Текст книги "Два круга солидарности. Этнический и национальный факторы в современном мире"

Что касается политических элит, то они по многим причинам склонны к чисто варварскому пренебрежению интересами меньшинств. Обрекая эти меньшинства на полную невозможность освободиться, принцип территориальной целостности закрывает перед ними историческую перспективу. Он замораживает этническую ситуацию в некой точке ее развития. Но допустимо ли это? Ведь поток жизни, в любом случае, не останавливается. В конечном счете, история, выраженная в народной воле, в народной решимости, проложит себе дорогу. Так целесообразно ли множить на ее пути препятствия, преодоление которых оборачивается колоссальными человеческими жертвами?

Вряд ли оправдана и абсолютизация права нации на самоопределение вплоть до отделения, неизбежно вступающего в конфликт с принципом территориальной целостности. В его декларировании иные круги усматривают чуть ли не приглашение к выходу из полиэтнического сообщества, разрыву с ним в то время, как следовало бы, напротив, ориентироваться на поиск противоположной перспективы – перспективы сотрудничества. Вместе с тем, реализация этого права одним народом неизбежно ведет к ущемлению жизненных интересов и прав других народов, связавших с ним в рамках единого государства свою судьбу. Думается, значительно важнее для каждой национальной группы в государстве было бы провозглашение права на равенство и его обеспечение конкретными конституционными положениями. И, наконец, при урегулировании межнациональных разногласий вряд ли вообще допустим отход от мирных методов. В тех случаях, когда находящаяся в меньшинстве этническая группа в ходе референдума, не подвергаясь шантажу или иным формам запугивания прежде всего со стороны собственных экстремистских кругов, но также и со стороны большинства, все-таки высказывается за отделение, ее воля должна уважаться этим большинством, и условия разъединения и формы дальнейшего сосуществования меньшинства и большинства следует искать в ходе переговоров. Что же касается вошедших в мировую практику этнических чисток, то они, как проявление геноцида, являются преступлением против человечества. Им не может быть оправдания.

Конечно, национальные движения, несмотря на зачастую высокую степень более или менее скрытого манипулирования, стихийны и далеко не всегда поддаются вводу в какие-либо правовые рамки. И все же, если участники этих движений видят, что их интересы встречают понимание и уважаются, они сами не станут доводить дело до крайностей. Вряд ли допустимо забывать, что и характер межэтнических отношений, и перспективы их оздоровления в случае кризиса, прежде всего и главным образом, зависят от позиции доминирующей в государстве нации, от ее терпимости, уважительности, демократичности подхода.

Что касается второго противоречия, то суть вопроса в том, что реальное наполнение прав граждан различно в зависимости от очень многих факторов, среди которых свое место занимают и факторы этнические. На первый план выходят проблемы культуры, языка, экономического положения, поскольку в первую очередь именно они определяют, в какой мере гражданин способен воспользоваться своими формальными правами. Скажем, представитель этнического меньшинства может не знать государственного языка, а этнос, к которому он принадлежит, занимает отдаленную территорию и слишком беден, чтобы обеспечить должное образование всех соплеменников. В таких условиях его гражданство оказывается чисто формальным, следить за жизнью своего государства он не в состоянии. Более того, этнос в целом может быть слишком малочисленным, слишком отсталым в культурном отношении, чтобы уметь отстоять даже самые насущные интересы своих сограждан перед лицом большинства.

Думается, в таких ситуациях формальной демократии бывает далеко недостаточно, чтобы компенсировать отсутствие реального демократизма. В Советском Союзе пытались обеспечить такую компенсацию, идя на создание различных национальных государственных образований, где меньшинства чувствовали бы себя господами положения. Правда, в этой работе допускалось слишком много формализма, да и авторитарное перерождение власти помешало ее успеху, но сам замысел был гуманен и честен.

Сейчас советскую власть упрекают в том, что, образуя различные национальные автономии, она-де способствовала этнизации общественного сознания. Пожалуй, такое обвинение фальшиво. Насколько известно, за исключением резерваций для индейцев, в Соединенных Штатах нет государственно-административных образований по национально-этническому признаку, однако процесс этнизации сознания там зашел весьма далеко, а вспышки этнических конфликтов, скажем, в Лос-Анджелесе, в Детройте и ряде других городов США заметно превосходили по силе, по масштабности все, что когда бы то ни было наблюдалось в Советском Союзе. И это вряд ли являлось случайностью. В Советском Союзе, при всей авторитарности власти, процессы демократизации общественной жизни и межэтнических отношений были глубокими. Напротив, в Соединенных Штатах, стране с многовековыми традициями парламентской демократии, демократизация общественных и межнациональных отношений забуксовала на определенном пороге. Не приходится спорить с тем, что создание в Советском Союзе национально-этнических автономий в ряде случаев благоприятствовало этнической консолидации и развитию национально-этнического самосознания. Но этот процесс имел объективный исторический характер, и, видимо, заслуживает положительной оценки то обстоятельство, что в определенную эпоху политика властей несколько его опережала: она не тормозила процесс, что сразу же породило бы нарастание националистических эмоций, а расчищала для него дорогу.

И вряд ли случайно резкое ухудшение национально-этнической атмосферы началось после того, как в России и сопредельных странах стали свертываться процессы демократизации: заметно ухудшилось положение в сфере образования, где появление платных школ знаменовало вторжение туда принципа классовости, в культурной жизни обозначилось сокращение спроса на книги и падение посещаемости театров и концертных залов при взрывном распространении идей и взглядов, считавшихся дикими еще нашими прадедами, началось внедрение психологии социального неравенства и культа богатства, при одновременном значительном откате назад в области общественных отношений, поскольку на реальную власть стала претендовать узкая прослойка нуворишей, беспощадно обирающая основную массу своих соотечественников. Очевидно, что определенную роль играли и другие факторы, в особенности приватизация.

С позиций нравственности

Вероятно, и демократизация не в состоянии решить национального вопроса, но она явственно притупляет его остроту. Дело в том, что, расширяя возможности выбора для каждой личности, она тем самым ослабляет значение этнической солидарности. Иначе говоря, демократизация создает альтернативу этой солидарности. И эффект от сопровождающего демократизацию раскрепощения личности обычно огромен. Люди, которые раньше и мечтать не могли бы о творческой либо научной деятельности, об артистической карьере, получают возможность реализовать свой природный потенциал, что, в конечном счете, способствует стремительному рывку вперед всей национальной культуры, всего общества, выходу на более высокий уровень сложности всего общественного сознания.

Насколько можно судить, демократизация общества и, как следствие, демократизация межэтнических отношений остаются наилучшим найденным историей способом подхода к национальному вопросу. Но очевидно, что такая демократизация – это определенный социальный проект, за которым не могут не стоять и определенные социальные интересы.

Казалось бы, это еще одно глобальное, тупиковое по своему характеру противоречие. Но сама история вроде бы начинает нащупывать выход из складывающейся ситуации.

Нет нужды доказывать, что это кольцо противоречий, а их перечень можно бы продолжить, немыслимо разорвать каким-то одним волевым решением, каким-либо волюнтаристским вмешательством в исторический процесс. Но вполне реально ставить задачей введение процесса демократизации национально-этнических отношений в определенные, достаточно жесткие нравственно-правовые рамки, позволяющие пресекать его экстремистские проявления. И именно в этой области выглядит достижимым некий уровень международного согласия, который позволил бы разработать, одобрить и проводить в жизнь кодекс норм межэтнических и межнациональных отношений, закрепленный в декларации, аналогичной Декларации прав человека и гражданина.

Если в результате и не удастся преодолеть нынешнюю разобщенность человечества, то рассчитывать на оздоровление в сфере национально-этнических отношений допустимо. А это позволит, в свою очередь, сделать шаг к выходу из нынешнего, сумеречного, периода человеческой истории. В это хотелось бы верить.

Глава первая. Этнос и нация

В примечаниях ко 2-му тому Сочинений И. В. Сталина сообщается, что название статьи «Марксизм и национальный вопрос» было первоначально иным. В журнале «Просвещение», где она впервые опубликована в 1913 г., статья озаглавлена «Национальный вопрос и социал-демократия». Годом позже она появилась отдельной брошюрой опять-таки с новым заголовком – «Национальный вопрос и марксизм»[5]5
  Сталин И. В. Сочинения. Том 2, Москва, 1946, с. 402.


[Закрыть].

Автор, очевидно, гордился своей работой, и в изменениях ее названий видно, как он постепенно выпячивал ее теоретический аспект. Если первоначальным заголовком определялось, что темой исследования был подход социал-демократии к национальной проблеме, если вторым уже подчеркивалось место национального вопроса в общей системе марксистской теории, то окончательный вариант названия указывает, что в статье раскрывается марксистское понимание национального вопроса.

Так не лишенная достоинств, местами интересная, но одновременно схоластичная, начетническая статья постепенно возносилась на пьедестал выдающегося достижения теоретической мысли. Тщеславие, самооценка автора возрастали с каждым шагом вверх по иерархической лестнице. Когда же он достиг вершины, содержащееся в его достаточно скромном труде определение нации стало настойчиво внедряться в сознание народов Советского Союза. И, думается, это не прошло бесследно. Догматизм теоретических конструкций И. В. Сталина опасно совпадал со склонностью его сознания осмыслять действительность в полярных черно-белых тонах. В периоды обострения межэтнических отношений отчетливо видно, как идеологи этнических движений абсолютизируют отдельные признаки нации из определения Сталина. Вот почему освобождение от гипноза выработанной им формулировки важно не только для теории национального развития, но прежде всего необходимо для практической работы, для очищения атмосферы межэтнических отношений от ложных стереотипов.

Одним из первых марксистов, сделавших шаг в этом направлении, был крупный французский востоковед-арабист М. Роденсон. В статье «О марксистской теории нации»[6]6
  Rodinson M. Sur la theorie marxiste de la nation. «Voies nouvelles», 2/1959, Paris, pp.25–30.


[Закрыть] он убедительно раскрыл слабые, уязвимые стороны концепции И. В. Сталина. Им было высказано несколько замечаний. Прежде всего, исследователь обратил внимание на то, что документация автора об образованиях национального типа «скудна». М. Роденсон напомнил, что Сталин провел в Вене два месяца, изучая с помощью Бухарина и Трояновского труды главным образом австрийских марксистов по национальному вопросу. Подобная ориентация его работы объяснялась тем, что австрийские социал-демократы активно обсуждали проблемы автономии национальных меньшинств, волнующие и русских марксистов.

«В этой полемике, – отмечал французский ученый, речь шла о доказательстве того, что автономия национальных меньшинств России не могла мыслиться без определенной территориальной базы этих меньшинств и что партия могла быть организована только на основе территориальных подразделений. Сталин счел необходимым выработать общую теорию, согласно которой территория остается, повсюду и всегда, признаком нации».

Исследователь утверждал, что, вопреки широко распространенному мнению, В. И. Ленин не слишком высоко ценил сталинскую работу. «Никогда, ни в одной из своих статей по национальному вопросу, – писал в подтверждение своего вывода М. Роденсон, – он не возвращается к сталинскому определению (нации. – В. И.). Еще важнее то, что в своих доводах он многократно занимает позицию, прямо противоположную сталинской». По мнению ученого, И. В. Сталин дал определение типа нации, характерного для Западной Европы в эпоху капитализма.

«Но схематическая жесткость его подхода имеет очень существенный недостаток, замораживая понятие, которое требуется определить, навязывая ему безупречную стройность, поистине метафизическую неизменность», – отмечал М. Роденсон.

С выводами этого ученого перекликались суждения о сталинской работе крупного южноафриканского марксиста Дж. Слово. Тезис Сталина по национальному вопросу, утверждал он, мог иметь ценность в конкретных условиях Австро-Венгерской империи после ее развала и последовавшей национальной перегруппировки и был важен при решении национального вопроса в Советском Союзе. Но его применимость в обстановке Южной Африки и даже в обстановке большей части Африканского континента, в лучшем случае, сомнительна[7]7
  Slovo Joe. The South African Working Class and the National Democratic Revolution. Lusaka, p. 27.


[Закрыть].

Дж. Слово вспоминал, что в 1932 г. Коминтерн призвал коммунистическую партию Южной Африки выдвинуть такой лозунг:

«Полная и немедленная национальная независимость для народов Южной Африки. За право зулусов, басуто и других наций образовать их собственные республики. За добровольное объединение африканских наций в Федерацию независимых туземных республик».

Этот лозунг представляется ему глубоко ошибочным. По его собственному убеждению, «несмотря на культурное и расовое многообразие, Южная Африка не является многонациональной страной. Это нация в процессе становления, в процессе, который через борьбу продвигается вперед и может быть полностью завершен лишь после поражения расистской тирании. Концепция одной и единой нации, охватывающей все наши этнические общины, остается практически бесспорной целью освободительного движения».

Подчеркивая, что южноафриканский пример далеко не единичен, Дж. Слово говорил о том, как рассматривался национальный вопрос в партии ФРЕЛИМО в Мозамбике, стране с множеством различных племенных групп. Он цитировал высказывание одного из лидеров этой партии, Марселину душ Сантуша, сделанное тем в 1973 г. Тот утверждал:

«Основные условия для успешного изживания (трибализма) налицо. По общему вопросу, сформировали ли мы уже нацию в подлинном смысле слова, хочу сказать, что нация основывается на конкретной действительности. А самой важной ее чертой на нынешней стадии в Мозамбике является битва против португальского колониализма. Наша общая борьба против угнетения играет выдающуюся роль в создании национальной связи между всеми группами и культурами… Конечно, нация является продуктом истории, и ее формирование проходит через различные стадии. В этом смысле работа по конечному достижению национального статуса будет продолжаться и после независимости, хотя его основные моменты в Мозамбике уже существуют и продолжают дальше развиваться»[8]8
  Slovo Joe. Op. cit., p. 28.


[Закрыть].

Дж. Слово, в сущности, противопоставлял узкоэтническому подходу Сталина к проблеме нации значительно более широкий взгляд, требующий учета классовых, политических, наконец, конкретно-исторических факторов. Он замечал, что после Ленина возникла тенденция придавать основное значение культурно-лингвистическим (этническим) факторам в ущерб классовому подходу.

«Сплочение или разобщение рыхлых этнических групп, – писал Дж. Слово, – в одну или же несколько суверенных целостностей не может оцениваться на основе каких-либо универсальных формул того, что же образует нацию. Революционер знает, что на вывод влияют значительно более сложные политические соображения, чем содержащиеся в любом перечислении обычных «национальных» признаков»[9]9
  Slovo Joe. Op. cit., p. 29.


[Закрыть].

Столкновение двух мнений, двух подходов отнюдь не ограничивалось теорией. Для южноафриканских коммунистов, для многих государственных и политических деятелей других регионов Африканского континента определение нации имеет исключительно важное практическое значение. Вместе с тем, трудно не заметить, что от региона к региону сам этот термин начинает прилагаться к совершенно различным образованиям. Возникает вопрос: если справедлива критика позиции Сталина за узкоэтнический подход к проблеме, то не совершает ли ошибки и сам критик, называя нацией любое полиэтническое сообщество народов, пусть основывающееся на единстве экономических, политических и иных интересов? Понятие «нации» начинает выглядеть как кафтан, который в одних случаях слишком узок, в других – слишком широк.

К сожалению, Дж. Слово, указав, что сталинское определение не соответствует реальности Южной Африки, на этом прекратил его критический анализ. К слову сказать, М. Роденсон также высказал мнение, что сталинская формулировка неприменима к ситуации в арабском мире. И тоже на этом утверждении заканчивает свое развенчание сталинской работы. Таким образом, оба исследователя, решительно отвергая притязания национальной теории Сталина на универсальность, тем не менее, признают ее значимость в конкретной ситуации Европы, России начала века. Но, может быть, эта теория потому и не является универсальной, что страдает какими-то существенными изъянами? И так ли уж она применима в европейских и в российских условиях?

Внутренняя неоднородность

Сталин заявлял, что нация – это общность людей. И уточнял, что речь идет об устойчивой, исторически сложившейся общности, в основе своей – не расовой и не племенной. В подтверждение своей мысли он указывал, что нации образовывались из смешения различных народов.

Но следующего шага Сталин не делает: он не уточняет, что практически всегда такая общность внутренне неоднородна. Так, у тех или иных составляющих нацию групп степень развития национального самосознания бывает весьма различной. Эта особенность наиболее заметна у крупных этносов, занимающих большую территорию, отдельные районы которой слабо между собой связаны и экономически развиваются неравномерно. Обособленность отдельных территориальных групп иной раз становится столь значительной, что возникает реальная перспектива их превращения в независимые, самостоятельные нации. Так, англосаксонские переселенцы образовали ядра, вокруг которых сложились североамериканская, австралийская, новозеландская и некоторые другие нации.

Вместе с тем, внутри многих молодых этносов легко прослеживаются пережитки былых племенных образований. К примеру, один из крупнейших этносов Нигерии, йорубский, включает эгба, живущих вокруг города Абеокута, расселенных по территории восьми йорубских княжеств иджебу, экити, илеша, и целый ряд других подгрупп, отличающихся друг от друга диалектом, особенностями культуры, традициями. Хотя подавляющее большинство йорубов тяготеют к объединению, исламизированные йорубы в районе города Илорина, на реке Нигер, ревниво сохраняют свою обособленность.

Сходная картина наблюдается у соседей йорубов – бини. В их обществе еще недавно сохранялись глубокие следы родоплеменного уклада: мужское население разделено на возрастные классы, причем обычно их три – юноши, полноправные общинники, старейшины. В родственных отношениях явственно начало патрилинейности, когда старший сын наследует собственность, титулы, привилегии и обязанности отца; существует жесткое разделение трудовых обязанностей между мужчинами и женщинами, которым закрепляется подчиненное положение женщины. Местное название города Бенина, Эдо, дало название и языку этого этнического сообщества, относящемуся к западно-суданской группе ква.

Объединение в едином государстве, королевстве Бенин, благоприятствовало сближению родственных народов. Тем не менее давние различия между ними оказались довольно устойчивы.

Английский этнограф Р. Е. Брэдбери отмечал существование четырех крупных племенных союзов, собственно эдо, или бини, ишанов, северных эдо, в свою очередь распадающихся на четыре подгруппы, и урхобоисоко[10]10
  Bradbury R. E. The Benin Kingdom and the Edo-speaking Peoples of South-Western Nigeria, London, 1957, pp. 14–16.


[Закрыть]. У северных эдо выделяются подгруппы, в свою очередь иногда насчитывающие десятки «независимых» племен. По наблюдениям Р. Е. Брэдбери, среди северозападных эдо от деревни к деревне имеются заметные различия в словарном составе местных диалектов.

Вместе с тем, в крае весьма ощутимо воздействие современности. Оно проявляется в объединительном влиянии школы, печати и радиовещания, в умножении экономических и иных контактов между изолированными еще недавно районами. Уэдоговорящих народов сложилась интеллигенция, выражающая их устремления.

Единична ли эта картина? Отнюдь нет. Сходные, хотя и не тождественные структуры у молодых национальных образований наблюдаются во многих районах Азии и Африки.

В ряду противоречий, раскалывающих национальные общности, особое место занимает разрыв между верхами, ассимилировавшими иностранную культуру, и низами, верными своим исконным традициям. Говоря о предреволюционной России, философ Н. А. Бердяев отмечал:

«Мир господствующих привилегированных классов, преимущественно дворянства, их культура, их нравы, их внешний облик, даже их язык, был совершенно чужд народу – крестьянству, воспринимался как мир другой расы, иностранцев»[11]11
  Бердяев Н. А. Истоки и смысл русского коммунизма. Москва, 1990 г., с. 111.


[Закрыть].

В годы революции и гражданской войны из этого разрыва вырвались страшные духи ненависти и вражды; ликвидация культурной верхушки страны бросила трагическую тень на всю последующую историю великого народа.

В более резкой, обнаженной форме проблема существует в странах третьего мира, где европеизированные верхи и говорят на другом языке, чем низы. Привилегии верхов огромны, весь их образ жизни в корне отличен от условий существования остального общества. Правда, в третьем мире почти нигде противоречие между верхами и низами не преодолевалось столь же радикальным образом, как в России, но и там не счесть поворотов истории, которые вызывали массовую эмиграцию интеллигенции, истребление наиболее образованной и просвещенной части общества. Достаточно вспомнить события 1964 г. на Занзибаре, где свержение монарха сопровождалось истреблением едва ли не всей арабизированной верхушки местного общества. Такой путь «консолидации» этнических общностей, как правило, сопровождался их культурным и духовным регрессом при одновременном подъеме шовинистических страстей.

Внутренняя неоднородность временами порождала острейшие кризисы. Не был ни случайностью, ни результатом только внешних давлений распад после Второй мировой войны ряда, казалось бы, прочных национальных образований. И в Германии, и в Корее, и в Йемене, и во Вьетнаме социальные и идеологические противоречия в какой-то момент оказались сильнее сознания национальной общности.

Наконец, такое важное обстоятельство, как факт, что ни на одном этапе истории национальное сообщество не бывает однородным в этническом отношении; оно всегда включает представителей других этносов, людей иного языка, иной культуры. Пожалуй, наиболее замкнутыми были родоплеменные общества, где перед интеграцией чужака вырастал барьер – необходимость его признания сородичем, человеком своей «крови». Этот барьер, тем не менее, за одно-два поколения преодолевался. Ныне ассимиляционные процессы идут проще, хотя тоже наталкиваются на трудности. Но главное: нет нации, которая не ассимилировала бы представителей различных этносов и, очевидно, не утрачивала бы тех, кого поглощают другие нации. От соотношения этих двух противоречивых тенденций во многом зависит развитие нации, ее здоровье. Как в одном из своих интервью говорил русский историк и географ Л. Н. Гумилев, «в тысячелетних колебаниях происходит беспрерывное смешивание народов. Так что нельзя говорить ни о какой «чистоте», тем более – исключительности или избранности. Этносы всегда возникают в результате контактов. В основе любого образования лежат как минимум два старых. На практике же составных частей, как свидетельствует великое множество исторических примеров, бывает гораздо больше»[12]12
  «Известия», 12.04.1989 г., Москва.


[Закрыть].

Через преодоление внутренней неоднородности – социальной, культурной, этнической – и происходит, по всей видимости, становление национальной общности. Ее устойчивость во многом, как показывает история, зависит от того, насколько успешно движется этот процесс. Но та же история подтверждает, что, когда стираются одни линии внутреннего размежевания, на поверхность выступают новые, ранее незаметные или не существовавшие. И все же изживание родоплеменной дробности, феодальных «пирамид», сословных, а затем и классовых барьеров образовывало как бы ступени к большей и большей национальной зрелости, ко все большей открытости, ко все большей способности сотрудничать с внешним миром, к изменению характера нации в результате все большей гуманизации межличностных отношений в ее среде.

Но вернемся к статье Сталина. Рассуждая далее над признаками нации, он подчеркивал, на первый взгляд с полным основанием, что национальная общность немыслима без общего языка. Правда, уточнял: «Это, конечно, не значит, что различные нации всегда и всюду говорят на разных языках или все, говорящие на одном и том же языке, обязательно составляют одну нацию».

Очевидность далеко не всегда выдерживает критическую проверку. Некоторые советские этнографы, размышлявшие над проблемой языка как фактора этногенеза, выделяли моменты, не укладывавшиеся в тесные рамки сталинской догмы. Академик Ю. В. Бромлей, в частности, писал: «…если исходить из идеи «общности языка» (имея в виду при этом общность одного языка) как обязательного этнического признака, то немало народов автоматически окажется за пределами этнической категории»[13]13
  Бромлей Ю. В. Очерки теории этноса. Москва, 1983 г., с. 113.


[Закрыть].

Он напоминал, что среди народов нашей страны значительные массы башкир, карел, эвенков считают своим родным языком русский. Есть народы, отдельные части которых с трудом понимают друг друга. Это, например, северные, восточные и южные группы китайцев. Ученый далее отмечал, что у некоторых народов существует даже несколько хотя и близких, но разных литературных языков: у мордвы – эрзянский и мокшанский, у норвежцев – риксмол, ланнсмол, самноршк[14]14
  Там же, c. 113.


[Закрыть].

Это наблюдение привлекает внимание к существеннейшему аспекту взаимоотношений народа и его языка – их динамизму. При всей их устойчивости и даже консерватизме они изменчивы, текучи. В судьбах языка находит свойственная жизни этноса тенденция преодоления своей внутренней неоднородности, сращивания с другими этносами, наконец, поглощения. Если народ – центр притяжения для соседей, то его язык вырастает в средство межэтнического общения, средство распространения его культуры. И, напротив, язык народа, переживающего культурный спад, духовный разлад, вытесняется, зона его распространения сокращается.

Национально-этническое самосознание склонно абсолютизировать роль языка в процессе национального становления, причем за этим скрывается культ самого этноса, стремление остановить его движение на некой вроде бы высшей точке эволюции. С тревогой относится оно к ассимиляционным процессам и взрывается, если подозревает хотя бы малейший элемент насилия, вмешательства власти в их поощрение или поддержку. В этой ситуации, как правило, отметается реально складывающаяся в обществе «иерархия» языков и агрессивно утверждается примат родного языка. Парадоксальным образом именно тогда-то и начинает торжествовать формула Сталина об «общности» языка как признаке нации.

Нельзя не задуматься о социальном и нравственном подтексте этого явления. Не означает ли факт существования «иерархии» языков и объективного неравенства людей, говорящих на этих языках? Разве существование в многонациональном обществе одного доминирующего языка не ставит в привилегированное положение и тех людей, для которых этот язык является родным? Ответ очевиден. Трудно не понять, почему человек, на своей родной земле вынужденный отказываться от языка своих предков, для того чтобы обеспечить успех своей карьеры, чтобы полнее выразить себя как личность в творческой деятельности, почему этот человек может испытывать ярость и негодование при ущемлении его родного языка.

И все же, если вдуматься, вопрос отнюдь не выглядит однозначным.

Вспыхнувшие в Советском Союзе в конце 80-х годов дискуссии вокруг этой проблемы шли не только на страницах научной и литературной печати, но захватили и улицу. Они обнажили как опасность государственного вмешательства в национальные процессы, так и губительность националистических крайностей. В полемике, временами обретавшей митинговые интонации, сталкивалось несколько точек зрения.

Белорусский этнограф В. К. Бондарчик, выступая на организованном журналом «Вопросы истории» «круглом столе» по национальному вопросу в СССР, рассказывал, что в его родной республике все городские школы работают на русском языке. Он говорил, что родители отказываются обучать детей на родном языке, считая, что он потерял перспективу, социальные, коммуникативные и все другие функции. По мнению ученого, в селах только 22 процента учащихся обучаются на белорусском языке, причем из них получают законченное среднее образование едва 10–12 процентов. Ученый утверждал, что «потеря языка – это один из этапов потери национального самосознания»[15]15
  Бондарчик В. К. Должна жить концепция единства восточных славян. – «Вопросы истории», 5/1989 г., Москва, с. 11.


[Закрыть].

Еще более тревожную картину нарисовала, говоря о вепсах, другая участница дискуссии, карельский филолог З. И. Строгальщикова. Она сообщила, что в конце 1937 г. вся деятельность по развитию вепсской народности была прекращена. Обучение в школах стали вести на русском языке, учебная литература на вепсском языке была конфискована. Ныне вепсский бытует только в устной речи. В результате ассимиляции численность народа быстро сокращается. Если в 1939 г. вепсов насчитывалось 32 тысячи, то в 1959-м – 16,4 тысячи, в 1979-м – 8,1 тысячи[16]16
  Строгальщикова З. И. Вепсы: история и проблемы этнического развития. – «Вопросы истории», 5/1989 г., Москва, с. 75.


[Закрыть].

В течение нескольких месяцев шло обсуждение национального вопроса на страницах «Литературной газеты». Снова на первый план вышла проблема языка. Обмен мнениями, в котором участвовали писатели и ученые, подтвердил, что русификация затронула все народы Союза, сокращая зону влияния других языков. Казахский писатель С. Елубаев, в частности, говорил:

«Как Арал, ставший жертвой интернациональной безответственности, отошел от своих берегов на десятки километров, так и казахский язык, сужая сферу применения в городах республики, на сотни километров «отошел» в степь, в аулы. При двукратном росте населения почти в два раза сократился тираж книг на казахском языке. Катастрофически теряют зрителя национальный театр и кино…»[17]17
  «Литературная газета», 29.03.1989 г., Москва.


[Закрыть].

Эта тревога, эта горечь понятны. Но вряд ли справедливо объяснять отступление отдельных языков только коммерциализацией культуры или одним давлением властей. К тому же, если оправдано возмущение административным «продвижением» русского языка, то вряд ли можно осуждать людей, которые самостоятельно и свободно делают выбор в его пользу.