Текст книги "Ледоколы, события, люди. Книга 7"

На подлете к Челюскину запросили посадку и объяснили причину, диспетчер подтвердил, но тут же добавил, что медпункт закрыт, а врачей уже давно нет. Оставалось возвращаться на ледокол, где хоть и был врач, но не акушер, и к тому же он наотрез оказался переквалифицироваться хотя бы всего лишь на один раз. Едва успели повернуть, как раздался тот же тихий голос диспетчера: «А она транспортабельна? На старте пассажирский рейсовый самолет на Москву, который можем задержать. Сколько вам осталось долететь?» Отделались десятью минутами, хотя оставалось лететь все двадцать. Приземлились почти у трапа самолета, заполненного пассажирами, которые уже махали руками через иллюминаторы. Выскочившие пилоты помогли женщине влезть в самолет, отправив туда же и барахло. «А билет?» – спросила она. «Без него полетишь!» – ответил кто-то из экипажа. Полетели назад и сообщили на станцию о передаче больной на самолет, приблизившись к ней, но не рискуя больше садиться на единственный камень. Считая свою задачу выполненной, возвращались к своему подвижному дому с чистыми сердцами и чувством выполненного долга.

Пришли в восточный сектор Северного морского пути, ибо там хватало работы и самые болевые точки по обеспечению проводки арктических конвоев находились именно здесь, по пути освободившись от судов каравана, направившихся в порты своего назначения: Хатангу и Тикси. Ледокол занимался разрушением отколовшихся припайных полей в районе мыса Ванкарем, где непреодолимым препятствием для караванов обоих направлений являлась образовавшаяся тяжелая перемычка из припайного льда.

Вскоре снова пришлось действовать в режиме скорой помощи: в эфире прозвучала просьба о помощи с малого портового ледокола «Ерофей Хабаров»: «У женщины кровотечение, нужна срочная медицинская помощь». Вот уж поистине женский полярный день устроили. После подтверждения ледокола полетели искать его малый аналог. Обнаружив того в туманной мгле, выяснили, что сесть на него практически невозможно, учитывая незначительные размеры, и единственным, но очень рискованным местом для посадки оставалась кормовая палуба с кнехтами, утками и прочими мешающими приземлению устройствами. Но делать нечего, нужно спасать еще одну душу, может быть, жертвуя своими. Попросили завалить кормовой флагшток с флагом и убрать с палубы выскочивших зевак. Пришлось вновь спрыгивать с подвисшего вертолета и жестами указывать точное место пилоту-миллиметровщику. Сразу же запихнули кровоточащую бабу внутрь кабины и начали взлетать, но тут еще обнаружили вышедший из меридиана гирокомпас, а без него как без глаз, даже верное направление в тумане определить невозможно.

Оказывается, беда приходит не только вдвоем, но и втроем, а дальше как Бог пошлет. Куда лететь, в какую строну – неизвестно. Висящий туман не добавлял бодрости ни на йоту. Пришлось выбрать единственное решение: лететь на низкой высоте, не теряя из виду береговую черту, иногда снижаясь до десятка метров, когда природный поводырь почти терялся из виду из-за густеющего тумана. Но на этот раз судьба уберегла, и смогли почти вслепую добраться до мыса Шмидта. У диспетчерской службы аэропорта неожиданный прилет неизвестного геликоптера вызвал явно не дружелюбную реакцию, но в итоге все разъяснилось и тетку сдали.

На выходе из здания столкнулись с летчиками, принявшими роженицу. Те обрадовались и спросили ее фамилию и имя, но вертолетчики, недоуменно переглянувшись, в унисон ответили: «Не знаем!» – что вызвало общий задорный смех, будто избавились от непосильной ноши. Все поняли, что они люди и совершили благородный поступок не из какой-то собственный выгоды, а лишь по человеческому участию, невзирая на грозившие им опасности, произошло сближение родственных душ.

Оказывается, женщина родила мальчика на Диксоне, а на обратном пути из Москвы привезли ей в подарок корзинку клубники на рейсовом самолете.

Глава 8

Геннадий Иванович Антохин родился в 1949 году в городе Красноярске, на одной из величайших рек мира – Енисее-батюшке, в семье железнодорожников. И даже более чем в семье: весь их род каким-то образом походил на династию, подобно московским наследственным кланам определенных профессий, так прекрасно описанных Владимиром Гиляровским. С тех пор у него осталось какое-то подспудное влечение к паровозам и их более поздним последователям. Бывая в Санкт-Петербурге, Геннадий непременно посещает музей железнодорожного транспорта и, смотря на паровозы, замершие на вечной стоянке, вспоминает давно ушедшее детство. Кстати, кроме близких членов семьи, к клану железнодорожников принадлежали даже родственники, проживающие в Кемеровской области.

Гена с детства пристрастился к книжкам, открывающим дверь в другой, большой мир: мореплавателей и пиратов, охотников и золотоискателей, индейцев и ковбоев, скачущих на необъезженных мустангах. Но у него и в мыслях не было ничего, что могло бы связать его с дальними плаваниями, и даже могучий Енисей не привлекал внимания и не входил в планы, связанные с выбором будущей профессии. В Красноярске и без того хватало институтов, более приземленных. Политехнический для него являлся самым надежным прибежищем, если придется отступить. Занимаясь в секции бокса при институте и заняв второе место в крае среди юниоров, он был бы завидным студентом, только пожелай. Спортсмены высокого уровня являлись визитной карточкой вузов, и за такими абитуриентами шла самая настоящая охота.

Новосибирский институт инженеров железнодорожного транспорта, привлекающий профессиональной приемлемостью, находился всего лишь в двенадцати часах езды поездом. Мысли школьного выпускника раздваивались между двумя институтами, и он никак не мог выбрать свою будущую альма-матер. Но жизнь гораздо сложнее кажущейся простоты и тем интересна и непредсказуема. В 1965 году прибыл на побывку вроде бы родственник, хотя и десятая вода на киселе – Валерий, внук бабушки Агафьи, у которой отец и мама жили на квартире, пока не построили свой дом, и за годы стали самыми настоящими родственниками, ибо не так уж и редко бывает, что кровные родственники становятся едва ли не врагами и даже не здороваются друг с другом. Вот и понимай родственные узы как хочешь, и, скорее всего, они зависят от духовной близости и стремления делать хорошее, ибо давно известно, что человек дающий получает большее удовлетворение, чем берущий (конечно, и здесь возможны варианты).

Валера прибыл из города Сучан (нынешний Партизанск) Приморского края, и хотя там моря нет, но выглядел он под стать умудренному морскому волку, да и служил стрелком-радистом на бомбардировщике морской авиации, но это не играло никакой роли – морская форма компенсировала все. Молодой, красивый – молодость всегда красива, – c двумя лычками старшины второй статьи, а скорее всего, младшего сержанта, ибо военно-морские звания лишь у корабельного состава военно-морского флота, с расстегнутой верхней пуговицей бушлата, откуда выглядывала полосатая тельняшка, он будто приворожил Геннадия, и тот следовал за ним повсюду, замечая, как девки зыркали, а некоторые откровенно пялились на Валеру, гордясь своим вновь обретенным другом и чувствуя свою причастность к морю. От него-то и узнал Гена о Владивостоке и пароходах, которые тот видел только сверху, пролетая над ними в своем бронеколпаке стрелка-радиста.

Произошло мгновенное перерождение, напоминающее обычный силлогизм, когда из двух суждений рождается третье. Закончив школу, выпускник с новеньким аттестатом зрелости отправил документы в Дальневосточное высшее инженерное морское училище имени самого известного исследователя приморских территорий от Посьета до Охотска – адмирала, а тогда еще капитана первого ранга Геннадия Невельского, к тому же полного тезки, что, в свою очередь, на чисто интуитивном уровне подтверждало правильность сделанного выбора, то есть произошла та самая закономерная случайность, смысл которой может не пониматься вовсе или же его осознание приходит гораздо позже.

Время учебы пролетело незаметно, хотя иногда казалось, что оно остановилось, особенно долгими зимними ветреными ночами, чем славен полуостров Эгершельд, где находились корпуса училища. В особо ветреные дни не каждому курсанту младших курсов, еще не вышедшему из мальчишеского возраста и не набравшему соответствующего веса, удавалось открыть входную дверь под напором морозного ветра с Амурского залива. Но были бы кости, а мясо нарастет, и масса прибавится. Уже после окончания учебы и работы на судах пароходства, обладая определенным опытом и пониманием происходящего, считая себя настоящим мореходом, в апреле 1975 года, в конце второго заслуженного профессионального отпуска после работы вторым помощником капитана на теплоходе «Камчатка» из серии немецких «Повенцов», финансовые проблемы начали поджимать. Обычное состояние среди молодых семей морского базирования: уходя в продолжительный отпуск и получив приличную сумму, которую нужно распределить на месяцы, ощущали себя едва ли не Крезами, расходуя деньги налево и направо, но вскоре они заканчивались, и приходилось последние месяцы экономить и отказывать себе во многом, что вызывало частые размолвки в семьях, нередко заканчивающиеся разводами.

И вдруг вызов в отдел кадров: инспектор Геннадий Орлов предлагает поехать в Финляндию на приемку нового судна. Неожиданное предложение прозвучало как гром среди ясного неба. «На приемку в Финляндию? Что может быть лучше? Конечно, если это не шутка». Орлов, по своей привычке исподлобья поглядывая, заполняет какие-то бумаги и добавляет: «Какие шутки? Одно название чего стоит: «Адмирал Макаров». Да, не какой-нибудь тисенок «Глухов». – «А какого типа?» Пауза и короткий, как выстрел, ответ: «Ледокол».

Снова пауза, на этот раз немая и еще более продолжительная, и взрыв чувств человека, не ожидавшего ничего подобного после столь привлекательного предложения – кадровики умели работать. «Какой, на фиг, ледокол? Не собираюсь всю жизнь среди моржей и белых медведей провести!!!» – «Никто тебя силой держать не будет. Не понравится – уйдешь, не ты первый, не ты последний, – резюмировал инспектор. – Капитан Абоносимов просит направить нормального и сообразительного второго помощника». – «Это я нормальный и сообразительный?» – «Вроде бы да», – помолчав, заметил инспектор. У молчаливого и немногословного Орлова такие слова, редко слетающие с его языка, означали признание и похвалу. Геннадий хорошо знал это, и что-то заставило его снизить тон и призадуматься. Что именно, он и сейчас не знает, а тогда и вовсе. В результате весь его пыл быстро утих, и несколько оправдывающимся голосом он сказал, что посоветуется с женой. «Иди, советуйся», – добавил вслед инспектор.

Жена также отреагировала неодобрительно, вспомнив знакомых, работающих на заграничных пароходах, с оттенком спрятанной в глубине души зависти, но бурной сцены не устроила – и на том спасибо. Выслушав мнение супруги, Гена все сделал наоборот – направился к Орлову: «Выписывай направление!» – тем самым поставив точку в своей судьбе, определив ее будущее направление на многие годы. Выбор сделан, и «снявши голову, по волосам не плачут». Кто бы мог знать в те далекие годы, что повернется так, как произошло в жизни. При том что хватало дней, недель и месяцев, когда хотелось забыть все и вернуть назад, словно в кошмарном сне. Но именно в этом и закаляется настоящий характер и преданность однажды сделанному выбору. А настоящую, непредвзятую оценку, как итог жизненного пути, каждый проводит сам.

Никогда в жизни Геннадий не пожалел о том выборе, сделанном чисто интуитивно, без долгих раздумий, оценивающих копаний и сравнений, все-таки не на базаре. Влюбился в Арктику, льды, ледоколы – даже жена ревновала. По мере приобретения опыта и накопления знаний росло моральное удовлетворение и мастерство, а за ними подтягивалось и материальное благополучие.

В 1984 году у Геннадия Антохина в Красноярске умер отец. Глубокая горечь заполнила сердце сына, пронеслись быстрые и далекие годы, проведенные вместе, и нелегкая участь, выпавшая на его долю. Возникло чувство глубокой вины перед отцом, давшим ему жизнь, что так мало уделял ему внимания, никогда не задумываясь о бренности жизни и внутренне взирая на жизнь родителей как на бессмертие: пока есть мы, будут и они. Но рано или поздно усвоенные с детства непререкаемые убеждения рассеиваются, и каждый человек сталкивается с горькой правдой жизни.

Его ледокол находился на дежурстве у мыса Шмидта, и подвернулся ледовый капитан, который смог подменить Геннадия, спешащего на отцовские похороны. Оказавшись в поселке уже к вечеру, отправился в кассу за билетом, но время было не рабочее, дверь в помещение была закрыта на ключ, а касса, как позже выяснилось, еще и опломбирована. Казалось, на этом все, но добрые люди нашли и привезли кассиршу без ключа, который она то ли потеряла, то ли где-то забыла, и пришлось взламывать дверь, а затем пограничное начальство прислало бойца, штыком вскрывшего замок кассы, и в итоге Геннадию все же удалось взять билет до Норильска на какой-то военно-транспортный самолет, куда гражданским путь закрыт. Но отзывчивость к чужой беде объединяет людей и позволяет нарушать законы и инструкции, попросту не обращая на них внимания. Давно замечено самобытное чувство, объединяющее людей, обитающих в Заполярье, особенно если кто-то попадает в беду. И эта душевная добродетель наиболее характерно проявляется в суровых арктических условиях; жестокие условия жизни, климатическая обстановка, будто специально созданная для моржей и белых медведей, и безлюдье способствуют объединению людей, чутких, сострадающих и отзывчивых к чужому горю.

Из Норильска в Красноярск улететь было проще, и он успел!

Глава 9

Занимательные случаи происходили и на бытовом уровне в столице приснопамятного края. В Магадане, как и во всех областных и краевых городах, выходила местная центральная газета «Магаданская правда». Тогда в каждом областном или краевом центре была своя «правда». Для работы в ней прибыл из Москвы молодой лощеный журналист Юрий Тепляков, окончивший факультет журналистики столичного университета, одновременно являясь нештатным корреспондентом второй по значимости газеты Советского Союза (естественно, после «Правды») – «Известия». Полагая, что он осчастливил своим появлением самое захолустное захолустье, вел себя соответственно, и московский гонор так и чувствовался во всех его движениях. Но он глубоко ошибался относительно Магадана, не сращивая историю и действительность. В редакции работали многие известные в свое время журналисты, бывшие гулаговские заключенные, оставшиеся по тем или иным причинам в Магадане и остро владеющие пером, которым лучше на зуб не попадаться и готовые в любой момент опустить появившегося гордеца на грешную землю, особенно когда тот, сам того не ведая, словно кролик перед удавом, направляется к ним в пасть. Вот тут-то они и позабавились, превратив жизнь пришельца в сущий ад. Как тот ни пытался, наконец-то осознав, к каким волчищам попал, вырваться из круга, со всех сторон обнесенного красными флажками, но ничего не получалось, и Юрий все чаще подумывал о бегстве в златоглавую. Его сдерживало лишь, как посмотрит на него газетное начальство: вполне возможно, поставит крест на его несбывшихся мечтах о дальнейшей карьере, для которой магаданское захолустье лишь ступенька к успеху.

Николай Бубнов, будучи в курсе злоключений Юрия, обратился к тому с предложением взять его с собой на ледовую разведку. Сначала журналист принял это предложение за очередную каверзу или развод, но, когда гидролог объяснил свое намерение, с радостью согласился. На следующее утро они были на аэродроме, вскоре взлетели над застывшим морем, направляясь навстречу теплоходу «Березиналес» под командованием капитана Н. С. Белошапкина, идущего из Японии c оборудованием на Колыму. Журналист прилип к иллюминатору, не в силах оторваться от впервые увиденного неповторимого сурового пейзажа. Когда же Николай предложил ему поговорить с капитаном судна, то и вовсе обомлел, лишь спросил: «А можно?» Сколько неподдельной радости прозвучало в его коротком вопросе, полностью исчезла уже приевшаяся нотка снобизма, лицо стало совсем ребячьим.

Полет продлился около десяти часов, временами приходилось снижаться едва ли не до самых торосов, выступающих, как древние стражи на порубежных заставах и засечных полосах, предохраняющих от набегов кочевников со стороны Дикого поля. Николай предложил отправить написанную статью в «Известия», которую газета и опубликовала как эксклюзивный, совершенно необычный материал. Через пару дней кто-то из знакомых спросил гидролога, видел ли он последний номер «Магаданской правды» со статьей Теплякова «10 часов на бреющем полете»? Тогда и прекратилась травля журналиста, а с Николаем они стали закадычными друзьями. С коллективом газеты также установились нормальные рабочие отношения, и Юрий уже не помышлял о бегстве.

Гораздо позже журналист все-таки добрался и до Арктики, соблазненный рассказами своего друга, на ледоколе «Ленинград» под командованием капитана В. И. Абоносимова. В вышедшем сборнике стихов он посвятил своему другу самые теплые и благодарные слова.

Глава 10

Линейный ледокол «Москва» под командованием капитана Л. Ф. Ляшко, пройдя Берингов пролив, следовал в Певек. На всей трассе, вплоть до порта назначения, наблюдалась чистая вода. Видимость так же благоприятствовала плаванию, и проплывающий с левого борта северный берег Чукотки хорошо просматривался. На всем его протяжении отсутствовал даже припайный лед, лишь в районе мыса Биллингс на расстоянии нескольких миль удерживалась полоса пакового припая, готовая в любой момент оторваться от береговой линии и пуститься в океанское плавание по воле ветра и волн.

Гидролог Бубнов обратил внимание капитана на возможное быстрое изменение ситуации, если оторвется какая-то оконечность припая и перегородит трассу, что чрезвычайно опасно в условиях пониженной видимости даже для ледокола. Ляшко согласился с оценкой, но засомневался в таком уж идеальном развитии ситуации, будто специально подготовленной для повреждения проходящих судов, равносильно внезапно появившейся балке поперек шоссе на пути мчащегося автомобиля.

Спустя несколько дней, закончив свои дела в Певеке, по указанию штаба арктических операций снялись в обратном направлении, в порт Провидения. Ситуация на трассе не изменилась, и отсутствие льда по-прежнему радовало глаз, разве что видимость несколько ухудшилась. За ними в нескольких десятках миль в том же направлении следовал ледокол-близнец «Ленинград», которым командовал капитан В. И. Абоносимов после утилизации его прежнего угольно-парового «Адмирала Макарова».

В российском флоте существовала преемственность названий кораблей и судов, отличившихся во время своей деятельности, корни которой уходят в начало девятнадцатого века, к первому крейсеру «Память Азова», названному в честь линейного корабля «Азов», героя Наваринского сражения 1826 года. С тех пор возникшая традиция неуклонно соблюдалась, а количество преемников лишь прибавлялось. Так продолжалось до революции 1917 года, но потом новая власть все перечеркнула и переименовала многие оставшиеся корабли на свой лад. Балтийский линкор-дредноут «Гангут» получил имя «Октябрьская революция», его близнец линкор «Петропавловск» стал «Маратом». Казалось бы, ничего предосудительного в их названиях не было, но «жираф большой – ему видней». Уже позднее, в советское время, вспомнили о прежней традиции, и она в какой-то мере возродилась, но названия кораблей были уже другими, наступил иной отсчет времени. Однако имя адмирала Макарова, первого изобретателя чистого ледокола, не заменишь каким-то революционным матросом Пупкиным, и ничего не оставалось, как на время забыть о нем. Кто знает, не подняли бы те же матросы его на штыки, если бы адмирал не погиб в водах Желтого моря при взрыве флагманского броненосца «Петропавловск» на связке японских мин? Неграмотной, полупьяной и озверевшей массе было глубоко наплевать на заслуги перед Отечеством и миром, лишь одно слово «адмирал» вызывало у них зубовный скрежет. Что-то подобное имело место во времена Великой французской революции 1789 года. Разгоряченная толпа пришла за знаменитым химиком мирового значения Лавуазье, чтобы отправить его на гильотину. Ученый всего лишь попросил немного отсрочить казнь, ибо он находится на пороге великого открытия. Но революционеры ответили, что революции не нужна химия, и уже вскоре одна из умнейших голов человечества катилась по деревянному настилу места казни, будучи отсечена от туловища новым изобретением революции.

Спустя несколько часов получили вымпел с самой последней картой ледовой обстановки, которая подтверждала полное отсутствие льда вплоть до Берингова пролива. Перед подходом к мысу Биллингс Николай все же озаботился состоянием и нахождением оставшегося участка припайного льда, но капитан, сославшись на принятую карту, ничего плохого не обещающую, постарался успокоить его. Гидролог, проверив расстояние между галсами самолета ледовой разведки, предположил, что при таких галсах оторвавшегося припая могли и не заметить, не успокоился и настоял на подъеме вертолета, чтобы проверить ситуацию с припайным льдом на пути следования ледокола.

Прошло совсем немного времени, и с вертолета по радиотелефону раздался тревожный голос Николая, предупреждающий о развернутой полосе пака на пути ледокола. Последовало безотлагательное изменение курса, и успели проскочить в небольшой разрыв среди сплоченного льда; скорее всего, недавно оторвавшийся припай еще не успел рассеяться на более мелкие куски и представлял серьезную опасность для судов всех типов. Вертолет приземлился на свою штатную площадку, и только после этого капитан и гидролог перевели дух, но оставшуюся за кормой опасность не упоминали, хотя вскоре вспомнили о идущем за ними «Ленинграде». Николай предложил предупредить Абоносимова, но Ляшко снова успокоил его тем, что на борту находится опытный гидролог, который не подставит ледокол. Создавалось впечатление, что капитан намеренно подсовывает свинью идущему за ними ледоколу, а вернее, его капитану.

Спустя непродолжительное время в эфире послышалась ругань мастера следовавшего за ними «Ленинграда», укорявшего собственного опытного гидролога, а тот оправдывался отсутствием какого-либо льда на сброшенной совсем недавно ледовой карте. Затем Абоносимов раздраженно спросил у Ляшко, почему тот не предупредил о развернувшемся припае, на что тот со скрытым сарказмом добавил что-то оправдательное. На этом их диалог закончился. «Втюрился», – резюмировал Ляшко. Между ними существовало и явно прослеживалось соперничество, хотя ничего необычного в этом нет: оба командовали новыми линейными ледоколами, и каждый хотел быть первым, а посему такие «мелкие шалости» чем-то особенным не считались.

Собственные палубные вертолеты являлись незаменимыми помощниками, позволяющими не рассчитывать на самолеты разведки и самостоятельно находить слабые места во льдах, изменения в структуре которых могут произойти в течение нескольких часов, а дожидаясь очередного вымпела, высока вероятность пропустить недолгое разрежение в вечно дрейфующих паковых полях. В настоящее время вертолеты остались лишь на атомоходах, с дизель-электрических ледоколов их убрали после аварии геликоптера при взлете с ледокола «Ермак» в 1996 году, унесшей жизни двух человек. По всей вероятности, это был всего лишь повод, подобная авария могла произойти и на любом атомоходе. Скорее всего, все упиралось в деньги, ибо арендная плата за летающих винтокрылых разведчиков являлась непомерным бременем для судовладельцев.

Глава 11

Ледокол «Владивосток» во время очередной арктической навигации, пользуясь отсутствием льдов на трассе Северного морского пути, отстаивался в порту Провидения, привалившись кормой к свободному причалу, а его оба якоря недовольно смотрели в стороны, словно после ничейной стычки, не желая общаться друг с другом. Капитан ледокола Геннадий Антохин по своей многолетней привычке любил бывать в книжных магазинах местных поселков, где можно иногда отыскать что-нибудь интересное, недоступное на материковых развалах.

И в этот раз он не изменил своей привычке, ставшей своего рода ритуалом, внимательно рассматривая содержимое книжных полок, тем более что торопиться было некуда. В разделе «Детская литература» его чисто интуитивно привлекли детские книги с картинками, которые он частенько покупал для домашнего младшего поколения. В руки попалась небольшая книжица со стихами детской поэтессы Агнии Барто. Присмотревшись, капитан увидел, что стишки на чукотском языке, отчего интерес только увеличился. Не зная почему, купил несколько книжечек на столь необычном языке в переводе Антонины Комытваль – интересно, как стихи будут звучать на чукотском языке, такого слыхивать не приходилось.

За время пребывания в Провидения, без посещения которого не проходила ни одна навигация, Геннадий сдружился с Витей Зеленским, ведущим на чукотском радио. При первой возможности он показал стихи Барто своему визави и попросил прочесть, чтобы услышать тон и необычность звучания. Виталий долго рассматривал книжку, с удивлением перелистывая страницы, было заметно, что он держит ее в руках первый раз. Поинтересовавшись, где капитан ее взял, он начал читать. Произношение неизвестных слов на чукотском языке, хорошо известных на русском, вызвало какое-то особое чувство: хотя рифмы вроде бы и соблюдались, но постоянное сочетание согласных чем-то напоминало незлобное рычание. После чтения он попытался объяснить, что для чукотского языка латиница подходит гораздо лучше кириллицы, но об этом лучше не говорить вслух – обвинят в ущемлении народов Севера и, не дай бог, в великодержавном шовинизме. Тем не менее Геннадий забрал с собой несколько купленных книжек, чем вызвал явное удивление продавщицы: видимо, он был первым покупателем виршей Агнии Барто, которая сильно бы удивилась, узнай об их чукотском переводе. Впрочем, история с ними имела интересные продолжения.

В Провидения состоялся какой-то национальный фестиваль, на который собрались представители из разных районов автономного округа. Но случилась заминка с возвращением некоторых групп в родные селения по причине аварии вертолета в столичном анадырском аэропорту, и его надолго закрыли, разбираясь с аварийным происшествием. А поскольку огромная территория Чукотки, в полтора раза превышающая площадь самой большой европейской страны – Франции, не изрезана путями сообщений, подобно французской, то и внутреннее сообщение осуществляется вертолетами, да и то лишь от случая к случаю. Вот и осталась группа самодеятельных артистов из районного села Лаврентия куковать в ожидании винтокрылой стрекозы или еще какой-нибудь случайной оказии.

Прошел уже месяц постоянного сидения (своего рода стояние на Угре) в ожидании транспортного чуда, но просвета в ближайшее время не предвиделось. Особенно горевал самый возрастной чукотский дедушка, чем-то напоминающий Хо Ши Мина в его последние годы – скорее всего, такой же скудной бороденкой из нескольких волосков, да и морщин у него было побольше. Ну и конечно, обветренная, задубленная суровыми чукотскими ветрами темно-коричневая кожа сразу выдавала в нем отнюдь не государственного деятеля. Больше всего его огорчало собственное отсутствие во время начавшегося сезона боя моржей – как там охотники справятся без него? Но, учитывая сильно усохшие габариты, c трудом верилось в его возможности во время охоты на могучих животных, скорее всего, он выступал там в роли советника, возможно, лишь осложняющего действия бригады зверобоев. Чукчи по своему образу жизни, местам обитания и роду занятий делятся на прибрежных, промышляющих рыбной ловлей и охотой на морских зверей, и тундровых, разводящих северных оленей, стада которых достигают нескольких тысяч голов.

Поскольку ледокол должен сниматься через несколько дней в южном направлении, Витя Зеленский предложил подбросить изнывающих от безделья активистов до их родного поселка Лаврентия. Геннадий сразу же согласился – не велика ноша для линейного ледокола. Страждущим выделили несколько кают, и, похоже, они были очень довольны внезапной оказией, да еще таким комфортом, как и самой возможностью пройтись на ледоколе – будет о чем рассказать односельчанам, видевшим его лишь издали. По радостным восклицаниям новоявленных пассажиров можно было предположить, что они готовы были бы ждать еще месяц, чтобы прокатиться на ледоколе.

Вечером накануне отхода Зеленский зашел к капитану и передал приглашение детей природы отметить вместе с ними избавление от надоевшего невольного места заключения. Геннадий, захватив бутылку коньяку и книжку с детскими стихами, спустился к ним в каюту, где на столе ожидали блюдо с нарезанной олениной и большая миска с дымящимся варевом, покрытым толстым слоем оленьего жира. Вступая в разговор, он сказал, что недавно был в гостях и там тоже присутствовала оленья шурпа, но с гораздо меньшим слоем плавающего на поверхности жира. Аксакал тут же на полном серьезе резюмировал: «Однако, совсем худой олень попался». Ясно, что каждый говорил и думал совершенно о разных вещах, хотя общались на одном языке. Менталитет был далек от взаимопонимания. Объяснять разницу – все равно что глухому рассказывать сказку о рыбаке и рыбке, себе дороже обойдется.

Но самое интересное было припасено напоследок, после чего не осталось ни тени сомнения в их артистических способностях. Зеленский, взяв книгу начал читать стихи, и тут же воцарилась тишина – очевидно, что в своей жизни чукчи ничего подобного не слышали и словно оцепенели, но вскоре на их лицах начали появляться улыбки, спрятавшие и без того почти невидимые щелочки глаз. А когда Витя начал читать знаменитый детский стишок: «Идет бычок, качается, вздыхает на ходу: ой, доска кончается, сейчас я упаду», – произошло что-то невероятное: совершенно неожиданно старые и малые начали смеяться непрекращающимся гомерическим хохотом, и более того, состояние подобного пред катарсиса только нарастало. Не имея возможности остановиться, дети природы падали на койки и палубу, продолжая ржать до колик в животе, разбрасывая в разные стороны ноги и руки. Геннадий и Зеленский вначале не на шутку испугались: не произошло ли коллективное помешательство и что делать дальше? Но вскоре прозрели, вспомнив, что сходят с ума лишь поодиночке, а вот подхватить инфекцию можно и всем коллективом.