Текст книги "Профилактика"

Естественно, добром это не кончилось. Однажды, проиграв довольно крупную сумму в казино, она решила снять деньги со счета, на который должна была поступать арендная плата за квартиру. К удивлению сестры, счет не пополнялся уже несколько месяцев. Она кинулась на квартиру – разбираться. Однако никаких девушек-студенток там уже не оказалось, а встретил Алку здоровенный мужик кавказской национальности, который дал ей понять, что ни о какой аренде не может быть и речи, что он честно купил эту квартиру за огромную сумму полгода назад у вполне порядочного человека, что все документы в порядке – вот они, кстати, так что никаких претензий к нему быть не может. Естественно, сестра моя обратилась в милицию. Однако после недолгого разбирательства ее информировали, что милиция тут ничего сделать не может, ибо документы на квартиру и в самом деле в порядке, а квартира якобы давным-давно конфискована жилищными органами за неоплату квартплаты и коммунальных услуг.

Попытки Алки добиться справедливости в ЖЭКе, милиции, паспортном столе и прочих органах ни к чему не привели. Вполне возможно, что она стала жертвой своеобразной квартирной мафии, лишавшей таким образом жилплощади одиноких владельцев.

Алка подала в суд, но правосудие отказало в удовлетворении ее иска. Так сестра не только сама лишилась жилья, но и косвенно лишила жилплощади меня. Когда мне стало это известно, то я явился к ней домой вместе со своей «парикмахершей» и учинил грандиозный скандал, поклявшись, что моей ноги у нее больше никогда не будет и что знать ее больше не желаю. Наверняка действовал по наущению Светки и особенно ее мамаши...

После этого дела у Алки совсем пошли наперекосяк. Она впала в депрессию, пристратилась к выпивке, мужчины в ее жизни задерживались не больше, чем на одну ночь. После двух абортов и одного выкидыша она окончательно махнула на себя рукой, потому что врачи сказали, что детей у нее уже не будет.

Плюс ко всему – неприятности с работой. Никому не нужна одинокая, любящая выпить женщина, не отличающаяся деликатностью и ангельским характером. Так и катилась Алка по жизни, как перекати-поле...

Нет, она никогда не слышала о Любляне. Может, и была в моем классе такая девчонка, но я никогда не приводил ее домой и ни разу о ней не упоминал («Закон сообщающихся сосудов, – с горечью подумал я. – Если я навалился в старших классах на языки, то для Любляны места в моей жизни уже не нашлось»).

Я слушал сестру, и во мне постепенно переворачивались прежние представления о ней. И я мысленно поклялся, что не оставлю ее в беде. Ведь и я сам недавно прошел через все это – черная полоса невезения, вечная нехватка денег, озлобленность на весь мир, постепенное сползание на дно под грузом алкоголя и наркотиков и жалкий, отвратительный уход на тот свет, похожий на бегство из плена.

– Ладно, Ал, – сказал я наконец, заметив, что за окнами уже смеркается. – Мне пора идти.

– Куда? – не поняла она.

– Домой.

– Но ведь там – не твой дом, Алька, – тихо сказала она. – Ты же сам сказал, что они тебе – чужие люди.

Я отвел глаза в сторону.

В какой-то степени она была права, но я не мог, не имел права вот так сразу перечеркнуть ту линию своей судьбы, которая привела меня к Светке и ее мамаше, и начать новую жизнь с нуля.

И еще я вспомнил, что скоро стану отцом.

– Чужие – не значит плохие, – пробурчал я. – Может, ты их судишь со своей колокольни, Ал, а ведь, наверное, и у них есть свои плюсы...

Алла ничего не сказала, только лицо ее враз стало отчужденным. Наверное, она хотела, чтобы я не оставлял ее одну – по крайней мере, сегодня.

Я уже дошел до двери и только тогда спохватился.

– Слушай, Ал, а у тебя, случайно, нет их адреса? Понимаешь, я с утра не успел запомнить, где находится дом, и квартиру тоже не помню. Помню только – десятый этаж, и все...

Сестра покачала головой:

– Откуда? Писем я вам не писала, а в гости вы меня так и не пригласили.

– Извини... Придется тогда звонить в справочную, – развел руками я. – Можно, я от тебя позвоню?

Видимо, в этот момент она мне поверила окончательно.

– Не надо в справочную, – устало сказала она. – у меня где-то записан ваш домашний номер...

Переговоры по телефону, однако, результата не принесли.

Мои собеседницы (сначала это была Нина Васильевна, а затем – Светка), во-первых, категорически отказались поверить в то, что трезвый и нормальный человек способен напрочь забыть, где он живет, а во-вторых, если он – порядочный зять и муж, то должен был не пропадать неведомо куда на весь день, а хотя бы предупредить о своих планах напиться в дым в компании старых дружков-холостяков и девиц легкого поведения.

– Послушайте, Света, – сказал я самым вежливым тоном, на который только был способен. – Со мной случилось нечто из ряда вон выходящее. И честное слово, я не помню кое-какие важные детали. В том числе и то, где я живу. Помогите мне, пожалуйста.

В трубке воцарилось молчание. Видимо, мой проникновенный тон задел Свету за живое.

Потом она спросила:

– Алик, что с тобой? Где ты? И откуда ты знаешь наш номер телефона, если не можешь вспомнить, где мы живем?

– Я звоню от Аллы, – сказал я, и это было ошибкой.

Имя моей сестры оказало на Свету магическое воздействие, как волшебное слово.

– Ах вот оно что, – протянула она. – Ну, тогда все ясно. Вы упились с ней на пару, братец с сестричкой, как два алкоголика – наверное, у вас это врожденное... так сказать, семейный порок. Не знаю, какую дрянь вы там жрали, но могу представить, в каком вы состоянии, раз ты даже забыл свой адрес.

Потом моя так называемая половина без всякой связи с предыдущим разговором высыпала на меня целый град упреков. Что я каждый день требую чистую рубашку, а стирать их не хочу. Что я только и делаю дома, что пролеживаю диван перед телевизором. Что я заглядываюсь на красивых женщин, но не обращаю внимания на нее. Что я ничего не умею, даже точить ножи. Что я никогда не вешаю одежду в шкаф. Что я ел бы одно только мясо. Что я не вытираю обувь, когда прихожу домой. Что ей, в конце концов, все это надоело и что пора уже сделать в отношении меня кое-какие выводы.

Тут трубку перехватила «теща» и набросилась на меня уже с другими упреками. Что я не берегу нервы ее дочери, а ей, между прочим, скоро рожать, а она, теща, не хочет иметь внука-урода, потому что если волноваться во время беременности, то ребенок родится обязательно с отклонениями. Что я по гороскопу – Рыба, а на самом деле – ни рыба, ни мясо, потому что во мне не чувствуется жилки настоящего мужика. Потому что у настоящих мужчин в этом возрасте уже есть и загородные особняки, и «Мерседесы», и куча денег, а у меня – только куча проблем на работе и нищенская зарплата...

Признаться, я тоже вышел из себя. Когда на тебя брызжут слюнями, пусть даже из телефонной трубки, то невольно возникает ответное желание облить собеседника грязью.

Однако даже этого я не мог сделать, потому что по-настоящему не знал ни Нину Васильевну, ни ее дочь. Они все еще были для меня незнакомыми людьми.

И поэтому вместо ответных упреков в том, что мои критикерши часами болтают по телефону, расчесываются над раковиной, обсуждают важные дела, в то время когда по телевизору показывают интересный фильм, и готовят невкусные блюда, я сказал другое.

– Поймите же наконец, – сказал я. – Я – вовсе не ваш муж и зять. А Света, соответственно, мне – не жена. Я прибыл издалека и все равно что инопланетянин в теле вашего Алика. Я обещаю: я буду хорошим мужем и зятем, когда окончательно свыкнусь со своим новым положением. Но сейчас, прошу вас, не требуйте от меня того, чего я не знаю и не могу знать!..

Некоторое время в трубке царило потрясенное молчание. Потом теща изрекла, обращаясь явно не ко мне:

– Света, все ясно! Твой муженек тронулся умом! Предупреждала я тебя: он слишком часто поддает в последнее время!..

И в трубке послышались короткие гудки.

– Ну, что? – спросила насмешливо Алка. – Обласкали?

– Ага. По полной программе.

– Значит, теперь развод и девичья фамилия?

– Да нет, я им еще пригожусь.

– Что верно, то верно... Я тебе постелю на полу, ладно?

И. не дожидаясь моего ответа, сестра пошла в комнату.

А я отправился в ванную. Хотелось смыть с себя невидимую грязь, словно облепившую тело в ходе разговора со Светланой и ее матерью. Однако стоило мне глянуть на ванну, где еще вчера я лежал в кровавой воде, как желание лезть в нее сразу пропало, и я ограничился умыванием над раковиной.

Вместо чая Алка предложила мне допить портвейн, и я махнул рукой на предстоящий завтра трудный день.

Мы просидели далеко за полночь и не только допили, но и начали новую бутылку, и уже не портвейна, а рома, и я с удивлением обнаружил, что Алка уже не вызывает у меня того неприятия, которое я испытывал к ней раньше. Да, она и тут была не ангелом, но, по крайней мере, сохраняла в душе остатки человечности. А в той, другой, жизни она говорила и действовала вроде бы правильно и здравомысляще, но вовсе не из-за любви ко мне. Я почти два года медленно подыхал в одиночестве, а она ни разу не позвонила после того памятного разговора, когда я отказался идти с ней на кладбище...

Наконец Алка совсем раскисла и вознамерилась уснуть прямо за столом, положив голову на руки – видимо, такая поза была ей не в новинку.

Я отнес ее в комнату на софу, кое-как раздел и укрыл старым пледом.

Потом лег сам. Однако уснул я не сразу. В голову лезли разные мысли. И больше всего меня занимал вопрос: как же мне жить дальше? Оставить все как есть?

Ну, хорошо, допустим, с работой в качестве переводчика я с грехом пополам справлюсь. Надо будет, конечно, покорпеть над учебниками, словарями. Может быть, даже придется тайком посещать какие-нибудь ускоренные курсы. В крайнем случае, постараюсь взять отпуск или притвориться больным, чтобы выиграть время.

Но как быть со своей личной жизнью? Смириться с отведенной мне здесь ролью и старательно притворяться, что я искренне люблю эту самую Свету, что уважаю ее мамочку, а про Алку забыть, как она когда-то забыла про меня? И все это – лишь ради того, кто должен появиться на свет, будучи зачатым как бы и мной, и не мной?

А вот и альтернатива – перечеркнуть все, чего я-здешний добился в жизни, и начать жизнь как бы заново. Практически без жилья, без семьи, с нелюбимой и достаточно тяжелой работой, но с безработной и непутевой сестрой на шее. Выдержу ли я этот груз и не скачусь ли, как было в том мире, в канаву с наезженного пути?

Наконец усталость и винные пары взяли свое, и, так и не успев сделать выбор относительно своей жизненной стратегии и тактики, я уснул, причем так крепко, что не видел никаких снов.

И тем более – кошмаров.

Глава 14

– Алик, проснись! Да скорее же! Бери штурвал!..

Чья-то рука настойчиво трясла меня за плечо. Я заворочался и, не открывая глаз, пробормотал, как когда-то в детстве:

– Алка, отстань... сейчас встану... Ну, еще минуточку.

– О, господи, какая еще Алка? – сказал над моим ухом женский голос. – Юрию Дмитриевичу плохо, Алик!.. Ты должен взять управление!

Я вздрогнул и открыл глаза.

Потом захлопал ими, не веря ни на йоту тому, что они мне показали.

Тесная кабина – явно самолетная. Я полулежу в кресле пилота. Прямо передо мной – штурвал управления, панель со множеством приборов и переключателей, а сквозь лобовое стекло – ярко-синее небо над слоем облаков, похожем на равнину из ваты.

Одного взгляда на себя было достаточно, чтобы понять – на мне летная форма. Но не комбинезон пилота сверхзвуковых истребителей. Форма летчика гражданской авиации: темно-синие брюки, голубая рубашка с нелепыми погончиками.

В кабине я не один. Хотя кресло слева от меня пусто, но сзади, наискосок, огромный кряжистый мужик с наушниками на голове крутит тумблеры и что-то вполголоса говорит невидимому собеседнику. Похоже, это радист.

А рядом со мной – стройное прелестное юное создание в стандартной форме стюардессы. Вот только лицо ее чересчур встревоженно.

А как она глядит – о, боги! За один такой взгляд, полный надежды и мольбы, любой на моем месте почувствовал бы себя героем.

– Бери штурвал, Алик, – попросила девушка. – Впереди – грозовой фронт, и Юрий Дмитриевич боится, что автопилот не справится... А у него сердце прихватило, ему нужен покой... Его сейчас Валентина отхаживает, укол прямо в сердце делала, представляешь?

– А кто такой Юрий Дмитриевич? – машинально спросил я.

Девушка округлила свои карие глазки:

– Алик, ты что, шутишь? Или еще не проснулся?

Ну почему у всех людей такая скверная привычка: не отвечать прямо на поставленный вопрос, если он кажется им дурацким? Неужели нельзя сначала ответить, а уж потом издеваться сколько тебе вздумается над идиотом, задавшим его?

Впрочем, я и сам, кажется, догадываюсь, кто такой этот Юрий Дмитриевич. Наверное, первый пилот, он же – командир корабля. Небось старый дед, давно отлетавший своё, но не желающий уходить на заслуженную пенсию и потому готовый скрывать любые недуги от врачей.

Значит, меня опять угораздило перенестись в другую реальность, пока я спал. И тут я – летчик, а значит, должен вести самолет.

Что ж, попробуем восстановить в памяти кадры из фильмов про авиацию. Только жаль, что фильмы эти – сплошь художественные и, как правило, в жанре триллера.

– Хорошо, хорошо, – пробормотал я, чтобы успокоить красавицу. – Сделаю все, что в моих силах.

Штурвал оказался неожиданно податливым и не тугим. Я повернул его легонько влево-вправо, но самолет не отреагировал на мои попытки управлять им.

Кручу штурвал сильнее, тяну его на себя, от себя – никакой реакции. Господи, неужели эту штуку надо вращать, как морское штурвальное колесо, со множеством оборотов вокруг оси?

– Алик, ты ж автопилот не отключил, – с упреком сказала стюардесса.

– Да? Извини, забыл.

Я стал шарить глазами по приборной панели.

Ну и где тут кнопочка перехода в ручной режим управления? Голову бы оторвал тем горе-мастерам, которые конструируют воздушные лайнеры! Неужели им было трудно снабдить все эти бесчисленные циферблаты, тумблеры, переключатели, кнопки и рычажки толковыми, понятными даже ребенку подписями? А они ограничились в большинстве случаев сокращениями, причем не только на русском, но и на английском языке – и думают, что этого достаточно!.. Конечно, им ведь и в голову не могло прийти, что за штурвалом когда-нибудь окажется человек, не умеющий толком водить даже автомобиль, не то что самолет!..

Ага, вот какая-то пипочка с подписью «Авто» и двумя позициями: «Вкл.» и, соответственно, «Выкл.». Сейчас светятся буквы «Вкл.», следовательно, речь может идти об автопилоте.

Я ткнул в кнопку, и тотчас загорелась надпись «Авто – Выкл.», и самолет ощутимо тряхнуло и стремительно повело куда-то влево и вниз, к облачной гряде. Горизонт принялся перекашиваться, как пьяный, хвативший лишку, и я торопливо вцепился в штурвал.

Хм, а теперь штурвал уже не такой мягкий и послушный, как прежде. Чтобы вернуть самолет в прежнее положение, пришлось приложить значительные усилия.

И вот так теперь лететь до самой посадки?

Да я же окочурюсь здесь, в этом кресле! И наверняка разобью и себя, и эту милую девушку, и всех остальных, кто ещё есть на борту, потому что лететь горизонтально – это одно, а там еще и гроза предстоит, значит, будет сильная болтанка, молнии и ураганный ветер, а потом надо будет как-то сажать эту бандуру.

– С тобой все в порядке, Алик? – спросила стюардесса, видимо, заподозрив что-то неладное. – Может быть, тебе кофе принести?

Кофе, конечно, не помешал бы сейчас. А еще лучше – грамм двести для храбрости. Только ведь одной храбростью здесь не обойтись. Да и не представляю, как я буду попивать кофеек и одновременно удерживать посредством штурвала эту многотонную махину, которая так и норовит то клюнуть носом, то свалиться на крыло.

– Н-нет, спасибо, – процедил сквозь зубы я. – Лучше скажи, сколько сейчас человек на борту?

– Почти под завязку, – пожала плечами стюардесса. – Сто пятьдесят шесть человек...

Мамма миа! Не знаю, кто или что перенесло меня сюда, в это пилотское кресло, но это был неразумный поступок. Доверить жизнь полутора сотен человек такому пилоту, как я, – просто безумие!..

– И куда же мы летим? – ляпнул я, решив прояснить ситуацию даже ценой собственных унижений.

В конце концов, вести и сажать огромный самолет – это не с иностранного переводить через пень-колоду. Тут никакая смекалка и актерское мастерство не помогут. А значит, мне придется-таки признаться в том, что я – не летчик. А заодно и поведать душещипательную историю про свои блуждания по параллельным мирам. Конечно, мне не поверят. Но не вижу, чем я могу оправдать свое внезапное неумение.

Не-ет, с меня хватит. Буду говорить правду и только правду. Пусть связываются с землей и просят помощи. Может, кто-то из членов экипажа возьмется занять моё место или хотя бы подстраховать меня. А я – пас! Мол, извините, ребята, но сегодня я съел что-то неподходящее для вождения самолета...

Теперь на меня смотрели, как на идиота, уже двое: и девушка, и здоровяк с наушниками. Потом стюардесса рассердилась так, что у нее аж щечки покраснели.

– Не смешно! – сказала она. – Если ты думаешь, что сейчас – подходящее время для шуток, то ошибаешься! И я не собираюсь торчать тут и слушать, как ты упражняешься в юморе! Мне, между прочим, давно пора прохладительные напитки пассажирам разносить...

И, резко развернувшись, она исчезла за дверцей, отделявшей кабину от остального салона. Так быстро, что я не успел и рта раскрыть.

Между тем на панели тревожно замигала какая-то красная лампочка. Что там написано под ней? Я подался вперед, чтобы получше разглядеть надпись, но при этом забыл, что в руках моих штурвал, и самолет тут же клюнул носом вниз, и стрелка высотомера, которую я давным-давно уже приметил (и обрадовался, потому что это был единственный знакомый ориентир в приборной мешанине), стремительно закрутилась против часовой стрелки.

8000... 7000... Господи, как, оказывается, быстро происходит падение в воздухе! Всего несколько секунд – а ухнули мы аж на целую тысячу метров.

Я торопливо дернул штурвал на себя, и линия облачного горизонта стала вначале плавно, а затем все быстрее и быстрее уходить под меня. Вернувшись более-менее на высоту Эвереста, я еще долго выравнивал самолет, который почему-то стал отзываться слишком чутко на каждое движение штурвала. Если бы кто-то сейчас наблюдал с облачка за нашим полетом, то наверняка решил бы, что пилот в стельку пьян: самолет то задирал хвост, то норовил опустить нос к далекой земле.

Вдруг сзади кто-то постучал меня по плечу.

Это был тот детина, который до поры до времени возился со своими штуковинами у меня за спиной.

– Алик, ты что – сдурел? – услышал я. – Земля уже не знает, что подумать... Держи курс сто двадцать! И высоту тоже... В этом эшелоне каждая сотня метров на счету...

– Понятно, – откликнулся я. – Скажите... Скажи: что это за фигня у меня на панели светится?

Детина на секунду навис надо мной, вперившись взглядом в мигающий красным светом индикатор.

Потом хлопнул меня по плечу и насмешливо скривился:

– Ничего страшного, дружок. Всего лишь предупреждение о том, что скорость слишком мала. Еще пару минут – и войдем в штопор... – Он отвесил мне легкий подзатыльник. – Тоже мне, артист! Проверять, что ли, старого Макса вздумал?

Ну вот, подумал я. Сколько информации сразу. И как зовут его, и что за мигалка образовалась.

Скорость... Значит, надо прибавить газу. Нога моя машинально вдавила крайнюю педаль, но вместо увеличения скорости самолет вдруг стал разворачиваться вправо.

Идиот! Это же самолет, а не автомобиль, и крайняя педаль – не газ, а руль поворота!..

Газ, наверное, вот он – сдвоенный рычаг слева от кресла. Осталось только решить, куда его тянуть – на себя или от себя. Ошибешься – и тогда точно штопора не миновать.

Я напряг память. Кажется, в книжках про военных летчиков, которые я читал в младшем школьном возрасте, от себя – значит прибавлять газ, и наоборот. Но ведь там описывались самолеты полувековой давности, а как сейчас с этим обстоит дело?

Невольно покрывшись с головы до ног липким холодным потом, я осторожно толкнул рычаг от себя. И с облегчением увидел, как цифры на спидометре стали возрастать. Тогда уже смелее я вывел рычаг до отказа, и самолет аж затрясся, как лошадь, получившая больной укол шпорами в бока.

– Полегче, полегче, – проворчал Макс. – Будешь лихачить – горючку сожжешь. Это тебе не стратегическая авиация, тут в воздухе никто тебя не заправит... Разве что ангелы на крыло помочатся... И курс, курс держи!..

– Как это? – машинально спросил я.

Кабина наполнилась отборным матом, и я невольно втянул голову в плечи, словно ожидал еще одного подзатыльника.

Сто двадцать, он сказал? Где же тут указатель курса, черт бы его побрал? Ладно, попробуем на глазок...

Я крутнул штурвал вправо, и кабину тут же перекосило так, что я правым боком вдавился в подлокотник кресла, а радиста, видимо, снесло с сиденья и, судя по глухому удару, вдарило башкой о переборку.

А-а, вот в чем дело. Надо орудовать не штурвалом, а педалью.

Я выровнял самолет и добился того, что горизонт поплыл влево от меня. Хватит? Или еще?

– Не двадцать, а сто двадцать! – прохрипел сзади голос Макса после нецензурного вступления. – Ты что, совсем сбрендил?

Вот сейчас бы и признаться, что я ни черта не смыслю в самолетовождении. Только, наверное, уже поздно. Сразу надо было бить тревогу, когда тебя разбудила эта красотка. А сейчас кто тебе поверит?

И вообще, что это они на меня все орут? Я ведь, можно сказать, спасаю их, а они еще издеваются!

И тут у меня появилась идея.

Этот мир, где я стал летчиком, – для меня уже третий по счету за последние три дня. Первый перенос в другую реальность имел место, когда я заснул в ванне, наполненной кровавым раствором. Умер я тогда или просто заснул – пока не имеет значения... Вчера же я опять заснул – и проснулся здесь. Что будет, если я засну или умру здесь? Меня снова вытолкнет в другое измерение? Двух раз для того, чтобы установить закономерность этого явления, конечно, маловато, но ведь, в принципе, такой шанс есть, верно?

Значит, сейчас надо просто-напросто вырубиться – и после пробуждения я вновь окажусь в другом мире. В самолете наверняка есть аптечка, и в ней должно иметься снотворное. Значит, надо вызвать красотку-стюардессу и попросить у нее пару таблеток. А если не даст, то взять самому...

Постой, постой, а как же они?

Сто пятьдесят шесть человек на борту, сказала она мне. И никого, кто смог бы управлять этой штуковиной. Если только Макс...

– Слушай, Макс, – позвал я, – а тебе никогда не приходилось сидеть в кресле пилота?

Детина хмыкнул:

– Сидеть – тыщу раз. А если ты имеешь в виду вести самолет – то извини, бортинженеров этому не учат...

Выходит, если я сбегу в другую реальность, то брошу погибать всех, кто летит на этом самолете? Однажды ты уже так поступил: помнишь того старика, истекавшего кровью в подземном переходе?

«Слушай, что ты несешь? – одернул я себя. – Какая тебе разница, что будет после тебя? Один умный французский и император, помнится, говаривал: „После нас – хоть потоп!“... И если разобьются они в лепешку при посадке – тебе-то что? В мире ежедневно разбиваются самолеты, и не надо из этого делать трагедию. Этим людям просто не повезло, что в кресле пилота оказался я. К тому же, еще неизвестно, чем все это закончится. В конце концов, старик Митрич может оклематься и вернуться за штурвал...»

– Ого! – сказал вдруг Макс. – Ни хрена себе!

Я машинально оглянулся на него и увидел, что он, приподнявшись со своего сиденья, глядит куда-то вдаль сквозь лобовое стекло кабины.

И только сейчас до меня дошло, что весь горизонт перед нами сделался черным. Видимо, это и был тот грозовой фронт, о котором говорила стюардесса. Тучи там клубились в бешеном водовороте, вспухали клубками молний, и в них не было ни единого просвета.

– Обойти стороной никак нельзя? – спросил я.

Макс только покачал головой.

И тогда мне вдруг стало легко. Не надо никакого снотворного. Через несколько минут мы рухнем с огромной высоты в океан или на землю, и даже не успеем почувствовать боли. Это хорошая смерть. Мгновенная и безболезненная. Даже получше перерезания вен в горячей воде.

А раз так – что я, собственно, теряю? Все, что меня здесь окружает, – не более чем игра, этакий компьютерный авиасимулятор. И не страшно, если я проиграю. Я ведь уже один раз умер – в своей настоящей жизни. И, если повезет, эта смерть будет такой же иллюзией, как та, в ванне.

И я лишь крепче сжал штурвал, поудобнее уселся и спокойно сказал бортинженеру:

– Не дрейфь, Макс. Прорвемся!..