Текст книги "Се ля ви… Такова жизнь (сборник)"

– Ну?

– Вернулся утром. Трезвый. Серьезный. Не злой, не веселый, а именно серьезный.

– Ничего не рассказывал?

Петухов метнул в полковника косой взгляд:

– Он рассказывает только вам.

Миронов не остался в долгу:

– Между прочим, когда я был командиром роты, мои подчиненные на сторону свои душевные дела не носили.

Петухов молча проглотил упрек.

Второй год службы прошел у рядового Паханова ровнее. Он получил второй класс и повесил на гимнастерку синий значок с золотой каемкой.

Жорку приглашали на все открытые комсомольские собрания. Особенно ему нравились прения. Острая критика его просто поражала. Раздраконит кто-нибудь товарища, а в перерыве, глядишь, курят вместе и продолжают спорить.

– Я бы его после этого избил или навек врагом посчитал, – ухмылялся Жорка, —а они, смотри, папиросами друг друга угощают.

Однажды секретарь Клименко попросил Паханова остаться в ленинской комнате после собрания. Когда все разошлись, сержант сказал:

– Не пора ли тебе, Жора, подавать заявление?

Жорка поразился:

– Мне? В комсомол?

– Да, тебе.

– Кто же мне поверит?

– Мы поверим – товарищи по службе.

– А рекомендации?

– Я дам, Гнатюк даст, старшина Озеров.

– Разве Озеров комсомолец? Он же немолодой.

– Он коммунист, Жора.

Это было настоящим открытием: старшина Озеров – коммунист! Сейчас Жорка знал коммунисты самые честные и порядочные люди. А если бы он узнал, что Озеров коммунист, в первый год службы, когда в голове его был полнейший сумбур, дружба между ними наверняка не склеилась бы.

– Ну как, будешь подавать заявление? Я помогу подготовиться.

Жорка молчал. Прошлое и настоящее вдруг встало в его памяти, закружилось, перепуталось, да так, что он не мог разглядеть в этом сумбуре свое будущее.

– Пока подожду.

– Почему?

– Рано.

– He скромничай!

– Верно говорю. Подождать надо. Ты, Клименко, не торопись. Вдруг я комсомольский билет куда-нибудь в неподходящее место занесу? – задумчиво сказал Паханов.

– Да брось ты свое прошлое ворошить! – горячился секретарь. – С этим все кончено. Второй год в армии служишь. Посуди сам – может ли человек после хорошей бани, чистый, раскрасневшийся, в хрустящем новом белье вдруг полезть в грязь, болото смердящее?

– Может.

– Ну, знаешь, тогда это не человек, а падаль! – вскипел Клименко.

– Остынь, остынь. Ты сам бы полез, если нужно, – успокаивал его Паханов. – А если в этой грязи твой друг? Ты что, по бережку будешь бегать и чистое бельишко свое беречь?

– Я подам ему руку.

– А если руки не хватит?

– Ну тогда…

– Вот то-то. В общем, подожду.

Клименко еще не встречал в своей практике такого, чтобы человек отказывался идти в комсомол. Он проинформировал об этом подполковника Ветлугина. Замполит понимал, что серьезное отношение Паханова к вступлению в комсомол – уже само по себе положительно. Нужно за оставшееся время службы приложить максимум сил и расширить его политический кругозор, чтобы он непременно вышел победителем в той борьбе, на которую намекал, которая ждет его после демобилизации и возвращения на гражданку.

Жизнь летит стремительно… Однажды осенью полк выстроился на строевом плацу. Ввиду торжественного случая не пожалели даже драгоценной воды – плац был полит. Асфальт блестел, как глянцевая фотокарточка, от него веяло приятной свежестью. Жора стоит в шеренге увольняющихся «старичков». В руках у него новенький чемодан. На груди значки: второй класс шофера, ГТО, третий разряд по бегу.

Идет церемония прощания. На правом фланге алеет Боевое знамя, и, сверкая трубками, то и дело играет оркестр туш: вручит командир грамоту – и тут же туш, а по строю полка плещут аплодисменты. Отблагодарив особо отличившихся, командир полка и замполит пошли вдоль шеренги отбывающих – пожимали руки, давали советы, дружески похлопывали по плечу. Около Паханова полковник Миронов остановился, долго держал его ладонь в своей. Смотрел на солдата с удовольствием – одним честным человеком стало больше. И военная форма ему идет! Грудь колесом, веселое лицо, доброжелательные глаза. Солдат как солдат!

– Зайдите, товарищ Паханов, ко мне после построения, – сказал командир и пошел дальше.

После торжественной церемонии солдаты группами потянулись к вокзалу. А Паханов зашел к Миронову в кабинет. Командир еще раз с удовольствием оглядел подтянутого солдата:

– Писать будешь?

– Чтобы вы мои письма еще кому читать дали? – засмеявшись, спросил Жорка. – Буду, обязательно. И если еще какой-нибудь вроде меня попадет, вы мне сообщите. Я ему от себя особо напишу.

– Я как раз думал, что бы тебе подарить на память? – Миронов достал из кармана авторучку. – Вот возьми. Она тебе будет напоминать о письмах.

Потом он проводил Жорку до самых ворот. Держа под руку, вел его и говорил:

– Если тебе будет трудно, не забывай – у тебя здесь много друзей. Пиши иди приезжай – мы всегда поможем.

– А если бы я на сверхсрочную попросился? – вдруг спросил Паханов.

– Возьмем с удовольствием, хоть сейчас.

– Я бы хотел быть вашим шофером. У меня ведь нет никого. Отец – так он и не отец, а так, сам по себе. Вы всю жизнь по разным местам кочуете, и я бы с вами ездил. Ну, а если война и в случае бомба или снаряд – собой заслонил бы. Одним словом, вы для меня, как и для Сеньки того, – батя. Уж вы не обижайтесь, а я в письмах вас так называть буду.

– Спасибо тебе, Жора, за добрые слова. В письмах зови, как считаешь нужным. А Семену ты напиши. Вы теперь вроде как побратимы.

Паханов даже остановился:

– Верно! Как это я раньше не дотумкал? Брат он мне. Настоящий брат по отцу. – И нежно добавил: – По тебе, батя.

Желая скрыть охватившее его волнение и боясь, как бы прощание не вылилось в слезливую сцену, Миронов заторопился:

– Ну ладно, Жора. Пойду. Дела. Нине привет передай. Будь здоров и пиши обязательно.

Полковник пошел к штабу, а Жорка смотрел и смотрел на родного и близкого человека, стараясь навсегда запечатлеть его в памяти.

У входа в штаб Миронову отдал честь Лобода. Командир взглянул на него и, видя, что взводный хочет о чем-то спросить, остановился.

– Я смотрел, как вы прощались с Пахановым, – сказал виновато Лобода. – Мне стыдно, что я не сумел найти подход к этому человеку. Я и сейчас не смог бы с ним справиться. Скажите, пожалуйста, как вам это удалось? Что вы с ним сделали?

– Я один тоже ничего не сделал бы. Работали все. Между прочим, и вы сыграли некоторую роль. Жорка отчасти назло вам стал человеком. Люди руководствуются в делах и поступках нормами поведения, которые считают правильными или выгодными. Раньше у Паханова были одни взгляды, и он воровал. Теперь ему помогли избавиться от пороков, и он стал жить честно. – Полковник добро посмотрел на виноватое лицо лейтенанта и добавил: – А вы не отчаивайтесь. Человек всю жизнь подвергается процессу воспитания. Вы тоже. Этот случай для вас – наука. У вас еще все впереди. Вглядывайтесь в людей повнимательнее. Находите, какими идеями они руководствуются, а потом действуйте. Воспитывать – профессиональная обязанность офицера.

Полковник вошел в кабинет и, прежде чем переключиться на текущие дела, подумал: «Да, процесс воспитания происходит всюду и длится на протяжении всей жизни человека. Мы воспитываем. Нас воспитывают. И тех, кто воспитывает нас, тоже воспитывают. Все находится в сфере этого непрекращающегося процесса. И имя мудрому воспитателю, который держит всех в поле зрения, который бескорыстно открывает перед людьми законы жизни, имя этому воспитателю – партия».

…Уехали домой старослужащие. На смену им пришли молодые. На том же плацу, где недавно происходили проводы, в один из дней построили новобранцев.

Миронов и Ветлугин знакомились с пополнением. Они проходили вдоль строя, вглядывались в лица. Парни были хорошие – веселые, образованные, редко у кого меньше восьми классов. Многие с производства. Эти – народ надежный, трудностей не испугаются. И специальности хорошие подобрались, нужные для полка: есть слесари, электрики, инженеры. Миронов уже прикидывал: кого в ремонтники, кого в связисты, кого в автороту.

Добро и весело поглядывал Миронов на своих подчиненных. Знал – есть у некоторых и такие черты, которые в анкете не пишутся и в беседах не высказываются: лентяй, не чист на руку, подхалим, зазнайка, жадина, врун, пьяница и даже верующий в бога. Все это предстояло выявить: человек далеко прячет свои пороки. За два года эту шелуху нужно с них счистить.

Ох, нелегко это обходится офицерам! У многих прибавится седины. Но зато уйдет на гражданку – на стройки, в колхозы, в институты – новый отряд крепких, здоровых людей, таких, какие нужны для строительства коммунизма.

История Жорки Паханова не кончилась.

В ноябре Миронова вызвали на сборы в Ташкент. Он приехал утром. Город уже проснулся – люди спешили на работу. Полковник не стал брать такси, не сел на троллейбус – пошел пешком. Для тех, кто живет в большом городе, окружающая красота и благоустроенность примелькались. А Миронову после пустыни, песчаных бурь и лысого пыльного городка было приятно пройтись по красивым улицам.

Стояла осень. Деревья пожелтели. Золотистые листья усыпали тротуар. Листья были чистые, целенькие и выглядели не мусором, а украшением, в которое нарядилась на прощание осень. Весь город будто в дорогой золоченой раме. Большие, красиво отделанные дома. Прозрачные витрины. Огромные клумбы с алыми, словно из красного бархата, каннами. Бесшумно скользят по гладкому асфальту автомобили.

Полковник смотрел на прохожих и думал: «А все ли они знают, как эту красоту и покой оберегают солдаты? В жарких Каракумах, на Памире, где не хватает воздуха, на Севере, где на ледяном ветру матроса окатывает холодная как смерть волна? Вспоминают ли о нас, солдатах, эти счастливые люди? Солдату немного нужно – чтоб помнили…»

Мысли полковника прервал резкий визг тормозов. Огромный автобус остановился с ходу, спрессовав пассажиров. А в следующий миг открылась дверца водителя, из нее выпрыгнул парень в клетчатой ковбойке, заорал на всю улицу:

– Батя!

Парень стиснул в сильных ручищах Миронова.

Полковник не верил своим глазам – Жорка!

Миронов знал, что он живет в Ташкенте, но никак не ожидал с ним так встретиться. В автобусе еще кудахтали, как испуганные куры, пассажиры. А Жорка, отступив на шаг, любовался полковником и повторял:

– Батя!.. Дорогой…

Наконец он пришел в себя и стал спрашивать:

– Насовсем? Перевели? В Ташкенте служить будешь?

– Нет. Я в командировке.

– Ты обязательно должен побывать у меня в гостях!

В автобусе волновались. Вокруг собрались зеваки. А Жорка не обращал внимания. Миронов сказал:

– Езжай, Жора, потом встретимся и договоримся.

– Нет, батя, обещай, что придешь. Или я тебя никуда не отпущу. Этих всех вытряхну и повезу к себе. Я должен тебя с Ниной познакомить.

– Чего ты меня упрашиваешь? Я и сам приду.

– Сегодня в семь вечера, можешь?

– Могу.

– Считаю, договорились. Адрес у тебя есть?

– Есть.

– Доедешь до Асакинской, а там рядом. Найдешь?

– Да, найду. Езжай.

Жорка побежал. Впрыгнул в кабину.

Набирая скорость, машина покатила дальше.

Сборы начинались завтра. Полковник отвез чемодан в общежитие. Доложил о приезде и пошел гулять по городу. По пути он выполнил поручения жены – купил ей босоножки и лимоны. Ровно в семь часов пришел на квартиру Паханова. Его ждали. Жорка метался по комнате, наводил порядок. Увидев полковника, он поспешил к нему, обнял, встал с ним рядом и сказал Нине:

– Вот это наш командир! – И добавил, очевидно, имея в виду свои рассказы: – Тот самый.

Миронов смотрел на Нину. Она была худенькая, чернявая, с очень живыми бойкими глазами. Бывают в школах такие девчонки – боевые, отчаянные, дружат только с мальчишками, за внешностью своей не очень следят, но зато имеют массу преимуществ перед своими тихими подругами. Они умеют лазить по деревьям, играют в футбол, участвуют в набегах на сады, спокойно смотрят, как мальчишки курят или дерутся, и вообще, им доверяются самые сокровенные мальчишечьи тайны. Нина была именно такой. Миронов ожидал встретить видавшую виды, тертую жизнью женщину. А перед ним стояла обыкновенная девчонка, даже не барышня.

– А это моя Нинка, – сказал Паханов, представляя подругу.

Полковник пожал маленькую твердую руку.

Миронова повели к столу прямо с порога. Наблюдательный полковник отметил: хозяйка-то росла не в семье. Коньяк, шампанское, полный ассортимент консервов, какие только имелись в гастрономе, от сардин до частика в томате. Конфеты-подушечки и тяжелые плитки шоколада «Юбилейный». Чайная колбаса, будто нарубленная топором, и ненарезанная селедка.

Жорка разлил коньяк в граненые стаканы и вдохновенно сказал:

– Давайте выпьем!

Когда прошло первое возбуждение от радостной встречи, Жорка стал рассказывать по просьбе полковника, как сложилась его жизнь после армии.

– Приехал в Ташкент, гложет меня тоска – опять в полк хочу. Тебя вспоминаю, Озерова. Петуха нашего – так бы и побежал назад пешком. Начну дома рассказывать про свою службу, про людей – на меня косятся. Не верят. Мне даже кличку дали – Командир.

– Он о чем заговорит, все одними словами начинает: «мой командир», «наш командир» – вот его так и прозвали, – весело пояснила Нина.

– Хожу я так неделю. Деньги кончаются. Надо что-то думать. Как говорили нам на политзанятиях, экономика – главное. От нее все идет. Странные дела со мной творились. Надену хороший костюм бостоновый, был у меня еще до армии, хожу по городу, и будто мне опилок или волос за шиворот насыпали. Ну, просто не по себе! Ни думать, ни отдыхать не могу. Приду, переоденусь в свое выгоревшее «хб», сапоги, правда, хромовые надену – и сразу будто на свет родился. Так все и приложится к телу. И запах от меня приятный – солнцем, бензином, авторотой нашей пахнет. – Жорка опять шутливо заворчал на Нину: – А эта еще носом крутит: «Мне с тобой неловко». Я ей разъясняю: «Глупая, форма Советской армии – самая почетная, наша армия всю Европу освободила». Да разве она поймет! С ней политзанятия с самого начала, с первого съезда, одним словом, проводить нужно.

Нина сидела за столом, положив подбородок на руки, и не сводила глаз с Жорки – любовалась. Но в то же время полковник видел в ее глазах и иронию. Веселый характер, казалось, так и подмывал ее воскликнуть с подковыркой: «Ух, какой ты у меня образованный! Ужас!»

– Поступил я работать в автобусный парк. Работаю.

– Ты б хоть письма писал, Жора, – сказал Миронов укоризненно. – Может, и я что-нибудь подскажу в вашей новой жизни. Посоветую. Может, еще уедете отсюда? Или забыл голубые экспрессы? Южные города, пальмы и море?

– Нельзя с ней на море, батя, – стараясь быть серьезным, сказал Жорка. – Еще в полное доверие не вошла у меня.

В полночь они проводили полковника до такси. Было тепло. Лампочки светили мягким светом. Всю дорогу Жорка шутил над Ниной, а она смеялась – весело и озорно.

Через девять дней Миронов вернулся в полк. Множество дел скопилось у него. Самые разнообразные вопросы ждали решения – учебные, продовольственные, воспитательные, квартирные, технические, денежные, строительные, торговые и многие, многие другие.

А вечером в кабинет командира вошел молодой лейтенант… Он бессильно развел руками:

– Не могу больше. Все перепробовал – не поддается воспитанию. Все нервы из меня вымотал. Невозмутимый. Непробиваемый. Истукан какой-то.

– Что он собой представляет?

– Понять не могу. Дремучей религиозности человек. Фанатик.

– Приходите завтра с вашим фанатиком. Побеседуем. – Посмотрел на лейтенанта, подумал: – Вместе будем разбираться. – Полковник достал блокнот из кармана. – Как его фамилия?

– Ипполитов.

Миронов записал. В ту самую книжечку с потертой обложкой, где среди служебных записей и пометок, понятных только самому полковнику, на одной из страничек поблекшими теперь чернилами была когда-то вписана фамилия – Паханов.

Стать солдатом нелегко

Лёха Жогин вернулся из армии. Ходил по улице в выгоревшей хлопчатобумажной форме, без погон. Будто свои владения оглядывал после долгого отсутствия, как, мол, вы здесь, не заскучали без меня?

Ох, уж и попортил до службы нервы этот Лёха папам, мамам, девчонкам да и парням, кто не мог за себя постоять! Как от песчинки в глазу, не было от него покоя никому в районе.

И вот он отслужил. С любопытством поглядывают на него жители улицы, на которой Лёха прежде «царствовал». Закадычные дружки его тоже встретили с большим любопытством. Хотели сесть на травку под забором в излюбленном месте, где раньше в карты играли, но Лёха осмотрелся, показал на свою одежду. Сели на лавочку.

– Ну как? – посыпались нетерпеливые вопросы.

– Чего как?

– Ну, в армии…

Дружки все были моложе Лёхи, им только предстояло призываться.

Лёнька долго молчал, глядя куда-то вдаль, потом вздохнул и молвил:

– Армия, она ничего, но не дай бог такому в лапы угодить, к какому я попал.

– Генерал, что ли? Сердитый?

– Генералы, они ничего. С ними жить можно. Оп подойдет, спросит: как живешь? Письма из дому получаешь? И пошагал дальше. А мне сержант попался. Крокодил настоящий!

– Зверь?.. – поддакнул Шурка.

– Хуже.

– Кто ж он такой, службист какой-нибудь? Ать-два, не вертухайся?

– Да Юрка наш.

– Кто? Кто? Какой Юрка?

– Да Юрка, в седьмом «б» когда учился, его мать в милицию бегала. Помните? Ну, за портфель. Помнишь? Ты же, Блин, и забрал тот портфель, а меня таскали. – Лёнька криво улыбнулся. – Меня за всех вас брали. Кто бы чего ни сделал, все Лёха Жогин виноват!

Друзья потупились. Это была правда.

– Так почему же Юрка в командиры тебе попал?

– У него десятилетка. В учебном подразделении побыл, поучился, и будь здоров, две лычки на погоны и отделение в зубы. Звание у него – младший сержант. Но для меня старше его не было! Ох и мотал же он мне кишки, ох и делал же харакири. Век его не забуду! Все он мне вспомнил, за всех отыгрался!

– А чего же ты ему в глаз не дал? – удивился Федька Блин, прозванный так за плоское веснушчатое лицо и белобрысые волосы.

– Там дашь! Там так дадут, что всю жизнь помнить будешь! Ох, и попал я! Вьет из меня веревки Юрка, да все с улыбочкой, все на «вы». «Рядовой Жогин, помойте, пожалуйста, лестницу, после дождя грязи натащили, не пройдешь».

– Неужто мыл? – ахнул Шурка.

– Мыл. И нужник чистил первые недели я один. Потом сориентировался. Чего это я, как лопух, за всех работаю? Зажал самолюбие, сделал вид, будто подчиняюсь. Думал, потом уж за все отплачу. Иначе он меня до точки довел бы. Стал я вроде бы слушаться, а он похваливает: «А вы молодец, Жогин. Я думал, с вами труднее будет». А я себя еле держу, вот-вот на глотку ему зубами кинусь. Но держу тормоза и так это вежливенько отвечаю:

– В истории и потруднее случаи известны: обезьяну вон в человека перековали. Смеется: «А вы к тому же еще и остряк, – говорит, – не подозревал!» А я про себя: «Смейся, смейся, уж я с тобой так поострю, когда время придет, острее быть не может». Уж какие я ему пакости не придумывал. И на глазах у невесты в день свадьбы фонарей наставить, и в помойку спустить, чтоб год потом отмывался. Ну, в общем, полное собрание сочинений составил!

– Ну и давай. Юрка вчера приехал.

– Знаю. В одном эшелоне прибыли. Вы его никто пальцем чтоб не трогали. Я все сам сделаю. Он мой. Я за все два года должен удовольствие получить. Уловили?

– Заметано.

– Ну вот, а теперь по домам.

Пошли. Лёха немного впереди: походка у него ладная, грудь вперед, шаги один в один: восемьдесят сантиметров, хоть линейкой меряй. Дружки с боков. Руки в карманы. Плечи вздернуты. Глядят на Лёху и глазам не верят – он и не он!

И надо же такому случиться: только вошли в сквер, где прежде чаще всего проводили время, вдруг нa тебе, прет навстречу Юрка. Тот самый, о котором только что говорили!

Шел он уже не в военной форме – костюмчик, галстучек, весь наглаженный, начищенный, будто и в армии не служил, был маменькин сынок, так им и остался.

Дружки на Лёху уставились. Как борзые – стойку сделали. Аж кончиками носов задвигали. А Лёха побледнел, глаза у него, как два пистолетных дула, на Юрку нацелились…

Алексей Жогин и Юрий Садовский учились вместе до восьмого класса. Вернее, Юрий учился и до и после восьмого, а с Жогиным мучились, тянули, чтобы восьмилетку закончил. Вся школа, особенно педагоги, вздохнула с облегчением, когда Жогина в школе не стало. Пошел он работать. Сначала взяли учеником в автомобильную мастерскую. Потом выгнали – запчасти таскал. Устроился в трамвайный парк, тоже долго не продержали. И все это время Жогин «по совместительству» хулиганил в своем районе. Досаждал ребятам из бывшей своей школы. Особенно не любил Юрика Садовского. Румяный и застенчивый, Юрик до шестого класса ходил в коротеньких штанишках. Даже девочки звали его «Пончик». Встретит Жогин Юрика в сквере и начнет выламываться: «Интеллигенция! Мы вкалываем, а они чистенькие ходят!» И наподдаст под зад пыльным ботинком, а огрызнется Юрик – так и по уху смажет.

Мать Алексея Жогина, болезненная женщина, плакала каждый день, молила Бога:

– Господи, когда же его, ирода, в армию заберут? Уж скорее бы, господи! Хоть там из него человека сделают.

Однажды бедная женщина вернулась с базара сияющая, за многие годы впервые так радостно было у нее на душе.

– Услыхал бог мои молитвы! Не обошел меня, одинокую, своей милостью.

Милость свою всевышний послал Лёшкиной матери в виде приказа Министра обороны об очередном призыве в армию.

И поехал Лёшка вместе со своими сверстниками выполнять священный долг перед Родиной, о котором он имел довольно смутное представление. Поехал с надеждой как-нибудь перебиться положенные два года и вернуться домой, к старым друзьям и прежней свободной, веселой жизни.

Ехали с ним в одном эшелоне и ребята, недавно окончившие десятилетку. Юрка Садовский был среди них. Поглядывая на бывших одноклассников, Лёха думал: «Ну, эти у меня не пикнут, всё за меня будут делать». Однако вскоре их рассортировали, и многие ребята уехали в другой город. Жогин попал в полк, который стоял в небольшом поселке. Служба у Алексея пошла ни шатко ни валко: скажут раз – не сделает, пригрозят – ну, тогда как-нибудь через пень-колоду выполнит. Сержант ему попался дослуживающий, не хотел нервы трепать перед демобилизацией, махнул рукой – как хочет, лишь бы другим не мешал.

Жогина это устраивало. Думал: лишь бы время быстрее летело. День прошел – и ладно, на двадцать четыре часа ближе к «дембелю».

Он совсем уже успокоился, надеясь, что служба так пройдет, как вдруг уволился покладистый командир отделения и появился в роте Юрка Садовский. Две лычки на погонах – младший сержант. Значит, эти месяцы Юрка где-то учился. Назначили Садовского командиром того самого отделения, где числился Жогин. Встретились они как старые знакомые:

– Привет!

– Привет!

Лёха обрадовался. «Ну, при этом совсем лафа будет! Этого я быстро к рукам приберу. Вот все и устроилось. Эх, дурак я, боялся армии!»

Садовский, напротив, не очень-то был рад встрече. Не имея опыта, он с опаской подумывал о своей предстоящей командирской деятельности. Побаивался встречи даже с обыкновенными, хорошими солдатами, и вдруг Лёха Жогин ему попал. Как им командовать? Как приказывать? Он ведь способен на все – и обругает, и ударит…

Юрий не был трусом, просто встреча с Жогиным спутала все его планы. Он закончил учебное подразделение отличником. Намеревался сделать свое отделение лучшим в батальоне, теперь все летело к черту: Жогин не даст работать, как бы Юрию хотелось.

С большой осторожностью приступил Садовский к исполнению своих обязанностей. Успокаивал себя: «Жогин прослужил уже немало, чему-то его научили. Рано паниковать, надо посмотреть, может быть, все пойдет нормально».

На занятиях по строевой подготовке Жогин команды выполнял если не от души, то довольно четко. Нельзя же стоять на месте, если все повернулись направо или налево. В спортивном городке тоже выходил к снарядам и пытался делать положенные упражнения. Но после окончания занятий произошла первая стычка. Садовский решил испытать, как будет выполнять Жогин не команды, а простые поручения. Лёха же, будто предвидя такой ход младшего сержанта, решил при первом же удобном случае дать ему урок, чтоб он понял на будущее, с кем имеет дело.

Готовились чистить оружие, надо было получить ветошь.

– Жогин, сходите за тряпками к старшине, – сказал младший сержант будто мельком, а сам насторожился – пойдет или нет?

– Чего-чего? – хищно напружинился Жогин.

– Сходите за ветошью, – повторил командир отделения, стараясь быть спокойным.

Лёха нехотя пошел, принес ветошь, а потом подошел к младшему сержанту вплотную и тихо, чтобы не услышал никто поблизости, прошипел:

– Я тебе вечерком покажу, навек запомнишь.

Садовский смутился, не знал, как поступить. Крикнуть, одернуть, влепить наряд за пререкание? Но что Лёхе наряд? Он и милиции не очень-то боялся.

Юрий смалодушничал, проворчал невнятно насчет того, что здесь, мол, армия, а не гражданка. Однако как следует не одернул распоясавшегося солдата. Так коса впервые нашла на камень…