Текст книги "Два круга солидарности. Этнический и национальный факторы в современном мире"

Французская журналистка Шанталь де Рюддер, потрясенная увиденным в одном из самых богатых штатов Америки, Калифорнии, писала:

«В Юго-Центральном районе Лос-Анджелеса, Кэмптоне или Уоттсе, у чернокожих мужчин меньше шансов дожить до 21 года, чем если бы они были гражданами в Бангладеш. Треть черных юношей Калифорнии или сидит за решеткой, или осуждена условно и находится под наблюдением полиции»[113]113
  «Le Nouvel Observateur», 20–28.11.1990, Paris.


[Закрыть].

«Негры составляют всего 12 процентов населения США, но в 1985 г. на них приходилось 46 процентов всех заключенных американских тюрем, а в 1987 г. – 60 процентов лиц, арестованных в американских городах по обвинению в убийстве. Статистика преступности по стране в 1989 г. была еще хуже, главным образом из-за распространения наркотиков», – утверждал журнал «Нью Рипаблик»[114]114
  Цит. по журналу «Америка», № 417, с. 9.


[Закрыть].

Наряду с бедностью, массовой безработицей, криминализацией значительной части молодежи характерной чертой складывавшегося на рубеже 80–90-х годов в черных гетто уклада жизни становится широкое распространение безотцовщины. В начале 90-х годов во главе примерно 56 процентов всех семей стояли женщины, две трети детей рождались вне брака, тогда как еще в 1950 г. одиноких матерей насчитывалось всего 17 процентов. Более половины юношей и девушек не имели отцов[115]115
  «The Financial Times», 08.05.1992.


[Закрыть].

В результате в гетто разрушались традиции семейного общежития, традиции нравственности, ослабевал социальный контроль над личностью, с одной стороны, и подрывалась ее самодисциплина, с другой. Среди молодежи огромное влияние завоевывали различные криминальные и полукриминальные ассоциации мафиозного типа, которые во многом обязаны популярностью тому, что, вероятно, заменяли для беспризорников семью, семейные связи.

Под воздействием всех этих факторов в гетто возникал совершенно особый психологический климат, отмеченный беспросветностью, отчаянием, а одновременно презрением к труду, агрессивным аморализмом. Американский политолог Лоуренс Мид отмечал, что в гетто распространены подавленность, «отказ поверить, что возможности есть, даже когда они реально существуют»[116]116
  Там же.


[Закрыть].

Складывавшийся в гетто жизненный уклад во многом зависел от подачек правительства, различных благотворительных организаций и нес явственный отпечаток паразитарности. Отверженные белым обществом, территориально и культурно обособленные, эти черные общины и сами начинали испытывать антагонизм по отношению к окружающему миру. Он прорывался страшными бунтами 60-х годов в районе Лос-Анджелеса Уоттсе, в Детройте и ряде других городов страны, потрясшим всю Америку бунтом в Лос-Анджелесе в 1991 г.

Психологически понятно, что в этой кризисной, предельно накаленной атмосфере афроамериканская молодежь, какая-то часть элиты искали в историческом прошлом, в культуре народов Африки и своего народа точку опоры, которая позволила бы ей не утратить чувства достоинства и самоуважения. Одновременно усиливалась тяга к получению высшего образования в «черных» колледжах и университетах. Хотя количество студентов-афроамериканцев в целом по стране после 1976 г. неуклонно сокращалось, число поступавших в «черные» высшие учебные заведения было относительно устойчивым. Среди 106 таких заведений особую популярность завоевали университет имени Говарда в Вашингтоне, колледж Спилмана и колледж Морхауз в Атланте.

Конечно, отчасти рост притягательности «черных» вузов определялся расизмом, с которым студенты афроамериканцы сталкивались в «белых» университетах. Особенно нашумела история в Массачусетсом университете в Амхерсте, где в 1986 г., после ссоры вокруг спортивной телепередачи, стремительно набежавшая толпа в более чем три тысячи белых студентов пустилась преследовать двадцать студентов негров, из которых один был избит до полусмерти. Во второй половине 80-х годов более 250 колледжей стали ареной инцидентов на расовой почве.

Впрочем, как представляется, более важное значение имел другой фактор. Студентов афроамериканцев привлекала в «черные» университеты прежде всего, как заметил один американский публицист, «потребность окунуться в черную культуру»[117]117
  «The New York Times Magazine», 05.11.1989, N.Y., p. 63.


[Закрыть]. В Говардском университете и среди студентов, и среди профессуры в конце 80-х годов крепла убежденность в необходимости ввести в программу специальный курс африкано-американских исследований и с более афроцентристских позиций читать другие курсы.

Все это были признаки более глубоких перемен, перемен в самом сознании афроамериканской общины. В каком направлении они происходили?

«Десятилетие между 1960 и 1969 годами стало свидетелем того, – писал профессор факультета английского языка в Университете штата Калифорния в Сан-Хосе, Шелби Стили, – как расовое самосознание негров подверглось такой же трансформации, какой национальное самосознание подвергается во время войны. Ему стала свойственна большая ранимость, узость взглядов, определенность и меньшая терпимость к возражениям. Оно породило воображаемую разделительную черту и отвергло все лежащие за ее пределами конкурентные формы личностного самосознания. Понятие «расы как личности» было извлечено из относительного забвения, в котором оно находилось в 1950-х годах, и вновь определено на службу общественной и политической борьбе.

Та форма расового самосознания, которая возникла спонтанно, чтобы отвечать новым задачам, представляла себе негров как расовый монолит, единый народ с общим опытом угнетения. Различия внутри расы, даже самые глубинные, должны были быть сведены к минимуму. В первую очередь следовало пожертвовать классовыми различиями, поскольку они не только угрожали расовому единству, но, казалось, противоречили принципу равенства, который был провозглашен целью движения за расовый прогресс»[118]118
  Стили Шелби. Негритянское самосознание в перспективе. – «Диалог – США», № 42,1990 г., Вашингтон, с. 69.


[Закрыть].

Тенденции, подмеченные ученым, в последующие годы еще более окрепли. Что происходило? Если в прошлом афроамериканцы воспринимали себя как часть американской нации, пусть униженную, ущемленную в своих гражданских правах, но все же разделяющую с белым большинством общенациональные идеалы, то теперь они начинали противопоставлять себя в целом, как группу, белому большинству. Вырабатывая собственную историческую мифологию, они принялись подчеркивать своеобразие своей культуры как отличной от культуры белого большинства. Шелби Стили рассказывает в своей статье характерный эпизод. Один из студентов похвалил его английский язык, заметив при этом: «Но я не знаю, хочу ли я так говорить». «Почему нет?» – спросил Стили. «Потому что тогда я уже не буду негром», – ответил студент, не раздумывая.

Такие мысли достаточно широко распространены. Один из выдающихся афроамериканских писателей современности, Джон Эдгар Уайдемен, в своих эссе о языке призывал других писателей не терять усвоенную с детства негритянскую речь, даже когда захлестывает мировой успех с его официальным языком – общепринятым английским[119]119
  Джонсон Чарльз. Романисты памяти. – «Диалог – США», № 42, Вашингтон, 1990 г., с. 56.


[Закрыть].

Такой взгляд на язык – еще одна черточка складывавшегося среди афроамериканцев уже не расового, а скорее национального самосознания.

В какой-то мере этот процесс тормозится отсутствием единого пространства, которое могло бы рассматриваться афро-американцами как некая «национальная» территория. Однако частично отсутствие единого этнического пространства компенсируется возникновением в современном мире того, что можно бы назвать «этнически ориентированным информационным пространством». В Соединенных Штатах существует множество газет и журналов, есть радиостанции и телевизионные передачи, в известной степени выражающие настроения афроамериканской общины. А политические идеологи складывающегося в ее недрах движения ищут пути преодоления и ее территориальной разобщенности.

На съезде одной из самых влиятельных афроамериканских общественных организаций, Конгресса расового равенства (C.O.R.E.), в Коламбусе, Огайо, осенью 1968 г. докладчик Рой Иннис утверждал, что целью национализма афроамериканцев является самоопределение угнетенного народа. По его утверждению, конституция США анахронична и полностью устарела. Он требовал, чтобы черные общины рассматривались как политические организмы, что гарантировало бы перераспределение богатства внутри системы. Им выдвигалась идея нового общественного договора, который бы признавал особые интересы афроамериканцев. А поскольку черные становились либо самым значительным меньшинством, либо большинством во все большем числе крупных американских городов, чтобы стать приемлемым для них, новый общественный договор должен, реорганизовать структуры власти в этих городах и предоставить их общинам политическую автономию. Тогда сложилась бы нация рассеянных городов-государств, а Соединенные Штаты трансформировались бы в многонациональную федерацию[120]120
  Allen, Robert L. Histoire du mouvement noir aux Etats-Unis. I. Paris, 1971, pp. 81–185.


[Закрыть]. Входе съезда Рой Иннис был избран национальным директором организации.

Тенденция к этнизации сознания отдельных расовых групп отчетливо проявилась в дискуссии о языке, разгоревшейся в Соединенных Штатах в 80-х – начале 90-х годов. В ее основе, впрочем, лежал вопрос более глубокий – о важности поддержания американской национальной общности и средствах решения этой задачи. Он возник в связи с тенденцией некоторых этнических меньшинств отстаивать свою культурную самобытность, а следовательно, и свой язык, от ассимиляции англоязычным большинством. Активисты этих меньшинств выдвигали «мультикультурную» концепцию американской нации, где каждая из народностей сохраняла бы свое этническое самосознание.

Такая позиция вызывала обеспокоенность в широких слоях американского общества. Выразителем этих настроений стал бывший сенатор от Калифорнии С. И. Хаякава, который в 1983 г. содействовал созданию общества «Английский язык США» с целью обеспечения за английским языком его традиционной роли национального языка страны. Сенатор справедливо подчеркивал, что неспособность сохранить общий язык приведет США к поляризации и потрясениям, сходным с теми, что выпали на долю других разделенных в языковом отношении стран.

Сторонники сенатора утверждали, что как исторический опыт, так и здравый смысл учат, что языковое разнообразие угрожает политическому единству и стабильности. По их словам, предыдущее поколение иммигрантов понимало, что овладение английским языком есть средство достижения социальной интеграции и экономической мобильности, а значит, если английский язык утратит статус общего языка Америки, возникнет ситуация Вавилонской башни и разорвутся последние узы, объединяющие плюралистичное американское общество.

Благодаря в значительной мере усилиям организации «Английский язык США» 44 штата, многочисленные округа и органы местного самоуправления в период после 1981 г. обсудили законодательные или инициативные меры по вопросу о статусе английского языка как официального. Законодательные органы штатов Арканзас, Джорджия, Индиана, Кентукки, Миссисипи, Северная Каролина, Северная Дакота, Южная Каролина и Теннесси приняли соответствующие меры в этом направлении, а штат Вирджиния принял поправку к своей ранее опубликованной декларации о превращении английского языка в официальный. В четырех штатах – Аризоне, Калифорнии, Колорадо и Флориде – поправки к конституциям штатов об английском языке были приняты непосредственно голосами избирателей.

Противники подобного подхода, со своей стороны, заявляли, что кампания за официальный статус американского языка – это слегка завуалированная форма расизма и ксенофобии. По их словам, придание английскому языку высшего статуса с помощью Конституции означало бы признание неполноценности языковых меньшинств и нежелательности их пребывания в Америке. Активисты из среды латиноамериканских иммигрантов сформулировали концепцию языковых прав как конституционного права, заслуживающего равной защиты закона. В частности, они призывали правительство перейти от терпимости к языкам меньшинств к активной поддержке двуязычия в государственных учреждениях.

Завершая анализ развернувшейся вокруг проблемы языка и нации дискуссии, профессор Калифорнийского университета в Беркли, Джек Ситрин, писал: «Если мультикультурализм означает не более чем добровольное сохранение гордого чувства принадлежности к этнической группе и ее вклада в историю нации, то он естественно вписывается в американскую традицию. Но если он означает, что не должно быть единой американской нации, а лишь несколько отличных друг от друга в культурном отношении общностей, сохранение которых требует правительственного вмешательства, то тогда мультикультурализм являет собой чуждую концепцию нации как конфедерации этнических общностей, а не как сообщества равных личностей. Политика, направленная на удовлетворение прав меньшинств, лишь тогда обретает всеобщее одобрение, когда она выражается в действиях, поддерживающих доминирующую концепцию американского общества, а не разрушающую ее»[121]121
  Ситрин Джек. Язык, политика и американская национальная общность. – «Диалог – США», № 47,1991 г., Вашингтон, с. 65.


[Закрыть].

Можно понять тревогу американских политологов и историков, когда они задумываются о тех разрушительных последствиях, к которым способна привести тенденция к этнизации сознания у различных меньшинств, а, в конечном счете, и у нынешнего большинства, если не будет найден способ парализовать ее влияние. Ведь когда огонь под плавильным тиглем действительно потухнет, и потухнет надолго, этнизация сознания различных расово-этнических групп приведет к тому, что американское общество окажется перед угрозой распада на три-четыре противостоящие друг другу крупные общины. А затем начнется и обособление мелких этносов. Процесс не остановит то, что в США, за исключением англоязычного большинства, ни одна другая расово-этническая группа не имеет своего единого, не раздробленного этнического пространства; это в значительной мере компенсируется существованием единого информационного пространства.

Где лежит решение проблемы? Вряд ли справедливо суждение, что нынешнее обострение этнического вопроса в США вызвано только деятельностью «идеологов-романтиков» или «бессовестных манипуляторов», как считает, в частности, А. Шлезинджер-мл. У нынешней ситуации есть социальные, экономические, культурные и психологические причины. В конечном счете, языком политиков, языком тех, кто говорит от имени либо вчерашних латиноамериканцев, либо афроамериканцев, свои мысли выражают сами эти общины. Если бы они не оказались заключены в гетто, если бы молодежь этих двух общин имела больше шансов на социальное продвижение, а общины в целом не утратили надежды на коренное улучшение условий своего существования, если бы в среде этнических меньшинств не окреп синдром отчаяния, то не было бы в их среде и тенденции к самоизоляции, которая и находит свое культурное, мировоззренческое выражение в тяготении к этническому, расовому самоутверждению. Самоутверждению в бедности, в культуре, помеченной синдромом безысходности, в страхе перед будущностью.

Найдет ли в себе американское общество достаточно силы, чтобы переломить нынешние тенденции собственного развития, – вот вопрос, от которого зависит, как представляется, и возможность предупреждения раскола американской национальной общности по расовым, этническим линиям. К тому же, как и в Западной Европе, она неизбежно будет испытывать растущий прессинг Юга с его острейшей демографической ситуацией, нерешенностью задач самостоятельного экономического развития, с его политической нестабильностью и культурным консерватизмом. В США более отчетливо, чем где бы то ни было еще в мире, проявляется взаимосвязь проблем, казалось бы, сугубо внутренних с проблемами глобальными. И необходимость совместных усилий человечества для их решения.

Можно ли предполагать, что сложившиеся на Севере мира иммигрантские общины в конце концов «растворятся» в коренном населении? Пока что для подобного прогноза нет серьезных оснований. А опыт США, где такие общины много крупнее и существуют дольше, чем в Западной Европе, подтверждает, что в их среде скорее крепнет стремление к утверждению своей этнической особости, чем воля к слиянию с доминирующей в стране нацией. При таких обстоятельствах вполне уместно другое предположение, что на Севере складываются предпосылки для повторения той модели национально-этнических движений, что уже «опробована» в Восточной Европе и других регионах земного шара. Чем это чревато, понятно. Но, как кажется, в национальном вопросе Север оказался перед лицом задач, решения которых не видит.

В сущности, мир сталкивается со стремительно надвигающейся дилеммой: сохранение еще остающихся полиэтнических конгломератов и содействие образованию новых путем формирования «наднациональных» государственных образований, либо постепенное сползание в пучину острейших и кровавых этнических противоборств, которые уже охватили значительную часть земного шара и постепенно расползаются на все новые территории. В силу многих причин, а прежде всего незавершенности процессов демократизации общества в мире, демократизации межнациональных отношений, преобладающей выглядит вторая тенденция. Но еще сохраняет свои шансы и первая. Это во многом зависит от того, в каком направлении будет развиваться кризис существующих в мире цивилизаций.

Нынешний глобальный кризис национально-этнических отношений неизбежно затрагивает сами их основы.

Глава третья. Разломы в мировой цивилизации

Глубочайшее влияние на характер наций и этнических групп оказывает их активное вовлечение в общее течение мировой истории. Явления, происходящие на глобальном уровне, незамедлительно находят отклик и на уровне локальном. В свою очередь, местные события иной раз приобретают общечеловеческое звучание.

В XIX и XX веках человечество обрело некоторые новые признаки. К концу XIX века оно впервые было связано сетью устойчивых торгово-экономических контактов. Первая мировая война, затронувшая даже глубинные районы Африки, подтвердила, правда самым драматичным образом, реальность этого объединения, одновременно раскрыв напряженность существующих в человечестве антагонизмов.

В начале XX века молодой Троцкий восторженно приветствовал перемены. Он писал: «Наше время именно потому великое время, – достоин сожаления тот, кто этого не видит! – что оно впервые закладывает основы всемирной истории. На наших глазах оно превращает понятие человечества из гуманитарной фикции в историческую реальность.

Арена исторических действий становится необозримо великой, а земной шар – обидно малым. Чугунные полосы рельс и проволока телеграфа одели весь земной шар в искусственную сеть, точно школьный глобус»[122]122
  Троцкий Л. Д. Литература и революция. М., 1991 г., с. 199.


[Закрыть].

В едином историческом потоке

Органическое единство человечества изначально обнаруживалось по преимуществу в том, что в многообразии выработанных им культур проявлялось единое движение народной мысли. Сталкиваясь с одинаковыми задачами, коллективный разум различных народов находил им одинаковые решения. Даже в области духовной культуры, казалось бы особенно «национальной», явственно видна параллельность движения общественной мысли, что на примерно тождественных уровнях развития приводило к возникновению сходных мировоззренческих систем.

Это фундаментальное, органическое единство человечества ныне играет огромную роль. Не оно ли, будучи осознанным, предопределяет мощь надэтнической, гуманистической традиции в мировой культуре?

Вместе с тем, созданная в XIX веке единая «кровеносная» система – глобальная сеть торгово-экономических связей – позднее была дополнена второй единой, «нервной», системой – разветвленной паутиной информационных, научно-культурных связей. Образование такой системы сделало каждого человека сопричастным к событиям в любом уголке земного шара. Через различные политические механизмы он становится способен и оказывать, пусть скромное, личное влияние на решение глобальных проблем.

Очевидны пороки мировой информационной системы, где коммерческие соображения часто являются преобладающими, где еще господствуют этноциональные, социальные и иные предубеждения. И все же именно она играет важную роль в осознании всем человечеством вопросов, от ответа на которые зависит его выживание, – вопросов безопасности, экологического равновесия и других. Ее существование стало и одной из предпосылок разработки третьей системы сплочения человечества, политической, или «интеллектуальной». Организация Объединенных Наций, ее многочисленные дочерние международные организации, огромное количество взаимодействующих общественных ассоциаций представляют собой структурные формы, позволяющие в какой-то мере координировать коллективный поиск решений встающих перед человечеством задач.

Какие еще нити все более тесно соединяют человечество?

Думается, на первый план сегодня выходит создание его единого нравственного поля. Если учесть, какой значительный путь в этом направлении уже пройден, задача не будет выглядеть совершенно утопичной.

Одна из первых вех на этом пути – великие духовные творения: Библия и Коран, буддийские священные тексты, учения Конфуция и Лао Дзы. В каждой из мировых религий указывается своя дорога к Богу, но ими предъявляются в значительной степени совпадающие требования к нравственности. Десять заповедей Моисеевых – это десять законов, по которым с глубочайшей древности стремится жить род человеческий. И они были открыты не только евреям. Эти же начала приняты у народов, которые никогда не знали Библии.

И еще одна сторона того же явления: образование в коллективной памяти каждого народа своего рода культурного, а следовательно, и нравственного свода, который, будучи национальным, имеет и общемировой характер. Так, Шекспир, переведенный на языки народов мира, перестал быть явлением исключительно английской культуры, а обогатил сознание каждого из народов, которые его перевели, прочитали, увидели на своей театральной сцене, то есть переосмыслили по-своему. Музыка Мусоргского, исполняемая немецким оркестром, – это и элемент немецкой культуры. В сущности, идет бесконечный, пульсирующий, то слабеющий, то усиливающийся процесс, в котором вряд ли верно видеть, как часто делается, опасную унификацию национальных культур, опасное их обезличивание. Этот процесс, напротив, всегда был и остается непременным условием их расцвета. А параллельно происходит наращивание упомянутого выше пласта культуры, хотя и имеющего национальный характер, но содержащего общие для всех народов нравственные элементы. Иначе говоря, движение по пути, указанному духовными учителями человечества еще в древности к созданию единого нравственного пространства, продолжается.

В русле общечеловеческого исторического потока формируется и ядро действительно мировой цивилизации. Она – не просто сумма сосуществующих локальных цивилизаций, как было еще совсем недавно, когда связи между ними имели поверхностный и, в известном смысле, случайный характер. Нет, определилось ядро общих нравственных и культурных ценностей. Более того, интенсивными, как никогда раньше, стали процессы взаимопроникновения отдельных цивилизаций. Миграции огромных людских масс привели к возникновению совершенно новых полиэтнических конгломератов, в недрах которых происходят еще плохо изученные процессы культурного сближения и культурного противостояния, основа внутренней перестройки существующих цивилизаций.

Однако одновременно с этим процессом наблюдается немало побочных явлений, вызывающих практически по всему миру отрицательные, а иногда и остро враждебные реакции. Дело в том, что интернационализация культурных контактов открывает двери перед крайне агрессивной, опирающейся на мощные коммерческие структуры англосаксонской культурой в массовом, опошленном варианте. Ее широкое распространение не без оснований воспринимается во многих странах как культурный империализм. В ней часто видят угрозу для традиционных культурных и духовных ценностей, угрозу для традиционного жизненного уклада. Сама пошлость коммерциализированных форм англосаксонской культуры на определенном этапе становится препятствием для ее распространения, и все же вряд ли стоит переоценивать силу реакции, вызываемой ее натиском.

Более важно то, что сегодня нет цивилизаций, которые не переживали бы внутреннего кризиса. В одних случаях он непосредственно связан с коренной ломкой социальных отношений, со сдвигами в сфере культуры, в других – с ломкой традиционной нравственности. А эта ситуация оказывает самое непосредственное, самое прямое воздействие на развитие межнациональных отношений в зоне влияния каждой из существующих в мире цивилизаций.

Вероятно, глобализация экономики, информационных связей, политического сотрудничества, образование единого нравственного поля, несмотря на всю незавершенность и ограниченность этих процессов, сыграли не последнюю роль в ускорении всего исторического потока. Время словно бы стало идти быстрее, чем раньше. Вряд ли случайно в обществе многих стран распространилось ощущение цейтнота, ощущение стремительности уходящего времени. Оно тем острее, чем явственнее для общественного мнения патологии, возникшие в человечестве во второй половине XX века.

…Если верить исторической памяти народов Тропической Африки, то первая революция в истории человечества была связана с овладением огнем и с созданием людьми системы нравственности, которая позволила им противопоставить себя природе, миру дикости. Еще один важный эпизод той революции: покидая людей, демиург уходит на небо. Если вспомнить, что в африканской мифологии идея божественного демиурга развивалась из представлений о природе – о небе, о лесе, о саванне, олицетворением которых и был демиург, то становится ясным, что уход Бога от людей – символическое выражение противопоставления сложившегося общества «диким» порядкам природы.

Второй революцией, давшей толчок бурному развитию целого пучка ярчайших цивилизаций, стала революция неолитическая. Опять-таки, если верить народной памяти, у ее истоков находился кузнец, который, похитив у демиурга огонь, спустился с неба к людям и научил их выплавлять и обрабатывать металл, возделывать землю, выращивать скот. И есть немалая доля правды в этом мифе.

В области материального производства эта революция выработала сложнейшую систему разделения труда между мужчинами и женщинами, между поколениями, между отдельными кланами, кастами и этническими группами, закрепленную во взаимоотношениях между государством, с одной стороны, различными сословиями и общинами, с другой. Параллельно сформировалась мировоззренческая система, в которой своего рода осью является представление о теснейшей взаимосвязи общества с окружающим миром, причем этот мир осмысляется людьми как некая целостность реального и воображаемого. Нарушения изначальных взаимоотношений между обществом и этим миром означали угрозу погружения мироздания в хаос и пресекались всеми доступными человеку средствами. А поскольку одним из элементов таких нарушений являлись нововведения, в отношении к ним проявлялась настороженность, а то и нетерпимость, особенно если выгода от них не была очевидной.

На почве неолитической революции, которая, по-видимому, имела несколько самостоятельных очагов, выросли египетская цивилизация, цивилизации Двуречья, Индостана, китайская, римская и греческая, к которым позднее присоединились другие, а также группа цивилизаций Америки. Хотя между ними существовали некоторые взаимоотношения, каждая из них развивалась своим путем, в русле определенных социальных и культурных традиций. Иногда их развитие прерывалось, а то и обрывалось вообще иностранными вторжениями, завоеванием, но в тех случаях, когда их эволюция не нарушалась, они достигали высочайших вершин в области искусств, философии, ремесел, в области литературы. В то же время лишь одна цивилизация из этого пучка, сложившаяся в Европе на основе синтеза достижений греко-римской культуры и местных национально-этнических культурных традиций, смогла самостоятельно совершить третью революцию – промышленную, заложившую основы нового великого поворота в истории человечества. Думается, нынешний кризис – свидетельство того, что ее созидательный потенциал в значительной степени исчерпан, как исчерпали свой запас внутренней энергии выросшие из глубочайшей древности традиционалистские цивилизации. Промышленная революция, дав мощнейший импульс развитию человечества, сейчас почти что полностью выдохлась, увязла в паутине возникших на ее пути противоречий. Более того, цивилизация, сложившаяся на Западе после промышленной революции, столкнулась со своего рода встречной волной. Проблема раскола человечества на «передовую» и «догоняющие» цивилизации не только не решена, а еще усложнилась, приобрела характер даже более болезненный, чем прежде, вызывая в «догоняющих» странах чувство неприязни, враждебности к привилегированной цивилизации. Она тянет за собой шлейф социальных революций, военных переворотов, этнических конфликтов.

Так промышленная революция, дав в свое время мощнейший толчок развитию производительных сил, не смогла придать научно-техническому и культурному прогрессу общемировой характер, а ограничила его сравнительно узким кругом стран. Дав импульс демократизации общественных отношений, глубокой внутренней перестройке общества, она и этот процесс ограничила пространством, более или менее совпадающим с зоной промышленного и научно-технического прогресса. Проложив по всему миру дорогу идеям социальной справедливости, идеям демократии, промышленная революция не смогла их полностью реализовать даже в сфере своего наибольшего влияния. А вне этой зоны идеи социальной справедливости, в конечном счете, способствовали мощным взрывам, череде революций, которые до основания потрясли мир, но так и не переделали его. Мир оказался расколот, причем относительное процветание стран, явившихся ареной промышленной революции, в значительной степени обусловлено эксплуатацией обездоленной части человечества. Безнравственность ситуации оскорбляет моральное чувство, питая социальные движения протеста самого различного характера и направлений. К тому же промышленная революция в своем развитии способствовала возникновению экологического тупика, такому разрушению среды обитания, что возникла глобальная угроза для человечества. Да и в военной области научно-технический прогресс достиг опаснейших рубежей. Ощущение того, что промышленная революция исчерпала свой потенциал и сейчас требуются новые решения, поиск новых перспектив и форм развития, обостряется нравственной неудовлетворенностью в обществе как стран Севера, так и Юга.

Кризис цивилизации, принимающий столь разные и противоречивые формы в различных странах и частях света, и есть, вероятно, проявление того, что человечество подошло к концу этапа, начало которому было положено Великой промышленной революцией. Одновременно этот кризис – и условие перехода на новую ступень развития. Думается, еще не осмыслив до конца необходимость некоего качественного «скачка» в своей эволюции, человечество на уровне общественного подсознания такую необходимость уже ощущает.