Текст книги "Время сурка"

Глава третья
Лутия

По ночам я ухожу далеко за стан, в пустыню, сижу на своем коврике и гляжу на звезды, которые Единый подвесил так низко, что порой мне, дерзкому, хочется дотронуться до них рукой. Но ангелы Джуда, которых мне довелось узнать, рассказывали мне о том, что все это дурман, морок. На самом деле звезды очень далеко, так далеко, что не хватит деревьев в лесах и камня в каменоломнях всего Кенана и Бабеллы[1]1
  Здесь и далее по тексту автор изменил названия городов и местностей, а также некоторые имена, упоминаемые в Библии.


[Закрыть], а может быть, даже и Мицрамского царства, чтобы построить башню, способную дотянуться до жилища Единого и звезд, которые его освещают. Я гляжу на звезды и думаю, что если там, наверху, все неверно и обманчиво, то что же говорить о нас, людях – и даже о моем господине, про которого я, столько лет знающий его, не всегда могу сказать, человек ли он вообще…

Наш народ, пришедший в Кенан из-за реки Арахту – народ кочевников и пророков, великий народ, – всегда любил приукрасить свою историю. Ибо если ничего хорошего не случалось с тобой в прошлом, чего тогда ждать от будущего, кроме бед и несчастий? Так уж устроен наш народ, да и любой народ, даже неблагородное йеменское племя Джурхум, укравшее нашу удачу. Надо признать, Второй всегда ревновал господина к Первенцу, потому что, и это тоже следует признать, господин любил Первенца больше, чем Второго… Но история свивается кольцами, как старый волосяной аркан, и, как тот же аркан, завязывается узлами, путается, то и дело возвращается к началу – и вдруг оборачивается змеей, готовой ужалить меня, вспоминающего обо всем случившемся.

Разве так бывало раньше, чтобы жизнь одной семьи влияла на судьбы мира? Мира, в котором то и дело вспыхивали войны, гибли целые народы, сменялись правители, возникали и исчезали с лица земли великие города… А семья терпеливо и неутомимо, как верблюд в пустыне, несла свое великое предназначение. Правда, не просто семья, а семья моего господина – существа великого и необъяснимого. Хотя, когда речь заходила о близких ему людях, будь то друзья или враги, он вел себя как самый обычный человек… Уж я-то хорошо это знаю, потому что служу ему очень давно, с той поры, когда совсем еще молодой господин только собирался жениться. Поэтому мне известно о нем многое из того, что позже, когда все мы приняли Завет Единого, стало считаться запретным и даже постыдным, вроде мальчишеских игр с козами… В жены он взял дочку богатого человека по имени Лахадж. Кое-кто тогда утверждал, что Лахадж был пророком, но мне трудно поверить в это, потому что Лахадж преуспевал в торговле и считался одним из самых успешных купцов во всей Бабелле.

Господин в ту пору был очень беден. Родня – два брата и племянник – осталась в Уре, отец – бывший военачальник, к которому он и приехал в Бабеллу, – внезапно умер, не оставив ему никаких средств к существованию. Господину пришлось устроиться на работу в лавку в квартале Куллаб, где он продавал женщинам украшения и яркие ткани, привезенные из Мицрама. Шари, тогда еще совсем молодая, красивая и капризная младшая дочь Лахаджа, однажды увидев господина, зачастила в эту лавку. Что и понятно: на господина тогда заглядывались и девицы, и любители ласкать мальчиков, и сами мальчики… Он был красив, мой господин. Но меня, тогда еще совсем молодого, привлекла к нему не красота. Единый не дал мне возможности наслаждаться плотью. Вернее, отнял ее у меня с самого рождения… Но зато Он подарил мне способность предвидеть будущее. Впервые встретив своего господина, я сразу понял не только то, что ему предназначено стать моим повелителем и что судьба моя рядом с ним будет не из легких, но и что именно этот человек станет одним из самых великих людей на земле…

Это оказалось непростым делом – напроситься в слуги к такому бедняку, каким был тогда мой господин. Три дня я стоял перед лавкой на коленях, умоляя его взять мою жизнь. Три раза мне приходилось откупаться от стражи, которую господин звал, чтобы связать меня, ибо, по его словам, слишком устал от постоянных приставаний: он собирался жениться на богатой невесте, а всем известно, что мужчины, уделяющие много времени мальчикам, теряют способность к рождению детей.

В конце концов мне удалось убедить господина с помощью простейшего рассуждения: разве его будущему тестю, который и без того берет его в семью только по настоянию любимой дочери, не будет приятно узнать, что у зятя-голодранца все-таки кое-что есть. Например, преданный слуга. Я знал, какой скандал устроила Шари в доме своего отца, чтобы добиться разрешения стать женой моего господина. Лахадж в гневе и бессилии разбил три драгоценных наполненных розовым маслом сосуда из страны Мод, которые собирался выгодно продать розничным торговцам. С тех пор и до конца жизни он не выносил запаха розового масла, потому что оно напоминало ему о проявленной слабости. Лахадж не любил моего господина даже тогда, когда тот стал знаменитым и почитаемым. Люди редко прощают другим свои слабости. Так было, так есть и так будет. Мой господин не однажды испытал это на себе.

Свадьба была пышной: молодая на белой ослице объехала, как и положено, все восемь ворот Бабеллы, ведущие к восьми храмам. Мой господин – я видел это, сидя невдалеке вместе с остальными слугами, которых в доме Лахаджа было множество, – так вот, мой господин был очень весел на свадебном пиру, много ел, а потом запел, то и дело ударяя себя по ляжкам и ласково поглядывая на тестя, который от его взглядов морщился и брезгливо отворачивался. Торжество немного испортила сама невеста, которая в начале пира сидела с матерью и подружками в отдельном шатре. Даже мне, умеющему предвидеть многое, до сих пор непонятно, почему Шари вскочила со своего места и, скользя босыми ногами по густо залитой жертвенной овечьей кровью земле, подбежала к жениху. Что именно она говорила, я не слышал, но речь шла об одной из ее хорошеньких служанок. Скандал вышел большой: невесте не положено дотрагиваться до жениха до того, как он войдет к ней ночью. Шари, которой ни в чем не было отказа в родительском доме, пренебрегла такой мелочью, как обычай, потому что не захотела мириться с тем, что моему господину оказывали знаки внимания другие женщины. Это был первый, но далеко не последний скандал в семье моего господина.

Но все проходит… Прошел свадебный пир, прошла брачная ночь… Я знал о том, что Шари еще множество раз будет пренебрегать и обычаями, и чувствами других людей. Но как бы там ни было, а любивший свою дочь Лахадж устроил молодым хороший дом, а потом купил моему господину ту самую лавку, в которой тот работал до свадьбы. Нет, Лахадж не был пророком. Ибо даже мне, видящему чуть дальше собственного носа, было ясно, что никакого толка от этой торговли не получится. Так и случилось. Мой господин плохо умел обращаться и с товаром, и с деньгами. Даже моя помощь не могла ничего изменить. Видимо, Единый, наделив меня даром предвидения, взамен отнял не только возможность предаваться любовных утехам, но и умение торговать. То ли дело пасти скот!

Но прежде чем мы с господином занялись этим делом в замечательно спокойных и удобных землях Вирсавии, случилось так, что нам пришлось бежать из Бабеллы и перенести множество лишений. А виной этому, да простит меня Единый, была красавица Шари…

Многое из того, что случилось в жизни моего господина, называют теперь сказками те, кто по ночам спорит о нем у костров, распаляя самих себя и обжигая бороды огнем и ложью. Наверное, я единственный, кто никогда не спорит. Я не вступаю с ними в разговор даже тогда, когда они просят меня рассудить их. Если бы у меня был сын, наследник, ему бы я поведал всю правду. Но я одинок, поэтому разговариваю только со звездами, которые и без того знают обо всем.

Своенравная и капризная Шари, до поры жившая во внутреннем дворике в доме своего отца, вдруг сама стала хозяйкой; ибо мой господин, при всем моем уважении и любви к нему, не был господином ни в своем доме, ни, кажется, в своей постели. Потому что Шари, несмотря на все свои старания, никак не могла понести. Она стала настаивать на жертвоприношении богам, в особенности чтимому в Бабелле Черному Баалу, рассчитывая заслужить расположение этого кровавого идола и принести господину потомство. Сам господин очень противился этому, и я знал почему: еще у себя на родине, в Уре, он однажды увидел во сне Единого и так уверовал в Него, что вместе с такими же молодыми парнями повалил несколько священных идолов. Это мне кажется странным, потому что вынужден свидетельствовать: мой господин не стал полагаться на слово Единого, который, по его словам, велел ему идти и ничего не бояться, а бежал от гнева урийских властей в Бабеллу. Стоило ли уверовать в Единого, чтобы тут же усомниться в Его всесилии и Его обещании – и спасать свою жизнь бегством? Думаю, не обошлось здесь без Другого…

Должен признаться… это я не могу доверить никому из людей, только слушающим меня звездам… Мой господин так часто выяснял свои отношения с Единым, что даже я, обладающий даром предвидения, порой терялся в догадках, кем же он представляет себе Его: владыкой всего сущего? богатым и могущественным родственником? надоедливым попрошайкой, которому проще бросить милостыню, чем прогнать? Никогда не мог этого понять… Возможно, именно поэтому мой господин – величайший человек из живущих, а я всего лишь его старый брюзгливый слуга. А в чем его величие, я и пытаюсь объяснить – если не звездам, то хотя бы самому себе.

Шари окончательно вывела моего господина из себя, когда заявила, что Баалу нужно принести в жертву невинного младенца, которого в ту пору нетрудно было купить у черных торговцев на рынках Бабеллы. Впервые господин возвысил голос на Шари, назвав ее жалкой глупой курицей, не понимающей подлинного смысла бытия и величия Единого и идущей на поводу у тянущих из нее деньги жрецов.

– Никогда, – кричал господин так, что торговцы холодной водой останавливались перед нашими воротами, думая, что их зовут в дом, – никогда Единый не позволит нам проливать невинную кровь! Идолопоклонница! Чтобы и духу Баала в моем доме не было!

Я видел, как, отвернувшись, незаметно усмехнулась Шари. Она-то прекрасно помнила, кому принадлежит их дом. А что касается Баала, то Шари и без того не особенно любила этого злобного божка. Ходили слухи, что еще девушкой она принимала участие в ночных бдениях в храме Иштар…

К сожалению, ее усмешку заметил не только я, но и сам господин. Он увидел лицо отвернувшейся жены в привезенном на свадьбу друзьями Лахаджа редком подарке – листе бронзы, отполированном так, что в нем отражались люди и предметы. Этот бронзовый лист был приставлен к стене, и сама Шари то и дело подходила к нему, чтобы полюбоваться своим отражением. Я часто наблюдал, как она, удивленно вскидывая брови, показывала ему розовый язычок или, изогнувшись, разглядывала свою спину и бедра.

Не могу сказать, почему усмешка Шари показалось господину настолько оскорбительной, что он, разозлившись, ударил ее по лицу. Шари с грохотом стукнулась затылком о свое бронзовое отражение, а я поразился силе своего господина, о которой никогда не подозревал…

Если бы это слышал кто-либо, кроме звезд, он мог бы обвинить меня во лжи, той самой лжи, в которой обычно обвиняют всех свидетелей великих дел. Во лжи и зависти. Но нет во мне ни того ни другого. Хотя искус приукрасить прошлое, придать ему мнимой значительности иногда посещает и меня. Но я не посмею врать звездам, пусть даже моя история – всего лишь история ограниченного слуги, оценивающего своего господина по его мелким домашним делам и поступкам.

Господин и сам испугался, когда у Шари из носа хлынула кровь. Он даже протянул руки, как будто пытаясь остановить кровотечение. Но Шари успела прийти в себя и, не смущаясь тем, что кровавое пятно расплывалось у нее на груди, выскочила из комнаты. Обернувшись на пороге, она крикнула господину, что уходит к отцу, что больше не желает жить с дураком и тряпкой и что он еще узнает, чей это дом и что значит поднимать руку на дочь самого Лахаджа. Признаюсь, ее лицо с распухшим носом и окровавленными губами было пугающим, а взгляд, остановившийся на господине, острым и колючим, как копье. В тот момент легко было поверить, что она знает толк в таинственных и страшных мистериях Иштар.

Когда Шари исчезла, мой господин вопросительно посмотрел на меня, как будто сомневаясь в истинности того, что только что произошло. Благодаря своему умению видеть будущее я понимал, что, конечно, неосторожно было со стороны моего хозяина ударить молодую жену, хотя это как раз грех простительный: кто из мужчин не наказывал свою жену или наложницу? Но трижды неосторожно было дотрагиваться до любимой дочери Лахаджа, особенно препятствуя ее намерению принести жертву Баалу. Это было уже по-настоящему опасно. Я не знал, чей гнев окажется страшнее – божка или всесильного богача.

И снова должен признаться, что именно я уговорил господина бежать. Господин колебался. Что поделаешь, у великих людей бывают свои слабости: стыдно говорить, но значительно позже, когда мы, голодные и оборванные, уходили из Кенана на юг, мне пришлось самому перерезать горло двум пастухам, чтобы завладеть их шатром. Мой великий господин почему-то потерялся при виде их крови и сказал, что Единый не простит ему насилия… Правда, в ту ночь – да и потом, когда мне и другим приходилось убивать, чтобы выжить самим, – господин не отказывался ни от еды, ни от шатров, доставшихся нам столь ненавистным ему способом. Если бы он не был так велик, я мог бы заподозрить его в трусости…

Мы бежали, как только погасли все факелы в округе. Взяв только самое необходимое, мы с господином, спотыкаясь в темноте, пробрались вдоль Новой стены к мосту через Арахту и почти бегом пересекли Восточный город, чтобы без следа раствориться в Кенанской пустыне. Я знал, что отрезаю господину путь назад, в город и в лавку, но делал это, потому что так же твердо знал, что его ждет предуготовленное Единым великое будущее. Но о таком будущем хорошо говорить, оглядываясь назад, когда оно стало прошлым. А пока мы с господином плелись в полной темноте, не разбирая дороги, потому что даже звезды, мои единственные свидетели и слушатели, не были зажжены Единым.

Наконец уже под утро, когда силы наши были почти на исходе, из небольшой ложбинки на нашем пути выскочил встрепанный человек с выпученными глазами. Размахивая широким ножом, он с рычанием бросился на нас и наверняка зарезал бы господина, если бы я не преградил ему дорогу. Но этот человек не стал убивать меня. Наоборот, разглядев в лучах восходящего солнца лицо господина, он бросил нож в песок и снова закричал, на сей раз от радости. И когда ко мне вернулась способность думать, я узнал его и позволил себе рассмеяться. Во время свадьбы господина этот человек, называвший себя Нахором, примкнул к толпе, сопровождавшей белую ослицу Шари, и пытался выдать себя за брата господина. Это был наглый нищий, каких немало в бедных кварталах Бабеллы. Никакой опасности этот Нахор, даже вооруженный ножом, не представлял: он слишком дорожил своей жизнью, чтобы пытаться отнять чужую.

Вглядываясь в звезды, я чувствую, что память начинает подводить меня, заставляя выбирать из прошлого кажущиеся мне важными подробности и обходить стороной то, что помнится хуже или представляется мне, дерзкому, недостойным внимания. Вся эта история, которая разматывается, как аркан, нужна только для того, чтобы помочь мне понять самое главное, случившееся со всеми нами. То самое, что знают звезды и создавший их Единый, но не я, дерзкий раб, вынужденный мучительно размышлять столько лет… Не знаю, как сказать о нем, ибо оно не имеет не только названия, но даже определения. Это о нем теперь спорят у ночных костров жалкие бородатые мудрецы. Наверное, все наши скитания и потери были чем-то вроде долгих испытаний, которые проходит любой воин для того, чтобы однажды в один-единственный миг не дрогнуть и оказаться достойным выполнить то, что ему предназначено… Если бы я мог с уверенностью сказать, что был достойным своей скромной доли! Спустя много лет, почти на пороге смерти, которую я вижу так же ясно, как эти звезды, я понял, что жизнь каждого из нас, подчиненная воле Единого, только на крохотное мгновение отдается в руки человека, и именно на это мгновение он становится равным Ему… или окончательно теряет себя. Таких мгновений в жизни обычных людей бывает несколько, но в жизни людей великих – всего лишь одно…

Почему я вспомнил этого жалкого самозванца Нахора? Наверное, потому, что он неожиданно для меня тоже стал служить моему господину – и сослужил-таки странную службу.

Побродив несколько дней, не найдя ничего съестного и утолив мучительную жажду из мутного ручейка, неведомо откуда взявшегося в пустыне, мы поняли, что нужно либо отправляться дальше на юг, рискуя умереть с голоду, либо держаться поближе к городской стене Бабеллы, где можно было найти пропитание. Что, впрочем, тоже было рискованно: городская стража не любила оборванцев, готовых поживиться чем придется… Но господин решил иначе. Доверившись Нахору, он отправил его в город, вручил ключ от лавки и приказал принести оставшиеся там деньги… ну или хотя бы украсть на базаре какой-нибудь еды. О том, что будет с нами потом, он не говорил, но мне казалось, что я ясно вижу его желание.

Не устану повторять, что господин мой – человек великий и необычный. С этим, к счастью, не спорят даже наши бородатые болтуны. Поэтому, наверное, я часто не мог предвидеть действий моего господина и ошибался, пытаясь предсказать, как он поступит в том или ином случае. На этот раз я ошибся дважды. Нахор отсутствовал так долго, что господин заволновался. Я решил было, что он волнуется из-за отсутствия еды, ибо не мог же он беспокоиться о жизни несчастного Нахора.

Нахор появился тогда, когда я уже начал подумывать, что следующим в город придется отправляться мне. Какой смысл Нахору хранить верность моему господину? Я видел его глаза и знал, что этот человек легко мог бы найти себе службу попроще. Он вообще легко менял все, что мог поменять с выгодой для себя: друзей, верования, женщин, овец и коз… Но в тот раз Нахор верно послужил моему господину.

Не сразу я понял, что господину удалось обмануть меня в тот день, когда он ударил Шари. Ничего он не боялся, а просто хотел избавиться и от лавки, и от Лахаджа. Но это понимание пришло ко мне много позже, когда нас, слуг и друзей, у господина значительно прибавилось, и мы все вместе бежали дальше на юг. Мы вообще все время куда-то бежали. Может быть, потому, что трудно сказать, кого у нас было больше – пастухов или пророков…

А тогда мы с господином сидели за большим камнем, брошенным за ненадобностью строителями Внешней стены, я развел из сухой травы скудный костерок, и вдруг из темноты вынырнул Нахор с тяжелым свертком под мышкой. Собравшийся было прибить подлого раба, заставившего моего господина так долго голодать, я замер с поднятой рукой. Вслед за Нахором у костра появилась невысокая хрупкая фигурка, с головы до ног закутанная в плотный куннет. Господину снова удалось меня провести.

Глава четвертая
После

Сколько раз я зарекался верить пустым обещаниям и людям, убедительно их раздающим… Удивительно, какое множество людей совершенно бескорыстно лжет вам и обещает заведомо невыполнимые вещи. Этим людям почему-то важно заронить в вас зерно надежды, которому не суждено прорасти. Они рисуют перед вами заманчивые картины, а потом искренне радуются вашему недоумению… Даже зная, что такие обещания обычно заканчиваются горьким разочарованием, я много раз ловился на них. Ловился просто потому, что очень уж хотелось верить: черная полоса должна наконец-то смениться белой…

Рита была совсем непохожа на преуспевающих бизнес-леди, ухватками и манерами смахивающих на голодных пираний! Правда, непохожа она и на любительницу молодых мужчин, да и я не гожусь на роль жиголо, но… Наверное, Рита умела читать мысли, потому что резко остановилась и бросила на меня колючий взгляд.

– И-и, милай! – пропела она, умело подражая бабе из простонародья. – Да кабы я хотела с тобой закрутить… – И добавила в своей обычной манере: – Только ничего этого, голубчик вы мой, не будет. Вы уж не обессудьте. А будет у вас много работы. Как только мы попадем в офис, вы получите первое задание.

Мы прошли по знаменитому брайтоновскому променаду, называемому в народе «бордвоком», свернули к стоящему почти у самой воды многоэтажному жилому дому и вошли в подъезд. Поднялись на лифте на последний, двенадцатый, этаж, и Рита повела меня по длинному коридору. «Странное место для офиса», – подумал я. И снова, в который раз, Рита угадала мои мысли.

– Вы, вероятно, спрашиваете себя, почему наш офис расположен в таком необычном месте. На это есть как минимум две причины. Во-первых, мы не работаем с клиентами с улицы, и я не хотела бы, чтобы ко мне в кабинет врывались случайные люди; во-вторых… Ну да вы сейчас сами всё поймете.

Она распахнула дверь, и мы оказались в просторном холле, две стены которого были стеклянными. За стеклом открывался захватывающий вид на океан и далекий нью-джерсийский берег.

– Ну вот, – кивнув на окно, с гордостью сказала Рита, – видите? Это и есть вторая причина.

Оказавшись у себя в офисе, Рита сразу изменилась. То, как по-детски она похвасталась видом за окном, было смешно, но очень понятно. Я огляделся по сторонам. Справа от двери, прямо в холле, стояли стол с компьютером и высокое кожаное кресло, а слева через открытую дверь можно было разглядеть еще одну комнату, где тоже стоял стол с компьютером. Судя по тому, что монитор второго компьютера был больше, а кресло выше и удобнее стоявшего в холле, это был кабинет самой Риты. И в холле, и в кабинете возвышались стеллажи с книгами в солидных кожаных переплетах, казавшиеся более уместными в адвокатской конторе. Впрочем, мне и раньше доводилось встречать странные фирмочки, занимающиеся абсолютно всем, за что доверчивый клиент был готов им заплатить, – от риелторских или юридических услуг до стрижки собак…

Рита на секунду скрылась в кабинете и сейчас же вернулась назад, держа в руке одну из книг. При ближайшем рассмотрении оказалось, что от книги остался только переплет: внутри лежали какие-то бумаги, частично отпечатанные на принтере, а частично написанные от руки.

– Ну вот… – Рита отодвинула от себя книгу и дальнозорко сощурилась, – для первого раза поручу-ка я вам вот это… Да вы садитесь, Паша, садитесь, это теперь ваше рабочее место.

Рита кивнула на кресло перед компьютером.

– А-а, – протянул я, – а другие сотрудники, они…

– Они существуют. Их немного, всего пара-тройка человек, но зато лучшие из лучших. Вы с ними познакомитесь в ближайшее время. Сейчас они заняты, что называется, на местах, а в офисе появляются только время от времени. Да и сама я, честно говоря, бываю здесь не каждый день. Но вы, думаю, будете трудиться именно за этим столом. Впрочем, чтобы лучше вникнуть в детали, один раз вам придется, наверное, принять участие в пэ-вэ… Не удивляйтесь, у нас выработался своеобразный профессиональный жаргон. Вы его освоите довольно быстро. И, надеюсь, вникните в нюансы своей работы.

Заметив мой вопросительный взгляд, Рита рассмеялась, извинилась за рассеянность и присела передо мной на краешек стола, прижав к груди переплет с бумагами. В эту минуту она больше всего походила на добрую учительницу, начинающую свой первый урок с первоклашками.

– Так вот, – сказала она, – сначала я должна объяснить вам, чем мы тут занимаемся. Ну и разумеется, рассказать о том, над чем будете работать вы.

Пока она говорила, сходство с учительницей то усиливалось, то исчезало, и я невольно подумал, что в Рите пропадает прекрасная актриса. Кроме того, она, несомненно, была талантливым психологом. Тут же выяснилось, что она и в самом деле психолог: окончила факультет психологии МГУ и много лет проработала по специальности.

– Собственно, я до сих пор занимаюсь именно психологией, но, так сказать, прикладной. А теперь перейдем непосредственно к вашим обязанностям.

Рита немного помедлила и спросила:

– Вы по-прежнему считаете себя писателем, не правда ли?

Я неуверенно кивнул. Называть себя писателем или литератором всегда казалось мне нескромным. Но Рита не стала вдаваться в такие мелочи.

– Рада это слышать. Потому что здесь вам придется писать… – И широко улыбнулась. – Помнится, вы называли свои рассказы «враками». Вот эти самые враки вам придется сочинять для нас в большом количестве и, желательно, самого высокого качества. Только теперь это будут не романы и не рассказы, а, скорее, сценарии. Но сценарии специфические. Потому что наша фирма занимается проверкой людей… как бы это лучше объяснить? Впрочем, мой партнер Феликс, с которым вам еще предстоит познакомиться, называет это хоть и грубовато, но точно – «проверкой на вшивость». Отсюда, кстати, и аббревиатура «пэ-вэ»… Так вот, наша задача – создавать ситуации, в которых проверяемый вынужден проявлять свои подлинные качества в той области, которая интересует компанию-заказчика. Это ясно?

Видя, что я не выражаю готовности кивнуть, Рита на секунду прикрыла глаза и терпеливо улыбнулась.

– Разумеется, вы не совсем понимаете, о чем я говорю, потому что еще не отвыкли от привычных стереотипов мышления. Видите ли, существует целый ряд частных или государственных структур, руководство которых хочет получить неформальные доказательства лояльности своих работников, а то и просто их порядочности – и потому пригодности к выполняемой ими работе. Теперь понимаете? Существуют формальные способы проверки вроде полиграфа или скрупулезного изучения прошлого своих сотрудников. Но… согласитесь, что полиграф при надлежащей подготовке не так сложно обмануть, а безупречное прошлое не обязательно указывает на столь же безупречное будущее. Иначе не существовало бы шпионов-перебежчиков, а солидные директоры крупных корпораций никогда не обманывали бы своих доверчивых вкладчиков… В общем, как вы догадываетесь, спрос на наши услуги высокий. Например, детективные агентства, предлагающие своим клиентам надежную охрану, очень желают знать, насколько этим охранникам можно доверять в, так сказать, экстраординарных ситуациях. Да и вообще богатые заказчики часто хотят быть уверенными в своих людях. Я уже не говорю о мужьях и женах… – Тут Рита поджала губы и покачала головой. – Я знаю, Паша, вы сами женаты, так что не примите мои слова в дурную сторону, но с некоторых пор я отказываю ревнивым мужьям и женам: результат уж больно предсказуемый. Тем более что заказов и так больше, чем мы способны выполнить. Заказов куда более выгодных и интересных.

Кажется, я начинал понимать. Более того, о чем-то подобном мне даже приходилось слышать. Но мое уголовное прошлое… Нет, мне вовсе не хотелось заниматься чем-то подозрительным.

– Я понимаю, – тут же отозвалась на мои сомнения Рита, – вам не хотелось бы принимать участие в сомнительных акциях. Но вам и не придется это делать. Вам, Паша, предназначена другая роль… Вы будете придумывать необходимые заказчику ситуации, а другие сотрудники будут их разрабатывать. Ну что, согласны?

Я поднял на Риту глаза и снова поразился несоответствию немолодого лица и ярких блестящих глаз. Похоже, ей самой очень нравилось то, чем она занимается. Я колебался. Рита – человек странный, достаточно было вспомнить обстоятельства нашего знакомства. С другой стороны, было бы гораздо приятнее сидеть здесь в тишине и покое, вместо того чтобы возиться с чужими ногами…

– Ах, совсем забыла! – Рита состроила виноватую мину и тут же снова улыбнулась. – Я же не назвала размер компенсации, которую мы можем предложить за ваши услуги. Что вы скажете, если еженедельно мы будем платить вам?..

Она назвала такую сумму, что я чуть было не подпрыгнул в кресле. Не скрою, за такие деньги я был готов сочинять любые сценарии. Унизительная тяжесть финансовых забот мешала дышать, изматывала волю и отнимала силы. И если появилась возможность вырваться из этого состояния, пусть даже ненадолго… Да, Рита была права: ни за что не откажусь от такого предложения!

Видимо, что-то изменилось в моем лице, потому что Рита удовлетворенно кивнула головой и положила мне на колени кожаный переплет.

– Ваш первый клиент, – торжественно сказала она. – Мне показалось, что вам будет проще начать работу именно с него. Открывайте, открывайте дело, вам предстоит тщательно с ним ознакомиться.

Я послушно раскрыл дело и обомлел. Юрий Шумкин. Этого человека я хорошо знал. Высокий улыбчивый мужик, бывший совладелец радиостанции, на которой я раньше работал. Шумкин вел передачи о том, что происходит в бруклинском горсовете. Говорил при этом плохо и сбивчиво, что не мешало ему стать безусловным любимцем всех пожилых женщин в округе. Судя по листовке с его фотографией, лежащей сверху, Юрий, почему-то сменивший имя на Ури, собирался баллотироваться в Законодательное собрание штата. Надо же, язвительно подумал я, видимо, старушки оказались серьезным электоратом. Но вообще-то Шумкин всегда казался мне хоть и недалеким, но совершенно безобидным человеком. Странно, кому понадобилось проверять его на вшивость? И главное, зачем?..

– Ну вот, – Рите явно не терпелось посвятить меня в детали, не дожидаясь, пока я, как мне было велено, внимательно ознакомлюсь с делом. – Этого человека вы, конечно, знаете. И это хорошо. С одной стороны. А с другой… у вас, наверное, сложилось свое мнение о Шумкине, установились с ним какие-то отношения. Ну что ж, посмотрим-посмотрим… Так вот, о деле. Не буду пока раскрывать имя заказчика, это неважно. Вам нужно только знать, что клиент должен пройти комплексную проверку общего уровня. Этот комплекс мы для себя называем «Агент ноль-ноль-семь». У нас существует и другие проверки, более специфические, направленные на выявление конкретных человеческих склонностей и слабостей. Но о них после. Боюсь, чрезмерный объем информации собьет вас с толку. Тем более что у вас неизбежно возникнут вопросы. Например, какие средства имеются в нашем распоряжении, какие приемы использовать можно, а от каких лучше воздержаться…

Ритина лекция была прервана громким звонком в дверь. Рита чуть вздрогнула, но тут же с улыбкой перевела взгляд на вход. Я тоже повернулся и увидел, что в офис входят двое. Молодая красивая девушка с такими огромными и такими синими глазами, что и черты лица, и фигура, и детали одежды терялись в их свете. И высокий худой мужчина средних лет в старых засаленных джинсах и майке с надписью «Я тоже люблю их».

– А-а-а, – дурашливо протянул мужчина, и я сразу узнал этот тяжелый низкий бас: именно его я слышал в кабинете Коца, – у нас пополнение! Ну что ж, Ритуль, ты знаешь, кого записывать в добровольцы…