Текст книги "Время сурка"

Глава десятая
После

– Каждый преступник подсознательно стремится быть пойманным и наказанным. Иначе в душе даже самого закоренелого бандита возникает странный перекос, потеря точки отсчета. Так бывает при некоторых заболеваниях мозга, когда люди теряют возможность встать на ноги. Они не могут удержать равновесие, потому что исчезает ощущение верха и низа. Само слово «преступление» происходит, как вы понимаете, от глагола «переступать», то есть нарушать. Это своего рода игра, и закончиться она может только одним – наказанием. В противном случае преступник чувствует внутренний дискомфорт и начинает нервничать: возвращается на место преступления, пишет шифрованные записки детективам, да мало ли еще что. И все это делается для того, чтобы игра велась по правилам. Правила игры. Запомните, пожалуйста. Это важно.

Рита улыбнулась, и я привычно закивал головой. Шел четвертый день моей работы в «Золотом ките». Все это время я просидел за компьютером, мучительно пытаясь сформулировать и записать хотя бы несколько фраз сценария пэ-вэ. Но, к моему удивлению и разочарованию, возникавшие в воображении образы почему-то не хотели превращаться в конкретный сценарий. Что-то сбоило, мешало, не давало внятно изложить придуманное. Так бывает с яркими интересными снами, которые, как ни старайся, не поддаются пересказу наяву. Хотя, казалось бы, никак не дающийся мне мотив был давно известен. На эту тему я написал роман…

Почувствовав, что я погрузился в свои мысли, Рита деликатно откашлялась. Теперь эта пожилая дама вызывала во мне симпатию и все больший интерес. Необычно молодые глаза и непривычная манера говорить были не единственными ее странностями. В Рите чувствовался кураж фокусника, готовящегося показать трюк, от которого зритель придет в полное недоумение. Но временами из-под маски милой интеллигентной женщины проглядывала чужая жестокая сила, страшная и необъяснимая. Кроме того, порой мне начинало казаться, что каждый день она немного другая – не такая, как накануне. Иногда я ловил ее на мелких несоответствиях: она не помнила сделанного или сказанного вчера. Впрочем, в таких случаях она смеялась и говорила, что приличному джентльмену не пристало напоминать женщине о ее возрасте.

– Так вот, изучение правил, по которым играет преступник, – занятнейшее дело, Пашенька…

Рита поправила волосы, и я обратил внимание на перстень с крупным бриллиантом, казавшийся несоразмерно тяжелым для ее худенькой руки.

– Кантовский категорический императив замечательно сформулирован, но согласитесь, дело не в формулировке. Думаете, я не знаю, как вы сейчас мучаетесь, пытаясь создать сценарий, призванный поразить воображение – как лично мое, так и всего человечества в целом? Прекрасно я все понимаю! Ах, Паша, человек, задумавший нечто грандиозное, как правило, не добивается должного результата. Вспомните Вавилонскую башню, например. Сколько таких башен было в истории человечества… Нет, по-настоящему великие вещи, позволю себе заметить, создаются случайно и являются не целью, а, в каком-то смысле, побочным эффектом. Возьмите хоть египетские пирамиды или Эйфелеву башню…

Я хотел было возразить, но подумал, что Рита затеяла этот разговор явно неспроста, и сейчас мои возражения будут неуместны. И снова она угадала мои мысли.

– Не возражаете, хотя не согласны? – Рита коварно улыбнулась. – И правильно делаете! Потому что сейчас не до споров. Мы с вами отправляемся на пэ-вэ, чтобы вы на практике убедились, насколько просты и, я бы даже сказала, незатейливы приемы, приводящие к необходимому нам результату. Вы получите представление об алгоритме проверки, и, главное, это поможет вам выбрать одно из двух самых сильных средств, которыми…

Рита остановилась, замотала головой так, что ее волосы растрепались, и сообщила, что и без того отступила от своего первоначального плана ничего мне не рассказывать, дабы я мог с чистого листа…

– Вынуждена признать, что ошибалась в оценке вашего способа мышления. Видимо, творческие люди устроены иначе. Не так, как существа обычные.

Рита заметно погрустнела.

– Понимаете, Паша, я ведь родилась в семье творческой. Да-да. Отец был известным человеком, впрочем, в довольно узких кругах. И это не расхожая шутка, а реальный факт. Дело в том, что отец занимался достаточно специфическим делом: он придумывал трюки для иллюзионистов, престидижитаторов и прочих фокусников. Вы даже представить себе не можете, что это значит – жить в обстановке полной секретности. Потому что государственные секреты охранялись, мне кажется, менее тщательно, чем отцовские. По крайней мере, дверь у нас в квартире была сейфовая… Но я разболталась, а нам уже пора ехать.

Мы быстро спустились вниз, сели в серый Ритин «инфинити», который она почему-то звала сэром Максом, выехали на шоссе и помчались в сторону Квинса. Рита вела машину молча и, только когда в районе аэропорта Кеннеди мы попали в изрядную пробку, взглянула на часы, вздохнула и снова заговорила:

– Я вспомнила про отца отнюдь не из старческой сентиментальности. Говоря современным языком, в этом бизнесе крутились огромные деньги, и секреты фокусов стоили очень дорого. Тем более что отец обладал удивительным талантом – его фокусы не требовали дорогостоящих приспособлений или длительных тренировок. И, поверьте, к нему обращались не только фокусники. Соответствующие органы тоже приходили к отцу за помощью. Потому что придуманное отцом выглядело совершеннейшей фантастикой, по сравнению с которой фокусы семьи Кио или, скажем, Дэвида Копперфильда кажутся дешевыми балаганными трюками. Так вот, отец любил говорить, что точно так же, как преступник в глубине души хочет быть пойманным, нормальные люди хотят быть обманутыми. Поэтому главный инструмент хорошего иллюзиониста – это мозги его зрителей…

Вереница машин чуть тронулась с места, и Рита, лихо сменив ряд, втиснулась между стареньким микроавтобусом и роскошным кабриолетом. Движение снова прекратилось, но мне показалось, что Риту это ничуть не огорчило, хотя, по ее словам, мы уже опаздывали.

– Да, так к чему это я? А, вот… – Рита выпустила руль и откинулась на сиденье. – Когда я выросла и уже учились в университете, у нас с отцом начался нескончаемый спор о том, какое чувство сильнее – страх или любовь. Отец говорил, что все мыслимые комбинации человеческих эмоций в итоге сводятся к страху. Это самое сильное чувство и победить его практически невозможно. Я же, будучи молодой и изрядно наивной девицей, утверждала, что страху можно противопоставить только любовь. Говорила, что его поколение, навсегда зараженное страхом перед любым чиновником, облеченным хотя бы минимальной властью, не в состоянии представить себе более сильного чувства. И даже приводила примеры. Доказывала, что природе человека свойственно побеждать страх любовью…

* * *

Слушая Риту, я вдруг вспомнил собственные тюремные ощущения – нескончаемые, изматывающие душу. Когда я приехал на Райкерс-Айленд в третий раз, у меня появилось обманчивое представление, что теперь я знаю, чего ожидать и потому самый главный страх – страх неизвестности – должен отступить. Осталось только чувство настороженности, от которого зэку избавиться невозможно. Я даже немного гордился своей опытностью, сводящейся, на самом-то деле, к небрезгливости и умению не замечать вони.

И вот ранним воскресным утром, когда вся камера спала, вдруг вспыхнул свет и раздались громкие крики. Я поднял голову, и спросонок мне показалось, что вокруг носится группа взбесившихся роботов. Истерически что-то выкрикивая, они неуклюже бегали по камере и били дубинками по железным остовам шконок. Один из них подбежал поближе, и я наконец сообразил, что это не роботы, а облаченная в бронежилеты охрана. С плотно сидящими на голове шлемами лица этих людей были настолько искажены усилием, с которым они преодолевали собственный страх, что казались по-настоящему жуткими. Наверное, такие лица бывают у палачей перед выстрелом в упор. Не знаю, чего именно они боялись, но меня опять охватило ощущение абсурда, настырно лезущего в реальную жизнь. Я решил, что в тюрьме начался бунт и сейчас эти обезумевшие от ужаса охранники, не разбираясь, начнут расправу над заключенными, а потом нас, избитых, рассадят по одиночным камерам. Не скоро выяснится, что я, «вояка по выходным», не имею никакого отношения ни к бунту, ни по большому счету к самой тюрьме, и что уже вечером меня должны отпустить на волю. А потом я представил себе все ужасы этого самого бунта и содрогнулся. Пожалуй, тут одиночкой не отделаешься… А охранники всё бегали, поднимали зэков на ноги и высокими вибрирующими голосами требовали держать руки за головой, не опуская ни на секунду. И опять я захлебнулся в волнах абсурда. Зачем все это? Почему истошно, как перед убийством, кричат эти люди?

Чуть позже выяснилось, что это был всего лишь обыск, обычный шмон, и на самом-то деле выглядело это скорее комично, чем устрашающе. Потому что в так называемую тревожную группу, проводящую шмоны, по очереди включали всех подряд охранников. А среди них было довольно много толстеньких и приземистых теток-островитянок, на которых вооружение – тяжелые прозрачные пластиковые щиты и бронежилеты, рассчитанные на крупных мужчин, – смотрелось по меньшей мере странно. Бедные тетки с трудом тащили на себе эту амуницию и тоненькими голосами грозно кричали на зэков.

Конечно, комичным это кажется только сейчас. А тогда, держа руки за головой и следом за другими направляясь в туалет для более детального осмотра, я чувствовал, что потихоньку схожу с ума: какая-то шальная чужая память, та самая, что прокрадывалась ко мне в тюремном автобусе, вдруг заговорила в полный голос. Когда в туалете меня заставили раздеться догола, а потом осматривали полость рта, я с ужасом поглядывал на ряд блестящих трубок в примыкавшем к туалету душевом отделении, ожидая, что оттуда вместо воды вот-вот потечет газ. Это ощущение было настолько сильным, что мне, вопреки здравому смыслу, захотелось схватить неуклюжую тетку за горло, взять ее в заложники… хотя бы для того, чтобы довести абсурд до его высшей точки. И тогда странные и наивные в своей очевидности мысли стали приходить мне в голову. Почему, подумалось мне, люди вообще выполняют чьи-то приказы? Что заставляет одних бежать в атаку и умирать по воле других? Страх перед начальством? Но неужели он сильнее страха смерти?..

Мне кажется, в тот день я понял, почему в нацистских концлагерях идущие в крематорий люди редко восставали, редко нападали на относительно небольшую кучку охранников. Дело тут не только в том, что разум нормального человека отказывался верить в скорую смерть. Большинству жертв казалось, что убивать невинных людей могут только преступники и только в гневе, а тут… Абсолютная убежденность охраны и остальных работников лагерей в том, что все происходит в рамках закона, передавалась и их жертвам. Dura lex, sed lex[3]3
  Закон суров, но это закон (лат.).


[Закрыть], говорили латиняне. Закон следует чтить, даже если это изуверский закон о поголовном уничтожении евреев… Кощунственная мысль!

– Пашенька, вы совсем меня не слушаете, – проницательно заметила Рита. – А ведь я не просто так болтаю. Да и вообще вы на работе и потому извольте не отвлекаться, голубчик. Так вот, о моем отце. Вспомнив занятную историю, упомянутую в одном из рассказов Алексея Толстого о Петре Первом, отец решил доказать мне свою правоту на деле. Случилось это, если мне не изменяет память, в шестьдесят четвертом или шестьдесят пятом, вскоре после снятия Хрущева со всех занимаемых постов. Я уже вам говорила, что у отца были золотые руки, он мог самостоятельно изготовить все что угодно. И вот, когда к нему за очередной разработкой пришли двое чинов из органов, отец повел их в свой кабинет. Открывает дверь, пропускает их вперед, а там… там за столом сидит Никита Сергеевич Хрущев. Ну конечно, это была кукла, отцовская выдумка. Но нужно было видеть лица этих двоих, особенно когда Хрущев вскочил и стукнул по столу кулаком… И ведь, заметьте, не Сталин, а всего лишь Хрущев, и даже не умерший, а только отправленный на пенсию. И не нервным дамочкам показали эту механическую куклу, а двум полковникам КГБ. Спрашивается, чего они так испугались? Да-а, страх – большая сила. Но тогда я долго смеялась и доказывала отцу, что если бы он сделал куклу Сталина, то спор выиграла бы я. Потому что Сталина они любили… А потом, много лет спустя, я прочла ваш роман. Он ведь о любви, не правда ли?..

Наконец-то пробка начала рассасываться, машины стали разгоняться, по обеим сторонам дороги замелькали двухэтажные кирпичные домики, и вскоре мы съехали с шоссе на тихую улочку Квинса.

– Ну вот, – удовлетворенно сказала Рита, – а теперь непосредственно о предстоящем деле. Мы с вами направляемся в офис доктора Максима Гробового для того, чтобы вручить ему почетную грамоту, как лучшему представителю русскоязычной общины. Не смотрите на меня так, Паша, это, конечно, выдуманный повод: нет такой грамоты и титула такого нет. Но доктор Гробовой легко поверил в его существование, потому что убежден: подобное звание по праву должно принадлежать именно ему. Вот мы и едем, чтобы с почетом вручить герою, так сказать, заслуженную награду. Ну да вы наверняка заметили: мы часто работаем с представителями медицинских профессий. Занятнейший народ, скажу я вам…

Рита рассмеялась, и мне не очень понравился ее смех. Интересно, подумал я в очередной раз, кому могли понадобиться все эти доктора? Зачем их проверять? Но размышлять было некогда, Рита уже парковала машину прямо перед вывеской, которая сообщала, что доктор медицины М. Гробовой, специалист по акушерству и гинекологии, принимает пациентов именно в этом офисе.

Место, в которое мы с Ритой попали, плохо ассоциировалось с названием «офис». Даже центр жуликоватого доктора Коца выглядел куда более презентабельно. А здесь под приемную была приспособлена обычная квартира в полуподвале частного дома. К моему удивлению, пациентов было много. В основном пожилые дамы, сидевшие с покорными лицами людей, готовых к долгому ожиданию. Я расположился на пластиковом стуле, а Рита подошла к девице-секретарю, отгороженной от посетителей невысоким барьерчиком. Девица с нескрываемой ненавистью посмотрела на Риту и вымученно улыбнулась. Я не слышал, о чем они переговаривались, но, судя по лицу девицы, радостная весть о награждении ее босса не вызвала у нее ни малейшего энтузиазма. То ли доктор платил ей копейки, то ли ей за те же деньги приходилось обслуживать не только пациентов, но и самого Гробового, но было видно, что она не испытывала никакой любви ни к работе, ни к работодателю.

Через некоторое время Рита уселась рядом со мной. На ее лице сразу появилось то же выражение покорного ожидания, но я заметил в ее ярких живых глазах многообещающие искорки. Интересно, что сейчас будет? Хотел было спросить об этом у Риты, но натолкнулся на строгий, предупреждающий любые вопросы взгляд.

Скучать мне пришлось недолго. Скоро входная дверь отворилась, и в приемную неуклюже проковыляла очень беременная женщина. Выражение ее лица было таким, что я чуть было не кинулся к ней, чтобы спросить, не нужна ли помощь. И только спустя несколько секунд с трудом узнал в этой непривлекательной и, очевидно, несчастной женщине красавицу Галю. Да-а, недооценивал я искусство преображения! Не знаю, кто гримировал Галю, но этот человек был великим мастером.

Галя доковыляла до девицы-секретаря и жалобно запричитала. Девица отшатнулась от нее и что-то ответила тоненьким голосом. Удивительно, но лицо ее стало таким же, как у тех теток-тюремщиц – испуганным и ненавидящим одновременно.

– Нет, – повторила она уже громче, – без страховки никак нельзя. Я ж говорю вам, доктор без страховки никого и никогда не принимает. Или наличные платите, или страховку давайте. А так просто – нельзя!

– Никого и никогда! – гаркнул бас у меня над ухом, и я вздрогнул. Удивленный преображением Гали, я не обратил внимания на Феликса, появившегося в приемной следом за ней. – Вы это бросьте, милая девушка! Клятва Гиппократа, она ж… Это же самое святое для любого настоящего врача! Вы вот у своих пациентов спросите! Разве может врач думать не о больном, а о презренном металле, а?! Это я о деньгах, если кто не понял…

Феликс широко развел руками, как бы охватывая, соединяя воедино всех находившихся в приемной и в то же время внимательно заглядывая в глаза каждому. Пациентки проворно отводили взгляды. Им явно не хотелось становиться участниками этого странного, никак не предусмотренного размеренным течением их жизни происшествия.

– Неужели вы не согласны со мной? Ведь врач, это… – Феликс взмахнул разведенными руками и молитвенно сложил их перед грудью. – Врач – это существо жертвенное! Вспомните, некоторые из врачей прививали себе оспу и чуму только для того, чтобы спасти человечество. А сейчас нам говорят, что доктор не примет бесплатно несчастную беременную женщину? Не верю! Быть такого не может!

Старушки беспокойно поеживались, а самые отчаянные даже сочувственно покачивали головами. Назревал скандал. Девица-секретарь, не выдержав напряжения, выскочила из-за стойки и бросилась по коридору в глубь офиса. Провожая ее взглядом, я невольно обратил внимание на короткую юбку и стройные ноги и подумал, что доктор М. Гробовой умеет сочетать полезное с приятным. Феликс тоже поглядел ей вслед и с веселым отчаянием, как болельщик на стадионе, заорал:

– Правильно! Доктора! Доктора сюда!

Но его крик был прерван невысокой полной бабкой в кофточке с люрексом, от которого, как от дискотечного шара, по комнате заметались блики.

– А вы тут не безобразничайте, гражданин! – безапелляционно заявила она. – Я ведь и полицию могу позвать.

– Милая, да зачем же полицию?! – Феликс скривил лицо, как будто собирался заплакать. – Разве полиция будет ради вас себя оспой инфицировать? Нет, не будет! И потом я, может, сам из ФБР.

– Вы хулиган, – бойко заявила старушка, – а хулиганов в ФБР не держат! И вообще, чего вы хотите от доктора? Чтобы он вашу любовницу бесплатно принимал? Как брюхатить, так у вас есть деньги, а на доктора, значит, нет?..

Феликс совсем не смутился оказанным ему отпором. Он подбоченился и с добрым прищуром поинтересовался:

– А почему бы ему и не принять ее бесплатно? Доктор-то гинеколог, к кому ж ей еще идти? Не к дантисту же. А может быть, она как раз от него беременная, откуда вам знать?

– А вы знаете, сколько врачу приходится учиться? – не растерялась старушка, проигнорировав последнее замечание. Она вскочила на ноги и люрексовые зайчики снова пошли-побежали по стенам. – Ему, может, десять лет только на одну учебу потратить нужно, а вы хотите, чтобы он бесплатно принимал, – авторитетно заявила она. – Это что же будет тогда?

– А тогда… тогда будет… – Феликс прикрыл один глаз, как человек, пытающийся перемножить в уме пятизначные числа, а потом неожиданно широко открыл оба и закричал: – Ба, вот и доктор! Ну наконец-то!

Все как по команде повернули головы и посмотрели на появившегося в приемной доктора Гробового, из-за плеча которого робко выглядывала девица-секретарь. Несмотря на мрачную фамилию, Максим Гробовой производил впечатление нежного, субтильного, так и не выросшего мальчика-отличника, любимого в семье и презираемого одноклассниками. Не понимая, что происходит, он нервно потирал тонкие пальцы и растерянно оглядывался по сторонам. В это время Рита встала, вынула из-за спины довольно большую деревянную доску с серебряной накладкой, на которой была выгравирована какая-то надпись, и двинулась к Гробовому.

– Доктор, – громко и торжественно заговорила она, – позвольте от имени нашей общины, ну и конечно, от имени всех присутствующих, вручить вам эту скромную почетную доску в честь объявления вас, по версии квинсовской газеты «Аджаб-Сандал Пост», лучшим представителем русскоязычной общины Нью-Йорка. Своей подвижнической деятельностью, своим многолетним беззаветным служением людям и наконец достойным осуществлением своей высокой гуманной миссии вы заслужили не только уважение всей общины, но и стали одним из ее самых авторитетных лидеров…

По мере того, как Рита произносила эти слова, выражение лица Гробового менялось, делалось уверенным и значительным, и даже сама фигура врача прямо на глазах становилась больше и солидней. Он протянул руку, чтобы получить свою награду, а старушки уже начали подхалимски похлопывать в ладоши, но эта умилительная сцена была внезапно нарушена хамскими действиями Феликса и Гали. Чуть позже, когда все кончилось, у меня возникло подозрение, что девица-секретарь была в сговоре с Ритой и компанией. Вместо того чтобы сразу же вызвать полицию, она, подобно Лотовой жене, окаменело торчала в дверях, ведущих во внутренний коридор, и не только не помогала своему доктору, а, наоборот, мешала ему ретироваться в спасительные глубины офиса. Нужно сказать, ему было чего пугаться.

– Да что же это?! – возопил Феликс так, что даже несгибаемая старушка в люрексе дрогнула и села на свое место. – Да как же это?! Доктор! У вас тут беременная женщина без денег, без страховки, ей плохо… Тебе же плохо, Галка? – Галя тут же скорчила еще более жалостливую мину, и если бы я не знал, что ее торчащий огурцом живот – бутафория, то подумал бы, что она сейчас родит. – Вот, плохо ей, а вы не принимаете бедолагу! Ну сколько она отнимет вашего драгоценного времени? Ну пусть полчаса. Так что же, получаса у вас нет на человека? А как же служение людям, как же жертвенность? Где обычная человечность? Ох горько мне! Вы ему, значит, грамоту, как лучшему представителю, как гуманисту, как врачу, наконец… Каковы же тогда худшие, если этот лучший? Бизнесмен в белом халате, вот кто он! А знаешь что, Галка, рожай прямо тут! Хрена ему, гаду!..

– Ну зачем же вы так? – укоризненно произнесла Рита, все еще держа в руках доску-грамоту. – Доктор Гробовой известен своей благотворительностью всему Нью-Йорку. Например, совсем недавно именно он организовал банкет, на котором и состоялись выборы лучшего представителя русскоязычной общины. Вы только представьте себе, банкет в шикарном ресторане «Герострат» на двести персон, включая главного редактора газеты «Аджаб-Сандал Пост» уважаемого Акама Нахамова. Это о чем-то да говорит! Кроме того, доктор неоднократно спонсировал различные мероприятия, которые позволили нашей общине самоопределиться и лучше понять, кто у нас…

– Па-а-а-звольте! – грубо перебил Риту Феликс. – Это как же, банкет на двести персон он закатить может, а бедную беременную женщину бесплатно принять не может?!

– А что вы хотели, – фальшиво улыбнулась Рита, – правила есть правила. Врачи не могут лечить даром. А то одну примет бесплатно, потом другую, третью, четвертую… Это что ж получится?

– Есть же врачебная этика, она не позволяет, чтобы бесплатно… – вдруг пискнул ободренный Ритой Гробовой. И тогда произошло нечто неожиданное. Тихая пожилая женщина, незаметно сидевшая где-то в углу, вдруг поднялась со стула, и глаза ее недобро сверкнули. Она подскочила к Рите, выхватила у нее доску и стала бить ею Гробового по плечам и голове.

– Этика, – кричала она, – врачебная этика, говоришь, не позволяет?! Какая такая этика?! Это я врач! Я сорок лет в сельской больнице акушеркой проработала! А ты – мне – про врачебную этику?! Да я… В любую погоду к роженице, по колено в грязи, почти без лекарств, за копеечную зарплату… Что ты, гад зажравшийся, можешь знать про врачебную этику?! Да я скорее домой в Курганскую область поеду, чем соглашусь жить в одном городе с таким лучшим представителем…

Потрясенный Гробовой не пытался увернуться от ударов, а только пятился, стараясь сдвинуть с места подпиравшую его секретаршу. На лицо его было страшно смотреть. Обстановка в приемной неуловимо изменилась. Бабка в люрексе скисла и уже не пыталась защищать доктора, а остальные поглядывали на возмущенную старушку-акушерку с нескрываемым одобрением. Я не заметил, в какой момент исчезли Феликс с Галей, и очнулся только тогда, когда Рита, крепко ухватив меня за руку, потащила к выходу.

– Ну вот, – заключила она, заводя двигатель и трогая машину с места, – вот вам пример чистой хорошей работы. Заметьте, ни я, ни Феликс с Галей не сделали ничего, чтобы спровоцировать эту пожилую даму…

Поймав мой иронический взгляд, Рита усмехнулась.

– Поверьте, Пашенька, мы и предполагать не могли такого развития событий. И это тоже важно запомнить: в каждой пэ-вэ обязательно есть элемент импровизации. Видите, как все просто? Но сколько удовольствия, не правда ли? Вот и думайте теперь, думайте! Я на вас серьезно рассчитываю, Паша. Очень серьезно…

Автомобиль рванулся вперед, как застоявшаяся лошадь. Сквозь легкий Ритин тон я ощущал исходящий от нее жесткий злой холодок и вспоминал выражение Ритиного лица в те минуты, когда импульсивная акушерка хлестала Гробового по голове. Как хорошо, что я не вхожу в число людей, которых Рита стала бы проверять на вшивость. А что если вхожу?.. Нет, быть такого не может, я же не врач-хапуга. Я криво усмехнулся и поймал проницательный взгляд молодых глаз.

– Паша, – задумчиво поинтересовалась Рита, – а чего вы боитесь больше всего?