Текст книги "Зарево над Припятью"

– Таким образом, хранилище еще далеко не сразу можно будет использовать?

– Вы ошибаетесь. Уже через несколько месяцев.

Можно и раньше. Но так как взрыв в подобных условиях – для нас новый, необходимо провести исследования, и это несколько задержит заполнение хранилища. Вскоре после взрыва мы отправим в полость телевизионную установку и посмотрим, как выглядят стенки. А потом уже накачаем, например, нефть.

– А радиация?

– Расчеты показывают, что нефть можно запускать сразу. Она не сорбирует радиоактивные газы, а радиация в ней не наводится. Опасность представляют только механические включения, но контроль за ними легко осуществить. И естественно, сразу избавиться…

– Это тоже пока теоретические данные?

– Нет, уже экспериментальные. Нефть облучалась в реакторах.

– Следовательно, только через несколько недель мы выясним, что эксперимент удался, то есть когда увидим хранилище на экране телевизора?

– Я бы сказал не "выясним", а "убедимся". На цементный столб через 10-15 минут после взрыва мы установим геоакустические датчики. Они соединяются с магнитофонами. Мы будем слушать, что там, под землей. Думаю, что хранилище достаточно хорошо «расскажет» о себе. Цементный столб забивки – неплохой звукопровод. И хотя сразу после взрыва основание столба скрутится и обгорит, «разговор» с хранилищем состоится…

– Вокруг главной скважины несколько исследовательских. Одна из них – на расстоянии всего пяти метров, аппаратура погибнет мгновенно…

– Не совсем, мы все же успеем получить параметры ударной волны. А потом уже эта скважина не нужна…

Другие находятся дальше от эпицентра. Их датчики должны "взять сведения" о температуре и сжатии. Они «пропустят» ударную волну и только потом начнут работать… Часть аппаратуры у нас вынесена в специальный домик. Здесь же кино– и фотооборудование – чтобы проследить и заснять так называемое "откольное явление". Ударная волна как бы откалывает верхний слой земли, он приподнимается и падает под собственным весом. Киносъемка позволит нам измерить этот временный подъем поверхности…

– В лагере много ученых. С точки зрения ядерного взрыва их присутствие оправдано?

– В основном они включаются в дело на втором отапе, уже после взрыва. Здесь организуется научная станция, которая будет вести разнообразные исследования.

Кстати, есть и геохимическая группа. Необходим анализ, какие минералы получились в результате действия высокой температуры и давления. Ведь возможны самые разнообразные превращения. Пока мы знаем, что графит в этих условиях превращается в алмаз…

– Неплохо бы увидеть на дне хранилища россыпь алмазов, – пошутил я.

Ученый не улыбнулся.

– Я не удивлюсь, если в будущем, – сказал он, – ядерный взрыв будет использован и для промышленного «производства» искусственных алмазов… Но это сравнительно далекое будущее, а широкое применение ядерных взрывов для создания хранилищ – ближайшая перспектива, потому что, по моему мнению, это самый дешевый и эффективный способ строительства подземных складов.

Это сейчас здесь много людей, всем интересен первый опыт, а через несколько лет подобная работа станет обыденной.

На площадку завозят станок, бурят скважину, сообщают подрывникам. Те приезжают, закладывают ядерный контейнер, цементируют скважину. Проводят взрыв и уезжают. Тем же станком затем делается "горлышко", хранилище готово. Быстро и удобно!

– Строительство хранилищ с помощью подземных ядерных взрывов возможно только в соляных грунтах?

– Практически они в любом районе Советского Союза. Перед докладом в Министерстве газовой промышленности я взял карту страны и покрасил зеленым цветом залежи соли. Эта геологическая карта вышла достаточно убедительной: много было на ней зеленых пятен!

Летал на вертолете. Площадка сверху выглядит очень красивой. Среди лесов и полей – крошечный квадратик земли. Ярко окрашенный станок над скважиной переливается в солнечных лучах.

Золотое кольцо берез опоясывает научный городок.

Пейзаж, перед которым бессильна даже кисть Левитана.

…Закончена проверка главной скважины. Буровой инструмент опустился до проектной отметки. Ствол в полном порядке.

Полдня провел у исследователей. Они готовили датчики и аппаратуру контроля.

Вечером ребята строили графики, считали. В домике накурено, крутятся магнитофонные диски. Петр на миллиметровке выводит итог дневной работы.

У многих ребят не хватает опыта, и руководителю группы приходится показывать, как и что делать. И здесь ликбез.

После ужина, захватив спальные мешки и термос с кофе, руководитель группы с сотрудником уезжают на площадку. Завтра все нужно завершить. Аппаратура должна быть в полной готовности.

Оставшиеся долго спорят по схеме. Петр предлагает что-то усовершенствовать.

– Рацпредложения будешь вносить позже! – осаживает Алексей.

– Я разобраться хочу, – не сдается Петр.

Алексой ворчит, но присаживается к столу. В конце концов приходят к общему выводу. А речь идет об установке датчиков.

Потом видел эти датчики, «наведенные» на параметры ударной волны. Выглядят элегантно. Ночной спор пошел на пользу.

– Ударная волна – штука капризная, – говорит Алексей. – Она требует внимания, как хорошенькая женщина…

Приборы, которые составят "портрет ударной волны", готовы к эксперименту.

Фото– и кинооборудование тоже смонтировано. Черные провалы окошек нацелились на площадку.

Площадка выглядит нереальной. Долго смотрим на нее и, наверное, виервые понимаем, сколь необычное свершается в этом заброшенном уголке земли. Грн чь, изнуряющие дожди, тысячи мелких и больших забог не отодвинули от человека происходящее.

Природа, подарив ему на несколько минут свою аервозданную, необъяснимую красоту, возвышает ею над собой. Он превращается в созерцателя, философа. Он делается лучше, возвышенней. Он чувствует свою силу, потому что эта красота принадлежит ему.

В эти минуты человек становится нежнее к другим.

Мне показалось, что осень прощается с нами…

Машина доставила на площадку ядерный контейнер.

Идет промывка скважины. Постоянно измеряется плотность раствора. Рядом лежит макет, накрытый брезентовым чехлом…

В восемь вечера начался спуск макета – точной копии контейнера. Во-первых, необходимо проверить, не «застрянет» ли он где-нибудь в скважине, во-вторых – это тренировка буровой бригады.

Бригада работала слаженно, безукоризненно четко…

Через несколько часов макет достиг проектной отметки и тронулся в обратный путь.

Я приехал на площадку пораньше. Возле установки хлопотали исследователи. Геннадий, Петр, Алексей сматывали на барабаны «свой» кабель. Поздоровались.

– Видите, как наука делается, – улыбнулся Петр, показывая на грязь. Ничего не попишешь, стихия…

Здесь же конструкторы. Их легко определить по белоснежным перчаткам. Перчатки смотрятся нелепо, но уже спустя минуту понимаешь – иначе нельзя.

Ядерный контейнер… Небольшой зеленый цилиндр.

Я даже разочаровался: настолько он показался маленьким, несоизмеримым с той колоссальной энергией и мощью, которые ему предстояло породить. А тут – возьми под мышку и уноси…

На буровую прибыла дневная смеыа. Буровой мастер, которого все бесконечно уважают за его великое мастерство, первым подошел к вышке. Он придирчиво осмотрел устье, спускные колонны, агрегаты. Подал сигнал.

Медленно поползла стрелка крана. Звук работающего мотора стал приглушенней.

– Ишь ты, – сказал кто-то рядом, кажется, Петр, – видно, тяжелое… Маленькое, а тяжелое…

Машинист крана нес над землей свой драгоценный груз очень бережно.

Вчера вечером, разговаривая о предстоящем спуске, один из проектантов назвал контейнер "Аннушкой". Сейчас мне тоже захотелось назвать его этим ласковым женским именем. Он выглядел крохотным и беспомощным в нагромождении машин, установок, приспособлений.

В голову пришла нелепая мысль, что все окружающие ошибаются – это не мощный ядерный заряд, а обычная фугаска…

"Аннушка" установлена на специальной подставке.

Две крышки закрывают входы кабеля. Начальник группы подрыва сам завинчивает последние винты, потом отходит в сторону.

– Можно опускать, – тихо говорит он.

– Можно опускать! – вторит председатель комиссии.

– Можно опускать!.. Можно опускать!.. – кричим мы все по очереди буровикам, которые столпились непоылеку. Голос у заместителя председателя комиссии срывается, и дружный хохот разносится по площадке.

Напряжение, сковавшее десяток людей, как рукой сняло.

Буровики не спеша идут к вышке. В их неторопливосгп и торжественность, и уверенность в своих силах, о плохо скрываемое волнение.

С обеих сторон станка две эстакады. Слева подается, основной кабель, справа – исследовательский. Алексей и Геннадий забрались наверх и крепят ярко-красные датчика к спускной трубе. Геннадий рулеткой мерит расстояние от «Аннушки» до первого датчика. Что-то кричгтт Петру. Тот аккуратно заносит цифру в записную книжку.

Ядерный контейнер начинает опускаться. Горловина скважины открыта, вот уже зеленый цилиндр поравнялся с ее краями… Проектная отметка!

Скважину заполняют цементным раствором. Теперь уже «Аннушка» навсегда останется в земле. Ее "похоронили".

Остается только ждать, пока затвердеет раствор и «пробки» наберут нужную прочность.

У шлагбаума, перегородившего дорогу, собрались буровики, геологи, физики, газовики. На шлагбауме лаконичная надпись: "Проход-проезд воспрещен!"

Мы с этой стороны, а радиометристы там, с другой.

Они первыми поедут к площадке. Подхожу к ним, все-таки буду ближе других. Профессия обязывает…

В воздух взмывает красная ракета. Сразу же, километрах в двух от нас, за леском, видим другую. Значит, сейсмическая аппаратура готова к опыту.

Осталось чуть больше минуты. Ждем.

Я подношу к глазам бинокль и смотрю на площадку.

Из-за леса показывается черная точка, быстро приближается. Ворона. Обыкновенная ворона. Недолго раздумывая, она садится на бетон рядом со скважиной.

– Осталось сорок секунд! – раздается из репродуктора.

Теперь уже исчезли лес, дорога, люди. Я вижу только мачты. До боли в глазах вглядываюсь в опушку леса.

Черная точка поднялась и словно нехотя поплыла над полем. Кажется, ворона улетела вовремя.

Осталось 10 секунд!.. Восемь… Две…

Вспыхивают световые маяки. Их перемещение, застывшее на кинопленке, расскажет о движении поверхности земли при взрыве…

С двумя физиками уезжаем в Москву.

– Когда-нибудь приеду сюда в отпуск, – замечает один, – рыбу ловить, грибы собирать. Хорошо здесь!

Как-то раньше не замечал…

Мы молчим.

– Как вы думаете, – наконец спрашиваю я, – хранилище не обрушится? У ученых были неясности…

– Стоит, – говорит один.

– И долго будет стоять, – добавляет другой.

Первый ядерный взрыв подтвердил расчеты проектировщиков. Второй окончательно развеял сомнения скептиков. Третий возвестил о рождении повой технологии создания подземных хранилищ – теперь уже не для нефти, а для газового конденсата.

Проектировщики рассказывают о своей работе подробно, углубляются в расчеты, схемы, чертежи.

– К сожалению, месторождения не разбирают, что над ними – солончаки или отличные пахотные земли, – начал один из них, – вот и приходится вступать газовщикам и нефтяникам в конфликт с сельским хозяйством… А наш метод помогает спасать эти поля… В Оренбуржье, например, им цены нет – здесь выращивают лучшие сорта твердых пшениц, каждый клочок земли на строгом учете. К тому же исключается опасность пожаров и взрывов – ведь хранилища находятся на километровой глубине…

Конечно, возможность сохранить пахотные земли и гарантировать безопасность эксплуатации важна при сравнении двух типов хранилищ подземных и наземных, но главное – все-таки капитальные затраты. Стальные резервуары не выдерживают конкуренции. Срок сооружения "ядерного склада" для газового конденсата – 5-7 месяцев, стального – 3-4 года. Металла, естественно, для «потайных» резервуаров требуется в 15-20 раз меньше. А это чрезвычайно существенно: используются легированные стали, так как обычные под действием серы, содержащейся в конденсате, интенсивно коррелируют. Короче говоря, строительство "ядерных складов" емкостью несколько десятков тысяч кубометров в 3-5 раз дешевле. Да и в эксплуатации экономия средств немалая.

В докладе, подготовленном для МАГАТЭ [Международное агентство но атомной энергии] Государственным комитетом по использованию атомной энергии СССР, говорится:

"В результате теоретических, лабораторных и натурных исследований определились следующие направления применения ядерных взрывов для создания хранилищ:

– создание замкнутых, герметичных систем сообщающихся пустот в слабопроницаемом горном массиве, представленном скальными породами;

– создание хранилищ в естественных слабопроницаемых коллекторах, представленных скальными породами;

– создание устойчивых, свободных от обрушившейся породы герметичных резервуаров в массивах каменной соли".

Первые хранилища наметили на работающих месторождениях. Здесь ощущался их острый дефицит. Правда, нельзя не упомянуть о сомнениях, которые высказывали газовщики: мол, месторождение действует, существуют поселки не выведет ли искусственное землетрясение из строя оборудование, нет ли угрозы здоровью людей?

Но опыт ядерных взрывов в мирных целях – некоторые из них проводились в аналогичных условиях – подтверждал, что мощь ядерного заряда управляема: безопасность эксперимента, как это традиционно принято в атомной науке и технике, обеспечивается полностью.

К запланированному сроку подготовительные циклы были завершены. Ядерный заряд опустили, скважину зацементировали.

На околице деревни, в 12 километрах от скважины, расположились вагончики физиков. Именно отсюда была передана команда на взрыв. У самой скважины был еще один вагончик. Его антенна приняла приказ, и по этому приказу земля покачнулась…

Температура в несколько миллионов градусов испарила сотни тонн каменной соли. В земле образовался шар, внутри которого в первые миллисекунды давление достигало нескольких миллионов атмосфер. Этот шар расширялся, но постепенно давление в нем падало. И наступило равновесие: горные породы нейтрализовали силу смеси газов.

Пока еще трудно было определить, насколько точны теоретические расчеты. Слишком раскалилась родившаяся полость…

Наконец разбурена цементная пробка в скважине.

Парогазовая смесь устремилась по скважине вверх. Она сразу же попала в «плен» – в очистные устройства.

Исследование полости подтвердило: оплавленные стенки подземного хранилища выдержали давление горных пород. Они не обрушились, стоят прочно. Но не будет ли утечки конденсата? Не появились ли где-нибудь трещины?

Как положено при завершении строительства любых хранилищ, началось испытание яа герметичность. В емкость накачали газ. И тут одно событие заставило проектировщиков изрядно поволноваться: неожиданно давление газа чуть упало. Неужели трещина?

Добавили газ, подняли давление до 85 атмосфер.

День проходит, два, три… неделя. Утечки нет. Значит, газ заполнил все пустоты в пласте. Через месяц сомнений уже не осталось? емкость надежна, ее можно "пускать в дело". Дали свое «добро» и радиометристы.

Уровень радиоактивности газа не превышает допустимых доз.

Следует сразу же сказать: радиоактивный контроль велся многие месяцы и во время эксплуатации хранилища. Но превышения допустимого уровня радиации как и не могло быть, так и не было. Она постепенно снижалась и упала до уровня естественного фона. Теперь даже трудно догадаться, что емкость создана с помощью ядерного взрыва, а не иначе. Вот только вся организация работ на действующем хранилище напоминает о том, что оно возникло необычным способом.

Нет у «горловины» традиционных насосов – они не нужны, их заменил природный газ. Конденсат, вытесняемый им, сам поднимается и бежит по трубопроводам – ведь его «движет» давление в 80 атмосфер. Исчезают столь привычные станции, которые перегоняли конденсат к перерабатывающему заводу. Нет сложного оборудования, без которого немыслимы наземные резервуары.

В том числе, где когда-то виднелась буровая выгака, теперь лишь огорожено крошечное пространство. Стоит в поле простенькое сооружение: за сеткой видны вентили, да две трубы говорят о том, что здесь что-то находится под землей…

С улыбкой рассказывали проектировщики о курьезном случае. Один из них решил навестить первую скважину да так и блуждал в степи, пока наконец один из буровиков не подсказал, куда нужно идти. Ну а обычное стальное хранилище видно за многие километры. Так что не всегда следует восторгаться совершенством того, что видишь, наилучшее не обязательно бросается в глаза…

Первый эксперимент вдохновил исследователей. Подтвердил, что они на верном пути.

Было построено еще два "ядерных склада". Их промышленная эксплуатация позволила сделать окончательный вывод: "Технология создания резервуаров-хранилищ с помощью ядерных взрывов в массивах каменной соли располагает необходимыми для проектирования методиками расчета параметров и может быть рекомендована для широкого применения".

Где пролегает грань между старым и новым? Насколько современная техника, покидающая стены лабораторий и конструкторских бюро, должна превосходить существующую? Ответить на этот вопрос – значит точно определить эффективность работы ученого и конструктора.

Время научно-технической революции требует оригинальных, порой неожиданных технических решений.

К ним по праву относится использование подземных ядерных взрывов для созидания.

"Пусть будет атом рабочим, а не солдатом!"

Чернобыль. Первые дни аварии

Впервые об этом штабе, где работают крупнейшие ученые страны специалисты по атомной науке и технике, я услышал в Чернобыле еще в первых числах мая. Заглянув в одну из комнат райкома партии, где расположилась правительственная комиссия, увидел несколько человек, склонившихся над схемой четвертого блока. На двери на клочке бумаги было написано: «Академия наук СССР». Один из ученых был хорошо знаком – академик ВалерийАлексеевич Легасов. Но поговорить с ним не удалось: по тем отрывистым фразам, взволнованности, наконец, по усталым, ввалившимся от бессонницы глазам сразу же стало понятно – сейчас ни Легасову, ни его коллегам не до бесед с журналистами.

Даже поздороваться, пожать руку было некогда…

– Улетаю к реактору, – то ли нам, то ли коллегам сказал тогда Легасов. Он решительно направился к двери, на секунду остановился, обернулся и напомнил оставшимся в комнате: – Передайте в штаб, чтобы результаты моделирования были через три часа… Все!

Сколько раз он летал к реактору? Никто не подсчитывал, да и сам Валерий Алексеевич позже припомнить не мог. А когда я начал настаивать, он сказал:

– Великолепные ребята – вертолетчики! Прекрасно понимают, сколь опасна их работа, но всегда – подчеркиваю, всегда! – старались так вести машину, чтобы можно было рассмотреть, что творится на четвертом блоке… И в первую очередь не о себе заботились, а о тех, кто на борту. Ну а когда появилась необходимость сбрасывать грузы точно в реактор, бесстрашно шли к нему, зная и о радиации, и о той опасности, что грозит их здоровью.

В Чернобыле академик Легасов, заместитель директора Института атомной энергии имени И. В. Курчатова представлял не себя, а тысячи атомников, что стояли за ним. И распоряжения, приказы, советы и рекомендации, которых так "ждала правительственная комиссия от Легасова, были не только его собственными, но и всех ученых и специалистов той области науки, которую мы называем коротко – ядерная физика.

Из Чернобыля в Москву шли лаконичные приказы:

– Доложить разультаты испытаний…

– Проверить расчеты…

– Уточнить температуру активной зоны…

– Выслать приборы и аппаратуру…

Сроки – минимальные. Часы, реже – дни. И Москва отвечала, сообщала, уточняла, помогала. Летели в Киев самолеты с нужными людьми и оборудованием, описаниями только что проведенных экспериментов и с решением научных проблем, которые еще вчера казались почти или вовсе не разрешимыми.

В Чернобыле звучала фамилия "Легасов", а по сути, за ней стоял Институт атомной энергии имени И. В. Курчатова. И не только его коллектив, но и множество других институтов и учреждений, для которых он является головным.

Еще там, в Чернобыле, мы убедились: в ликвидации аварии на станции принимают участие все крупнейшие атомники страны.

В Москве, побывав на оперативном совещании в ИА9, я убедился в этом воочию…

Радиация не разбирает, кто солдат или генерал, рабочий или академик. Конечно, руководители в первую очередь заботились о своих подчиненных. И рекомендации врачей они выполняют неукоснительно… если это не касается их самих. В конце концов был отправлен в Москву и член правительственной комиссии академик В. А. Легасов. Там, в Чернобыле, его заменили другие.

А заседания штаба ученых, которым раньше Легасов руководил из Чернобыля, теперь пришлось проводить лично.

В конференц-зале института макет Чернобыльской АЭС, на стене – схема четвертого блока, карта Киевской области, различные графики, плакаты.

Ровно в семь часов вечера оперативное совещание открывает Валерий Алексеевич. Правда, сегодня его выступление звучит необычно.

– Никто не устал от такого безумного режима? – спрашивает он.

Все молчат.

– Я знаю, что с 26 апреля все присутствующие работают практически круглосуточно… Поэтому я серьезно спрашиваю: кто устал? – настаивает Легасов. – Думаю, что сейчас мы можем предоставить несколько дней отдыха…

– Ну если в Чернобыле… – слышится чья-то реплика, и мы не можем сдержать улыбки.

– В таком случае, – Легасов не улыбается шутке, – прошу доложить обстановку на этот час в Чернобыле, а также всех руководителей групп проинформировать о проделанной за сутки работе.

Доклады ученых и специалистов лаконичны. Коротко рисуется ситуация, возникшие трудности и тут же – конкретные предложения по их реализации. Не обходится и без дискуссий, но они не схоластичны – да и иначе не может быть: ведь рекомендации ученых будут немедленно переданы в Чернобыль.

– Работы идут по плану…

– Диагностическая техника подготовлена, ждем сигнал, когда группа может вылететь.

– Пробы почвы доставлены в институт…

– Радиационная обстановка в норме…

– Все запросы из больницы выполняются…

Звучат цифры, данные по состоянию реактора, детально рисуется радиационная обстановка на промплощадке, в городе, в 30-километровой зоне.

Изредка Валерий Алексеевич уточняет, мол, необходимо отправить в Чернобыль тот или иной прибор, провести дополнительные измерения.

– Надо думать и о будущем, – говорит он. – Мы должны готовить материалы для МАГАТЭ. И поэтому всю информацию прошу тщательно проверять и собирать.

Начинается разговор о состоянии воды в Киевском водохранилище.

– Оснований для беспокойства сегодня нет, – говорит Легасов, – контроль за водой по всей территории ведется тщательный. Причем разными организациями.

Те меры, которые уже приняты, практически гарантируют ее полную безопасность. И тем не менее на всякий случай рекомендуем дополнительные мероприятия. Перестраховка? Конечно, но отношение к воде особенное…

И тут же следуют доклады о фильтрах и насосах, о "могильниках", о защите грунтовых вод, о летних и осенни дождях, которые уже случаются над Припятью и которые придут позже…

На оперативном совещании решаются и злободневные проблемы, и перспективные, и казалось бы, «мелкие» вопросы (впрочем, разве в таком деле могут быть такие?!) и глобальные, в том числе и судьбы атомной энергетики. Причем «переход» от одних к другим стороннему наблюдателю не всегда даже заметен. Но ведь здесь, в зале, находятся не только представители разных институтов и ведомств, но прежде всего единомышленники – люди, на плечи которых легла величайшая ответственность века: рождение, судьба и будущее атомной энергетики.

Уже поздний вечер. Давно уже должен был закончиться рабочий день. Но во всех зданиях института, в лабораториях идет работа.

– Когда будут готовы материалы по безопасности реакторов? – спрашивает Легасов.

– Анализ еще не закончен – все-таки в мире их почти триста, – слышится в ответ, – но у нас в запасе ночь, так что к утру постараемся завершить работу.

Значит, свет в окнах института будет гореть до утра…

Беседа с академиком В. А. Легасовым

– Когда вы узнали об аварии на станции?

– Информация пришла сразу же. Однако в ней было много противоречивого, странного. Понять, что именно произошло, оценить масштабы случившегося, поверьте, сразу было невозможно. К примеру, упоминалось о лучевом поражении, а человек, который, погиб, пострадал от ожогов – не радиационного поражения, а химического…

Практически через полтора часа первая группа специалистов из Москвы была готова к вылету в Чернобыль, а правительственная комиссия отправилась следом. Впервые мы имели дело с такого рода аварией, а потому необходимо было тщательно выяснить все обстоятельства и особенности случившегося. Не скрою, я не предполагал, что масштабы аварии именно таковы, какие они на самом деле. И только подъезжая к Припяти, увидев зарево – горел графит, начал догадываться о характере случившегося. А оценить происходящее из Москвы было невозможно. М. С. Горбачев в своем выступлении по телевидению точно охарактеризовал обстановку в Припяти, мне трудно что-либо добавить к его словам. Просто как специалист и участник событий могу подтвердить: масштабы аварии, ее характер, развитие событий были маловероятными.

– Сейчас прошло уже более месяца после случившегося. Можно проанализировать работу в первые дни, не было ли ошибочных решений?

– С моей точки зрения, все решения правительственной комиссии, которая по приезде моментально приступила к работе, были продуманны и верны. Они принимались с учетом реальных обстоятельств. Сразу же было принято решение об эвакуации Припяти. Она была организованно проведена. Об этом уже много писалось в прессе, поэтому нет нужды останавливаться подробно. Самое трудное для нас – это реактор. Что делать? Горит графит. По нашим представлениям, процесс долгий… Как и чем гасить? И самое главное: стояла дилемма – каким путем идти? С точки зрения ликвидации очага пожара, хорошо, что графит горит сильно – значит, реактор быстро остынет. А если закрывать реактор сверху, то намного сложнее ликвидировать последствия аварии, но в этом случае доступ радиоактивных веществ в атмосферу резко сокращается.

"Действовать во имя безопасности людей!" – это требование было основным, и мы решили прежде всего локализировать распространение радиоактивности. Короче говоря, четко представляя, насколько сложные проблемы создаем впоследствии, мы предохраняли атмосферу от загрязнения… Повторяю, опыта ликвидации таких аварий не существовало в мире, поэтому все решения приходилось принимать сразу же и столь же быстро их выполнять. Как вы знаете, с вертолетов реактор был прикрыт толстым слоем песка, свинца, глины, других материалов, причем их последовательность рассчитывалась тут же. Теперь можно сказать, что ошибок не было допущено в необычайно короткий срок был прекращен выход радиоактивности за пределы станции.

– Очевидно, уже можно определить какие-то этапы по ликвидации аварии?

– Конечно. С первой минуты все делалось, чтобы обезопасить людей. Проблем огромное количество. Представляете, закрыть выход радиоактивности, а там, в реакторе, все горит. Большая температура. Причем многое неясно. Как именно будут развиваться события, а права на ошибку не было. Сразу же надо было принимать экстренные меры по предотвращению попадания радиоактивности как в Припять, так и в грунтовые воды. Из этого ядерного огня нельзя было «выпустить» ни кусочка топлива – водоносные слои должны быть обезопасены.

И такая огромная по своему размаху работа начала проводиться уже 27 апреля. Это создание многослойной защиты. Сначала самые необходимые мероприятия, затем "гмгубокоэшелонированная оборона". Надежность защиты постоянно повышается, могу сказать, уже сделано многое, чтобы Днепр и реки остались чистыми…

В районе аварии ведутся дезактивационные работы.

Убираются источники загрязнения, очищается станция, город, зона. С одной стороны – это внешне не такая сложная работа, даже однообразная, в ней нет такого накала, как на реакторе, но, пожалуй, она не менее трудная, так как требует безукоризненной тщательности. И к сожалению, довольно продолжительная по времени.

– Как вы оцениваете поведение специалистов, рабочих, – всех, кто был в первые дни на станции?

– В полной мере проявился характер советского человека. Его героизм, самоотверженность. На мой взгляд, на такую работу способны только советские люди. Может быть, кто-то и сбежал, но я не видел стремления "драпануть", скрыться, переложить что-то на других. Это бросалось в глаза, да и вы, безусловно, это отметили.

О героизме уже рассказывалось, но, уверен, еще многие и многие должны быть отмечены… А вернулся в Москву, на столе – заявление от сотрудников: "Прошу направить в Чернобыль". Пришлось отказывать, на меня обижались…

К сожалению, не запомнил фамилии врачей. Они не работали на станции, приехали в гости к знакомым. Прошла эвакуация, их хозяев отправили из Припяти, а врачи остались… Таких примеров сотни. Вы видели обстановку в лагере "Сказочный"? Записки на заборе, на деревьях. Ищут родных, жен и детей. Люди не знали, где их близкие, а сами шли на дежурство…

Нужна была связь правительственной комиссии с Москвой, с другими городами страны. Группа молодых сотрудников великолепно работала: собранно, организованно, со знанием дела. А вертолетчики? Генералы и рядовые летчики – все без исключения с большим риском выполняли сложнейшие полеты. И действовали мастерски… Не забуду, как горняки и транспортники работали.

Им сразу же все стало ясно, они тут же продемонстрировали столь четкую организацию, что у меня создалось впечатление – уж не специально ли собирали со всей страны лучших? Оказывается, нет – у них так принято…

А ученые из Донбасса? Молодые ребята были готовы выполнить любое задание, сами предлагали необычные решения – они измеряли температуру в различных труднодоступных почвах… Пожалуй, наиболее трудно было работникам станции. Они пережили трагедию, которая способна сломить человека. Печать этой трагедии лежала на их лицах, но сотрудники станции шли в самые трудные места… Боль Чернобыля обнажила души людей, и в эти дни каждую минуту открывалось величие советского человека. Нет, это не громкие слова. Каждый из нас, кто приехал в Чернобыль, видел и чувствовал это.

– Почта «Правды» также свидетельствует о том же.

Но не буду скрывать, что попадаются письма, в которых высказывается негативное отношение к атомной энергетике.

– Глубоко убежден, что атомные станции – вершина достижений энергетики. Это фундамент для очередного этапа развития человеческой цивилизации. Что я имею в виду? Когда-то человеку нужен был костер.