов. В Лас-Вегасе можно купить все и развлекаться разнообразнее всего. Но более всего город Лас-Вегас – это тысячи игорных домов, и богатых и бедных злачных заведений на любой вкус и любой стоимости, от самых дорогих до самых дешевых. Есть заведения для гомосексуалистов, есть для лесбиянок. Есть в нем и единственный официально разрешенный в стране публичный дом. Организованная проституция в стране преследуется законом, но не в этом городе – столице развлечений. В первый же вечер после прилета все наши резиденты и доктора уже куда-то исчезли. На следующее утро я спросил резидентов:

– Ребята, где вы были прошлой ночью?

Они лукаво переглянулись:

– Владимир, мы ходили в бурлеск, на представление стриптиза. Какие девочки! А в России есть представление стриптиза? Ты когда-нибудь бывал на них?

Я представил себе не мог, как коммунистическая партия и комсомол могли бы отнестись к таким представлениям.

– Нет, при мне такого не было.

– Хочешь пойти вечером посмотреть?

– Н-н-е знаю… Вы молодые, вам это к лицу. А мне, пожилому доктору, неудобно идти на такое. К тому же там, наверное, собирается много всякого подозрительного народа.

– Владимир, ты что – шутишь? Да там сидели все доктора с нашего конгресса, многие еще и постарше тебя. И все любовались танцующими голенькими девочками и совали им доллары за трусы.

Меня опекали фирмачи «Ричардса», показывая город. После дневных докладов и демонстраций на выставке, они возили меня по нему. Лас-Вегас считается самым богато иллюминированным городом мира. С первой поездки я понял, что отличить лас-веговскую ночь от дня невозможно: «Знаете ли вы лас-веговскую ночь? О, вы не знаете лас-веговской ночи» (перефразируя Гоголя). Вдоль улиц сплошным морем яркого огня льются зазывающие и заманивающие многоцветные двигающиеся рекламы. Они заманивают на все: в бесконечные казино и отели, в рестораны, на концерты, в бурлески. Ярче других сверкают рекламы покупки в кредит – можно приобретать все по карточкам «Visa», «American Express», «Master Card» и другим. Огни реклам призывают вас: ВСЯ ЖИЗНЬ – В КРЕДИТ! Можно играть – в кредит, можно жениться и разводиться – в кредит, можно жить и умереть – в кредит! Все в кредит!..

Мои провожатые сказали:

– Сейчас покажем тебе подтверждение – лас-веговскую улицу мгновенной женитьбы.

Мы проезжали мимо пятидесяти часовен-полуцерквей всех вер, над которыми горели рекламы: «Нигде в мире – только у нас: бракосочетание за десять минут! Все в кредит! Работаем круглосуточно!» Как это делается? Машина с желающими сочетаться браком въезжает под навес; там сверкает окно, за ним сидит регистратор браков, имеющий на это лицензию; не выходя из машины, врачующиеся протягивают в окно кредитную карточку и документы – и через десять минут они уже официальные муж и жена. Стоит от 25 до 200 долларов, в зависимости от шика мгновенной регистрации. Когда новоиспеченная семья отъезжает от окошка, чтобы уступить место следующей машине, их благословляющим жестом останавливает священник. Тут приходится вылезти, чтобы подойти под благословление. Заодно «Полароидом» он мгновенно делает свадебное фото. За это надо заплатить наличными еще $10– $20 (наверное, за дополнительную плату он может перекрестить их и вместе с машиной – Бог стерпит).

Мне объяснили: каждый день в Лас-Вегасе совершается 450 таких бракосочетаний – одно каждые три минуты. Поразительная скорость! И поразительно, как быстро вырос этот город чудес в сухой жаре пустынного западного штата Невада, вдали от всего на свете. Лишь полвека назад группа предпринимателей создала его на свои средства, как единственный разрешенный игорный центр страны (с тех пор их стало много). Во второй половине XX века Америка быстро богатела, и параллельно с этим Лас-Вегас развил небывалую энергию, направленную на единственную цель: на выкачивание денег из людей, падких на игры и развлечения. Лас-Вегас – это центр и символ развлекательной жизни Америки. Он высасывает деньги из миллионов посетителей, как пылесос всасывает пыль. Но совсем не одни богачи приезжают сюда – искатели приключений всех возрастов и состояний заполняют его игорные дома. Там шпалерами стоят яркие игральные машины разных типов – так называемые однорукие бандиты. Бросив жетон в щель машины, надо дергать ручку и ждать – посыпятся монеты или нет? Выигрыши бывают по тысячам долларов, но выигрывают редко. Большей частью тысячи проигрывают. Люди понуро сидят, дергают ручку и теряют деньги. Много и пенсионеров из среднего класса; на старости лет они любят будоражить себя азартом игры, их манит привлекательный способ заполнения времени в игорных залах. Денег им не жалко, у большинства пенсионеров есть накопления. И старики и старухи сидят около игорных машин круглые сутки, бросают в них жетоны, ждут выигрыша, посасывают кофе и иногда там и засыпают. А проснувшись – продолжают играть.

А все-таки слаб человек: хоть я и колебался, но меня повели в бурлеск. Все гости в большом темном зале были почти исключительно мужчины, лишь одна-две женщины, возможно – жены, не отпускающие своих мужей никуда. Все сидели за столиками и пили вино или пиво, это входило в плату – 20 долларов с каждого гостя. Гремела музыка, и посреди зала возвышалась ярко освещенная прожекторами круглая сцена. На нее поочередно эффектно выскакивали молоденькие красотки, по двое-трое. Всем лет 18–20, и все со слегка прикрытыми стройными телами. Под музыку они пластично двигались по сцене, завлекая внимание зала эротическими позами и движениями. И так же пластично снимали с себя то немногое, что на них было. Некоторые искусно изображали сцены лесбийской любви и имитировали всевозможные виды и позиции секса. Зрелище довольно завлекательное.

Гости протягивали доллары тем, кто больше нравился. Тогда они томно подплывали к краю сцены, будто готовые на все. Им засовывали доллары за трусы и лифчики (пока они еще были на них). Трогать девочек гостям запрещено, за это выставляют из зала. Но сами они иногда спускались со сцены и усаживались прямо на колени к тому, кто дал больше долларов. Для этих «сахарных пап» они имитируют секс вплотную перед их носом. Тут же к столику подносят бутылку шампанского (за 100 долларов) – полагается угостить их вином и дать еще денег. Но трогать все равно нельзя. Правда, говорят, что это превозмогаемое воздержание можно компенсировать после представления – по согласию. Тогда уже позволяется всякое…

Многие доктора приехали на конгресс с семьями – с женами и детьми (некоторые с любовницами). Особенно много семейных было среди иностранцев – со всего мира. Для них это особое развлечение – провести время в Лас-Вегасе. Пока мужья и отцы сидели на заседаниях, делали и слушали научные доклады, их жены и любовницы бегали по магазинам, плавали в бассейнах, загорали под невадским солнцем, упражнялись в гимнастических залах, получали сеансы массажа или – играли в разных казино. Вечерами уже все вместе сидели в ресторанах или на многочисленных шоу – представлениях лас-веговского типа. Это представления особого вида: всегда слишком пышные, всегда с чересчур громкой музыкой, и выступлением звезд эстрады и, конечно, с парадом красивых девочек. Все гремит, все сверкает. Меня пригласили на такой концерт. Я думал, что от грохота и шума лопнет моя свежесделанная барабанная перепонка.

Конгресс продолжался пять дней, и когда программа подходила к концу, все участники были усталые – то ли от насыщенности программы, то ли от пресыщенности Лас-Вегасом. Но это был очень удачный конгресс для илизаровского метода – тысячи докторов со всего мира получили представление о нем. Было в этом и наше с Виктором Френкелем участие. Под самый конец конгресса было организовано новое международное научное общество АСАМИ «Ассоциация лечения методами Илизарова». Это, конечно, явилось всемирным признанием и высокой честью для основателя метода. Но сам Илизаров там не присутствовал и не видел рекламы и процветания его изобретения, фирма «Ричардс» не пригласила его на конгресс, чтобы не показать, как много она на нем зарабатывает. Я знал, что он очень бы расстраивался и злился, понимая, какие доходы проскользнули у него между пальцами, когда он вовремя не захотел заключить предложенный ему контракт. Это тоже был типичный пример бизнеса, но другой стороны – пример советского непонимания законов предпринимательства.