Текст книги "Два круга солидарности. Этнический и национальный факторы в современном мире"

Неравенство мужчин и женщин – далеко еще не решенная проблема в странах западной цивилизации. Однако в обстановке гибкости общественных структур, в атмосфере демократизма не вызывает особого удивления быстрота, с которой иной раз удается и в этой области добиться существенного прогресса.

Американская журналистка и общественная деятельница, Барбара Эренрайх, опубликовала блестящий анализ феминистского движения в США в 70–80-е годы[53]53
  Эренрайх Барбара. Феминизм и классовая консолидация. «Диалог – США», Вашингтон, № 46,1991, с. 52–56.


[Закрыть]. По ее наблюдениям, толчок движению дали экономические перемены: если в 50–60-х годах большинство мужчин, принадлежавших к рабочему или среднему классам, могли рассчитывать, что их заработки позволят содержать семью без помощи работающей жены, то два десятилетия спустя большинство американских мужчин уже не были в состоянии поддерживать семью без женской помощи. Многие американские женщины, включая жен и матерей, были вынуждены пойти работать.

Б. Эренрайх писала: «Вернувшись на сцену в 70-х годах, феминизм начал наступление на традиционно мужские профессии в двух направлениях. С одной стороны, женщины просто требовали быть допущенными на равных условиях. С другой, они ставили под вопрос саму суть представлений об этих профессиях: исключительность, притязания на научную объективность и служение обществу. Например, феминисты хотели, чтобы женщины были врачами, но они также хотели уничтожить медицину как элитарную профессию и выдвигали на первый план квалификацию и участие более скромных работников здравоохранения, как, скажем, акушерок-самоучек».

Результаты движения впечатляют. Б. Эренрайх отмечала: «В медицине в 1969 году лишь девять процентов студентов-первокурсников были женского пола; в 1987 году их стало 37 процентов. В юриспруденции в 1973 году лишь восемь процентов получивших дипломы бакалавров были женщины; через десять лет их стало 36 процентов. В области управления предприятиями в 1973 году лишь 4,9 процента получивших степень магистра были женщины; 10 лет спустя 28,9 процента новых магистров управления бизнесом были женщины».

По мнению исследовательницы, «эта перемена в судьбе женщин должна расцениваться почти также, как получение ими избирательного права».

«Феминизм, – подчеркивала Б. Эренрайх, – затронул жизнь женщин из разных классов общества, он изменил их жизнь в таком отношении, которое не имеет ничего общего с экономикой или динамикой какого-либо определенного класса. Уничтожив наиболее жестокие формы дискриминации по признаку пола, движение открыло двери женщинам всех классов, рас и состояний. Женщины завоевали право на аборты, на равную оплату за равный труд, право на равенство при получении образования; и феминистки продолжают делать все возможное, чтобы расширить эти права и завоевать новые, такие как субсидии на уход за детьми и оплаченный отпуск по беременности и родам. Крупнейшая, вероятно, победа феминистского движения для всех женщин относится к нематериальным сферам собственного достоинства и самоуважения».

Такие успехи исподволь изменяют сам облик нации, особенности ее культуры, ее миропонимание, национальный характер.

В странах третьего мира эмансипация женщин происходит мучительно, особенно там, где сильно влияние ислама. Важнейшее препятствие, наряду со слабостью демократических традиций, образует культура, носящая отчетливо выраженный «мужской» характер, подчеркивающая мужское превосходство и закрепляющая системой мифов, законоположений, обычаев, формами имущественных и трудовых отношений господствующее положение мужчин в обществе. Как сказывается «мужской» характер национальной культуры на отношениях данного народа с соседями? Ведь они в значительной мере подчиняются нормам мужского кодекса чести, отличаясь повышенной жесткостью, агрессивностью и воинственностью.

К чему это отступление? В третьем мире еще сохраняются многочисленные полиэтнические сообщества, выживание которых позволит уберечь составляющие их народы от многих трагических испытаний, выпадающих на долю этносов, пытающихся в одиночку решать свои проблемы. В это же время в странах Севера ищут новые формы межнационального сотрудничества. Представляется, что предпосылкой и сохранения исторически сложившихся полиэтнических конгломератов, и создания новых полиэтнических образований является как демократизация общественных отношений в этносе, так и возможность демократизировать межнациональные отношения. Взаимосвязь этих двух процессов – едва ли не единственная дорога к сохранению многонациональных сообществ в одних странах и к их возрождению – в других. Это же и дорога к освобождению общественного сознания от системы взглядов, связывающих судьбы национальной идеи с идеей национальной государственности.

Бесценен в этой области опыт, прежде всего позитивный, но и отрицательный тоже, накопленный в Советском Союзе. В период, когда различные политические силы развязали яростную кампанию с целью его разрушения, основное внимание советской и международной общественности привлекалось прежде всего к таким событиям в его жизни, как массовые насильственные депортации в Среднюю Азию крымских татар, ряда народов Кавказа. Они были обвинены – совершенно несправедливо – в массовом сотрудничестве с оккупационными властями. Этот страшный эпизод не вычеркнуть из истории Советского Союза, но нельзя допускать и того, чтобы он заслонял другие, светлые, страницы этой истории. А таких страниц немало.

С точки зрения некоторых специалистов, советская национальная политика допустила просчет, сделав ставку на этнический фактор и подчинив ему административное деление государства. Более того, благодаря существовавшей системе национальных союзных республик, национальных автономных республик, национальных автономных краев и областей, автономных районов различные этносы страны якобы были поставлены в неравноправные отношения: в стране будто бы была создана иерархия народов. Но этот упрек, мягко говоря, несправедлив.

Особенностью советского подхода к национальному вопросу было сочетание двух принципов – этнического и гражданского. С одной стороны, все граждане вне зависимости от национального происхождения имели совершенно одинаковые права. В то же время делалось все, чтобы у людей разных национальностей было максимально одинаковым и реальное наполнение этих прав. В первые послереволюционные годы возникло множество небольших национальных образований на уровне района или нескольких районов, создаваемых с тем, чтобы дать возможность местному населению, отличному по языку от доминирующей в округе нации, обеспечить образование на родном языке, поддерживать свои национальные обычаи и традиции. Существование многочисленных автономий помогало учитывать все разнообразие культурных и иных запросов многонационального населения.

В годы советской власти многие малые народы страны получили собственную письменность, а их культура приобрела современный характер. В Советском Союзе прилагались гигантские усилия для развития культуры и образования в Средней Азии, где существовали древние центры образованности и знания, пришедшие в упадок в результате оторванности от мировой цивилизации. Демократизация общественных отношений среди кавказских и среднеазиатских народов ускорила эмансипацию женщин, нанесла сильнейший удар по патриархально-феодальным пережиткам. Равенство народов постепенно становилось не просто формально провозглашенным принципом, а реальным фактом.

Однако нарушения норм демократии с ходом времени сказались и на подходе власти к национальному вопросу. В стране перестали изучаться реальные проблемы, возникавшие в сфере межнациональных отношений. Постепенно возник огромный разрыв между административными границами республик и автономий, с одной стороны, и зонами этническими, с другой, что в последующие годы породило немало чрезвычайно болезненных ситуаций. Естественные процессы ассимиляции стали деформироваться в результате грубого административного вмешательства и давления, что придало им характер взрывоопасный. Центральные и местные власти больше не принимали во внимание интересы этнических меньшинств. Эти и другие деформации отравляли атмосферу, вызывали недоверие и враждебность между народами.

И все же сложившееся в Советском Союзе полиэтническое сообщество имело здоровые основания. Хотя его опыт сравнительно недолог, он и своими отрицательными сторонами подтверждает справедливость мысли, что сочетание двух демократизаций – как на уровне межличностном и социальном, так и на уровне межэтническом – является ключом к здоровому ненасильственному национальному развитию, к преодолению возникающих в сфере межнациональных отношений патологий.

Но будет ли когда-нибудь востребован этот опыт? Как и ценный опыт, накопленный в других странах? Или же возобладает стихийное движение к углублению глобального кризиса национальных отношений, который столь многих заставляет задумываться: а не наступил ли конец истории?

Какие же признаки отличают нацию и ее характеризуют? Как представляется, нация – это внутренне противоречивое, динамичное, демократическое сообщество сограждан, этнически зачастую неоднородное, но группирующееся вокруг одного этноса; обладающее принятым как средство внутринационального общения национальным языком при локальном распространении других языков. В ряде случаев это сообщество лишено собственного пространства, однако чаще располагающее национальной территорией, которая включает анклавы, заселенные другими национальностями, и образует аналогичные вкрапления на чужой территории. Сообщество, создавшее культуру, представляющую органичный сплав культур сплотившихся в сообщество народов; сознающее общность прошлого, настоящего и будущего, общность исторических интересов, а также собственную духовную индивидуальность. Очевидно, такое определение идет вразрез с узкоэтническим. Противоречит оно и «образу» нации, бытующему в общественном сознании.

Еще одно-два замечания. Нередко высказывается суждение, что этничность – биологическое качество человека, а этнос – биологическая группа, что-то вроде стаи или прайда. Если учесть, что отличительная черта этноса – это культура, что вне культуры людское сообщество не существует и существовать не может, то понятна ошибочность суждения, представляющего этнос лишь биологической группой. С другой стороны, этнос иногда противопоставляют нации как некое «природное», «естественное» объединение людей сообществу сограждан, образующему государство, когда нация тождественна государству. При таком подходе к нации ее этническое своеобразие исчезает, что также неправильно. Строго говоря, как представляется, ошибочно абсолютизировать противопоставление нации этносу, забывая, что и нация, и этнос суть две формы существования сообщества людей, что их противопоставление может быть лишь весьма условным.

Нация есть преодоление этничности, а вместе с тем, она не существует, не может существовать вне этнического или полиэтнического организма. Двигаясь по некой восходящей исторической параболе, людское сообщество то набирает силы, становясь нацией, черпающей энергию из контактов со своими соседями, то, слабея, замыкается в себе, в своей этничности.

Через преодоление этничности, этнической ограниченности она сращивается с другими нациями. И в то же время через такое сращивание укрепляет свою этничность и становится нацией.

Демократизация общества и демократизм государства

Один из труднейших вопросов – о формах существования наций. Строго говоря, количество народов на земном шаре столь невелико, что ценнее, пожалуй, выявить своеобразие каждого из них, чем пытаться их объединить по некоторым общим чертам.

Что же касается неповторимой индивидуальности этнических образований, то здесь необходимо, как представляется, учитывать, что взаимосвязь национальной индивидуальности с историческим путем нации – самая непосредственная. И история народа запечатлена не только в преданиях или в багаже конкретных знаний народа о собственном прошлом. Его историческая память – и в этике, в нравственных идеалах, в нормах поведения, в предрассудках и прозрениях, в характере, наконец. Своеобразие каждого народа – это, в конечном счете, своеобычность его исторического пути, хотя одно не сводимо к другому.

И все же очень многое позволяет выявить некий общий для всех народов фон.

Вероятно, уточняя признаки, характерные для всех наций, нельзя не упомянуть такого, как степень демократизма. Не внешнего, чисто политического, но глубинного, основывающегося на способности к интеллектуальной терпимости, гуманизме, способности уважать другой народ, чужую культуру, на самостоятельности личности. Этот признак особенно существен, потому что степень демократизации общества есть как бы суммарный результат взаимодействия происходящих в нем процессов – классовой борьбы, культурного и духовного развития, эволюции хозяйственной, научно-технического прогресса.

Политическая демократия – лишь частное проявление глубинного, неуклонного процесса демократизации общества. В истории не редки случаи, когда он происходит в условиях жесткой политической системы, преследующей инакомыслие, ограничивающей даже основные свободы личности. Так, в Советском Союзе государством была проделана колоссальная работа по развитию образования народа, по поддержке народной культуры, по преодолению традиций и обычаев, которые ущемляли достоинство женщины. Многое было сделано в развитие того, что слишком помпезно называлось дружбой народов, а проще могло бы быть названо межнациональным сотрудничеством. Все это были различные стороны демократизации общества, что, в конечном счете, и обусловило крах режима, не сумевшего пойти в ногу с процессами, которые он сам же и подтолкнул. Напротив, уже весьма скромный успех политической демократии в России ознаменовался массовым разорением народа, острейшим кризисом системы образования, отчуждением народа от культуры, а культуры – от народа и, в конечном счете, вылился в существенное ограничение и ущемление самой политической демократии. Вот почему, наверное, можно сказать, что если ценность демократизации общества абсолютна, поскольку от нее зависят благополучие всех его членов и нравственное здоровье нации в целом, то ценность политической демократии – относительна и обусловлена конкретными историческими условиями.

Иной раз в этой связи приходится слышать, что нации нужно подразделять на два типа – демократические и авторитарные. И, действительно, с этим трудно спорить. В мире существует большая группа демократических государств и, на другом полюсе, еще более многочисленные диктатуры.

К сожалению, противопоставление основывается главным образом на учете различий, существующих в сфере правовой, политической, в сфере государственного устройства. В большинстве случаев анализ ограничивается учетом сиюминутных, преходящих обстоятельств народной жизни, редко затрагивая глубинные особенности наций и их развития. Поэтому и заключения бывают иной раз поверхностны.

Скажем, разве справедливо было бы относить немецкий народ в период Третьего рейха к числу недемократических наций только на том основании, что избиратели в 1933 г. поддержали национал-социалистов и в стране установилась фашистская диктатура? Вряд ли утвердительный ответ был бы верен. Дух народа оставался демократичен, демократичной продолжала быть его культура. Фашистская аберрация национального сознания оказалась сравнительно недолгой.

Другой пример – русский народ. Его обвиняли и обвиняют в пассивности, в покорности, в преклонении перед кнутом, утверждая, что все это – приметы его недемократичности. Опять-таки суждение слишком торопливое и предвзятое.

В ходе своей истории русский народ выработал довольно развитую систему демократии. В таких городах, как Псков и Новгород, был демократичным сам механизм государственного управления, основывавшийся на прямом участии народа в решении важнейших вопросов внешней и внутренней политики. В Москве существовала традиция Земских соборов, выражавших общенародную волю. Наконец, в деревне действовала общинная демократия, уцелевшая даже при крепостнических порядках.

И самодержавный характер государственной власти вытекал не из недемократичности русского народа, а был предопределен рядом других факторов национальной истории, в частности рождением российского государства в тяжелейших условиях борьбы с внешними врагами, представлением о священном характере высшей власти и рядом других. Он находился в известном противоречии с народными демократическими традициями.

Какие же в этих условиях различимы типы существования этносов? Один из главных – моноэтнический, когда этнос в силу причин, которые могут быть чрезвычайно многообразны – от чисто географических до культурно-психологических, ревниво отстаивает свою обособленность. Второй – полиэтнический при отчетливом доминирующем положении одного этноса. Таковы британская, испанская, французская и целый ряд других наций, где вокруг одного наиболее крупного и влиятельного группируется созвездие других народов. Наконец, третий тип – полиэтнические сообщества, где наблюдается теснейшее равновесное переплетение разнородных этнических групп, но часто вокруг одного в культурном и экономическом отношении лидирующего народа.

По сравнению с этносом нация – более сложное образование, причем стоящее на других основаниях. Она напоминает молекулу, образованную различными атомами – этническими группами. Если этнос цементируется в первую очередь сознанием общности происхождения, т. е. прошлого принадлежащих к нему мужчин и женщин, то в нации более важную роль играет убежденность в общности будущего. Вот почему в духовной жизни нации столь существенное место занимает вопрос об историческом ее призвании, о национальной идее и т. п.

Понимание того, что нация менее замкнута, чем этнос, иной раз проявляли даже лидеры движений, имеющих репутацию националистических. Интересно в этом отношении высказывание бывшего председателя Верховного Совета Литвы В. Ландсбергиса в интервью газете «Известия». Он говорил: «…нация – это необязательно люди одного этнического происхождения. Это люди, которые относятся к данному государству как к своей родине. Они и составляют у нас условную литовскую нацию, в которую входят не только коренные жители – литовцы»[54]54
  «Известия», 17.06.1991 г., Москва.


[Закрыть].

Такие образования возникали не только в эпоху господства капиталистического способа производства. Прочные, длительно существовавшие полиэтнические сообщества национального типа известны и в античности, и в Средние века. Их внутренняя сплоченность иной раз зависела от единства веры, единства религиозных убеждений. Этот фактор сохранил свое значение вплоть до современности. Израиль на Ближнем Востоке, движение сикхов в Индии свидетельствуют о том, как мощно соединяет религия изначально разнородные по культуре этнические элементы.

Л. Н. Гумилев отмечал три формы сосуществования этносов: «1) Симбиоз – сосуществование двух или более этносов в одном регионе, когда каждый занимает свою экологическую нишу; 2) Ксения – буквально «гостья» – вариант симбиоза, группа иноземцев, живущая замкнуто; 3) Химера – сосуществование двух или более чуждых этносов в одной экологической нише. Обычно химеры – последствия миграций и, как правило, неустойчивы»[55]55
  Гумилев Л. Н. Письмо в редакцию «Вопросов философии». – «Вопросы философии», 5/1989 г., Москва, с. 157–160.


[Закрыть].

Эта схема слишком тесна, чтобы охватить многообразие реальности. К тому же, если можно говорить об этническом пространстве небольших по численности, относительно изолированных народов как об «экологической нише», то территория, занимаемая крупными этническими группами, обычно столь неоднородна в природном отношении, что ее сравнение с нишей вряд ли возможно, даже когда она является анклавом в этническом пространстве другого народа. И какие этносы можно считать «чуждыми» друг другу? Ни религиозные, ни культурные, ни нравственные различия не являются чем-то абсолютным, не образуют непреодолимого барьера враждебности и несовместимости.

Полиэтничность, т. е. союз нескольких этносов в границах одной нации либо сообщества, составляет характернейшую черту развития и становления современных наций. Для Европы характерно преобладание наций, группирующих несколько малых этносов вокруг одного, доминирующего. Здесь же известны случаи национальных образований на базе двух, как в Бельгии, или четырех, как в Швейцарии, равнозначных этносов. К тому же в результате миграций этническая картина Европы быстро изменяется, на ней появляются совершенно новые элементы.

В ходе сосуществования в рамках единого полиэтнического сообщества крупных и в численном отношении небольших этносов начинают проявляться их различные подходы к его перспективам. В интересном исследовании об исторической памяти больших и малых народов российский исследователь А. Празаускас отмечает[56]56
  Празаускас А. Авторитаризм и демократия в многонациональных обществах. – «Азия и Африка сегодня», № 8,1990 г., Москва, с. 28.


[Закрыть], что положительные воспоминания характерны прежде всего для доминирующих этносов и в меньшей степени для других крупных народов. Напротив, «в исторической памяти этнических меньшинств и малых народов чаще преобладают всякого рода обиды и перипетии борьбы за выживание. Поэтому у них сохраняется повышенная чувствительность к любым проявлениям несправедливости, своеобразный «комплекс меньшинства», нежелание раствориться в «единой нации». Как правило, малые народы с трудом поддаются интеграции».

Степень «чувствительности» отдельных наций, больших или малых, к проявлениям несправедливости не поддается измерению. Вряд ли она заметно изменяется от народа к народу. Вряд ли существуют глубокие различия и в том, как народы поддаются интеграции. Но, может быть, горечь иных воспоминаний действительно сильнее у малых народов, способствуя их повышенной замкнутости? Среди них постоянен страх перед ассимиляцией, перед поглощением более крупным этносом. Это настроение не может не порождать в их сознании определенные болезненные явления, в частности, обостренную озабоченность этнической «чистотой», этническое высокомерие.

Сравнение культурного потенциала крупных и малых народов, находящихся на одной ступени экономического развития, показывает, что сила притяжения первых превосходит, и очень значительно, силу притяжения вторых. Если первые во многом предопределяют лицо современной мировой цивилизации, то вклад малых народов объективно скромнее. Их культура зачастую выглядит периферийной, она во многих отношениях вторична, несет нестираемый отпечаток более мощных соседних культур. К тому же, как ни оригинальна, как ни самобытна культура каждого численно небольшого народа, подсознательно он не может не понимать, что его культура не в состоянии с равной степенью интенсивности развиваться во всех областях, будь то наука, литература, живопись, музыка, философия и т. д. И что, несмотря на всегда возможные огромные достижения в отдельных сферах, по отдельным направлениям, неизбежно в целом эта культура приобретает характер вторичности, провинциальности. От этого не избавлены и крупные народы, но у них данный процесс менее заметен и вызывает менее болезненную реакцию по защите самобытности национальной культуры, которая начинает выглядеть у малых народов в некоторых случаях чуть ли не ее главным и единственным достоинством.

Крупные национальные культуры имеют, как правило, открытый характер. Они активно поглощают культуру зарубежья, не испытывая при этом особенных опасений утратить свой характер. Многочисленные переводы, выставки иностранных художников, гастроли зарубежных музыкантов – все это свидетельства национальной открытости и, к слову сказать, предпосылки интенсивного – и самобытного – духовного роста. И такая открытость давала культуре крупных народов известные преимущества. И. Шафаревич справедливо отмечал, что сотрудничество народов порождает культуру качественно более высокую, чем мог бы создать один из них. Культура и самого крупного из народов приобретает новое измерение, которого не имела бы иначе. И это всегда было типичным для России. Ученый напоминал в этой связи примеры Гоголя и Шевченко[57]57
  Шафаревич И. Путь из-под глыб. Москва, 1991, с. 89.


[Закрыть]. Если в годы советской власти наша литература и не имела столь же великих фигур, как эти две, само явление стало еще более масштабным, охватив наряду с литературой и многие другие сферы – научный поиск, музыку, изобразительные искусства и архитектуру. Сейчас, когда слово «советский» ушло в прошлое, как не вспомнить, что его истинное «национальное» содержание определялось не пышными официальными декларациями или трескучими постановлениями высших партийно-государственных органов, а тесным взаимодействием народов и их культур, объединенных между собой, в частности, и через культуру русского народа.

Напротив, малые нации – постоянные жертвы разнообразных фобий. Они «ненавидят» то одного, то другого из своих соседей, поднимаются то против одного, то против другого культурного влияния.

Национализм и великой, и малой нации по своей природе одинаков. Различие в том, что великая нация лишь в редчайшие моменты своей истории переживает бурные вспышки обострившегося национального чувства, тогда как малые сплошь и рядом целиком подпадают под контроль шовинистических сил. У великих народов этническая агрессивность, этническое высокомерие одних групп населения обычно нейтрализуются гуманностью, духовной широтой большинства. Среди малых народов атмосфера складывается несколько иная. Если одна идея, одно настроение находят у небольших по численности народов поддержку хорошо организованной и энергично действующей группы, то в условиях кризиса той часто удается навязывать это настроение, эту идею всему обществу.

Интересно свидетельство эстонского писателя Яана Каплинского, который отмечал: «…для нас нация становится своего рода религией. Комитет Эстонии и его руководство (так и хочется сказать – политбюро) – храм данной религии, чьи жрецы прилежно бдят за правильностью общественного мнения, за тем, чтобы оно не впадало в ересь. Ибо за ересью, естественно, стоят происки врагов, заговоры, предательство, продажность»[58]58
  «Литературная газета», 20.11.1991 г., Москва.


[Закрыть].

Вероятно, впрочем, эти «жрецы» не имели бы успеха, если бы «паства» не оказывала им активной поддержки. Это подтверждает опять-таки Яан Каплинский: «Мне кажется, что эстонцы, как многие малые народы, склонны оказывать давление на своих соотечественников, так сказать, внутри себя, требовать, чтобы каждый поступал и думал «по-эстонски», равняясь на большинство или же на определенный авторитет (Народный ли фронт или Конгресс Эстонии)»[59]59
  Там же.


[Закрыть].

При объединении «жрецов» и «паствы» возникает атмосфера, пожалуй, не менее удушающая, чем в иных тоталитарных государствах. Личность оказывается пленницей этноса, она подвергается повседневному интеллектуальному, психологическому прессингу, и требуются колоссальная сила характера и независимость мысли для сохранения самостоятельной позиции.

Заложником «духа единства» может стать и лидер того движения, которое этот «дух» воплощает. Когда на президентских выборах в Грузии в мае 1991 г. З. Гамсахурдиа собрал более 90 процентов голосов, он, естественно, счел себя выразителем и проводником тяги масс к единству. И насаждал его, опираясь на государственный аппарат. Этнический тоталитаризм не менее страшен, чем тоталитаризм идеологический, и грузинскому президенту – интеллектуалу и вчерашнему диссиденту – удалось это очень быстро доказать за недолгие месяцы своего правления.

В крупных национально-этнических организмах тенденции на установление любой формы духовной монополии, будь то идеологической, религиозной или этнической, наталкиваются на значительно более мощное сопротивление, чем в относительно небольших. Природа их сознания более полифонична. В их среде громче звучат многие, часто несущие противоположные мысли, голоса. В определенные периоды истории крепнут настроения замкнутости, консерватизма, намечается поворот к ориентации на прошлое, но и в такие времена не исчезает интерес к внешнему миру, готовность к заимствованиям и сотрудничеству. У каких-то групп общества возникают опасения в том, что этнос находится под угрозой, но всегда сохраняются и силы, верящие в здоровье нации. Столкновение противоположных тенденций образует некую равнодействующую национальной истории.