Электронная библиотека » Владимир Кантор » » онлайн чтение - страница 11

Текст книги "Соседи: Арабески"


  • Текст добавлен: 9 ноября 2013, 23:43


Автор книги: Владимир Кантор


Жанр: Современная русская литература, Современная проза


Возрастные ограничения: +16

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 11 (всего у книги 44 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

Шрифт:
- 100% +
Дневные глюки

И тут вошла моя жена, бледная и измученная, глаза за круглыми совиными очками потухшие, но с баночками и кулечками, поставила их около меня, огляделась, поздоровалась со всеми, особенно радостно кивнул ей Славка, словно и впрямь в ее взгляде свет видел.

– Грязно у вас, – она исчезла, через пару минут вернулась с веником и ведром, наполовину наполненным водой, окунула веник в воду и быстренько подмела пол, протерла круглый стол влажной тряпкой, вынесла ведро, веник и тряпку в коридор. Вернулась и села на стул около меня.

– Ну как ты, милый? – она обтерла мне лицо и руки влажным полотенцем.

Но пришла пора явиться к нам доктору Анатолию Александровичу, и он явился, шумный, громогласный, со словами:

– Ну что, кролики, приуныли? Думаете, дядька с ножом к вам пришел? А дядька сегодня добрый. Он от заутрени прямо.

Увидел Кларину:

– А баба зачем здесь? Бабе на корабле не полагается. У нас свой уход есть. Сестры за это деньги получают. И ухаживают как надо.

– Уходят, пожалуй, так, что я потом не откачаю, – ответила Кларина, посмотрев на него сквозь съехавшие к носу очки..

Почему, когда уже и надеяться в земном мире вроде не на кого и не на что, все еще надеешься на… женщину? От нее ждешь защиты. «Бросающая вызов женщина, я – поле твоего сражения». Подловато написано, но – правда. Надеешься, но и опасаешься, как бы хуже не стало. Перья совы топорщились, губы были сжаты, глаза потемнели, и я испугался, что сейчас она его как-нибудь так клюнет, что жизни мне в этом отделении совсем не будет.

Ответ ее доктору и впрямь не понравился: желтые его глаза сверкнули.

– Вот вы взялись ухаживать, а на больном носки, пижама, а его на клизму перед колоноскопией везти надо, – рявкнул он. – Что, так в носках и повезем? Здесь я о больных забочусь, меня для этого Бог тут поставил. Я их на путь истинный направляю, исправляю греховные ошибки человеческого пути.

Напугать тетку несложно. Напугал. Аж очки у нее запотели, так что глаз стало не видно. Но все-таки мудрая птица сова, ученая. А может, просто почувствовала, что не упором здесь надо, а лаской, даже лестью.

– Но Бог же не запрещал принимать помощь даже от самаритянина. Так давайте заботиться вместе, – стала уговаривать, успокаивать Кларина доктора. – И потом, как у апостола Иоанна сказано: «Кто говорит: я люблю Бога, а брата своего ненавидит, тот лжец; ибо не любящий брата своего, которого видит, как может любить Бога, Которого не видит?» Давайте вместе любить больных. Этого больного я особенно люблю.

– Вы что, воцерковленная? – даже охрип А. А.

– Нет, просто грамотная. Ведь вы же знаете, вам ли не знать, что человек сам перед Богом ответит, и наша задача дать ему возможность получить этот шанс на самостоятельный ответ. У меня, конечно, ум женский, слабый, поэтому лучше я руками что-нибудь помогу. Вы говорите, что ему на сегодня колоноскопия назначена, так вы мне лучше скажите, куда сейчас больного везти, чтоб клизму делать, я готова сестре помочь.

А. А. важно провел ладонью по лопатообразной черной бороде и застегнул пуговицу на рубашке под пиджаком, халат поправил. И, соглашаясь благосклонно, признал:

– Помогать надо. Сестер у нас немного.

Я чувствовал тошноту, не было сил пошевелить даже рукой, звуки голосов вдруг показались мне какими-то словно бы искусственными и далекими. Борясь с дурнотой, я приподнял голову с подушки, увидел Кларину, говорящую что-то А. А., прижав к груди руки; сидящего на соседней постели Славку, который внимательно вслушивался в этот разговор; Глеба, который шел очередной раз курнуть; Наташку, вкатившую в палату кресло-каталку для меня, но глядевшую на стриженного под полубокс Юрку-дипломата, который уже стоял у кровати, держась рукой за свой шов. Так, глядя на него, Наташа и принялась перетаскивать меня с кровати на кресло. «Нет, видно никуда я ночью не бродил», – мелькнуло у меня в голове, когда ноги у меня подогнулись, и я стал мягко валиться на пол, теряя сознание. Я успел заметить поднявшуюся суету, метнувшуюся ко мне Кларину, вскочившего на ноги Славку, и то, как вместе с А. А. они укладывали меня назад на кровать. И снова все поплыло перед глазами, и я отключился.

Очнулся я, когда рядом загрохотала тренога, на которой укреплена была высокая палка, а на палке висел прозрачный мешок с кровью. Такой я уже видел в реанимации.

Далее началось представление, не очень для меня безопасное, но напомнившее мне загробную пляску душ, как в Дантовой комедии: они вились, изгибались, ныряли под кровать, а на переднем плане что-то громоздкое, волосатое, бородатое. Сквозь дурноту я все же понял, что А. А., пытаясь что-то сделать своими руками, абсолютно ими не владеет. Сначала он дважды тыкал в мешок с кровью иголку, через которую кровь по трубочке должна была попадать в другую иголку, которую нужно было воткнуть мне в вену, перекачивая кровь. Но как-то так получалось, что кровь стала капать на пол, на простыню, на брюки А. А. Видимо, он предвидел такой пассаж, поскольку начал выхватывать из кармана зажимы, прихватывая ими прорывы. Кое-как, со третьей попытки он попал второй иглой мне в вену. Вытер пот со лба.

– Приду через полчаса, – и вышел.

Прошло часа два. Все успокоилось. Доктор Тать приказал снова готовить меня к колоноскопии. Снова явилась сестра Наташа с креслом-каталкой, с помощью Кларины отвезла меня в процедурную. Там ближе к окну стояла широкая скамейка, на которой, как я уже поминал, делали клизму после касторки, чтоб прочистить желудок для колоноскопии.

А еще через час Кларина сопровождала лежачую каталку, на которой две невысоких сестрички везли меня на колоноскопию, в маленькую комнатку, где за белой ширмой меня уложили на топчан, Кларине велели остаться за дверью, и с странным длинным аппаратом с лампочкой на конце подошла ко мне женщина-врач в синем халате. Известна шутка Михаила Светлова, сказавшего врачу-мужчине после этой процедуры: «Доктор, после того, что между нами было, мы могли бы перейти на ты». Мне колоноскопию делала средних лет южная женщина, которая была недовольна, что плохо вычищен желудок, и все ворочала в моем заднем проходе этим аппаратом, как неким штырем. Но ничего в нижней части прямой кишки она не обнаружила.

– Ничего не вижу, – сказала она. – Может, хватит с них вашей диффузии. Вполне от этого могли кровить. Разве что Шхунаев решит лапароскопию делать. Ну, тогда как повезет.

На мой вопрос, что такое лапароскопия и зачем мне ее делать, она, глядя в сторону, усталым голосом объяснила, что в нижней части живота делается дырочка, туда запихивается тоже поисковый шланг с лампочкой, и рассматривают, нет ли язвы среди тонкого кишечника. Если же не обнаруживают, то другой бы отпустил, а уж Шхунаев как решит. На вопрос, кто такой Шхунаев, она сказала, что он сам ко мне подойдет. И он подошел.

В палате я спросил соседей, не знают ли они, кто таков Шхунаев.

– А шху его наев! – сострил англизированный дипломат Юрий Владимирович. Славка, может, и не понял, но созвучию ухмыльнулся.

Только жена ушла домой присмотреть за дочкой и приготовить мне новую порцию питательной пищи, как в палату шагнул врач. Он был в белом халате, как и положено, сутуловат, но странное лицо – квадратная челюсть с вытянутым книзу острым подбородком, длинный, тоже смотрящий вниз острый хрящеватый нос с раздвоенным кончиком, как язычок змеи, и уходящий назад голый лоб с залысинами, густые брови кустиками и очень нечестными глазами, которые не скрывали, что их владелец способен на самые разнообразные поступки. Разговор с ним сейчас вспоминаю как нечто невзаправдашное, как глюк, как то, что мне примерещилось.

– Анатолий Александрович говорит, – обратился он ко мне, – что вы философ, из тех, что против православного Бога, и мещанин. Жертвы боитесь. И в пижаме лежите, и в носках, и утку под кроватью прячете.

Славка молчал, а Глеб подал голос:

– Да не утку, утку Анатолий Александрович выкинул, а это банку ему не то его жена принесла, не то Славка из перевязочной.

Славка улыбнулся во все свое рябое лицо, кивнул, соглашаясь.

– А ты, Глеб, пожелтел чего-то. Смотри не лезь куда не надо, а то операцию отложим – пожалеешь, – повернулся на миг к нему Шхунаев.

– Да я так, Сергей Игнатьевич, как есть чтобы. А операцию мне Анатоль Лексаныч сразу после Рождества обещал.

– Обещал – значит сделает. Не желтей только, – и снова поворотился ко мне, со мной оставаясь на вы. – А против вас лично у меня ничего нет. Я только все начинания Анатолия Александровича поддерживаю и являюсь главным исполнителем. Он прав, что Россия на жертве стоит. Но я-то хочу сказать, что жертва должна быть с пользой для науки. Лапароскопия – операция новая, не отработанная еще. Вот ее и надо отрабатывать. Раз при колоноскопии у вас ничего не обнаружили, будем делать лапароскопию, а она не поможет, то и лапаротомию. Тут же, не снимая со стола.

– А что такое лапаротомия? – спросил я каким-то не своим голосом, измученный колоноскопической процедурой. – И зачем она?

Доктор Шхунаев улыбнулся длинной улыбкой садиста:

– Бывает, лапароскопия ничего не показывает, тогда лапаротомия, то есть разрезаем живот от пупка до паха, все твои кишки вываливаем и ищем язву, перебираем их одну за другой. Найдем – резекцию сделаем.

– А не найдете?

– Назад все засунем и зашьем.

– Но я против, у меня уже все обнаружено, – вдруг совсем хрипло и как-то жалко возразил мой голос. – Ведь без моего согласия вы этого сделать не можете. А я не согласен.

Славка неожиданно подбавил остроты, вроде меня поддержав, но и напугав тоже. Состроив встревоженное выражение на рябой своей физиономии, он вдруг безо всякой улыбки сам спросил голосом больного и сам же голосом Шхунаева ответил:

– «Доктор, я умру?» – «Больной, сделаем все возможное». Шхунаев к нему даже не повернулся. А я уже не возражал против тыканья, но неожиданно вполне всерьез за жизнь свою испугался. И не то, чтобы боялся умереть, однако смерть, казалось мне, должна была выглядеть более оправданной и не зависящей от тупости медицинского распорядка. Но тут же убедился, что дело не только в тупости.

– А вашего согласия, – пожал Шхунаев сутулыми плечами, – никто и не спросит.

– Но это же фашизмом называется.

– Отнюдь, – улыбнулся Шхунаев широким ртом, выпячивая вперед подбородок и откидывая назад голову с залысинами. – Во-первых, мы операции все делаем под наркозом. Вы ж не в немецком концлагере. А во-вторых, есть такое в нашей медицине понятие: операция без согласия больного в случае показания опасности для его здоровья. Вам же делают уколы от кровотечения, вот один из них будет снотворным. И вы очнетесь уже после операции – скорее всего в реанимации. Если все пройдет благополучно. Мы обсудим все это с вашим лечащим врачом Анатолием Александровичем.

Он даже умудрился как-то церемонно и издевательски одновременно поклониться мне, выходя за дверь.

Мне казалось, что я снова брежу, как сегодня ночью. Конечно, в аду – по грехам, в Мертвом доме – по вине (то есть тоже по грехам). А здесь, в больнице, за что? Вина в появлении на свет. Раз родился, то должен помереть, приговор зачитывается сразу, но заключение пожизненное, и никто о нем не вспоминает, пока не зазвучат огненные слова, написанные на больничной стене. А. А. легко говорить: «Вы все виноваты в том, что с вами произошло. Не так живете, не то жрете». Но ведь это бред, пустые слова.

Зато сопалатники мои, как только Шхунаев вышел, загудели.

– Распустились, тить твою мать, – захрюндел дедок, – всякий порядок позабыли. Меня, тить, не пощадили, теперь на ентом философском писателе экскремент делать хотят. А это значит – без пощады.

– Бабки нужны и положение, – дипломат Юрий Владимирович взволнованно провел рукой по красивым, но немытым волосам. – Со мной ничего не может случиться. Я так устроен. А есть те, с которыми все случается. Я-то сюда случайно попал. Прямо с работы по скорой отвезли. Но я потом в АО медицины поеду. Отдельная палата, вежливые все, за двести-то баксов в день! Там долечат. Операций они не делают, а проверить, восстановить – за милую душу!

– Они нас и здесь всех долечат, – ухмыльнулся Славка.

– Только его, – кивнул дипломат на пустую постель Глеба, вышедшего «курнуть». – Пожелтел весь. А с желтизной операций не делают. Они его уже списали. Он им не интересен. Помрет просто под ножом… Зачем им это?

– Как не будут делать? Они ж ему обещали! – подскочил я, на минуту забыв о себе. – Что же они хотят? Понаблюдать?.. Почему тогда по-другому не лечат? Прямо немцы из концлагеря. Но те вроде от злодейства излечились…

– Ты, Борис, не прав. Ни кера немцы не излечились. Фашисты они и есть фашисты. Такое никуда не девается. Просто глубже запрятано, – возразил со знанием дела поездивший по Европе дипломат Юрка.

– Это ты, Юрий Владимирович, брось, – сказал Славка. – Я как-то по контракту в Дюрене работал, заболел там, так битте-дритте, в больницу, по бедности страховки, конечно, палату дали двухместную. Снемецким зольдатом лежал. Но – телевизор, но – сестрички вежливые, врачи все анализы делали бесплатно. Поверх моей страховки. Беспокоились. И вылечили. Опытов надо мной не ставили. Не, немчура от этого излечилась, это точно. А нам просто друг на друга насрать. И вовсе это не фашизм, а всегда так было. Хоть ты и философ, а такого не знаешь. Только если добрый человек найдется – значит, повезло. Значит, Бог упас.

Зарисовывая сейчас этот эпизод, я снова вспомнил слова русского епископа Серапиона Владимирского, о котором писала в те месяцы книжку Кларина. В XIII веке он увещевал соотечественников (привожу его слова точно, по сборнику текстов): «Погании бо, закона Божия не ведуще, не убивают единоверних своихъ, ни ограбляють, ни обадят, ни поклеплют, ни украдут, не запряться чужаго; всякъ поганый брата своего не продасть; но, кого в нихъ постигнет беда, то искупять его и на промыслъ дадуть ему; а найденая в торгу проявляют; а мы творимсъся, вернии, во имя Божие крещени есмы и, заповеди его слышаще, всегда неправды есмы исполнени и зависти, немилосердья; братью свою ограбляемъ, убиваемъ, въ погань продаемъ; обадами, завистью, аще мощно, снели друг друга, но вся Богъ боронит». В переводе на современный русский это звучало еще страшней: «Даже язычники, Божьего слова не зная, не убивают единоверцев своих, не грабят, не обвиняют, не клевещут, не крадут; не зарятся на чужое; никакой неверный не продаст своего брата, но если кого-то постигнет беда – выкупят его и на жизнь дадут ему, а то, что найдут на торгу, – всем покажут; мы же считаем себя православными, во имя Божье крещенными и, заповедь Божью зная, неправды всегда преисполнены, и зависти, и немилосердья: братий своих мы грабим и убиваем, язычникам их продаем; доносами, завистью, если бы можно, так съели друг друга, – но Бог охраняет!»

Пас в сторону – о женщинах

Потом на каталке повезла меня пришлая сестричка на рентген желудка. Оставила в коридоре на первом этаже, где собралась очередь, и пошла к врачу договариваться, чтобы меня пропустили первым. Было зябко. Под простыней я мерз и слушал разговоры – столь же безумные, как и прежние. Мужик в зимней шапке-ушанке и в черном костюме. Лицо европеоидное. Рассуждает сам с собой вслух, хотя не старик и на тихо помешанного не похож:

– Вот я наполовину мусульманин. А еще наполовину католик. Да и сам в православной стране. Всем этим занят, всему надо соответствовать. Вот у вас в православии сколько руководителей? – обращается он к бабке с клюкой, которая только что жаловалась, что мы самая богатая страна, а американцы заставляют нас жить бедно.

– Я не знаю, я же русская, – отвечает та тихо и столь же бессмысленно.

Меня все же пропустили без очереди. А дальше пил белую густую жидкость, ее же клизмой закачивали мне в желудок с другой стороны. Потом врач долго вертел меня и сказал, что желудок мой имеет каскадную форму, но ничего больше не отметил. Потом меня отвели в специальный туалет, чтоб я освободился от этой белой жидкости, и я сидел на холодном ободке толчка с отломанным сидением, бессмысленно глядя в газетные страницы, выданные мне для другого употребления. Но все же прочитал что-то из жизни богатой звезд. Что мне с того, какая у них там жизнь! Да почти такая же, только всякими словами и одеждами прикрытая.

А затем я снова очутился в своей палате.

– Да чушь все это, – говорил Юрий Владимирович, – просто бабок все хотят. Каждый ищет, где найти можно. Заплати любому тысячу баксов, он и отстанет.

– Кто такое заработать может?! – охнул Глеб.

– Пожалуй, мне такого не заработать, – сказал я, хотя думал о другом.

– Да брось ты, просто наша лень, – возразил высокомерно мидовец. – Работать надо. Вот моя баба вкалывает с восьми до полуночи, так она пять тысяч баксов в месяц получает. А другой получает пятьдесят баксов, по-нашему – полторы тысячи деревянных, в месяц, но на остальные четыре пятьсот долларов он бездельничает, получает, так сказать, натурой, ленью. Вон ты, Славка, пока у немцев работал, как тебе приходилось, небось не спал?

– Да я с нашей фирмой работал, – хмыкнул Славка. – Спал больше, чем в Москве, а дойче марки шли. Да не в работе дело, а в чем-то еще. Кто-то так устроен, что у него всегда бабки, а кто-то иначе.

– Это у кого какое счастье, кто жизнь понимает, у того все схвачено, – задумчиво сказал подросток-наркоман, уже явно ставший задумываться, как жить дальше. – У нас сосед по подъезду мясную лавку держит. Сговориться сумел. Сошелся с церковной мафией, 33 тысячи баксов отслюнил, получил киоск, в виде часовенки построен, на крыше, правда, не крест, а шар такой. На верхнем этаже иконы, свечки, религиозные всякие там книги, церковную утварь продают, а на первом у соседей колбасный магазин.

– Небось, и в пост торгуют? – позавидовал дедок.

– Конечно, торгуют, иначе прогорели бы. У него жена – еврейка, – пояснил подросток.

– А мне наплевать на бабки. Юрий вот говорит, что я не вкалываю с утра до вечера, потому и баксов нет. А куля я делаю, если не вкалываю, – вдруг махнул рукой Глеб. – Но я своей жизнью доволен. Я вообще везучий. Все на меня падает. Да мимо проходит. Бабину как-то раз сорвало со станка, крутануло по воздуху, но в аккурат на волосок мимо головы пронесло. Ножиком пырнули, когда с девушкой гулял, но я выжил. Я вот после операции думаю с женой в дом отдыха от работы махнуть. Я ведь счастливчик. И неважно, что плохое случается. Я вам о свадьбе своей скажу. Я невесту-то из машины на руки подхватил, шагнул, а начало марта, ледок, я в луже и поскользнулся. – Он захохотал. – Невеста в платьице таком воздушном была и попу свою в луже намочила, а у меня, пока пытался ее удержать, ноги разъехались, и брюки по шву распоролись. А свидетелю в этот момент теща с перепугу автомобильной дверцей пальцы на руке раздробила. И ничего. Все проходит. Стех пор жили хорошо. Я из всего выкрутиться умудряюсь.

– Нельзя так говорить, – вдруг почти злобно сказал Славка.

– Это точно, – глядя в потолок сказал своим бесцветным голосом Паша-наркоман. – У нас один так хвастался, а потом перекурил и в окно с одиннадцатого этажа вышел.

Дедок захихикал. Захихикал так, что банки на жгутах затряслись и жидкость расплескалась. Он замахал руками и заклекотал:

– Один мудак у нас все хвалился, что проедет в ворота на грузовике на скорости сто километров и – кулдык-мулдык – столб снес и рельсой из сарая ему голову снесло, а тоже удачлив был. Хи-хи!

– Расхихикался дедок, – сказала полнотелая Наташка, занося себя в палату, – а я с уколами к вам пришла. Давайте-ка все попами кверху.

Делала она их не очень хорошо, больно, хуже Сибиллы, но лучше Кати. Все поеживались, переворачиваясь после укола на спину. Подойдя к Юрке, она вдруг смущенно покраснела и глядя в сторону, пригласила его в процедурную:

– Вы уже мужчина здоровый, вставать можете. Сейчас я вам здесь сделаю, а уж потом буду делать в процедурной.

– А что делать-то будешь? – игриво-молодцевато спросил Юрка, работая явно на публику.

– А вы какой интересный! Все вам и скажи сразу! – и, почему-то пятясь и не сводя с красавчика дипломата глаз, исчезла за дверью.

– Самая большая удача, – задумчиво произнес Славка, когда Наташка вышла, – это баба хорошая. Да поди ж ты, их одна на миллион!

– А у тебя что, плохая? – спросил юнец.

– Да не, ничего. Но знаю, что бывают лучше.

– А ты сам старайся, – сказал Глеб. – И она тебя есть не будет.

– Да не ест она меня, – возразил Славка. – Но ворчит, это да. Думает, что я не от болезни, а от лени по дому чего-то не делаю. Не верит, что болею.

Юрий Владимирович подначивающе ухмыльнулся:

– А ты ее прогони. У моего приятеля, как он повышение по службе получил, жена тоже свихнулась. Сума сошла. Испугалась очень, когда у них машину с дачи воровали. Сначала мания преследования. А потом мания величия. Вообразила, сука, себя особой королевской крови. Там был слет королевских семейств в Турции. Так она тоже туда отправилась. Продала две свои квартиры – в Сочи и в Киеве. На эти деньги и поехала. Жила в соседней шикарной гостинице. Вернулась и решила, как и положено особе королевской крови, отправиться на сафари в Африку. На остатки денег и поехала. Взяла все бабки и поехала. А там уже в пустыне напилась с кем-то и велела сыну везти ее в город. Уж как их там львы не съели, как он машину вел (первый раз ведь!) и до гостиницы доехал, – не знаю. А эта стерва лежала на заднем сидении и только кричала: «Осторожнее! Не тряси! Ты везешь особу королевской крови!» Мужик ее, натурально, выгнал. Но она все равно при баксах, работа денежная и с работы ее не поперли. Значит, может себя в руках держать! Блажила, может? Баб надо гнать без жалости, тогда толк будет.

Славка посмотрел на него без шутки в глазах:

– Да как? Ссеми лет за мной таскается. Я уж ее и бил, и топил, и все ничего, как тогда прилипла, так и посюда. Бывало, детьми в лес пойдем, я ее поймаю, побью, чтоб за мной не вязалась. И все без толку. И физиономию, когда в лесу ягоды собирали, черникой мазал. Гнал от себя. А она ни на шаг.

Он вдруг встал с постели и прошелся по палате, усмехаясь во все свое круглое рябое лицо:

– Зато на свадьбе как гуляли! Целую неделю обе наши деревни пьяны были. Она из деревни Челобитьево, а я из Ватутино. Рядом эти деревни в Москве были. Из каждого дома пришли. Как говорят: в каждом домэ по кумэ. Особенно тесть расстарался. Всех поил-кормил, а для тех, кто уже в комнату заползти не мог, в сенях поставил бадью с самогоном и ковшик рядом положил. Всякий брал, зачерпывал, а тесть, если видел, огурец ему соленый выносил. А не видел, так рядом миска с огурцами стояла, могли и сами взять и закусить. Бабки пели нам величальные песни, собирали деньги, потом на них еще пили. Те, что пожаднее и подомовитее, свою долю домой заносили, а потом назад бежали и пили на халяву. Такой свадьбы больше не было. А потом я в Москву поехал работать, так она меня письмами закидала. Вообще-то писать не любит, а тут кажный день писала, пока не приехала ко мне. Так и прилипла.

– Я бы тоже от хорошей телки не отказался, не сейчас, конечно, а потом, – встрял басом подростель Паша. – Только без женитьбы.

Дипломат и бывший курсант Юрка махнул на него рукой, не лезь, мол, и самодовольно, опираясь, похоже, на свой опыт, спросил Славку:

– Что, в Москве не мог себе девку найти? Славка опять не принял игривого тона:

– Да как найдешь, когда эта с семи лет ко мне прилепилась: мой, и все тут. И из армии дождалась. Мой, говорит, другой не отдам. А теперь ворчит, что постель не застилаю.

Дедок тоже свое понимание высказал:

– Да, это ихнее женское дело постель застилать.

– Да учил я ее, ногу ей даже повредил. Палкой как-то огрел. Стех пор хромает. А все равно со мной. На работу провожает, с работы встречает.

– Так, может, тебе на самом деле повезло? – спросил я.

В голове было мутно, но я догадывался, что он мне завидует, что Кларина ему понравилась. Так и оказалось.

– Ты на себя посмотри, – мотнул он головой. – Твоя все для тебя может сделать, и самостоятельная, и себя в обиду не даст. Моя со мной почти ничего не говорит. Молчунья. Хотя тоже жизнь отдаст. Но не знаешь порой, понимает тебя аль нет.

«Вот о чем он вздыхает!» – поразился я. Жена его приходила всего раз. Несмотря на возраст, выглядела она вполне миловидной, даже пучок на затылке ее не портил. Сидела и молчала, глядела устало, но преданно. Правда, прихрамывала она и опиралась на палку – теперь понятно стало, почему. Но в жизни хромота и молчаливость – это еще не самая большая беда.

– Слушайте, – вдруг прервал разговор о женах (желтевший, как мне теперь казалось, прямо на глазах) Глеб, – чего-то вдруг я задумался и помстилось мне, что Анатоль Алексаныч и этот Шхунаев словно на одно лицо. Да не, – поправил он сам себя, – лица у них разные, но словно это один человек.

– Какой он на кер человек! – возразил Славка. – Дракон о трех головах. Ладно, хватит керню пороть. Спать пора. Глеб, ты курить пойдешь, свет погаси.


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 | Следующая
  • 4.6 Оценок: 5

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации