Текст книги "Время сурка"

Глава седьмая
После

Неизменная пунктуальность привела меня на следующее утро к дому, в котором находился офис Риты, минут за сорок до начала рабочего дня. Я давно уже не боролся с собой, понимая, что мне не справиться с тем нервным состоянием, в которое прихожу всякий раз, когда нужно явиться куда-либо к определенному времени. Именно поэтому всегда появляюсь на работе раньше всех, вызывая у менее пунктуальных коллег вполне понятное раздражение. Даже в тюрьму, куда уходил на выходные[2]2
  В США осужденные, чья вина не вполне достоверно доказана, или совершившие мелкие преступления, отбывают свой срок, находясь в тюремном заключении по выходным – с пятницы по воскресенье.


[Закрыть], умудрялся приезжать часа на полтора раньше, чем следовало. Хотя многие мои друзья по несчастью опаздывали: по пятницам вместо положенных шести вечера приезжали часам к восьми, и ничего им за это не было. Но я испытывал мучительное беспокойство с самого утра. Наверное, что-то подобное переживали многие ожидавшие ареста советские граждане в тридцать седьмом году. Говорят, когда у НКВД доходили до них руки, арестованные испытывали странное облегчение: все уже случилось, дальнейшее более или менее понятно, страх ожидания и неизвестность уступали место определенности.

Не хочу сравнивать себя с теми, кто отсидел в советских лагерях страшные сроки, по сравнению с которыми отпущенное мне наказание выглядит до смешного несерьезным. Но тюрьма-то была самой настоящей, и ощущения, пронзительные ощущения перехода от положения вольного человека к положению бесправного заключенного, повторяющиеся каждую пятницу, как будто вычищали душу, освобождая место для новых мыслей и чувств. Мне пришлось проделать этот путь еженедельно двадцать шесть раз, и он не стал для меня обыденным. На собственной машине я доезжал до специальной стоянки, за которой виднелся высоко выгнувший спину мост, ведущий на Райкерс-Айленд. Оставлял машину и ждал городского автобуса – единственного, кроме воронков и карет скорой помощи, вида транспорта, который пропускали на мост. Приезжал автобус, и я как будто взлетал на нем по мосту к небу, чтобы оставить там, как в шкафчике школьной раздевалки, свое привычное состояние, привычные ценности, привычные запахи, а потом спуститься вниз… Кстати, о запахах. Никогда в лучших кофейнях Испании или Франции кофе не пах так восхитительно и маняще, как тот бурый дешевый растворимый порошок, пронесенный контрабандой и тайком заваренный ранним утром в тюремной камере…

В мой самый первый раз, уже под утро, вместе со мной в маленькой вонючей каморке-распределителе ожидали расселения по камерам двое молодых черных пареньков, тоже впервые попавших в тюрьму. Они притворялись бывалыми зэками, нещадно бахвалились друг перед другом, все время окликали охранников, спрашивая, когда уже их переведут «на хату», и рассказывали фантастические истории о своей удали. В тюрьме вообще любят хвастаться своими подвигами на воле. Обычно это наивное детское вранье, но столь же наивные сокамерники с удовольствием слушают эти истории, не подвергая их сомнению.

К утру нас с пареньками повели заселяться «на хату». Гулкие ночные коридоры, чужие запахи и главное – полная неизвестность впереди… Я видел, как постепенно гасли лица этих мальчишек, как страх, словно губка, стирал с них все напускное, уличное и жестокое, оставляя лишь тоску и животный ужас. Когда одного из них – того, которому не исполнилось еще двадцати одного года, – надзирательница передала где-то на развилке коридоров другой надзирательнице и он понял, что его отделяют от нас, ставших ему почти родными за пару часов, проведенных вместе, он потерял последние капли самообладания. И пока его уводили в камеру к таким же, как он, несовершеннолетним бандитам, все время оглядывался, чтобы посмотреть на нас. Странное ощущение вдруг охватило меня, как будто я – вовсе не я, и все это происходит не со мной…

Когда-то давным-давно, в тысяча девятьсот пятом году, мой дядька Семен, один из старших братьев отца, профессиональный революционер, умер от чахотки в московской пересыльной тюрьме. Я видел только его фотографию, чудом уцелевшую после всех войн и революций. На ней он снят в такой же полосатой тюремной робе, какая теперь на мне. Может быть, эта фотография была мне весточкой – идти и не бояться? Условие, необходимое для выживания, но не гарантия безопасности…

Погуляв вокруг дома и выждав полчаса, я отправился в офис. Накануне Рита передала мне ключ и при этом все же не преминула заметить, что доверяет мне полностью, тем более что и адрес мой, и остальные данные у нее уже имеются. Открыв дверь, я не застал никого из работников на месте. На столе лежала желтая наклейка – записка, адресованная мне: «Дорогой Паша, не хотим вам мешать в первый рабочий день. Располагайтесь комфортно и помните, что мы ждем от вас результатов по порученному вам делу не позднее завтрашнего утра. Удачи, Рита, Феликс».

Да, подумал я, похоже, расслабиться и постепенно освоиться на новом месте, как это принято в американских компаниях, мне здесь не дадут. Но вовремя вспомнил размер обещанной зарплаты, сел за стол и включил компьютер. Итак, клиент Ури Шумкин. «Проверка на вшивость», то есть пэ-вэ. Семь смертных грехов. Средства для проверки не ограничены… Интересно все же, в самом деле не ограничены? А если я включу в сценарий авианосец или, скажем, потребую несколько тысяч человек для массовки? Нет, глупость, конечно! Нужно придумать что-нибудь эффектное, чтобы произвести впечатление на Риту. Ведь я, черт возьми, умею придумывать! И уже много лет профессионально этим занимаюсь.

Напишу-ка я что-нибудь изящное и недорогое, простое в исполнении и эффективное. Рита будет в восторге, мои позиции тут же укрепятся, а авторитет станет незыблемым. Может быть, тогда наконец отступит это давящее ощущение тупика… Я представил себе, как чуть позже, уже освоившись, начну писать сценарии, из которых когда-нибудь получится новый роман. Роман о семи смертных грехах. Интересно будет проследить, каковы окажутся результаты проверок, проведенных по моим сценариям.

Оставалось только эти сценарии сочинить. Но гениальные идеи пока в голову не приходили. Зато появился соблазн проникнуть в Ритин кабинет и найти какой-нибудь написанный и уже сыгранный сценарий, чтобы иметь хотя бы представление о том, в каком направлении следует думать. Но делать этого я не стал. Во-первых, вообще не люблю рыться в чужих бумагах, а во-вторых, в офисе вполне могут стоять скрытые камеры наблюдения. Подумав об этом, я непроизвольно принял позу человека, сосредоточенно размышляющего над важной задачей, и уставился в лежащее передо мной дело Шумкина.

Интересно, кому потребовалось его проверять? Тем более что, на мой взгляд, главный его недостаток не входил в список смертных грехов. Шумкин был безнадежно глуп. Может быть, именно этим и воспользоваться? По словам Риты, из семи смертных грехов вытекают все остальные человеческие слабости, грешки и увлечения… В голову по-прежнему ничего не лезло. Я решил положиться на свое везение и, открыв вордовский файл, напечатал: «Ури Шумкин, сценарий на пэ-вэ». Посмотрел на часы и понял, что прошло уже больше двух часов, а я еще не сдвинулся с места.

Только не паниковать, приказал я себе, только не терять лицо, я же профи… Итак, что я знаю о пэ-вэ? Почти ничего. По словам Риты, вчерашний пожар был делом рук самого Коца, пытавшегося замести следы своих мутных делишек. Видимо, Феликс немного перестарался, когда в кабинете Коца она соединилась с ним в скайпе со своего планшета.

По крайней мере, это было хоть какое-то объяснение мистическому басу. Но кто заказал Коца? Неужели Рита работает с «компетентными органами»? Почему-то плохо в это верилось. Хотя все, что я знал об этих самых компетентных органах, было почерпнуто из фильмов про шпионов.

Снова посмотрел на часы. Было уже начало третьего. Кажется, я ничего не смогу показать Рите ни завтра утром, ни когда-либо вообще. Не мое это дело, писать такие сценарии. Обидно… Неужели я окончательно исписался? Я уже готов был звонить Рите, чтобы сознаться в своей несостоятельности, когда входная дверь открылась, и в офис проникло странное существо. Больше всего оно было похоже на сильно растолстевшего человека-паука. Молниеносным движением рук существо освободилось от облегающего комбинезона и оказалось просто толстяком в шортах и майке, из-под которой пробивалась густая растительность.

– Гена я, – сказал толстяк, протягивая мне влажную ладонь. – А ты, как я понимаю, Паша, писатель. Ну, будем! – добавил он с интонацией человека, готовящегося опрокинуть рюмку водки.

Я пожал ему руку и снова сел к компьютеру. Черт, только этого Гены не хватало! Хотя терять мне уже нечего, все равно завтра придется признаваться Рите в своей профнепригодности. Я обернулся к толстяку и развел руками.

– Слушай, старик, я тут немного потерялся, – произнес я самым непринужденным тоном. – Ну ничего не лезет в голову! Может, подскажешь, как оно обычно бывает, хотя бы приблизительно? Ну в смысле, что за сценарии у вас тут разыгрываются…

Гена с довольным видом рассмеялся, потер руки и начал рассказывать. По его словам, сценарии пэ-вэ сначала писала сама Рита, но потом призналась, что они у нее получаются какими-то однообразными, с уклоном в мистику или секс, а требуется более широкий подход. Потому что и мистика, и секс как ресурс для проверок себя уже исчерпали. То есть, конечно, не совсем, но… В общем, срочно потребовался новый незамутненный взгляд, следовательно, и свежий сценарист. Поэтому всем им запрещено рассказывать мне об уже принятых и отыгранных сценариях.

– Но… – Гена помедлил и, воровато оглянувшись на Ритин кабинет, из чего я сделал вывод, что камеры слежения действительно существуют, тихо добавил: – Но если очень нужно, я могу помочь. Только, понимаешь, если ты напишешь что-нибудь похожее на сделанное раньше, то Рита… Тут вот какое дело. Никто, даже Феликс, толком не знает, где Рита берет заказчиков и на что именно мы проверяем клиента. Ну в смысле, понятно, что это пэ-вэ, но кому и зачем это нужно, известно одной только Рите. Ну а Рита…

Толстый Гена замялся, потом не очень естественно закашлялся, приложив ладонь ко рту и многозначительно округлив глаза, и, только проделав все эти манипуляции, шепнул, что ему, например, непонятно, кто такая сама Рита и откуда у нее эта контора, тем более что средства им отпускаются какие-то немыслимые, прямо миллионы… Но проверяют они не каких-нибудь воротил или политиков, а все больше так, мелочовку вроде дантистов да мелких владельцев недвижимости.

– Правда, – Гена отнял руку от губ и развязно подмигнул, – говорят, все это были лишь тренировки. С твоим приходом у нас начнется совсем другая работа… Из-за этого твоего романа на тебя сделана большая ставка, имей в виду! А что касается отыгранных сценариев, да вот хоть вчера…

В этот момент щелкнул замок входной двери, и в проеме появилась Рита. Я невольно вздрогнул, а подлый Гена вдруг заорал:

– Нет-нет, даже не проси, Паша! Никаких подсказок! Сам разбирайся!

Рита помедлила в дверях, словно оценивая обстановку, и решительно направилась ко мне. Жестом указала Гене на свой кабинет, и тот, не произнеся ни слова, скрылся в нем, закрыв за собой дверь. Рита смотрела на меня, как будто мысленно что-то взвешивая, а потом неожиданно громко воскликнула:

– Гена, не соблаговолите ли принести мое кресло?

В ту же секунду из кабинета выскочил Гена и как ни в чем не бывало подкатил кресло с высокой спинкой. Потоптался немного на месте, за спиной Риты показал мне сложенные колечком пальцы и опять скрылся в кабинете. Рита уселась напротив, опустила руки на колени и вздохнула.

– Ну что, Пашенька, придется с вами поработать, голубчик. Провести, так сказать, курс молодого бойца… Вы отслужили в армии, должны помнить, что это такое. Так вот, не скажу, что вы меня разочаровали, но похоже, – она бросила красноречивый взгляд на монитор, – вы пока не собрались с мыслями. Что ж, давайте просто порассуждаем.

Рита подняла глаза к потолку и задумалась. Видно было, что ситуация доставляет ей удовольствие. Я же думал о другом. Если верить предателю Гене, мне предложили работу именно из-за моего романа, и это было для меня важнее всего. Неужели Рита прочитала роман, и он ей понравился настолько, что один мой день теперь оплачивается лучше, чем неделя работы на Коца? Секундочку, но ведь этот роман – тоже в каком-то смысле проверка на вшивость…

– Надеюсь, вам понятно, – наставительно произнесла Рита, – что производить комплексную проверку на все семь смертных грехов слишком хлопотно. Но если поместить человека в ситуацию, когда с него слетает, так сказать, маска цивилизованности, то вполне можно судить о его слабостях. Полагаю, – Рита поджала губки, – что спорить с этим утверждением, вы, голубчик, не будете?

Я кивнул, хотя плохо понимал, к чему она ведет.

– Так вот, сегодняшний цивилизованный человек – это человек, свято верящий в привитый ему семьей и школой набор социальных мифов. Причем большая часть этих мифов воспринимается на подсознательном уровне. Это что-то вроде умения держаться вертикально: вы его не осознаете, но стоит его потерять, как все для вас в буквальном смысле полетит кувырком. Иными словами, достаточно просто поставить человека в глупое положение, заставить его растеряться или испугаться, как вся его цивилизованность – или, если хотите, воспитанность, – мгновенно испарится. – Рита хитро подмигнула мне, глаза ее снова заблестели и стали совсем молодыми. – Позвольте задать вам несколько интимный вопрос?

Я озадаченно кивнул.

– Видели ли вы себя когда-нибудь во сне стоящим голышом посреди улицы? Да что я спрашиваю, конечно же, видели! Разбираться с человеческим подсознанием мы сейчас не будем, но вот представьте себе, что такой конфуз каким-то образом случился с вами не во сне, а на самом деле. Вышли вы из дома одетым, а потом где-нибудь, скажем на Пятой авеню в Манхэттене, вдруг обнаружили, что костюм ваш, равно как и белье, исчез… Как вы поступите в таком случае?

Я видел, что она действительно ждет ответа, поэтому промычал что-то невнятное и пожал плечами. А черт его знает, как бы я поступил. Рита снова угадала мои мысли.

– Конечно, это трудно себе вообразить, – сказала она проникновенно, – но видите ли, Паша, я знавала людей, которые признавались, что в этом случае умерли бы от стыда. Умерли в буквальном смысле слова. И я им верю. Но были и другие, которые говорили, что просто ограбили бы первого же попавшегося прохожего и надели на себя его одежду… И этим я тоже верю. Ладно, давайте ближе к делу. Берем, к примеру, нашего клиента Шумкина. Вы знаете, что он теперь не только журналист, но и общественный деятель. Так вот, представьте себе ситуацию: Шумкин приходит в горсовет, где кто-то меняет местами таблички на мужском и женском туалетах. Причем делает это непосредственно перед тем, как сей государственный муж решает отправиться туда по понятной нужде. Что происходит дальше? Наверное, ничего особенного… ну небольшое недоразумение, заработался человек, о судьбе города и страны задумался, бывает. А что если в этот момент в туалете окажется молодая красивая особа, скажем, не совсем одетая, но готовая поднять крик и обвинить Шумкина в сексуальных домогательствах? Тем более что шутник, поменявший местами таблички, уже вернул их на место, и Шумкину придется доказывать, что именно рассеянность и озабоченность судьбами избирателей привели его в женский туалет. Доказывать такие вещи, как вы знаете, дело трудное и, с точки зрения светлого будущего нашего доморощенного политика, почти безнадежное. Даже если ему поверят, что он случайно перепутал две буквы «м» и «ж», как же такому рассеянному человеку доверить общественную работу? И вот Шумкин… – Рита плотоядно улыбнулась, как будто оскалилась, и я сразу подумал о том, каково было бедному Коцу оказаться с ней в кабинете один на один, – и вот Шумкин, хоть вы и считаете его круглым дураком, мгновенно все понимает. Он еще не знает, что это провокация, но пугается и входит в состояние, которое у боксеров называется «грогги». То самое состояние, в котором и проявляются его подлинные человеческие качества. Дальше возможны различные варианты развития событий. Времени у Шумкина почти нет, того и гляди кто-нибудь застанет его в женском туалете наедине с полуголой дамой. Он ведь не знает, что тот же самый шутник повесил на дверь табличку «Санитарная обработка». Это понятно?

Тут я впервые решился задать вопрос, хоть и невнятный, но по существу:

– Простите, Рита, но где же тут семь смертных грехов?

– А-а, – с несоответствующей ее возрасту скоростью Рита вскочила с кресла. Сейчас она напоминала футбольного болельщика перед решающим штрафным ударом. – В том-то и дело, дорогой мой Паша! Это вы тут не понимаете. А Шумкин, лишенный времени на раздумья и испуганный… Он может сгоряча решить, что такая оплошность для личности его масштаба не страшна – вот вам и гордыня. Может быть, у него потекут слюнки, потому что полуголая дама в высшей степени хороша собой и дело свое знает. Значит, имеем похоть. Далее, он может решить откупиться. Или, наоборот, сдуру, рассердившись, наорет на бедняжку. Вот вам и алчность с гневом. Ну и конечно, существует вероятность, что потеряет наш Шумкин лицо, рассопливится и будет просить дамочку о пощаде. А это уже уныние…

В уме я пересчитал грехи и недосчитался двух – чревоугодия и зависти.

– Да, – сказала Рита, и я уже перестал удивляться ее способности читать мои мысли, – мы упускаем целых два греха. Но если вдуматься, то обжорство и зависть прямо вытекают из алчности. Достаточно посмотреть, как человек питается, какие рестораны посещает. А уж зависть… Смешно даже тратить время на такую проверку. Вот вы себя завистливым не считаете, не правда ли? Но если тщательно и, главное, честно проанализируете свое прошлое, то обязательно обнаружите, что и вам не чуждо это чувство. Появились ли вопросы, голубчик?

Я не знал, как поступить. Критика – далеко не лучший способ общения с начальством, в особенности если оно само и является объектом критики. С другой стороны, в представленном Ритой сценарии я обнаружил множество недостатков и натяжек. Поэтому замялся, опасаясь, что и теперь Рита отгадает, о чем я думаю.

Рита взмахнула рукой, как бы отметая все мои невысказанные вслух слова.

– Да знаю я, что вы хотите сказать. Поверьте, Паша, в каждом сценарии можно найти массу несоответствий и слабых мест. Что там говорить, вы почитайте классику. Возьмите хоть Толстого. Его герои часто ведут себя не так, как по логике вещей должны были вести, а так, как хочется автору… А сценарии, порой самые нелепые, работают – и очень эффективно. Вспомните подробности скандала, вызванного шалостями президента Клинтона в Овальном кабинете, например. Гениальная работа! Жаль только, что не наша… Но я с вами заболталась, а дела не ждут.

Рита стремительно направилась в кабинет, но на полдороге остановилась и добавила, что теперь ни о каком Шумкине речи быть не может. Да и вообще со всеми этими клиентами она и сама справляется, благо, существа они незатейливые и предсказуемые.

Нехорошее предчувствие коснулось меня холодной и липкой осенней паутинкой.

– Тестового задания вы, Паша, не выполнили, и поэтому… – Рита замолчала, и я понял, что мне пора уходить. Мечта выбраться из нищеты так и останется мечтой. Ничего, жена и кошка Алиса, ждущие меня дома, поймут и простят. Я честно старался… Бросив последний взгляд на почти девственную страницу «ворда», я поднялся на ноги. Ну и ладно, к черту эту Риту вместе ее конторой! Пусть сама пишет гениальные сценарии для президентов!

– Ну почему вы так торопитесь, – промолвила Рита. – Вы не справились с заданием одного рода, но это всего лишь означает, что вам будет поручено продумать и разработать в деталях иной сценарий…

В холле потемнело, собирался скоропостижный весенний дождь. Я снова сел в кресло. Да, кажется, мой роман действительно живет своей жизнью где-то в другом измерении, изредка выныривая оттуда, чтобы принести мне очередной сюрприз…

Не ко времени я вспомнил свой опыт общения с человеком-провокатором. Это был гениальный и абсолютно интуитивный провокатор, потому что умудрялся создавать критическую ситуацию буквально из ничего. Только что все было тихо и спокойно, люди сидели, беседовали, но вдруг появлялся он – и все взрывалось, обстановка опасно накалялась, начинались выяснения отношений… А сам провокатор мастерски уходил в тень, и потом никто уже не мог вспомнить, с чего все началось.

Как и я, он приходил в тюрьму на выходные. Нас так и называли там «вояками выходного дня», вкладывая в это прозвище изрядную долю презрения. Провокатор появился позднее меня и в первую свою отсидку показался мне скорее приятным, хотя и несколько инфантильным. Впрочем, вне зависимости от возраста основная масса заключенных, с которыми мне приходилось сталкиваться, так и не выбралась из состояния подросткового хулиганства. Взрослые сорокалетние мужики рассуждали и даже одевались в соответствии с мальчишескими представлениями и о жизни, и о моде. Многих именно этот инфантилизм и приводил в тюрьму.

То, что новичок – провокатор, стало понятно позднее, когда он уже несколько освоился с тюремными порядками и системой ценностей. Самое удивительное заключалось в том, что он был бессознательным провокатором. Конфликтные ситуации следовали за ним неотступно, как тень. Думаю, он и сам не понимал своей страшноватой миссии. Но стоило группе других заключенных пройти мимо нашей группки «вояк», как вспыхивала мгновенная ссора. Необычная еще и потому, что нигде я не встречал таких вежливых людей, какими становятся заключенные. В тюрьме ведь никогда не знаешь, кто рядом с тобой, какое неловкое слово приведет к конфликту…

Потом я стал свидетелем еще более страшной истории. Другой парнишка – молодой мускулистый качок – послушав какие-то слова, нашептанные ему провокатором, бросился выяснять отношения с охранником. Вся камера с ужасом следила за ним. Потому что охранник, – хилый и низкорослый, с блеклым лицом дегенерата недолго думая открыл камеру, давая возможность парнишке кинуться на него – и тем самым заработать себе настоящий срок. А провокатор с невозмутимым видом наблюдал за развитием событий. К счастью, в тот раз все обошлось. Но провокатор умудрялся создавать все новые и новые ситуации, грозившие неприятностями даже на воле, а в тюрьме откровенно опасные. Наблюдая за ним, я испытывал странное чувство: этот человек одновременно и восхищал, и ужасал меня. Я старался держаться от него подальше, но не мог не замечать, с каким удивительным мастерством и изобретательностью он подталкивал других к краю пропасти, умудряясь оставаться в относительной безопасности. Он был обаятельным и веселым человеком, люди к нему тянулись. Провоцировать он умудрялся даже тогда, когда пытался помочь. И не ведал, что творит…

Я представил себе такого провокатора в нацистском концлагере или на стадионе в Новом Орлеане, среди спасавшихся от наводнения и отрезанных от всего мира людей. Он мог бы стать зачинщиком бессмысленного и кровавого бунта. Его могли бы придушить товарищи по несчастью, разобравшись, в чем дело…

И тут я сообразил, почему вспомнил о провокаторе. Теперь я знал, какой сценарий от меня ждут, и был почти уверен, что смогу его создать. Ведь я понял главное – то, что исподволь пыталась внушить мне Рита.